Глава 25 (1/1)

Как только Валерка в сопровождении веселящегося Яши (который все никак не мог поверить, что Мещерякову и вправду вздумалось учить вольного цыганенка жизни) и, в противовес, крайне серьезного Дани поравнялся с Ксанкой, стало очевидно, что насчет ?не нагоним Нарышкина? Яшка порядком погорячился. Князь брел себе впереди, никуда не торопясь, тросточкой поигрывая, архитектуру домов рассматривая. Одно удовольствие за таким хвостом ходить.Так и вышли на площадь. Людно было. Цокали копыта, перестукивались колеса, птицы не умолкали, а еще где смех раздавался, где брань на залежалый товар, в русскую речь то тут, то там неместный картавый выговор вклинивался. Цветочницы в щегольских платьях, подвязанных платками, в толпе лавировали, румяные, улыбчивые. Среди бордовых роз в корзинках вдруг проблеск фиолетовый мелькнул, как рассветом над речкой полыхнуло. Валерка аж шею вывернул, силясь разобрать, что там неприметная девчушка бережно к груди прижимала – стебель тонкий, как колокольчик полевой соцветиями утыкан, только бутоны гораздо крупнее, с хрупкими лепестками, на ветру дрожащими. С удивлением мальвы признал. Жизнь городского центра завораживала, только некогда было ей подолгу любоваться. Валера с Даней переглянулся, проследив глазами нехитрый маршрут Нарышкина, знак остальным сделал. Расположились в нише арки, на открытое пространство не выходя. Оттуда и следили, куда князь направится, с кем говорить будет. А Нарышкин, все такой же нарочито неторопливый, поозиравшись для виду, уверенной походкой устремился к одной из повозок, той, что с кучером в зеленом плаще и фуражке да вороным в упряжи. Все бы ничего, но под фуражкой голова извозчика обмотана была не то повязкой, не то розовым платком. И это по июльскому-то московскому зною. – Неужели нашему княжеству экскурсий по городу захотелось? – Ксанка прищурилась, приставив ладонь ко лбу на манер козырька, но послеобеденное солнце неумолимо слепило глаза. Валерка подумал в который раз, что ей бы не помешала кокетливая шляпка, а не платок этот простецкий, Яшкин подарок, который она обыкновенно носила. Ксанка вообще чем старше становилась, тем больше расцветала, в семнадцать-то лет чисто пацанка была. Но девушкам, наверное, нельзя говорить такого. – А это у нас атаман теперь в извозчиках ходит, матросскую форму, видать, пропил, – неожиданно констатировал Даня и на вопросительный взгляд ехидно уточнил. – Я его привычки давно уже вызубрил. Он, как нос подотрет, ладони об штаны вытирает. В данном случае, об плащ… Ну вот, опять. Ксанка на это только поморщилась, взгляд в сторону отвела и вдруг заметила удивленно: – А ведь за Нарышкиным не только мы следим. Вон у той дамы с высоко забранной прической и лотком в руках к нему явно какое-то дело. Дам с прическами вокруг, как назло, было много. Валерка с Даней одновременно повернули головы друг к другу, чуть лбами не столкнулись. – В сером пиджаке и черном шарфе? Фрейлин с кексами? – у Валеры было не слишком удачное расположение, да и вдаль он видел куда хуже. Но то, как фрейлин застыла натянутой струной, будто в неожиданном узнавании, и издалека уловить можно было. – С кренделями, Валер, с кренделями. И крендели, я отсюда чую, с корицей, – мечтательно повел носом Яшка.А меж тем извозчик, в котором Даня признал атамана, что-то недовольно буркнул Нарышкину, и повозка тронулась. Валерка Бурнаша пристальным взглядом проводил, к Даньке повернулся:– Разделимся?– Я не думаю, что атаман – тот, за кем сейчас надо следить, – Даня с сомнением смотрел вслед повозке. – Но вообще ты прав, вдруг Бурнаш к остальным поехал. Давай так – я повозку возьму и посмотрю, по какому маршруту он катается. Но думаю, там просто прогулочный круг на час. Встретимся здесь же. А вы пока за князем присмотрите. Данька всегда умел быстро и бесшумно передвигаться, точно полевка в мешках с крупой. Вот и сейчас скользнул в сторону повозок – только моргнуть успели.