Глава 26 (1/1)

В маленькой комнате перед смотровой ребята собрались прежним составом. Смотритель музея, что был с ними днем, напросился остаться, чтобы помочь с "ориентированием на местности", имея в виду неоднозначную схему расположения залов, но было очевидно, что больше за тем, чтобы из первых рядов лицезреть неудачную попытку дерзкой кражи. Жизнь смотрителя музея скучна и пресна, а тут такой ажиотаж, почти заговор. Поразмыслив, они согласились, хотя Даня и посмотрел неодобрительно, мол, зачем нам тут гражданское лицо. Гражданское лицо благоразумно устроилось в углу и, вдумчиво хмыкая в усы, разгадывало кроссворды. Валера на это только вздохнул: им бы подобную беззаботность, да откуда ж ее возьмешь. Как и все довоенное, она по укоренившейся привычке откладывалась на потом. На потом вообще откладывалось слишком многое. Иногда Валерке даже мерещились длинные ряды стеллажей этих самых эфемерных ?потом?, имевших почему-то форму шкафов, набитых старыми отсыревшими книгами. Книгами, гримуарами, свитками пес его знает, на каких наречиях, по обыкновению даже в собственной голове эргономично сложенными в аккуратные стопки, чтобы полки не пустовали. Любовь к порядку оборачивалась предательской червоточиной, на практике демонстрировала свою неприглядную сторону: он знал совершенно точно, что и в каких стопках находится, и уж конечно знал, когда оно там появилось. Мог аккурат с девятьсот семнадцатого вести собственную картотеку временно невостребованного, растущую с каждым годом. Кому бы она сдалась еще, кроме него? А так идешь себе меж стеллажами, когда совсем невмоготу, затхлым воздухом дышишь осторожно, в выцветшие формуляры подслеповато вглядываешься, почерк на корешках разбирая, будто не свой. Ну а что вы хотели, потемки души, они такие. Вот тут у тебя, Валерочка, полка с детской радостью, была да вышла вся. И ни игр в кладоискателей тебе больше, ни погони за подземными духами, ни прочих аттрибутов невинного детства. Совсем другие игры потом пошли, взрослые: в них выжившему обыкновенно достается память со всеми ее листами, сшитыми намертво. А вот здесь, дальше, надежда на лучшее маячит, задохнуться можно, под каким слоем пыли похоронена. И не скажешь, что горела когда-то под сердцем живым огнем, а не трепыхалась по случаю пресными книжными лозунгами: ?мы дивный, мы новый мир построим?. Странно даже, что она не в подвале валяется, где архив, туда ведь спустя пять лет все списывается по установленным самому себе регламентам. Но рано, видать, пока. Рано. Что там еще такое? Битком набитый шкаф да полки, покосившиеся под слишком большим грузом? Не узнаешь, что ли, гимназия заумная, мечты своих прекрасных дней? Порядочность это. Жить по правилам, не делать того, за что потом стыдно, да и вообще поступать по совести. Где же всему этому ютиться, как ни здесь? На войне-то не до тонкой душевной организации, не до щепетильности было. А вон к тому полупустому стеллажу лучше не ходи, не надо. Что тебе в нем да в папке, все еще изредка дополняемой куцыми фразами, книжными зарисовками? Это тоже ?потом?, которое навряд ли с тобой случится. Тонкий переплет, тетрадные линованные листы, недописанные страницы про неодиночество. Неоднозначные, сменившие гамму от сдержанной взвешенности до занимавшегося искрами костра, грозившего потухнуть быстрее, чем как следует разгорится. Короткие и в большинстве своем так и не случившиеся, какой бы сомнительной во всех отношениях ни выходила история. Потому минувшие годы наглухо убили в тебе любой романтизм, а привычка терять доказала, что самозабвенность чувств тебе не нужна. И то была верная, непримирая константа, четыре года как не пересматриваемая. Правда, нынче в эту короткую историю вдумчиво вкралась поправка: так и не ушедший в прошлое человек оказался жив. Поэтому папка все еще не в архиве и даже не слишком далеко от входа брошена. Все еще дополняется новыми строчками, эпизодами, штрихами. Но не перестает от этого быть тем, что не ко времени. Останется ведь в твоей полутемной библиотеке, как и десятки прочих. Не покинет этих стен, куда солнце если и пробивается, так только с чердачного оконца. Не будет извлечена на свет дрожащей от неверия рукой. Скорее уж, эта рука рано или поздно захлопнет дверь в мысленную библиотеку, заперев в ней заодно и ее создателя. Как в саркофаге. От последней ассоциации повеяло нехорошим холодом, оставалось только гадать, почему его мысли приняли столь нерадужный оборот. До полуночи оставался почти час.Вынужденное бездействие медленно, но верно убивало. Находить прелесть в томительном ожидании перед решающим выпадом Валера так и не научился, да и не только он. Даня скорее напоминал заводной паровозик, чем вольготно поджидающего льва в саванне. Во всяком случае, маршрут его был закольцован и круг от круга не менялся. Ксанка, поначалу отслеживающая взглядом эти перемещения брата, вскорости бросила данное занятие и как-то неуверенно теребила собственные волосы в тщетных попытках найти давно несуществующую косу. Валерка знал за ней эту неистребимую привычку, обыкновенно проявляющуюся в минуты душевного неспокойствия. За Яшу волновалась, цыган-то единственный пока был неизвестно где.