Глава 24 (1/1)

В управление Валера все же забежал на минутку. Коротко отчитался, как именно объекту удалось уйти от наблюдения, выложил враз погрустневшему Ивану Федоровичу всю эту круговерть с номерами, оплатой на подложную фамилию. Выложил, вытянув из-за пазухи, и короткий отрез веревки, подергал бездумно из него нитки – и поймал странно-задумчивый ответный взгляд. Все-таки было, было там разочарование, что Валеркина светлая голова не такой уж светлой оказалась, раз элементарных вещей комиссар Мещеряков не предусмотрел.Что же, товарища Смирнова он понимал. Сейчас, когда сошла первая волна негодования, Валера вполне мог оценить маневр, продуманный явно задолго до приезда в Россию. Однако возникал вполне резонный вопрос, что еще с таким же размахом просчитал Овечкин. Сколько еще шпионских трюков у того в запасе? И, пожалуй, самое животрепещущее – сколько из них лично он, Валерка, так же упустит, вовремя не отследив? У него крепло и никак не уходило неприятное чувство, будто держит он в руках палку, негибкую и откровенно бестолковую в прямом столкновении против шпаги, которой виртуозно владеет более опытный игрок. И стоит с ней, дурень дурнем, потому что и признавать поражение заранее вроде как не хочется, и упреждающе размахивать – курам на смех. Валера вышел из кабинета, переключившись с невеселых дум о разных весовых категориях на вероятные способы проникновения в музей затосковавших по экскурсиям эмигрантов. На пути к выходу из здания случайно посмотрел на стол секретаря – и глазам своим не поверил. Моргнул, прищурился недоверчиво, но картинка не переменилась: ?Новости? были на месте, как и положено, на самом верху стопки. И дата на титуле была сегодняшней. – Надо же, свежий выпуск, – Валерка с изумлением различил незнакомые, протяжные интонации в собственном голосе, весьма смахивающие на издевку. Издевка, вообще-то, присуща ему не была, но за вчерашний день перед глазами столь долго находился живой пример для подражания, что копирование само собой вышло. – А говорили, не приносили его.Елена медленно подняла на него кристально честные глаза. Крутанула в пальцах химический карандаш так, что к лежащей перед ней странице тот теперь примеривался красным грифелем. И невинно улыбнулась: – Должно быть, утром куда-то закатился.Даже так... Она и не пыталась сделать вид, что газета все это время лежала, к примеру, у Смирнова в кабинете. Впрочем, Валера бы все равно не поверил, потому что ее там не было. Такая мелочность не расстроила, просто еще раз доказала, что в людях за пределами своего маленького мирка, который последние несколько лет составляли Ксанка с Даней и Яшкой, он разбирается из рук вон плохо. Ксанка бы вот точно не вела себя подобным образом, а прямо сказала, что не так.Пожелание доброго дня вышло уже менее ехидным, по правде сказать, вообще безэмоциональным. И этот прием тоже был подсмотренным.От управления до музея Валерка брел, бездумно фотографируя город глазами. Понял вдруг, сколько раз просто по улицам проходил, как крейсер на порт нацелившись, бездумно, не оглядываясь, не подмечая ничего. Очнулся, уже когда к музею подходил: насторожило странно-тревожное ощущение чужого присутствия. Останавливаться он не стал, а беглый осмотр переулка ничего не дал, потому сбавить шаг Валера и не подумал. Ухмыльнулся только про себя: прекрасно, теперь у него еще и паранойя. Ксанка оперативно выловила его у самого входа, явно дожидалась:– Пошли, провожу тебя в тайную комнату со смотровым оконцем. Постройка-то старинная: тут ветвистые лабиринты, отсыревшие стены, мрачная кирпичная кладка… Постройка и вправду впечатляла, особенно той стороной изнанки, которая обычному обывателю недоступна. Что до стен, подумал он, это еще Ксанка в настоящих подземельях не бывала. – И почему у меня в детстве не было таких игрушек? – мечтательный голосок Валерку порядком позабавил: надо же, об одном подумали.