И в нише арки их осталось трое. – О, что сейчас будет, – Яша махнул рукой в сторону дамы с кренделями, о которой они как-то позабыть успели. И зря: та, свою поклажу на повозку бросив да от шарфика избавившись, сразу приосанилась, будто становясь выше, и деловито устремилась в сторону уходящего с площади Нарышкина. – Он ей точно до зарезу нужен. Нужен-не нужен, но хватки этой хрупкой с виду фрейлин было не занимать. – Она его что, за уши притянула? – опешил Валерка, когда неотвратимая и явно неожиданная для Нарышкина встреча все же состоялась. – Глаза закрыть хотела, вроде как сюрприз, да росту не хватило, – возразила Ксанка. Яшка взгляд на нее перевел и коротко хохотнул:– Хорош сюрприз. Чуть жизненно важные органы мужику не оторвала.Ксанка прыснула и заговорщицки вполголоса выдала комментарий. Кажется, о том, что просчиталась дамочка: не на те органы надо было нацеливаться. Валера от таких намеков покраснел, спешно перевел тему: – Интересно, о чем они говорят.– Да что тут думать, ты на лицо его взгляни, – предложил глазастый Яша. Валерка прищурился: князь и впрямь выглядел неприятно озадаченным. И левой рукой с саквояжем все шляпу поправлял да узел галстука примеривался ослабить. Сподручнее было бы орудовать правой, той, что с тросточкой, но она уже оказалась бескомпромиссно занята. У дамы деликатности было что у судоходной баржи, к своей цели идущей. – По-моему, он заверяет, что знать ее не знает. Вот же дырлыно*: женщины помнят, с кем шуры-муры крутили, тем более если их потом с носом оставили. – Его заверения успеха явно не возымели, – заметил Валера, потому что фрейлин настойчиво висела на руке у совершенно потерянного Нарышкина и отступать явно не собиралась. Он даже посочувствовал князю. Немного. – Ты посмотри, как она ему улыбается, – вступила в разговор Ксанка. – Я бы на месте Нарышкина не открещивалась столь рьяно.– Нормально она ему улыбается, – попробовал было возразить Валерка, но куда там. – Если бы. С такой улыбкой скорее подстреливают особенно крупную дичь. И вообще у нее такой вид, будто сейчас уволочет князя подальше с площади и обстоятельно за все грехи расплачиваться заставит. – Натурой, – поддакнул почему-то запыхавшийся Яшка. Валерка еще удивился, с чего бы это, впрочем, оборачиваться не стал. – Но ты права: так выглядят женщины, ополоумевшие от любви. Хорошо, что есть те, кто в любой ситуации сохраняет… Валер, подскажи политературнее.– Трезвость рассудка? Ясность мысли? – он все наблюдал за Нарышкиным, которому предприимчивая фрейлин уже и голову на плечо положила, щебеча что-то без умолку. А еще между делом она явно подталкивала князя в сторону площади. – Точно. А трезвость рассудка нынче премируется одним свежим кренделем. Валерка обернулся. Яша сиял, как пятак начищенный, держа в руках три румяных кренделя. И улыбался удачной вылазке, будто не выпечку раздобыл, а как минимум заговор раскрыл. – Яш, ты что! – возмутилась Ксанка. Но руку за кренделем все-таки протянула, погрозив пальцем напоследок. – Несолидно советскому человеку, тем более, сотруднику управле… м-м-м, какая вкуснотища, так нечестно! Валера, пряча улыбку, вернулся к наблюдению, за спиной разобрав Яшкино заливистое фырканье. А Нарышкин все же сумел вырваться из цепких лапок фрейлин и, кажется, напоследок ей что-то нелестное сказал. Ибо дама выглядела как кошка, рассерженная тем, что ей прищемили хвост. Еще и застыла, подбоченившись, нехорошим таким взглядом спину своего визави провожая. – Валерка, не робей, тоже бери, – Яшка и ему в руки крендель впихнул. Что ни говори, а пах тот так, что желудок тут же песней голода зашелся. – Моральное подкрепление во благо комиссариата, все в лучшем виде. И вообще, мамзель сейчас явно не до выпечки. Вон как в оборот милиционера взяла. Про милиционера до Валеры дошло не сразу, а как дошло, чуть крендель поперек горла не встал. Вскинулся, прикидывая, как бы даму и сопровождавшего ее милиционера перехватить и при этом самому перед Нарышкиным не подставиться. По всему выходило, что никак: они стоят слишком далеко, не догнать. – Он же в музее нужен! Нельзя, чтобы Нарышкина в камере держали – кто тогда корону брать будет, Бурнаш что ли? – Поздно, – покачала головой Ксанка, успокаивающе положив ладонь Валерке на плечо. – Пусть забирают, мы не можем рисковать и вмешиваться. Да может еще и не будет ничего. Что она там наплести могла такого? Арест вора-самоучки они, помрачнев, наблюдали из первых рядов. Слышать, о чем говорил негодующий Нарышкин, возмущенная дама и стоически спокойный служитель порядка, конечно, не слышали, но когда князя под белы рученьки повели в сторону КПЗ, стало понятно, что дело дрянь.