Солнце, вставшее на востоке, садится на западе. (1/1)

Аладдин открыл глаза. Окно занавесила узорчатая штора, и через завитки и переплетения нитей пробивалось свежее утреннее солнце. Его свет захватил больше всего пространства там, куда штора не дотягивалась: маленький треугольник ронял блики на пол, стены комнаты, на белую постель, а также и на кожу Аладдина, отчего она отливала золотисто-медным. Кто угодно бы, присутствуй он здесь, залюбовался бы подобной картиной. Аладдин попытался встать. Комната ходила ходуном перед его глазами, голову распирало, словно бы ее наполнили водой и несколько раз ударили по ней чугунным молотом. Юноша нахмурился и огляделся. Вокруг его постели были разбросаны пустые чаши, от которых еще тянуло горьким и тошнотворным запахом вина. Остатки фруктов лежали на золотых блюдах, а иные яблоки, персики и абрикосы пристроились где попало, на ковре, на постели, на пороге. Углы заполнили скомканные цветные шелка, с улицы доносился галдеж. — Где это я… — прохрипел Аладдин, придерживая ладонью драгоценный лоб и пытаясь встать. — Ах, точно… Я же уже три дня здесь.— И не собираешься возвращаться во дворец, и никто тебя не искал, — послышался бархатный, насмешливый голос.— Ты! — хрипло выкрикнул Аладдин и резко обернулся, но не рассчитал силы и так и рухнул бы обратно на кровать, если бы тонкие холодные пальцы вовремя не подхватили его бронзовую талию.— Ну а кто же еще, — насмешливо отозвался Джафар, пока Аладдин отбрыкивался от цепкого захвата ифрита. — Принцесса Жасмин уже третий день не выходит из своей комнаты и молится Аллаху. Думает, что в нее вселился демон, хотя в каком-то смысле так оно и есть… А ее будущий муж, принц и главный визирь, будущий правитель Аграбы Аладдин три дня кряду как уже выпивает в заведении низшего толка, развлекается с девицами… Ничего не скажешь, достойное поведение…— Да заткнись ты! — вскипел Аладдин. — Ты виноват, что принцесса теперь и видеть меня не хочет! Тем утром она убежала в ужасе и в испуге! — Я виноват? — захохотал Джафар. — Не ты ли тот, кто первым пожелал любви Жасмин? Не ты ли тот, кто говорил, что все будет прекрасно, как луна, сияющая в ночи, и солнце, пылающее в полуденном небе?— Замолчи, отродье тьмы! — выкрикнул Аладдин. — Я уничтожу тебя прямо сейчас!— И не узнаешь, как помириться с Жасмин? Аладдин, вытащивший уже было лампу, остановился в задумчивости.— Хорошо, ладно, — остыл он, хотя и с некоторой неохотой. — Но учти: загадывать желание помирить нас я не собираюсь. Даже не пытайся обмануть меня, я знаю все твои штучки. — Я и сам расскажу тебе. — рассмеялся Джафар. — Но мой совет банален до неприличия: ты должен написать письмо.— Опять… — буркнул Аладдин. — Но ладно, так и быть. В конце концов, у меня нет другого способа загладить свою вину перед ней. Но в этот раз я сделаю это сам, Джафар. Не надо мне твоих подсказок.— Слушаюсь и повинуюсь, хозяин. — откланялся ифрит, не переставая улыбаться одними устами.Прекраснейшей из прекрасных…Пергамент смог принять только два этих слова, а у Аладдина уже закончилась фантазия. Все мысли, которые до этого плыли по спокойной реке неведения, теперь неожиданно начали ходить ходуном и разбушевались в ужасном кораблекрушительном шторме. Почему через окно проникает закатное солнце? Почему так красивы лучи, целующие корешки книг? Почему птицы поют по утрам, а цикады — по вечерам? Почему принцесса Жасмин? Почему он вообще ее любит? Что же между ними?