Сам же Валера за неимением альтернатив вертел в руках очки. Циферблат на стене он видел и без того, а оправу снимал столь редко, что и сам удивился сейчас этому своему порыву.Смешно, но эти очки были не его. И появились в Валеркиной жизни тогда, когда та, прежняя, разом закончилась. Вместе с ней – символично – исчезла и оправа серо-зеленого цвета с прямоугольными стеклами, которую родители покупали ?на вырост?, случайно углядев среди сотен других ничем не примечательных оправ. Для юнца, коим он тогда был, она оказалась слишком широка, поэтому дужки затянули на максимум, чтобы с носа не слетала. Валера прекрасно помнил, как из-за этого порой болела голова, но оправа ему все же нравилась. Сначала она зрительно добавляла худому подростку взрослости и серьезности, потом – служила напоминанием о родителях. Увы, осенью девятнадцатого, голодной и неожиданно слишком холодной для октября, он позорно утопил очки, оступившись ногой на кочке, когда довелось переходить топь вброд. Помнил, как хлебнул от неожиданности мутной болотной водицы и долго отфыркивался, пока в какой-то момент не обнаружил отсутствия привычной тяжести на переносице. И как Даня чуть ли не орал на него, потому что Валерке вздумалось, замерев на коварной кочке, все же попытаться наощупь исследовать палкой дно, рискуя повторно сойти с тропы: ?Дурень, утопнешь же, прямо иди давай, без отклонений?. Эти же, тонкие, под позолоту, Валере никогда не нравились, но тогда, в девятнадцатом, было не до выбора. Оправу, стыдно признать, он снял с юноши немногим старше себя, может статься, что и одногодки, вот только тому они уже были без надобности: в могилу мы не берем с собой ни денег, ни прочей атрибутики. По карманам убитого явно прошлись до Валерки, пустое портмоне валялось здесь же, рядом, но он бы не стал. Деньги тащить бы не стал, хотя питались ребята тогда как попало, еще бы, с кочевым-то образом жизни, без кола да двора. И все равно бы не стал мародерничать, но без очков приходилось совсем туго, поэтому Валера их все же забрал. С линзами, правда, вышел просчет, нужные подобрать удалось куда позже.Так и появились у него эти очки – чужие, неуютные, к тому же, как называл Даня, щегольские, со слишком короткими стеклами, из-за чего боковое зрение становилось той еще проблемой. И все же за минувшие пять лет Валерка и не подумал их сменить, хотя, казалось бы, чего проще. Не стал, будто права не имел, будто рано еще. Он усмехнулся этой мысли: рано. А когда впору-то станет? Рядом с ним кто-то негромко ойкнул, тут же приглушенно выругавшись. Валера повернул голову, и весьма вовремя, чтобы увидеть, как любитель кроссвордов, с неловкой извиняющейся улыбкой посматривая на Даньку, перегруппируется на стуле, убирая вытянутые ноги из прохода. Видимо, ожидание измотало и смотрителя музея, раз тот задремал за своей гимнастикой для ума, и у Дани, ушедшего привычным маршрутом на новый круг, случилось непредвиденное столкновение с чужими ногами. Бывает. Зато кто-то перестанет, наконец, неприкаянно бродить по комнате, нагнетая и без того напряженную атмосферу.Это маленькое происшествие оказало на Валерку благотворный эффект, перебивая рой нездешних мыслей и возвращая к тому, о чем на самом деле следовало бы поразмыслить.Он вспомнил короткое Яшкино сообщение, когда тот, всеми правдами и неправдами вырвавшись из-под бдительного ока Нарышкина, мнившего цыгана уже и добрым другом, и верным подельником, отчитался, довольно цокнув языком: ?Берем корону ровно в полночь. Шеф сказал, пусть будет уголовник?. А на Валерино недоуменное: ?Шеф??, – выругался раздосадованно, потому что не знал об этом загадочном шефе ровным счетом ничего кроме того, что тот ?появится в последний момент?. И вот этот последний момент Мещерякова смущал, не давая покоя. Вроде бы все звучало логично, да и роли между господами эмигрантами распределены согласно их качествам. Нарышкин, специализировавшийся в своем темном прошлом на краже драгоценностей, наверняка поведет операцию. Вот за ним и следует наблюдать, потому что первым делом тот сунется отключить сигнализацию. Можно было бы поймать его уже на этом, но лучше, так сказать, с горящей шапкой в руках. Атаман… тут особо и думать не надо: на шухере постоит, будет не иначе как грубой силой, которая в случае чего и в потасовку ввяжется, и шмалять станет, не особо вдаваясь в тонкости. Непонятной оставалась только роль во всем этом Овечкина. Какого еще фортеля им ожидать от штабс-капитана? Отвлекающий маневр устроит, как с цыганенком, чтобы за ним бросились, очертя голову, напрочь про корону позабыв? Так не выйдет: Валерка не купится дважды на один и тот же фокус, уж на своих ошибках он умеет учиться. И, конечно, загадочный шеф. Господа эмигранты себе на месте подельника найти умудрились? Как, кого, когда? Уж не через Овечкина ли? За этим он из отеля лисьими тропами уходил? Определенно, вопросов без ответа было слишком много. Часы на стене, не столь вычурные, как в зале, пробили без четверти полночь. Ожидание, измотавшее за прошедшие полтора часа похлеще долгоиграющей погони, наконец, заканчивалось. Валера лениво следил за минутной стрелкой. Без двенадцати. Без десяти. И тут, мигнув напоследок короткой вспышкой, погас свет. Причем не только в комнате, но и в зале. – Перегорел, видать, предохранитель выбило, – без особого интереса констатировал смотритель музея, с явным сожалением отложив в сторону газету с неоконченным кроссвордом. И неожиданно резво по сравнению с прежней ленивостью поднялся на ноги. – Проводку бы поменять, старая она уже, да вот запрос пока без внимания оставили… Ничего, сейчас все исправим. – Какая, однако, прыть, – фыркнул Данька, когда смотритель исчез в неизвестном направлении столь стремительно, что неплотно прикрыл за собой дверь, и теперь она негромко, будто даже осуждающе поскрипывала.