– Ну и что делать будем? – Яшка угрюмо общипывал крендель, поняв, что просчитались они с Нарышкиным по-крупному.– Вытаскивать, – Валера свой крендель тоже без аппетита жевал. Но думалось под выпечку точно лучше, чем без нее. – В управление надо, Ивану Федоровичу обстановку доложить и попросить содействия.– Думаешь, пусть он с милицией объяснится? Чтобы те Нарышкину сказали, мол, товарищ дорогой, ошибочка вышла, гуляйте ветром в чистом поле? – Не годится, – Ксанка покачала головой. – Предложение хорошее, но нет. Мы не знаем, следили ли за князем. Может, видел кто, как его повязали. И вот так выпустить через полчаса – подозрительно будет. – Но оставаться в предвариловке он тоже не может, – Яша сосредоточенно пинал носком ботинка ни в чем неповинную каменную кладку. Валерка поддержал:– Нарышкин же первоклассный вор, точно он операцию по короне поведет. – Яш, – протянула вдруг Ксанка, оценивающе разглядывая цыгана. – А что, если мы тебя отправим? – Как это? – не понял тот. – Частным лицом что ли? – Да нет, – она прикинула расклад. – Смотри, в лицо тебя Нарышкин не знает. Овечкин тоже. А Бурнаш вряд ли помнит. Плюс цыгане с милицией как правило не дружат, и их заметают что с рынков, что по наводке. Так что, уж извини, но для человека несведущего ты скорее криминальный элемент, чем чекист. Подселим тебя в камеру к Нарышкину, договоримся с дежурными, и ты организуешь побег. – Может, он даже так проникнется, что тебя на дело возьмет, – продолжил мысль Валерка, предложение здравым показалось. – Кому бы не пригодился подобный ловкач?– Ну, это пока вилами по воде… Но все равно лучше, чем если Нарышкина просто тихо-мирно отпустят. Вдруг он должен был с Бурнашом в назначенное время встретиться. Или с Овечкиным. Если он опоздает, но сбежит – это одно. А вот если его просто отпустят…– Мы поняли. Яша?– Дело говорите, – признал тот. – Но! Мне нужна будет гитара.– Зачем тебе в тюрьме гитара? – Валерка на Яшку вытаращился, будто первый раз увидел.– Для образа. И потом, где вы цыгана без коня да гитары видели? Что-то одно точно должно быть, – тот категорично стоял на своем. – Яш, – мягко позвала Ксанка, лукаво улыбнувшись. На вопросительный взгляд дотронулась до правого уха и мочку с намеком потеребила.– Не, – понял тот. – Не проси даже.– Ну так для образа же...– Нет. И вообще, без нее удобнее оказалось, тяжелая. – А тебе идет, – не сдавалась Ксанка, деликатно намекнула. – Я ведь дарила. Яшка аж румянцем вспыхнул от такой прямолинейности, растерялся, не зная, что еще возразить. – Тогда я в управление схожу, – предложил Валера, с улыбкой наблюдая эту пикировку. А еще подумал, что непременно улучит минутку, чтобы записку прочитать – аж сердце встрепенулось в предвкушении. Он-то смирился уже, что раньше вечера с ее содержимым не ознакомится, а тут такая удача. Дальше план расписывал, уже заметно воодушевившись. – Ивана Федоровича в курс дела введу, тот с милицией поговорит, чтобы нам не препятствовали. Служебный автомобиль тоже возьму, будем тюрьму с разных точек караулить. Заодно проверим, может, остальные фигуранты дела по ходу пьесы нарисуются. – Я тогда Даню подожду и перехвачу здесь, как договаривались, – согласилась Ксанка. – А вы идите.