– Ты бы проводила все свободное время, исследуя ветви коридоров, и возвращалась домой с промоченными ногами, довольная и с гротескно ушибленным локтем или коленом… – он и вправду легко мог представить себе такую Ксанку. – А сам-то, – фыркнув, парировала она, явно не впечатленная перспективой разбитых коленок. – Кто мне рассказывал, как некий тихий интеллигентный мальчишка на спор в подземную речку сунулся? Валера аж поежился: разом холодные мутные воды припомнились, размокшие ботинки и иловое дно. И еще кое-что, куда неуютнее всего перечисленного. – Под землей слышны нездешние, замогильные звуки. Звуки жуткие, пугающие, не одного смельчака сгубившие, – Жека, из соседских мальчишек через два дома, растолковывает ему условия отработки проигрыша, для пущей загадочности подняв вверх указательный палец. Остальные тоже слушают, украдкой бросая взгляды на Валерку: струсит или нет?Сам Валера смотрит то на Женю Курочкина, то на поросший мхом пень на пустыре, сейчас служащий импровизированной трибуной, то на ботинки свои. Что-то ему подсказывает, что те подобной прогулки могут и не сдюжить. – Жек, кончай говорильню разводить, не поведется он!– Мертвецов-то много близ реки закопать успели. Кто сам помер, а кого и насильно до срока упокоили, – Курочкин на обращение в свой адрес никак не реагирует. – А жить им шибко уж хочется, окаянным. Вот и не спится покойничкам убиенным в могилах, бродят неотмщенные духи по подземному руслу, ретиво недругов своих разыскивая. Слепые только как кроты, так что любому забредшему рады. Валерка на рисующегося Женьку смотрит со скепсисом: ожившими покойниками его не напугать, враки это все. А Жека будто чувствует недоверие, стремительно в раж входит. – Вот только сила в них недюжая: к себе зовут, ворожат, колыбельными заговаривают. Оглянуться не успеешь – язык отнимется, руки плетьми повиснут, ноги в ил врастут. Так и утянут тебя на дно, тепленького, – Валера снова напоминает себе, что нет за этими страшилками ничего такого, пустой разговор, но самого невольно холодком по спине пробирает. – А ежели и отобьешься – прежним уже не выйдешь. – Крылья прорежутся? Как в сказках? – восторженно-опасливый писк кого-то из младших. И дружный гогот: – Жабры отрастут!– Не, перепонки, как у лягухи. – Да соскочет он, вьюшками* только похлопает да соскочет... – Короче, – Жека внимательно, с прищуром, разглядывает Валерку. И до обсуждения возможных изменений того, кто потревожит подземный мир, ему явно дела нет. Курочкин среди дворовых – заводила и подстрекатель, и Валере следовало бы об этом помнить. А он забыл, и вот она, расплата. – Спустишься вниз по течению, прямо, пока река не начнет забирать в сторону. Там стена справа проседает, вроде грота, дать крюку сложно. Вот тебе как раз туда. Как встанешь к ней спиной, глаза закрой и слушай. – Долго брести-то до этой твоей стены? – Мещеряков, только-только окончивший первый класс гимназии, уже практичен и дотошен. Еще досадлив на самого себя за дурацкий спор, но задним умом крепким быть – не велика заслуга. – Неужто сдрейфил? – коротко хохочет Курочкин, тянет задумчиво светским тоном. – Ну не зна-ааю. Ты у нас щепка статная, воды аккурат по пояс наберется. Если не станешь медленно вышагивать, будто на смотринах, то минут семь до поворота и еще столько же – до стены. В гроте постоишь, скажем, двадцать минут. От земного отрешишься, жизнь подземную послушаешь, вернешься тем же путем. Правда, обратно дольше тащиться, течение ж... Да, в гроте особенно внимательно слушай: рев за поворотом поначалу отвлекать маленько будет, но это ничего, обвыкнешься. – А за поворотом что? – по инерции интересуется Валерка. Думает уже наперед: ?