А Валерка отчего-то не мог отвести взгляд от этой двери. Видел, конечно, только очертания, ну так он и не собирался потом ее по памяти изображать. Нет, дело было в другом. Слишком уж вовремя погас свет. Нарышкин с атаманом в компании Яши вот-вот заявится… Или же они пришли раньше? С чего Валера вообще взял, что воры будут педантично дожидаться полуночи? Что-то из подготовительных мер вполне могло быть спланировано и реализовано до. – Я-то был уверен, что он с кроссвордами сросся, – Даня, не получив ответа, все не оставлял попыток втянуть ребят в диалог. – Ан нет, среагировал быстрее всех. Валерка все еще смотрел в сторону приоткрытой двери, безотчетно хмурясь. И понимал, что ни на грош не верит в столь невовремя выбитый предохранитель. А вот в то, что обесточиванию музея поспособствовали, очень даже верил. Он бы сейчас и свой наградной маузер поставил на то, что не бывает таких удачных совпадений. Валера машинально повернулся в сторону Ксанки, хотя в наступившей темноте и не мог разобрать выражения ее лица, улавливал скорее интуитивно напряженную позу и то, что ей тоже что-то не дает покоя. А потом разом, как в прорубь окунули, вспомнил про второй номер в гостинице, неотслеживаемый третий этаж, никак не фигурировавшего в планах эмигрантов Овечкина и окончательно уверился в том, что находится совершенно не там, где следует. Мысли складывались выверенно и точно, отсеивая лишнее сухими щелчками секундной стрелки. Нужно разделиться. Их трое, значит, зал с короной, щитовая и вход в музей. – Ксанка, сбегай в электроузел, – начал было Валера, еще не до конца сформулировав предложение, и сам своего голоса не узнал: сиплый, но твердый. Равно как и не задумался, почему не согласовал распоряжение с остальными, почему самовольно у руля встал. То ли почувствовал растерянность друзей, то ли внештатные ситуации прочищали мозги вернее всего, но соображения, как и объяснения происходящему, у него имелись и не самые радужные.Валеркина фраза догнала Ксанку уже на полпути к двери. – Знаю, – отрывисто заметила она, подтвердив тем самым то, что Валера заметил уже давно: какое-то безусловное понимание меж ними, зачастую не требовавшее слов.Даня ошарашенно молчал. Не сообразил еще, зачем Валерка отправил в щитовую Ксанку, когда там же предположительно вот-вот должен был оказаться смотритель. Какой-то своей частью, наивной и полагавшей, что проводка и вправду могла подвести в самый ответственный момент, Мещеряков надеялся, что ошибся. Но даже если нет, в электроузле всяким посторонним личностям ловить уж точно нечего, дело-то сделано. А вот за черный вход Валера уже не мог столь безоговорочно поручиться. Если бы корону предстояло выкрасть ему, уж явно не через парадную дверь в зал бы пробирался. Впрочем, он бы и по темноте красться не стал. В любом случае, там Ксанке делать нечего, мало ли, какой прием может ожидать всполошившихся чекистов, заглянувших на огонек. Если охочие до драгоценностей эмигранты устроили перебой с освещением, значит, и других сюрпризов от них вполне можно ожидать. А противника, как водится, всегда лучше переоценить, чтобы не кусать потом локти.– Дань, надо разделиться, – бросил Валерка на ходу, пока из смотровой через боковую дверь выходили в соседний зал. Путь был куда короче, чем возвращаться через центральный вход, и как раз на такой случай, когда в музее никого нет. – Давай я к черному входу, а ты здесь останься.– Яшка с ними. Не суетись, – не к месту заупрямился Данька. Валера бросил на него взгляд, полный ярого несогласия, который все равно пропал втуне, вслух же ничего не сказал. Но Даня знал его слишком хорошо. – Валер, начнешь сейчас шпынять по пустынным коридорам – своей слоновьей поступью точно всю рыбу распугаешь. Да и не пройдешь уже мимо, тут коридоры не ветвятся в залах, сквозные, ты план-то, который нам Смирнов раздобыл, листал дальше первого разворота? Мы можем только ждать здесь. Все лучше, чем в смотровой торчать, оттуда вообще ничего не видать. Данька был, к сожалению, прав. Но все то время, пока господа заговорщики продвигались к своей цели, пока неверный свет канделябра плутал по стенам да музейным витринам, пока атаман шикал на Нарышкина, а Яша сохранял невозмутимое выражение лица, пока Даня практически врастал в стену, боясь вдохнуть лишний раз, чтобы не выдать своего присутствия, Валерка упорно гнал от себя мысли, что они опоздали. Уже опоздали. И напрасно. Он уже по замершему в неверии Яшке догадался о том, что им только предстояло увидеть. Растерянного и ничего не понимающего атамана. Не менее растерянного, но усмехавшегося чему-то своему Нарышкина: так выглядят карточные игроки, понявшие, что кто-то блефовал куда удачнее. И красноречиво пустую витрину. ***Это была долгая ночь. Догадка про часовщика пришла им с Даней в голову одновременно, и, оставив Яшу с обездвиженным атаманом и Нарышкиным, который счел за лучшее не возникать, они бросились в электроузел, из которого Ксанка так и не вернулась.