Валерка еле подавил разочарованный стон. Только рот раскрыл, думая, что бы такое возразить, чтобы Яша тоже остался, но тот уже тоже идеей загорелся: – Пошли-пошли. Мне бы еще рубашку сменить – негоже в форме ЧК туда идти, это все равно что с порога о подставе заявить. А форменные рубашки слишком скучные, в мирной жизни мы такие не носим. – Погоди ты лошадей гнать, – осадил его Валера, досаду свою за скепсисом пряча. – Сначала план одобрить должны. – Одобрят, – Яшка даже не сомневался, деловито сворачивая в проулок, который побыстрее к управлению выводил. – Будет вам и жаргон тюремный, и романсы цыганские. Валерка, фыркнув, на ухо свое показал, напоминая о безмолвном напутствии Ксанки.– Романсы романсами, но не забывай важную деталь! – И золотое кольцо в ухе, – обреченно согласился Яша. ***Иван Федорович план одобрил. Потому тюрьму они окружили с трех сторон: и чтобы исключить непредвиденные обстоятельства, и на случай, если опять разделяться потребуется. Ксанка, все в том же красном платке, выглядывала из-за угла. Даня скучал на телеге с сеном: она для беглецов ключевую роль играть будет, когда те на открепленном тросе станут прыгать вниз. Валерка на служебном автомобиле позже всех подъехал. А где-то там, в камере, Яшка в цветастой рубашке, с гитарой и с серьгой в ухе входил в доверие к Нарышкину. Скоро цыган, как и договаривались, оглушит милиционера, переоденется в его форму и вместе с князем выберется через предусмотрительно открытую форточку в уборной. Записка, так и не прочитанная, жгла сквозь форму и нательное. Но у Валеры не было возможности хотя бы одним глазком в нее заглянуть. Ни единой, все будто нарочно не складывалось.Сначала они вместе с Яшей пришли в управление. От Смирнова связались с отделением милиции, объяснили, что к чему. Заодно узнали, что из заточения лучше всего выбраться через окошко в уборной, которое заблаговременно оставят открытым.Потом дошли до общежития. Там Яшка все любовно гладил свой инструмент, будто уже к аккордам примеривался ("Надеюсь, ты ему не про чудака и кошелек петь собрался?" – "Много ты понимаешь! Самое то. А про девчонку за забором его княжество не заслужило, это для Ксанки".), пока Валерка эту пресловутую серьгу искал. Яша, зараза, не помогал ничуть и по всему было видно, что только порадовался бы, если ее не найдут. Но Валера все же нашел – та в угол между столом и окном закатилась – и вручил страдальцу. К управлению они также вместе вернулись: Валерка – за служебной машиной, а Яше оттуда до тюрьмы сподручнее добираться было, чем из общежития. И ведь почти разошлись уже, но только Валера к машине подошел, как его запыхавшийся Даня выловил. Рассказал им с Яшей, что Бурнаш и вправду бесцельно по городу круги нарезал, так что ничего они не упустили. С Ксанкой, видать, Данька тоже уже пообщаться успел, потому что та сторожила телегу с сеном, которую они в план изначально не включали, Яша-то по карнизу думал пройти и на крышу соседнего знания перескочить. Но решили, что о ловкости господина Нарышкина в плане бытовых вопросов им ничего не известно, да и отцепить металлический трос со скобяного крепления, перелететь на нем на соседнюю улицу да в сено прыгнуть, не в пример проще. Так что пусть будет повозка.Как Даня с Яшей в сторону тюрьмы выдвинулись, Валера вставил ключ в зажигание и к записке примерился, не мог он больше ждать. Но даже мотор завести не успел, как свист сверху услышал. Посмотрел наверх, нашел глазами окно кабинета – Иван Федорович, вот уж никогда бы не подумал, что тот так залихватски свистеть умеет, обратно звал. Видимо, случилось что-то. Новости у товарища Смирнова оказались самые печальные: из милиции отзвонились, предупредили, что карниз с той стороны, где тюрьма к соседнему зданию примыкает, отсутствует. Долго мялись, извиняясь, что не сообщили раньше, но план из-за этого придется менять. Валерка еще, помнится, порадовался, что до телеги с сеном они додумались заранее, и Ивана Федоровича уверил, что все под контролем. Похвалу в ответ в свой адрес услышал, но отмахнулся только: во-первых, это Даня молодец, во-вторых, это их работа.