Двадцать и пятнадцать плюс обратная дорога – час в воде, ботинкам точно конец... придется взять отцовский брегет, как иначе время отследить... и керосинку брать придется, без нее какой толк от брегета?. – Водопад, на глаз футов пять ввысь, – небрежно поводит плечами Жека. – Так-то красиво, мелкие розовые окатыши аккурат к подножью прибивает, к притайке. Они за водопад переваливаются, не зеленеют: залеживаться не успевают, – пауза, потом торопливое. – Но туда не суйся. Ты точно на камнях навернешься, гимназия великосветская да впечатлительная. Хорошо, ежели от мертвецов ноги унесешь. А по речным булыжникам впотьмах за сокровищами шариться – уж точно не по тебе задачка. – Почему это не по мне? – вскидывается Валерка, уловив хлесткий намек на собственную трусость. И слишком поздно понимает, что про водопад – подначка, и все именно к этому шло. Уж больно довольное у Курочкина лицо. – Ну если ты считаешь, что ловок и удачлив… – предложение драматично повисает в воздухе четко выверенной паузой. – То принеси три окатыша, тогда и поверим, что не загибаешь. Что к водопаду всамделишно лазил, а не просто в сторонке постоял. Стоит ли говорить, что вылазка в подземное русло Бахмутки, милостиво назначенная на раннее утро, а не глубокую полночь, оставляет у Валерки поистине незабываемые впечатления. Брести в воде приходится и впрямь сначала по щиколотку, потом – почти по пояс. Еще и потолок у тоннеля низкий: не согнувшись в три погибели тащиться, но и не идти, свободно расправив плечи. Какое уж тут ?гордо вышагивать?. До поворота вправо Валера еще оглядывается заполошно, свет за спиной различая, после же его настигает мрачная темнота, разбавляемая лишь неверным светом керосинки. Дно оказывается без сюрпризов, если не считать вязкого ила. А, может, Валерке пока просто везет: он идет почти у самой стены, не напарываясь ни на строительный мусор, ни на склизкие ветки, да рукой себе путь страхует, глазам не вполне доверяя. Грот, что был обещан, и вправду неглубок, тут даже воды заметно меньше, выше колен не поднимается. Зато сырость ощущается еще явственней, чем в тоннеле. Дальше Валера действует быстро: прошмыгнуть под капелью, прижаться к стене, найти относительно сухой участок, чтобы керосинка не погасла. Посмотреть на брегет, засечь время. Закрыть глаза – последним пунктом, и пунктом откровенно неуютным, но он к этому готов. Если уж по уму, так скорее простыть опасаться следует или заразу какую в воде подцепить, чем неупокоенных мертвецов. Но двадцать минут – не вечность, постоит.Поначалу кроме шума воды Валерка и не слышит ничего: водопад где-то рядом и вправду изрядно отвлекает. Потом все же разбирает отдельные звуки: капель, срывающуюся со стены через равные промежутки времени, и шелест собственного дыхания. По наитию, не иначе, решает слушать, не вслушиваясь так рьяно, хотя и не верит в байки про таинственные голоса подземелий. Но спор есть спор, и его условия Валера намерен соблюдать так же, как следовал бы слову чести – неукоснительно.Сколько он так стоит, замерев, Валерка не знает. Пальцы сводит: еще бы, керосинку, не глядя, в одном положении долго не удержишь. Ступни давно замерзли, он переминается с ноги на ногу, несильно, только чтобы кровь разогнать. И жизнь подземной речки вдруг улавливает, будто напевную мелодию без слов. Течение ровное, выверенное, монотонный гул без смены тональности, сильный, звучный. А вот сорвавшаяся капель. Коротко, ярким всплеском. Вот ручеек где-то слева по стене журчит, тонко, звонко, на контрасте с хладнокровным спокойствием речки перекликаясь.