Картина маслом предстала их глазам уже на подходе к щитовой. Не дойдя до каптерки каких-то пару метров, в проходе, распластался тот самый ретивый смотритель, так невовремя решивший проявить гражданскую сознательность и оказать им посильную помощь. Вот не зря Даня намекал, что нечего посторонним делать в музее сегодня ночью. Но нет, не послушали ведь, ни Валера, ни Ксанка, несущественным сочли.– Часовщик… – медленно проронил смотритель, повернув лицо в сторону стоявшего ближе Валерки. Висок пострадавшего за правое дело был рассечен, левый глаз и вовсе заплыл: то ли крови натекло слишком много, то ли удар пришелся по касательной на бровь. Неслабо его приложили, однако. – Ваша девица приходила уже… – смотритель вдруг снова подал голос, чуть приподняв голову и силясь сфокусироваться на Мещерякове. – Ксанка? Где она? – Даня, растерянный и не на шутку перепуганный, подошел ближе. И только понимание, что раненого трясти категорически нельзя, удержало его от более решительных действий. – Слышал, машины отъехали... Две, – из последних сил сообщил смотритель музея, прежде чем упасть ничком на пол. Валерка наклонился, машинально проверил пульс на шее: бился, слабо, но бился. А, может, это у него уже руки были как чужие. Впрочем, какими бы они ни были, ум оставался ясным: хорошо, что служебную машину не сдал обратно, пригодится пострадавшего в больницу отвезти. За этим Валера и направился к музейной стоянке на заднем дворе: переставить машину, чтобы потом сподручнее было транспортировать раненого энтузиаста. Впрочем, на стоянку хотелось заглянуть и по еще одной причине, в этакой последней попытке напасть на след, хотя он особенно не надеялся найти там хоть что-то. Чутье, продремавшее сегодня все самое важное, наконец, проснулось, и ласковым голоском фатальной неизбежности твердило, что не найдут они уже ни короны, ни вора, ничего. – Две машины, значит, – вслух размышлял Данька, пока они бойко пересчитывали ступени полутемной лестницы. – Часовщик, значит. А такой с виду примерный дядька, нипочем не скажешь, что с этими в одной связке болтается. – С виду многое вообще не то, чем кажется, – пространно заметил Валерка, и думал он совсем не о Борисе Борисовиче. По счастью, Даня особо не прислушивался, вовсю костеря часовщика, бросил только ехидное: ?Ты в философы что ли заделался??, ответа, впрочем, не требуя: они как раз вышли на улицу, свернув во внутренний двор. Во внешнем мире за каких-то пару часов мало что изменилось, разве что июль решил проявить свой переменчивый характер и зарядил противной моросью, так и не перешедшей в нормальный дождь. Еще у ворот стоянки обнаружился патрульный. Без сознания. И, судя по позе, к нему тоже подобрались из-за спины. Поистине, человек, укравший корону, кем бы он ни был, не гнушался убирать с дороги мешавших ему людей, хотя и весьма деликатно не превращал тех в трупы. Валерка несколько цинично подумал, что смотрителя-то музея вор вполне спокойно мог пристрелить: каптерка расположена в отдалении, слышимость никакая, они бы ничем помешать не смогли. С патрульным, конечно, вышло бы не в пример сложнее, все же это не безлюдное место, и тем не менее. Патрульному, к слову, повезло куда больше: кроме внушительной шишки на затылке, эта ночь ему ничем не запомнится. Валера уже привычно наклонился к оглушенному человеку, нащупал пульс да так и замер в полусогнутом положении. В глаза бросилось сразу несколько делателей.Патрульный был довольно высок, тогда как часовщик, даже без учета сутулости, доставал ему разве что до плеч, и то в прыжке. И при этом Борис Борисович попал патрульному по затылку со столь ювелирной точностью? Удачно, ничего не скажешь. Не отправить подвернувшегося под ноги человека неловким движением на тот свет при такой разнице в росте, особенно когда на принятие решения дается пара секунд – достаточно сложно. И такому все же учатся: и скорости реакции, и отсутствию растерянности, которая кого парализует, а кого толкает на отчаянные, непросчитанные меры. Служебный обрез патрульного тоже оказался на месте, значит, нападавшего не слишком беспокоило наличие оружия, равно как и не было надобности его себе присвоить: свое имелось. Ну и, наконец, часовщик днем, в зале, показался Валерке несколько неуклюжим, все же возраст брал свое, а еще ощутимо припадал на правую ногу да потирал колено. И этот же старик позже оперативно забрал корону, незамеченным прошел мимо них, спокойно нейтрализовал двух человек, стоявших на его пути к свободе и скрылся быстрее, чем забили тревогу? Прямо чудеса какие-то. – И где она? – в пространство спросил