Вниз спустился, вторично к машине подошел, так та не завелась, зараза. Разбираться, почему, некогда было. Пришлось снова в управление идти и другой автомобиль просить. Иван Федорович уже на совещание отбыл, на минутку выглянул, быстро распоряжение подписал да в секретариат отправил. Там Валерка тоже промаялся. Сначала подписал формальный бланк на замену автомобиля в связи с невыявленной поломкой. Потом – бумагу о предоставлении во временное пользование автомобиля за таким-то номером из служебных резервов, основание, причина, сроки… Он торопливо выводил строчки, превращая образцовый почерк в то, что Яшка бы назвал "курица лапой вывела": буквы растягивались вбок и вширь, видоизменяясь до нечитабельности. Иванцева же на робкий запрос, нельзя ли всем этим заняться как-нибудь потом, только равнодушно пожала плечами, мол, раз не закрепленная за сотрудником машина, то, товарищ Мещеряков, все должно быть оформлено по правилам и в срок. Нет, позже нельзя, правила для всех одни. А когда мотор наконец-то довольно заурчал, Валера бросил взгляд на часы – и чуть сцепление впопыхах не сжег: торопиться пришлось, потом еще переулками плутать, чтобы прибыть на место чуть ли не в последний момент, когда уже знакомая кудрявая макушка в форточке показалась. Точка обзора вышла не самой удачной, но тут уж ничего не попипешь. Хорошо еще в те дворы, где изначально встать собирался, не сунулся: там ремонтные работы велись, перестраиваться было бы проблематично.У Яшки все получилось. Валерка наблюдал за мечущимся справа налево Нарышкиным, и победная улыбка на лицо так и просилась. Все, теперь в действие вступает вторая часть плана, которая то ли выгорит, то ли нет, но попробовать стоит.Пора было возвращаться, но сначала… Он приподнял фуражку, поправил очки и достал сложенный лист. Коротко выдохнул, выжидательно посмотрел на записку в руках, будто чернила сами собой на обороте проступить могли – и, затаив дыхание, приоткрыл лист. Скользнул взглядом по первой строчке, окунаясь в чужие слова, знакомым голосом звучащие в голове: ?Дабы разрешить еще один ваш вопрос…?. Но тут краем глаза заметил Ксанку, подходившую к пассажирскому сидению. Чуть зубами от бессилия не заскрипел, торопливо лист за пазуху пряча, будто вор какой.У него появилось чувство, что эта несчастная записка проклята, не иначе. И неважно, что религия – опиум для народа, и ничего этого быть не может. Логических-то объяснений все равно не находилось, почему как только Валерка намеревался посмотреть, что там Овечкин написал, как одиночество Мещерякова тут же нарушалось. – Скачки, – выдохнула Ксанка, устраиваясь рядом. – Яша шепнуть успел: Нарышкин сокрушался, что скачки пропустит, пока они в камере сидели да в гляделки играли. – Поехали, – кивнул он и завел мотор. То, что идея была дурацкая, стало очевидно, как только подъехали. Машину пришлось бросить сильно далеко, а потом пробираться к ипподрому, где в забегах участвовали и колесницы, и резвящиеся одиночные скакуны. Добавить к этому то, что народ прибывал и прибывал, практически снося собой ограждение – и поиски в этой толпе Нарышкина можно было смело приравнять к поискам иголки в стоге сена. – Как думаешь, сколько здесь человек с кепочкой да тросточкой? – Валерка всматривался в разнопеструю людскую массу и все больше убеждался, что бесперспективное это занятие. – Ксан? – Не знаю, сколько с кепочкой, – она ни на секунду не прекращала осматривать толпу. – А вот кучерявых в цветастой рубашке не так уж много. На три часа от тебя как раз один такой с господином в кепочке обнимается. И не спрашивай, почему я Яшку вперед тебя разглядела. Я всегда его нахожу. Валера и не спрашивал, подхватил Ксанку под локоть и медленно за Нарышкиным двинулся. Тот Яшку будто на канате за собой тянул и о чем-то экспрессивно то ли расспрашивал, то ли рассказывал. Потом эти двое и вовсе нашли себе свободное место в кафе, еды заказали. Валерка бокалы разглядел, фрукты недешевые, присвистнул. Шикует Яша, однако. А у него только утренний перекус да крендель на площади был. – Ну все, – Валера мотнул головой в направлении кафе, хотя и уверен был, что Ксанка так же пристально за ними наблюдала. – Контакт налажен. – Мне на них смотреть голодно, – пожаловалась она. – Так не смотри. Возвращаемся?