Жасмин — увидел один раз красотку на базаре, и с той поры не мог и глаза отвести. Глаза — черные опалы, волосы цвета ночи. Невозможный торговец, готовый отрубить такой красоте руку: Аладдин просто не мог не помочь. А когда нападал Джафар… Аладдин просто не мог не противостоять! В конце-то концов он — герой. Хоть и уличное отребье, но сердце его одаривает жемчугами и алмазами каждого первого встречного, каждый, встреченный им, получает самые ценные дары, которые только один человек способен подарить другому. Уличное отребье — с добрым сердцем.Но, кроме красоты, что же такого в принцессе Жасмин, что бы привлекало его? Аладдин задумался и, к ужасу своему, не смог найти никакого ответа. После той ночи он совсем не думал о Жасмин. Сначала испугался: хотел, чтобы она вышла, наконец, из своей комнаты и перестала молиться, но потом ее образ, черноглазой, черноволосой смуглой красавицы как будто растворился в памяти. Пропал. Исчез. На смену ему теперь почему-то приходила кривая ухмылка опаснейшего из ифритов.Аладдин похолодел и замер, словно мраморное изваяние. “Жасмин, Жасмин, Жасмин!” — мысленно Аладдин усиленно повторял ее имя, но думать о ней не получалось. “Джафар, Джафар, Джафар” — твердило подсознание, воскрешая в воображении все те долгие часы, что Аладдин провел с ифритом, скрупулезно обучаясь письму и искусству сплетать слоги и строфы. Аладдин почувствовал, как загорается внизу живота знакомое пламя. От осознания и одновременно от ощущения ужаса от самого себя сердце Аладдина рухнуло в пятки, но юноша ничего не мог поделать: перо в его руке задрожало, оставив пару нелепых клякс на пергаменте.Аладдин густо покраснел, все так же то холодея, то полыхая жаром, отчего голова его пошла кругом. Юноша бросил взгляд на окно: теплое, тягучее солнце. Наверное, такое же, как и прикосновения длинных тонких пальцев: издалека кажется просто теплым, но, когда прикоснется, — обжигает…Рука Аладдина непроизвольно, бросив перо, потянулась к завязке на штанах. Поспешно развязав, стянула белоснежную ткань вниз; нащупала заветное место и начала медленно поглаживать. Пальцы огибали головку, перелезали вниз и вверх по потвердевшему члену, легонько касались и потом с силой надавливали. Аладдин откинулся назад, выгнулся и закрыл глаза, представляя ехидную ухмылку, тигриные глаза, смуглую кожу... Словно бы пророк решил в один прекрасный день помолиться демонам ада, настолько прекрасно и отвратительно это было. “Что же я делаю……” — пронеслось в мыслях Аладдина, а правая рука все активнее натирала член. К ней присоединилась и вторая, обхватывая у основания, надавливая на живот, что заставляло бедра юноши все больше трепетать и дрожать, а мышцы живота — напрягаться в приступах болезненного наслаждения.— Ммм… Ах!.. — Аладдин издал такой сладкий стон, что любой султан с радостью отдал бы миллионы алмазов и тысячи драгоценных камней, чтобы услышать его.— Значит… вот каковы мои желания? — спросил Аладдин у самого себя. Откинувшись на стуле, он тяжело дышал, пальцами лениво вырисовывая круги вокруг успокоившейся плоти, выдыхая горячий воздух и зацепляясь взглядом за узоры на полках с книгами. Джафар… Знал ли он, что такое любовь?..Аладдин задумчиво скомкал первый лист с кляксами, на котором он начал письмо к Жасмин. Жалкая, ненужная бумажка полетела прочь, и перед Аладдином развернулся бесконечно чистый, новый пергамент.Я — солнце, что встает на востоке.Ты — солнце, что заходит на западе.Твое колдовство, опаснейший из ифритов, покорило мое сердце.Нет напитка, слаще этого.Нет кушанья, вкуснее этого.Два солнца всходят одновременно на небе и затмевают луну.Луны больше нет; Поглоти же меня, о, западное светило.— Надо же, — тихий бархатный шепот раздался прямо над ухом Аладдина. Тот от неожиданности подскочил и резко выдернул руку из штанов. Чернильница опрокинулась, оставив уродливое пятно; краска начала капать на пол. Аладдин с вызовом обернулся: напротив него стоял, ухмыляясь, опаснейший из ифритов.