Данька, присев на корточки, чтобы изучить следы от шин. – Я не следопыт, но здесь четкие пересекающиеся отпечатки колес двух машин, и их пока не размыло. Значит, недавно уехали. Валера, похлопав патрульного по щекам в попытке привести его в чувство, тоже уставился на эти следы, и, наконец, понял. Нет и не было никаких чудес. С виду многое действительно не то, чем кажется. А кое-что и вовсе было единожды принято ими всеми как данность. Вот и он смотрел и не видел. В упор, почитай, смотрел. Весь фокус в том, что смотрел он не туда. – Ты бы лучше спросил, где часовщик. Настоящий, я имею в виду. Потому что вот это, – Валера кивнул на патрульного, который, пошевелившись, охнул и закономерно потянулся к собственному затылку, – и там, наверху – работа явно не сгорбленного почтенного старичка, шаркающе передвигавшегося по залам, которого мы днем видели. Разговор пришлось ненадолго прервать, чтобы все же помочь пострадавшему принять вертикальное положение, а заодно и потешить слабую надежду, что от расспросов будет толк. Увы, они закономерно ничего не дали: нападавшего тот не видел, что там, даже обернуться не успел. Даня все пылал праведным негодованием, сетуя то ли на их тотальное невезение, то ли на чужую удачливость, Валерке же было на удивление все равно. Он двинулся в сторону центрального входа, не сбавляя шага, Даньке аж догонять пришлось, как закончил следователя из себя изображать. – Вот куда ты вечно торопишься, а? Валерк, притормози. Что ты там про часовщика-то говорил? Настоящий, фальшивый, я не понял ничего.– Фальшивый и есть, – Мещерякова, несмотря на ситуацию, вдруг разобрало странное, неуемное веселье. Нехорошее такое, с каким обыкновенно на плаху идут, а сами все думают, как так получилось-то по-дурацки? – Фокус такой, Даня. Простецкий совсем. Но действенный. Маскарад называется.– Но смотритель же сказал, что это был Борис Борисович!– Там довольно слабое освещение, – Валерка завернул за угол и сразу приметил у входа в музей живописнейшую группу: Яшу, который с атаманом все в гляделки играл – зряшная, к слову, затея, но Бурнаш о том пока не знал – и Нарышкина, отстукивавшего о мощеную плитку развеселый мотив. Еще один любитель пира во время чумы оказался, вот уж сходство так сходство. – К тому же, не думаю, что у смотрителя было время как следует рассмотреть подкравшегося к нему человека, прежде чем получить удар в висок. Скорее всего, они просто столкнулись на выходе из электроузла. А учитывая, что из всех предполагаемых фигурантов дела в музее мы не увидели только одного… – Она что, одна за Овечкиным погналась? – недоуменно вопросил Данька, хотя ответ был очевиден. – Ночью? С ее-то опытом вождения? И не смотри на меня так, знаю я про ваши уроки, но все равно ж обычно за рулем ты, а не она. Даже не говори сейчас про то, что руки в нужный момент все сами вспомнят… Вот же отчаянная! – Бесстрашная, – не согласился Яша, уловивший последнюю фразу, и самодовольно ухмыльнулся. – Ты сестру свою не знаешь, ежели ей что в голову втемяшится, не остановить. Так что не удивлюсь, если Ксанка притащит сюда Овечкина с руками, скрученными его же форменным ремнем. Валера только невесело хмыкнул, поймав вежливо-недоверчивый взгляд Нарышкина. Нет, в диалоге князь, разумеется, не участвовал, но меж тем слушать-то их этому выдающемуся авантюристу никто не запрещал. И сомнения князя по поводу самонадеянного Яшкиного заявления Валерка, увы, разделял. Не логикой даже, интуицией. Он откуда-то знал совершенно точно, что Ксанка не догонит, не вернет Петра Сергеевича в Москву. И знание это было из категории безусловного. Единственным чувством, которое наравне с понятным разочарованием от всей неописуемой глупости плана охраны вверенной им короны плескалось в душе, была досада. Абсолютно честная и совершенно личная досада от того, что тоненькая папка в пронизанной редким светом внутренней библиотеке не дополнится еще парой строк, на что он втайне и весьма эгоистично рассчитывал. Валера слышал где-то, что ожидание разлуки – не горький камень, не комок в горле, что ни протолкнуть, ни растворить, а нежное звенящее чувство памяти на всю жизнь. То ли потому, что ты успеваешь к этому подготовиться, то ли в силу других причин. Возможно, это было в книге, тогда натужный романтизм фразы более чем понятен. Книгам пристало пестреть такими заявлениями, но он не помнил автора. Или это все ж таки мелькало в прессе? Сейчас Валерка мог сказать со всей определенностью, что фраза-то была не пустышкой. Вполне имела право на жизнь, оказавшись на деле не клише, не броской строчкой с прицелом на философскую мудрость и не попыткой вытянуть газетную колонку автором, отрабатывающим свой хлеб построчно, а обыкновенной правдой, которая с ним, Валерой, так и не случилась. ***Этой бесконечной ночью Валерка без преувеличения был выпит до дна, без остатка. Казалось бы, одного провала с охраной короны уже было достаточно, равно как и успешного исчезновения вора, но нет. Неприятности продолжали сыпаться, как из рога изобилия, и конца-края им, похоже, не предвиделось. С определенного момента восприятие происходящего для Валеры потеряло свою остроту, как перебродившее вино становится уксусом: отмечались уже только факты, сухие и безукоризненно точные.