– А можно еще пять минут? – робко попросила Ксанка. – Они все равно в кафе пока сидят, не расходятся никуда, а в забеге такие красивые лошади…Валера коротко кивнул, голосу своему не вполне доверяя. Он не злился на Ксанку, он злился на то, что даже отойти в сторону не может: толпа так и напирала, народу было не протолкнуться, и ловить потом Ксанку придется с трудом, проще уж рядом остаться. Пять минут на все пятнадцать растянулись, но Валерка не торопил, пусть посмотрит. Не жалко. В управлении, стоило только им войти, как Елена тут же потянулась к внутреннему телефону. Валерка улыбнулся мимолетно: ждали их. Что ж, новости Ивана Федоровича определенно обрадуют. Тут еще и Данька из коридора вырулил с чашкой в руках, присоединился.Валера на чашку эту покосился, принюхался, сбором липы потянуло:– Чаевничаешь? – Вас жду, – Даня на чашку в руках и не посмотрел даже. – Вы же должны были сразу в управление вернуться, куда нелегкая понесла? – На ипподром за редкой птицей Нарышкиным, – нашлась Ксанка, решив, видимо, взять повествование в свои руки и тактически умолчать о лишнем времени, проведенном в наблюдении отнюдь не за князем. – План сработал: он с Яшкой сидел, общался, когда мы уходили. – Меня больше редкая птица Овечкин беспокоит. Как сквозь землю провалился, – сухо заметил Данька. – Подозрительно это, не к добру. Валерка рассеянно кивнул. Эта редкая птица его самого больше прочих волновала. Еще и записка некстати вспомнилась, до которой опять не добраться. Стало еще муторнее. Иван Федорович новостям и вправду обрадовался. Рассказ о злоключениях Нарышкина, его освобождении и столкновении с Яшей на ипподроме как-то плавно перетек в обсуждение охраны музея. Перед ними разложили план здания, правда, старый, но годный. Товарищ Смирнов еще своими соображениями делился, пару прописных истин напомнил, вроде коробка спичек, что всегда с собой должен быть, мало ли, что с центральным освещением случится. Потом разговор принял и вовсе теоретическое направление, потому что все они ждали информацию от Яшки, а это могло затянуться. Валера же больше ждать не мог никак. Поднялся из-за стола, извинился, мол, сейчас вернется. И спокойным шагом направился в уборную: чувствовал, что его в самом деле просто разорвет, если еще хотя бы полчаса в неизвестности проведет. Когда лист в который раз за день в руки взял, почему-то дрожали пальцы. Записка оказалась неожиданно длиннее, чем в несколько коротких слов. Валерка неверяще моргнул, потому что подспудно ожидал… другого, наверное. Насмешки, что его провели как дилетанта, заботливого наставления учиться лучше, простой ремарки ?не доросли?, в конце концов, но их там не было. Было другое. Он привстал на мыски, форточку приоткрыть: душно стало. Рассеянно потер переносицу, поправил очки и вторично прочел начало, будто смысл слов мог поменяться: ?Дабы разрешить еще один ваш вопрос, на который вы так и не решились, я счел нужным сообщить, что, несмотря на прежние, да и существующие меж нами политические разногласия, Валерий Михайлович, Ялту я вспоминаю с удовольствием. По существу же терзающего вас негодования имею сказать следующее: научитесь проигрывать, а то выигрыши перестанут радовать сладостью нечаянной победы, коль скоро она случится?. И ниже, торопливо, другим наклоном почерка, приписка. Ее Валера читал уже не спеша, вдумчиво, осторожно, хотя хотелось – залпом, быстрее в самый конец записки броситься. Но нет, медлил, основательно слова через себя пропуская, вплоть до точек и запятых. Чтобы не ошибиться, чтобы наверняка. ?