— Наконец-то ты смог написать то, что содержит в себе и грамотную речь, и смысл. — молвил Джафар. Ифрит оставался все так же задумчивым и невозмутимым, как будто ведал о совершенно обыденных вещах. Аладдин же весь покраснел и задрожал. — Но жаль, ты попортил пергамент; хорошо хоть, я успел услышать.— Джафар!.. — выдохнул Аладдин и тотчас же нахмурился. “Пора с этим заканчивать!” — протестовал внутренний голос. Аладдин чувствовал, как лампа холодеет в кармане, как пристально смотрит на него Джафар, словно бы догадываясь, о чем помышлял в тот момент Аладдин. Блестящие сапфиры Джафара и напротив — глубокие, словно море в шторм, агаты у Аладдина. — Чего ты хочешь? — произнес Джафар. Он смотрел пристально, внимательно, чтобы от его взгляда, пронизывающего самые нити Вселенной, не ушла ни одна деталь. Аладдин чувствовал, как кровь стучит в ушах, на щеках, в голове, в пятках, и, что самое болезненное, но и одновременно приятное, — внизу под животом. Аладдин посмотрел на Джафара.“Не заставляй говорить вслух”, — умолял взгляд Аладдина. Но ифрит настойчиво ждал ответа и даже не думал ослаблять хватку.— Я… — наконец, молвил Аладдин. — Прошу, позволь восточному солнцу сесть на западе.— Я не понял. Повтори, — улыбнулся Джафар по-тигриному и медленно приблизился к Аладдину.— Пожалуйста, путешественник, выпей из моего оазиса.— Лучше, но все еще так сложно... — длинные тонкие пальцы медленно потянули за край белоснежных штанов Аладдина. Они тихо спустились на пол, и юноша остался лишь в одной набедренной повязке.— Ты можешь посадить свое семя в моем саду. — Аладдин уже отчаялся и чуть не плакал, пытаясь сочинить подходящую метафору.— Нет, — мягко вымолвил Джафар. Он потянул за край набедренной повязки Аладдина — она легко размоталась и тоже упала на пол. Аладдин так и остался стоять, весь заливаясь чистым, молодым цветом, а на ифрита в упор смотрел налитый сладкими ароматными соками зебб. — Скажи еще раз.— Возьми меня, — голос Аладдина дрожал. — Я хочу этого больше всего на свете, сделай э… это... Возьми меня.— Наконец-то понял, — удовлетворенно вымолвил Джафар. — Повернись. Обопрись на стол. Подними бедра. — Хорошо… — Аладдин дрожал и краснел, чувствуя, что еще чуть-чуть, и сознание оставит его. Джафар взял чернильницу и деловито наполнил ее чернилами.— Расслабься. — Что.. Длинные тонкие пальцы хорошо умели рисовать, и сейчас, настойчиво пробиваясь глубже, они то надавливали, то отступали, оставляя то тут, то там совершенно черные следы, так что минутой позже задний проход Аладдина превратился в самый черный цветок, какой только можно было бы найти в мире. Юноша ахал, охал, стонал, терпел, его айр дрожал, подергивался, напрягался…— Не смей трогать руками, — приказал Джафар, когда Аладдин хотел было прикоснуться к своей возбужденной плоти.— Ах… ладно, — только и выдохнул Аладдин, когда Джафар продолжал вырисовывать цветочные узоры на его коже.— Теперь сожми, — методично приказал Джафар и обошел стол так, что оказался прямо перед лицом Аладдина. — И не отпускай. Аладдин повиновался. Он злился. Стрелял недовольными, мучительными взглядами в Джафара, отчего тот только удовлетворенно ухмылялся. Как господин, потешающийся, наконец, над своим рабом. Мальчишка должен подчиняться мужу, осел не должен перечить жеребцу.