Данька по молчаливому согласию отправился за смотрителем музея и почти сразу вернулся обратно: тот даже на непрофессиональный взгляд был плох. Пришлось разделиться. Валерка вдвоем с Даней погрузил раненого в машину и, уже один, направился к ближайшей больнице. В это же время Данька с Яшей в пешем режиме препроводили князя и атамана в уже печально знакомое Нарышкину отделение милиции, где они должны были дождаться Валеру. Им продолжало не везти. Ночная смена на Лубянке не застала дневные постановочные перипетии с вызволением князя, а потому Дане и Яшке пришлось потратить время на пояснение, что, собственно, делать с Нарышкиным и Бурнашом. И не сказать, чтобы идея продержать тех до неизвестного момента в КПЗ, не проявляя к задержанным интереса, не допрашивая и вообще не оформляя, как полагается, пришлась милиции по душе. Документы документами, но терпение к таким вот своевольным выходкам чекистов у организаций, привыкших к внутренним регламентам и распорядкам, рано или поздно заканчивалось. Иван Федорович предупреждал, конечно, что такой вариант возможен, ну так это в рамках общих наставлений. На практике же оказалось, что наличие удостоверения управления вызывает подчас ярое несогласие на местах вместо того, чтобы порождать содействие. Данька, за отсутствием формальных бумаг, бился, как мог, чтобы дело на эмигрантов покамест не заводили. В итоге сошлись на том, что утром Смирнов предоставит все необходимые пояснения. В больнице Валерке повезло куда меньше, чем ребятам, потому что раненого он привез, да вот только поздно. То ли они слишком долго провозились на стоянке машин, то ли сам удар вышел неудачным, то ли, как, разводя руками, сказал врач, человеку не повезло с плохой свертываемостью крови, факт оставался фактом: тот умер на пороге больницы, не приходя в сознание. Какая все же нелепая и глупая смерть. Валера еще отстраненно подумал, что и имя-то человека, пострадавшего, по сути, ни за что, узнал только тогда, когда в нем уже не было смысла. И смотритель музея, в одночастье превратившись из безликой фигуры в Валентина Тихоновича Ларецкого, вызвал в Валерке совершенно беспричинную злость, направленную, увы, не на виновника столь печального исхода, а на самого смотрителя. ?Что ж тебе, Валентин Тихонович, на месте-то не сиделось? Разгадывал бы свои кроссворды, в усы посмеивался, на устаревшую проводку жаловался да писал периодически запросы ее все ж таки проверить, сетуя уже на медлительность исполнительных органов. Вот куда тебя геройствовать понесло? Зачем? И как вы со штабс-капитаном только столкнулись? Не разминулись в коридоре электроузла или ты его в потемках окликнул на свою голову? Не думаю, что Петр Сергеевич планировал оставлять за собой трупы, он привык просчитывать свои действия и уйти планировал, как водится, без лишнего шума. Значит, ты все же его окликнул и получил роковой удар в висок. Впрочем, в этом, Валентин Тихонович, тебя трудно винить, тебя ведь вообще не должно было быть там. Это я не остановил вовремя, промедлил, Ксанку с задержкой отправил следом. А она, видимо, направилась в щитовую обходным путем, это ведь не музей, а лабиринт, еще днем же выяснили, даже смеялись, что заплутать и тут немудрено... И будто накликали?. Даже Яшка, пришибленный и непривычно тихий, подрастерял свою извечную бойкость, когда Валера вернулся с этими неутешительными новостями. О Даньке и говорить не приходилось: его лицо, потерянное и какое-то перевернутое – лицо человека, привыкшего к фатальным исходам на войне, но не ожидавшего встретить их столь прозаически здесь и сейчас – потом еще долго стояло у Валерки перед глазами.Часовщика, на этот раз вне всяких сомнений настоящего, они все же нашли, благо, антикварный салон был незаперт. Разумеется, обнаружили не в добром здравии, а порядком дезориентированного, но тем не менее хотя бы живого, сейчас это воспринималось чуть ли не удачей. Борис Борисович, все суетливо потиравший шею, куда, похоже, пришелся удар рукоятью нагана, по словесному описанию признал Овечкина в подошедшем к нему накануне офицере в красноармейской фуражке со звездой. Что же, это косвенно подтверждало гипотезу, что в музее был также штабс-капитан, искусно подобравший свой маскарад для каждого вероятного наблюдателя и невольного участника плана. Оставалось сделать еще так много: известить родственников погибшего, формально составить протокол показаний часовщика и патрульного, но все это могло подождать. На Лубянку вернулись уже ближе к утру. Будь это не чужая и равнодушная Москва, а городок меньшего размаха, издалека было бы слышно, как уже вовсю переругиваются петухи ближайших деревень. А так из-за двери камеры, у которой замер Валерка, доносилось только тихое переругивание людей, находившихся внутри. Судя по голосам, активничал все больше Бурнаш, а Нарышкин время от времени вставлял короткие реплики, чтобы это хотя бы напоминало диалог. Но слов толком было не разобрать, так что и смысла партизанить особого не имелось. Валера зашел внутрь и устало опустился на стул перед знакомой командой господ эмигрантов, в которой не хватало только Овечкина. Прикинул, как повести разговор, но почти все хитроумные комбинации тут же решительно отбросил в сторону. Краем глаза заметил Даньку, вошедшего следом в камеру и подперевшего спиной стену, видимо, за сегодня уже насиделся. Можно было бы поиграть в несгибаемую волю или показать железобетонную уверенность в собственных силах, обманывать, угрожать... Но зачем, когда Валерке требовалось сотрудничество? А его не получить, силой продавив собеседника. Лучше, напротив, продемонстрировать, что ничто человеческое им не чуждо, будь они хоть трижды чекистами. Усталость вот, к примеру.