Еще шуршит что-то иногда, глухо, будто о стенку бьется... галька, окатыши?Водопад на краю восприятия гремит раскатисто, вливаясь в общий подземный хор, но основной мелодией так и не становится. Ощущения приходят позже. Не сырости, холода и затхлой воды, перемешивающейся с известняком, нет. Валерка будто следует за этой мелодией подземной реки, как привороженный, и в какой-то момент забывает о том, что пришел сюда спора ради и на четко оговоренное время. Забывает о ребятах, о подначке, о том, что дома его уже могли хватиться. Он и не слышит-то больше ничего, поглощенный странным спокойствием, которое ничто не нарушает. Оно вязкое и густое, так что хочется мягко упасть в него, как по траве растечься, и не шевелиться. Позволить миру над тобой табуном облаков проплывать, никуда не торопиться, никогда не ошибаться, ничего не решать. Просто остаться в моменте. Спокойным и умиротворенным.Звук, которого не должно здесь быть, доходит до сознания Валерки не сразу, больно уж не вписывается в общую картину мерной, ватной усталости, как после дальней изматывающей дороги. Хорошо, что он повторяется: краткий перезвон колокольчиков, механическая неживая мелодия, выбивающаяся из остального напева. И с последним ?динь? Валерка, поежившись от затхлой сырости, которой до того не ощущал, понимает, что звук исходит из его собственного кармана. Будильник. Отцовский брегет с поцарапанной крышкой, особой ценности, кроме дарственной, не имеющий, заведен на семь утра, которые где-то там, наверху, только что наступили. Значит, в гроте Валера, сам того не заметив, пробыл уже почти час вместо условленных двадцати минут. Вывод ошеломляет, но мешкать ему некогда: холод обступает кольцом, берет свое, наконец-то дорвавшись до задремавшего было сознания. И морок рассеивается, отступает с голодным сожалением от несостоявшейся жертвы, заляпав Валерке напоследок стекла заморосившей капелью, пока он выбирался из грота, как памятку недолгую оставив.Дальнейший марш-бросок до водопада и поиск в мутных водах розовых окатышей запоминается уже не так остро, как ощущение вязкого, нерушимого спокойствия, пережитое в гроте. За трофеями Валере приходится практически нырять, притом одной рукой. В вытянутой второй – тяжелая керосинка да намотанный на запястье брегет, и неясно, что из них в подземных водах утопить страшнее. Мокрая галька так и норовит выскользнуть из пальцев, о том, чтобы специально выискивать окатыши покрасивее, и речи нет. И так приходится менять положение, лезть практически под поток, попутно от воды отфыркиваясь, но Валерка упрям и очень хочет вытравить из головы пережитый морок. А для этого не жаль даже коленки, рассеченной незамеченным куском железной трубы, на который он все же умудряется напороться. Каким-то чудом, не иначе, в подземном своем приключении Валера не роняет ни керосинку, ни брегет, но фитиль все равно гаснет, и обратный путь до поворота проходит в кромешной темноте. Он мерно считает секунды, а ладонь гладит шершавую влажную стену, как единственного надежного друга, способного подсказать путь на свет. И световой полукруг за поворотом, с каждым шагом все быстрее приближающийся, кажется самым желанным на свете. А выговор от отца по возвращении, явно желавшего от души всыпать ему ремня за такие авантюры, но ограничившегося словами и спиртовыми растираниями все же захворавшего Валерки – самым правильным.… Валера спросит потом Женю Курочкина, явно в подземной части Бахмутки не раз бывавшего, мол, как он-то из мертвецкой этой тишины, патокой обволакивающей, выбирался? Чтобы звук посторонний да так удачно морок разбил, это ж свезти должно, как же Жека управлялся? Спросит – и увидит совершенное непонимание во взгляде. А потом и насмешку различит, когда до Курочкина дойдет, что к чему: ?