— Используй свой язык, — приказал ифрит. Аладдин послушно открыл рот и, закрыв глаза, начал старательно выводить орнаменты на члене ифрита. “Видишь, мальчишка… Все просто”, — думал Джафар, глядя в сосредоточенные, серьезные опалы глаз уличного отребья. Аладдин горячо дышал, его промежность болезненно сжималась, ему страшно хотелось прикоснуться хоть одним пальцем, хоть чуточку к члену, но Аладдин ужасно боялся наказания за свой проступок. Из воздуха вдруг появилась шелковая веревка. Извиваясь, она опутала руки за спиной Аладдина, и тот недовольно замычал.— Это твое наказание, — глубоким, поучительным тоном молвил Джафар. — Знаешь теперь, каково быть рабом?— Зна… знаю… ах! — прерывисто выдохнул Аладдин. Жемчужные бусины рассыпались по его лицу, и еще немного ослепительно белой жидкости осталось на члене Джафара.— Глотай, — приказал ифрит.Аладдин старательно, послушно и продолжительно вкушал свою пищу. Прямо до основания, даже если там не было ничего, Аладдин должен был убедиться, что его язык не пропустил ни единого места, ни единого уголка. Джафар горячо дышал, но и виду старался не подавать, что наслаждается, оставаясь предельно спокойным. Ифрит взял кисточку. Первым делом он дотронулся до “чернильницы” Аладдина, отчего тот содрогнулся, сжался, но сумел устоять на месте. Джафар переместил кисточку на член Аладдина. Плавно, как мастер создавал картину на холсте, Джафар расписывал шедевр на чужой коже. — Позволь мне, — умолял Аладдин, чуть не плача.— Нет.— Ты такой непослушный и избалованный… Вот, собери еще немного ртом. Не глотай.— Ммф… — ответил Аладдин, одними только глазами отвечая жалобно, с ненавистью и одновременно с удовольствием. Сладкая пытка опаснейшего из ифритов никогда не оставляет никого равнодушным.— Постой так некоторое время, — тихим бархатом прошептал Джафар, и Аладдин просто не мог не повиноваться. — Это то наказание, которое господин дарует своему хозяину. Солнце, которое освещено солнцем. Которое встает на востоке и садится на западе.Джафар исчез. Остались веревка, жемчужная жидкость и чернила. Колени Аладдина дрожали и подкашивались. Задница пульсировала: как бы он хотел, чтобы Джафар насадил его на свой айр — беспощадно, вот так… Но надо подождать: необходимо подержать чернила в заднице и жемчужины во рту. Если Аладдин это сделает, то заслужит милость своего ифрита. День близился к закату. “Я больше не могу..” — думал Аладдин, непроизвольно двигая бедрами. Член дрожал, но и кончить без прикосновения юноша не мог: не получалось. Наконец, зазвенел замок, заскрипела долгожданная дверь. Аладдин обрадовался, думая, что сейчас-то, наконец, получит желаемое. — Вот он, взять его!— Э… что?! — от неожиданности Аладдин чуть было не поперхнулся спермой, но было поздно. Четверо людей, замотанных в черное, взяли Аладдина под руки и начали резко толкать к выходу. Ягодицы расслабились, и чернила выплеснулись наружу, так что Аладдин, подталкиваемый конвоирами, шел и оставлял за собой дорожку из черных капель.— Предатель! — услышал Аладдин очень знакомый голос, и похолодел.Жасмин, ну конечно же.— Я любила тебя! — рыдала она. — А ты… что ты здесь делал! Предатель, развратник, мужеложец! Рядом с Жасмин Аладдин заметил Джафара.— Ах, ты! — выкрикнул юноша, но до лампы дотянуться уже не мог.Джафар, усмехаясь, блестящими во всю мощь ифритов сапфирами смотрел на Аладдина. Так тебе и надо, мальчишка. Солнце, которое садится на западе...— Он… он нарушил все устои, которые исповедует наша вера. — дрожащим, но решительным голосом сказала Жасмин. — Ты больше не муж мне, Аладдин. Ты запятнал и меня, и себя мужеложеством и воскрешением предателя.С этим потом разберемся. Заберите лампу.А что касается Аладдина… Да будет раджм. Забейте его камнями на главной площади. Аладдин почувствовал, что превращается в мраморную статую. — Я люблю тебя. — одними губами прошептал Джафар.