На оживление в камере задержанные отреагировали по-разному. Бурнаш резко замолчал и все посматривал в их сторону недобрым взглядом. Князь же оказался то ли наблюдательнее, то ли сообразительнее: перевел взгляд с невыразительного лица Даньки на какое-то выжидающее – Валеры и, будто бы ничуть не удивленный, хмыкнул себе под нос. Даня откашлялся, явно намереваясь что-то спросить, но Валерка чуть покачал головой, продолжая хранить молчание. Гнетущая пауза не продлилась и двух минут. – Как я полагаю, судя по отражению мировой печали на ваших скорбных лицах, корону вам вернуть не удалось? – наконец, прервав это напряженное переглядывание, светски предположил Нарышкин, и, зараза такая, небрежно закинул ногу на ногу. Деревянный стул под ним от этого в трон, конечно, не превратился, зато на присутствующих этот жест подействовал безотказно: Даня нахмурился, силясь понять, как у князя при всех проигрышных картах на руках получается выглядеть таким невозмутимым, атаман что-то пренебрежительно пробормотал, Валерка… Валерка криво улыбнулся.– Правильно полагаете, – он вежливо наклонил голову на манер кивка. Посмотрим, на сколько у князя хватит терпения играть в эту прелестную игру. У Валеры вот его было хоть отбавляй, успел научиться. – Прискорбно, но факт. – И что же вы намерены делать дальше? – с живейшим участием поинтересовался Нарышкин. – Обычная схема, – Мещеряков спокойно пожал плечами. – Проверка вокзалов и выездов из города.– Однако, это дело небыстрое, – трагично покачал головой князь, по случаю состроив сочувствующую гримасу. Валерка закусил щеку изнутри, потому что прекрасно представлял, сколько в действительности потребуется времени, чтобы получить путевые листы из диспетчерской, опросить начальников станций, поднять информацию о товарных, а не регулярных пассажирских составах. И это не говоря уже о том, что Овечкин вполне мог выехать из города на машине, а на поезд неизвестного направления сесть позднее, за чертой города, не примелькавшись таким образом никому на центральном вокзале. – Кропотливый труд имеет обыкновение приносить результат, – Валера изобразил лицом равнодушие человека, привыкшего к трудностям, а потому их таковыми уже не считающего. Нарышкин, похоже, не ожидал столь хладнокровной реакции, потому как несколько растерялся, выдал суетливо: ?Понимаю, понимаю? – и озадаченно примолк. – Одним пониманием ограничимся? – Валерка с досадой обнаружил, что переоценил собственные умения играть в намеки. Всегда ведь было проще без них, а аккуратным неспешным подходом он уже был сыт по горло. Что, много тот им успеха принес? Если бы. Мещеряков в упор уставился на Нарышкина и с нажимом проронил. – Или вы хотите что-нибудь предпринять по этому поводу? Князь, до того повернувшийся лицом к Дане с подспудным намерением втянуть того в диалог, посмотрел на Валеру в ответ не менее внимательно. Из его взгляда исчезла нарочитая ленца, теперь там боролись опаска и расчет, но явного победителя пока что не наблюдалось. – Оглянитесь, Нарышкин, – наклонился к нему Валерка, доверительно понизив голос. – Это пренеприятнейшее место – лишь первое заено в той длинной цепочке, что вас ожидает. Обвинение-то серьезным будет. Контрреволюционное умышленное деяние, незаконное проникновение на охраняемый объект, грабеж по предварительному сговору, более того, подстрекание на это дело группы лиц и непосредственное руководство соучастниками. Не рановато ли вам выдали въездные визы, выказав доверие, которое явно не оправдалось? – Но, позвольте, я не руководил. Точнее, руководил не я, – Нарышкин, сообразив, к чему плавно течет разговор, решительно отнекивался хотя бы от той части обвинения, от которой мог.– Ну а кто же тогда? – тонко улыбнулся Валера, чувствуя себя увереннее, чем раньше. Наконец-то хоть что-то получалось так, как задумывалось. – Штабс-капитан Овечкин? Так его в музее никто не видел, да и был ли он там вообще, правда, Дань? – Данька, неясной тенью маячивший сбоку, коротко кивнул. – А вот вы, князь, и атаман – другое дело. Тем более вы, Нарышкин, с вашей-то прошлой деятельностью... Прослеживается явная связь с преступной средой, а уж то, что именно вы собирались украсть и с какой целью... Перепродажа? Политическая операция? Содействие международной буржуазии? – перечисление эффектно повисло в воздухе, тревожа незавершенностью мысли. – Боюсь, если в деле случайно не обнаружится смягчающих обстоятельств, на трехлетнюю высылку можете не рассчитывать, мера пресечения будет определена… другая.