Какие покойники, это для мелюзги страшилка да для девчонок. Они эти особенные камушки потом с собой таскают заместо жемчуга, считая, что те не иначе как прямиком из лап мертвецов добыты. Ты что, взаправду с глазами закрытыми все это время стоял? Вот дурья башка, и минуты бы хватило. Слазил бы по-быстрому за галькой к водопаду, у поворота постоял да вышел, как время кончится, делов-то?. Валерка встряхнул головой. В воспоминании как в меде увяз, и выбраться оказалось почти так же сложно, как тогда, в гроте.– Лучше бы ты мне подземную железную дорогу припомнила, там хоть сухо было, – он со смешком покачал головой, добавив про себя: ?А еще не накатывало ощущение полного, звенящего одиночества, которое никому и ничему не перебить?. – По Бахмутке я все равно далеко не ушел, и никаких тебе ветвлений тоннелей: идешь себе вперед и все. – И ничего не лучше, – Ксанка деловито пересчитывала ступеньки. Судя по всему, они были уже близко. – Хотя если бы ты там не побывал, дитя шахтового городка, я была бы разочарована. Но по железке ты с дворовыми лазил, вы бродили группой и не разделялись. Совершенно ничего интересного. А вот с Бахмуткой – другое дело, таинственный ловец речных сокровищ. Что ж, в такой интерпретации вывод и вправду выглядел логичным: Ксанка из всей истории только про окатыши и знала. А о другом не стоило. Валерка уверен был, что не стоило: не поймет, при всей ее мудрости. Решит еще, что пацанье дворовое специально в грот его так надолго загнало, что нарочно проверять никто не сунулся, как контрольное время вышло. А дело-то совсем в другом, и одиночество то вовсе не про грусть и не про страх было. Валера за этот опыт даже благодарен оказался. Просто не нашлось еще человека, которому он мог бы об этом рассказать. Ксанка будто уловила его тоску по неслучившимся разговорам, на свой манер поинтересовалась словно невзначай, уже привычно оставляя за Валеркой решение, говорить или нет:– Не расскажешь, куда после собрания отлучался? Только сейчас необходимости отмалчиваться не было.– В SAVOY наведался.– Успешно?– Относительно, – прежняя злость в душе не всколыхнулась, а вот болезненное какое-то восхищение, которое Валера позволял себе путать с банальной завистью, никуда не исчезло. – Представляешь, он два номера друг над другом снял. И утром через второй по веревке ушел. Причем дважды. Знать бы, что Овечкину вчера в городе понадобилось… – Красиво, – оценила Ксанка. – Даже изящно. – Еще скажи, очаровательно. Но Ксанку было не так-то просто сбить с мысли. Она невозмутимо пожала плечами. – Я просто воздаю должное его изобретальности. – Знать бы еще, чем она в итоге аукнется, – вздохнул Валерка и разом перевел тему. – Но я не хочу говорить об Овечкине.– Хорошо, – покладисто согласилась Ксанка, смерив его задумчиво-долгим взглядом. – Тогда о другом. Ты не знаешь случайно, что у нас с Еленой Прекрасной случилось, какая муха укусить успела? Ее будто подменили со вчера. Мы ведь пришли утром почти тогда же, когда и ты. Даже видели тебя на перекрестке, когда ты на всех порах к Смирнову торопился. Но нас оставили дожидаться в холле. Конечно, я ей никогда особо не нравилась, но чтобы быть настолько недружелюбной…Валерка вспомнил их скомканный диалог с секретарем и глухо вздохнул, точно камень в воду бросил:– Думаю, знаю. – Поделишься? Он легко кивнул, даже любопытно стало, какие Ксанка выводы сделает:– Я вчера в управление поздно зашел, а она там сидит, Смирнов оставил дожидаться. Ну, я ее до дому и проводил. И чем-то, похоже, обидел. – Обидел тем, что проводил? – всерьез озадачилась Ксанка. Валера помотал головой, не зная, как объяснить то, чего сам не понял. По