Видел вас в кожанке. Впечатляет. Впрочем, ваш пиджак на размер больше необходимого и одухотворенное выражение лица интеллигента, охочего до бильярда, вместо печати серьезности, входящей в комплект комиссара ОГПУ вместе со служебным маузером, сердцу были милее. Каверзник?. Его на секунду буквально раздавила нежность, без предупреждения ударившая в грудь. Потом пришли другие эмоции, правильные, своевременные. И миг, пока Валерка, оглушенный, смотрел за записку, а на губах сама собой намечалась улыбка, растворился без остатка. – И вот за это – червонец? – возмутился Валера, противореча себе же и складывая записку во внутренний карман. Разумеется, с левой стороны. Записка взбаламутила поумерившийся за минувший день пыл, с ней пришла и позабытая горечь, осевшая на душе непонятной мутью. Думалось о разном, но мысли так или иначе крутились вокруг одного белогвардейца, не дававшего ему спокойно жить. Один раз, комиссар Мещеряков, ты его уже упустил. Даже дважды, если считать Ялту. Ну так давай, добей себя, родимого, проворонь снова. Ему ведь после музея делать в России будет нечего, первым же поездом уедет. Теория случайных встреч против тебя работает, все свои случайности ты исчерпал давно. Но, может быть, ваши пути снова пересекутся, кто знает. Лет через десять. Через десять лет – не хотелось. Да и через пять, сидеть до того сычом в обнимку со своей гордостью и пониманием, что не нужна она никому, и менее всего – ему. Да даже через год не хотелось. Это было слишком далеко. Понимание, почему, настигло Валеру не девятым валом и не озарением в грозу: он почти был готов признать это еще в музее, так некстати подсмотрев картинку из чужой жизни. Понимание вообще оказалось каким-то угловатым и самую толику смешным. А то, что пришло к нему в уборной ОГПУ, только добавляло гротеска тому хаосу, в который превращалась его жизнь. В самом деле, столько лет ходить кругами и не распознать… Ты же с самого первого момента хотел от этого человека уважения, а позже – внимания и участия. Зубами выцарапывал, радовался бурно, когда получалось. И злился опаляюще, закипая моментом, на себя, на него, когда не получалось, что случалось гораздо, гораздо чаще. Когда он тебя по японскому военному трактату гонял, аж взмок весь от усердия проявить себя с лучшей стороны, куда там вашей первой бильярдной партии... Ты стоически выдерживал серию меняющихся кошмаров, а под сердцем екало каждый раз: а ну как выжил, не убит. Ты же забыть его не мог, даже когда полагал мертвым.А когда он тебя засек в фойе? Ты же в глубине души доволен был, потому что молчаливая слежка переросла в диалоги, по которым ты откровенно скучал, как скучает в неволе конь по просторным бескрайним степям. По диалогам, которые не променял бы ни на что. И менее всего – на щебет каких-нибудь Сонечек, Мариночек и Леночек, которых Даня вот умудряется находить везде: то среди работниц читального зала, то среди секретарей, то в кондитерских. Потому что тебя прекрасно и считывали, и понимали, и обращались чутко, а насмешки… такая же безотменная составляющая человека, как, например, твоя манера чуть что хвататься за нож вместо маузера. После ужина, опять же, еще неизвестно, что оказалось более личным – разговоры об осаде поезда и контузии или то, что было потом. А ведь он с тобой, дураком, был честным во всем, в чем мог. А сейчас ты от одной мысли обмираешь, что выберется Овечкин за границы Союза и растворится там уже навсегда, недосягаемый и чужой. Но еще вернее обрывается все внутри, как представишь, что он останется в России, перемолотый судебной машиной, в тюрьме гнить. Тебе еще что-то непонятно? Понятно было даже слишком хорошо. Валера бессильно привалился к стене. Пора было возвращаться в кабинет, а потом выдвигаться в музей. Открытиям же личного толка полагалось дожидаться более удачного момента, чтобы терпеливо, как горный водный поток – камень, подтачивать прежние рамки и границы, которых на деле давно уже не было. Ему нужен был этот человек. И нужен был свободным. _________________________________________________________________________________* Дырлыно – дурак, дурень.Композиция к главе, идеально отражающая неокрепшую, но вполне живую надежду: Michael Price, Nicholas Jonathan Hill, "The Inevitable".