Конечно, Валерка здорово передергивал и о том прекрасно знал. Уголовный кодекс РСФСР, с двадцать второго года претерпевший ряд изменений вроде исключения из перечня деяний, утративших преступный характер в связи со сворачиванием политики военного коммунизма, был переписан и в части определения контрреволюционных преступлений. Потому оправданность высшей меры или ее замена на политическую высылку согласно утверждению ВЦИК теперь всецело решалась комиссией, а не устанавливалась по умолчанию. Однако перед Валерой сейчас сидел человек, судорожно взвешивающий эфемерную пользу от возможного сотрудничества и максимально возможное наказание в том случае, если он промолчит. И человек этот был трусом. – Положитесь на меня, господа… то есть, конечно, товарищи, – вдруг деловито заметил Нарышкин, спешно исправившись, и в глазах его при неверном обращении промелькнула столь явная паника, что Валерка понял: теперь князь наизнанку вывернется, чтобы в самом деле оказаться полезным. Особой радости выигранный раунд переговоров Мещерякову, однако, не доставил. Он-то прекрасно понимал, что по совокупности упущено куда больше. – Это совершенно безобразная и наглая кража, и я, разумеется, помогу вернуть корону советскому государству. Да и касательно места назначения… вора имеются у меня некие соображения. – Гнида охранская, – выразительная сплюнул до того молчавший Бурнаш. – Вас, ваше псевдокняжество, калачом поманили – а вы и рады бежать, из штанов выпрыгивая.– Но-но, мой ретивый друг, не перегибайте, – Нарышкин, казалось, ничуть не смутился, на ходу эффектно преображаясь из задержанного в осведомителя. – Попрошу без инсинуаций.Валере пришла в голову забавная мысль, вызвавшая блеклую улыбку на губах: если бы в этой эмигрантской когорте князь тоже практической публицистикой увлекался и строчил заметки для газетных изданий, то определенно заслужил бы у него прозвище ?Хамелеон?. – Какие уж тут… – у атамана явно не находилось действительных слов, чтобы выразить свое отношение к подельнику. Вряд ли при этом он стеснялся использовать площадную брань, скорее, не мог определиться, по чему проехаться в первую очередь. – Да в военное время вас за такое бы… – В упор расстреляли, как перебежчика и дезертира, – ровно согласился Валерка, обнаружив, что на самом деле разделяет эмоции Бурнаша, князь и ему был определенно неприятен. Впрочем, чего еще ждать от труса, превыше всего ценящего собственную шкуру? – К счастью для всех, здесь не военно-полевой суд. А молодое советское государство дает вам, Нарышкин, второй шанс, хоть вы и преступник не меньший, чем остальные ваши подельники. Что касается вас, атаман… – Валера выразительно посмотрел на Бурнаша, чувствуя себя премерзко. Что ж у него за бессменная роль-то такая, почему он вечно выступает в роли змея-искусителя? Этот ведь точно не согласится, хотя и по иным соображениям, чем офицерские честь и совесть.Атаман, человек простой и прямодушный, у которого лицо великолепно отражало ход мыслей, не разочаровал.– С краснопузыми якшаться? Ну уж нет. Сами смекнете, сосунки. Может, и фартанет. А как по мне, так дохлый это номер, облажались уже, ибо лезете, куда не следует, – Бурнаш вдруг мерзко улыбнулся Дане и радушно предложил, без экивоков хлопнув по ноге. – Гриня, ботиночки-то почистишь? А то забегался, запылились! – Спокойно, – Валерка остановил дернувшегося было в сторону атамана Даньку, который на просчитанную подначку повелся ну совершенно как мальчишка. Со стороны останавливать было вообще легко. А когда его самого Овечкин провоцировал, вспыхивал, небось, сухой веткой вот точно так же. – Атаман сотрудничать не желает. Тем хуже для него, – он поднялся со стула и перевел тяжелый взгляд с Бурнаша на Нарышкина. – А ваше рвение, князь, мы учтем. За дверью камеры Валера позволил себе долго выдохнуть. Очень хотелось, конечно, еще и отдохнуть хотя бы полчаса, пусть даже на деревянной лавке, лишь бы плечи расправить да ненадолго думать перестать, но это был определенно не тот день.Даня, до того не проронивший ни слова, задумчиво протянул:– Думаешь, от Нарышкина в самом деле толк будет?– Думаю, ему же лучше, чтобы так и оказалось.– Вообще, лихо ты с ним, – заметил Данька будто бы даже уважительно. Он вообще всегда был скуп на похвалу. – Даже не пугал поначалу, а князь уже проникся. С атаманом, правда, не сработало.– Контингент разный. И характер. Нарышкин вот у нас интеллигентный трус. А Бурнаш, хоть и попроще будет, отчаянный вояка. – Да, таких расписыванием мрачных перспектив не убедишь. Ну что, в управление?– В управление, – вздохнув, подтвердил Валерка. – Можно было бы в самом деле обойти вокзалы, но я думаю, что это ничего не даст. Уж в своем обличье он там точно не ходил. Пошли сдаваться, что тянуть. Может, и от Ксанки какие новости будут. Человеку, особенно в насыщенном событиями отрезке времени, свойственно думать, что сильнее удивиться он уже не сможет. Так и Валера даже не догадывался, что новые сутки принесут сюрпризов не меньше, чем предыдущие. _________________________________________________________________________________Трек: Даниил Юделевич, "AG Father".