счастью, уточнение не замедлило последовать: – О чем вы говорили? – Да ни о чем. Ксанка посмотрела на Валеру своим говорящим взглядом, он аж сконфузился, потупившись: было там что-то среднее между недоверием и предложением сдаться добровольно. Сам не заметил, как все рассказал – от ошибочного телефонного звонка в секретариат до обнаружившегося целым и невредимым номера милюковской газеты, который определенно все это время был у Иванцевой. – Подведем итог, – со скрытым смешком заметила Ксанка. – Она говорила с тобой о газетах, о политике, о культуре, под конец похвалила за хорошие манеры. А ты в ответ заявил, что в этом ничего такого нет и со свойственной тебе экспрессией поведал о событиях охоты у почтового отделения. Так? Валера осторожно кивнул: суть была верной, вот только прозвучало все сухо, будто все его благопристойные намерения как ветром сдуло, оставив лишь факты: не интересовался, толком не слушал, еще и рассказ завел не к месту. Ксанка все еще смотрела на него, только теперь жалостливо так, мученически почти. Наверное потому, что они уже минули кабинет и явно к неприметной дверце в углу подходили. Не успеют ужасные Валеркины манеры обстоятельно обсудить.– Я тебя прошу, не делай так больше. Достаточно уже того, что ты дефицитные яблоки мне не глядя передаешь. Чтобы отвязаться от не интересующего тебя человека, есть куда менее обидные способы, которые при этом не выглядят, как издевательство, – Ксанка постучала в дверь условным стуком и на Валерку напоследок взглянула с явным намеком. – А то тебя не только ?Новостей? лишат. – Вернулся! – довольно хмыкнул Даня, пропуская их в смотровую. Яшка тут же рядом стоял, на невидимой гитаре бой отбивал: пальцы, видать, помнили мотив залихватский. – И вовремя: у нас тут как раз долгожданные визитеры нарисовались. Валера Даньку чуть плечом оттеснил и припал к смотровому оконцу. Уж больно любопытно стало, кто из белогвардейцев не побоялся сунуться в музей средь бела дня. Увидел и Нарышкина, и атамана, лениво прогуливающегося вдоль витрин, будто корона, алмазами сверкавшая, того и не интересовала ничуть. – Ишь вырядился, матросик, – презрительно заметила Ксанка, скривившись. Действительно, Бурнаш сверкал на одутловатой своей физиономии хорошими такими синяками, особенно заметными под флотской бескозыркой. Видать, рыковка вчерашняя атаману впрок не пошла. – Уж этот на сокола ясного**, матросика краснофлотского, если и тянет, так с такого же перепоя, – флегматично поддержал Яша. Валерка же, преисполненный подозрительности, поинтересовался о горбуне в шляпе у работника музея, что как раз в подсобку заглянул узнать, не нужно ли чего товарищам чекистам. Уж больно придирчиво горбун этот стойку с короной осматривал. Но Борис Борисович оказался всего лишь часовщиком, что дважды в сутки залы обходит. Овечкина нигде не было. А вот другие визитеры, которых драгоценности эти, выставленные на показ, как пчел приманивали, в зале были, не протолкнуться. В основном иностранцы: в тюрбанах, шляпах, кто-то из журналистов, кто-то из вечно любопытствующих. Вот только не волновали они Валерку ничуть, другого человека он искал и никак не находил. Валера отвлекся от осмотра посетителей, на притихших друзей глянул коротко – и будто обжегся, подсмотрев откровенно личное. Нет, ничего такого, они даже не целовались. Ксанка никогда не сделала бы этого на людях, хотя музейный смотритель и ушел уже. Но мини-сценка, развернувшаяся в скудно освещенной подсобке, была не менее интимна. Яшка, устав круги нарезать, привалился боком к стене, не спуская хмурого взгляда со смотрового оконца. Тоже выглядывал припозднившегося Овечкина, который все никак появляться не спешил. А Ксанка, стоя за спиной, аккуратно сомкнула руки на талии цыгана, чуть подтянувшись вверх и уютно устроив подбородок на его плече. Внимательно в том же направлении смотрела, что и он, но явно не потому, что с другой точки угол обзора был хуже. И жест этот показался столь привычным и естественным, что от такой безусловности отношений между ними двумя у Валеры кольнуло где-то под ребрами коротким спазмом. А потом Яша, легко улыбнувшись, бегло коснулся губами ее виска. Невесомо почти, с благодарностью и принятием. Совсем как... Вой сработавшей сигнализации вырвал Валерку из несложной ассоциации, которая, зараза этакая, все ж таки успела родиться. И пока они ждали Даньку, который рванул в зал за мальцом, покусившимся на корону, Валера ожесточенно, яростно убеждал себя, что параллель оснований не имеет. Никаких. Подумаешь, картинка визуально напомнила другое, и что с того? У Ксанки с Яшей любовь и не первый год, это давно известно, а у них… у него просто интерес. И привычка довершать начатое, каким бы оно ни было. В Ялте не определилось, что же, сложилось в Москве. А то, что точка несколько раньше вышла… так бывает, когда историю пишут двое, пенять не на что. Пацаненок его не впечатлил: чумазый, кучерявый, юркий. Зато как глаза сверкают да губа обиженно дрожит, будто его не за кражей царской реликвии застали, а по пустякам накинулись. В остальном же ребенок как ребенок, такие обыкновенно вместе с табором передвигаются, а в точках остановки успешно играют в карманников. Тем забавнее было слышать это заведенное тарахтение про ?я не брал, я не брал?. – Кто велел украсть корону? – мягко спросил Валерка, для верности присев перед мальчонкой на корточки: нечего сверху вниз неприступной каланчой взирать, этим ничего не добьешься. И так цыганенок как осиновый лист дрожал, будто его сейчас к стенке поставят, наведут орудия да ?пли? скомандуют. Данька, что ли, запугал, пока в подсобку тащил? Перестарался тогда. – Я только крышку поднял! – Зачем? – из-за спины мальца грозно поинтересовался Даня, и зрительный контакт оборвался. Мальчонка к Даньке крутанулся, уже ему наверняка изобразил большие-большие глаза, которым умиляться и верить, и выдал, чудо чумазое: – Дяденька велел, пятерку дал. – Какой дяденька? – Ксанка, внимательно прислушивающаяся к разговору, избрала третью тактику: не запугивать, не равняться, а проявить искреннее, почти деликатное любопытство. И сработало ведь: цыганенок встрепенулся и навел их на дельную мысль проверить зал, а ну как не ушел еще дяденька. Однако напрасно Данька, подсаживая ребенка к смотровому оконцу, сосватывал тому то Нарышкина, то остальных туристов, цыганенок никого не признавал. Сидел у Дани на руках, понурив голову, и опять заладил повтором ?не он, не он?. – Точно не этот? – отказывался верить Данька, имея в виду Нарышкина: по профилю-то ?князь? подходил идеально, да и идея загодя проверить сигнализацию более чем здравая. Вот только зачем при этом маячить прямо у витрины, будто нарочно на глаза попадаясь? Нет, это был кто-то, кого они проглядели.– Ну ты запомнил, какой он: толстый, худой, высокий? – не выдержал Валерка, цыганенка к себе за плечо развернув. Вглядывался пытливо в эти живые глаза, так ответ был нужен, и надеялся, что мальчонка хоть что-то из опознавательных примет назовет. – Он шеей дергал, – припомнил неудавшийся воришка, потупившись, и тут же воспроизвел движение. Неточно, слишком сильно голову вбок отклонил, но вполне узнаваемо. Валера вздрогнул и резюмировал с досадой, о причине которой подозревал, и причина его не радовала категорически: – Овечкин это.Цыганенка, не сговариваясь, они решили отпустить: что с мальца-то брать, он так, для разведки штабс-капитану и остальным понадобился, не эту чумазую кудряшку нашли бы, так кого-нибудь другого. Те сигнализацию проверили, поглядели, как красные комиссары по залам носятся – и были таковы.Они уже двинулись в сторону выхода – Яшка с Ксанкой впереди, Даня – проинформировать работника музея, чтобы закрыли смотровую до поры до времени – когда в одном из пустых залов Валерку несильно дернули за рукав кожанки. Он посмотрел вниз – все те же большие лукавые глаза, затаившиеся в каком-то непонятном ожидании. Цыганенок по полу босыми ногами переступал, но почему-то молчал. И как у него только ступни не мерзнут, плитка же.– Чего тебе?– А дяденька вам записку оставил. Валера напрягся то ли в ожидании, то ли в предвкушении. Виду, однако, не показал, за равнодушием, как броней, спрятался. Хотя внутри все горным потоком бурлило, требуя, за неимением Петра Сергеевича, хотя бы записку эту – сейчас и немедля. – Откуда знаешь, что мне? – Он сказал отдать тому, кто носит очки и будет иметь самый печальный вид, – о, вот теперь Валерка не сомневался, что записка и вправду авторства штабс-капитана. Какая поэтичная характеристика, однако. – Ну и где она? – сам не заметил, как снова уселся перед цыганенком на корточки, положив тому руку на плечо. Надеялся, что хоть в глаза заглядывал не просяще, а просто нетерпеливо. – Дяденька за это не заплатил. Сказал, как вы десятку дадите, тогда отдать, – улыбнулось это малолетнее дарование. Нетерпеливое, жадное ожидание на юном личике обозначилось явнее, чему крайне способствовала протянутая мальчишеская ладонь – уверенно, а не робко. Валерка только головой покачал, на этот раз совершенно точно в восхищении. Вот же чертов Овечкин, у которого записка по прейскуранту оценивалась дороже проверки сигнализации! Думал так, а сам уже по карманам хлопал, отыскивая бумажник. И ведь заплатит же. Пока за червонцем лез, поймал себя на звенящем ощущении настоящего момента, которое буквально насквозь пронизывало. И записка эта, Валера чувствовал, на полноценную запятую тянула. Даже если там просто издевка. Но прочитать текст он не смог, что там, лист раскрыть – и то не удалось: Яшкину поступь издалека различил, а ходил цыган быстро. Только и успел, что записку за пазуху сунуть, при этом от торопливой неловкости больно оцарапав кожу между пальцами, да хмуро буркнуть цыганенку что-то о недостойном советского человека воровстве. В глаза мальчонке заглянул: ох и чертята там прыгали, будто тот и вправду понимал куда больше, чем должен. Подошедший Яша эту писаную картину оценил и рассмеялся. Валере вот тоже смешно стало. В самом деле, нашел кому мораль читать. – Чего ты в него глазами впился, будто дырку сверлишь? Воспитываешь? А у нас вот один Нарышкин остался, за ним Ксанка хвостом пристроилась. Бурнаш смылся, пока ты с мальцом трепался. Даня управился уже, снаружи ждет. Шевелись давай, а то не нагоним. Валерка дал себе зарок, что прочитает записку позже. Вот только разберутся с Нарышкиным – сразу и прочитает. Место между большим и указательным, которое порезал краем листа, тянуще саднило. Усматривать в этом явное напоминание он не спешил и вообще собирался игнорировать: не барышня, и интеллигентской чувствительности в Валере нет, просто место неудачное. Везет ему на них. _________________________________________________________________________________* Вьюшки – уши. Прохлопал вьюшками/распустил вьюшки. С. Копорский "Воровской жаргон в среде ярославских школьников", 1928 год. ** Отсылка к варианту ?Яблочка?: ?Эх, яблочко, cоку спелого! Полюбила я парня смелого. Эх, яблочко, да цвета красного! Пойду за сокола, пойду за ясного! Не за Ленина, да не за Троцкого, а за матросика, краснофлотского?.Трек: Hans Zimmer, "Interstellar Main Theme (Epic instrumental/piano cover)".