Глава 23 (1/1)

В управление Валерка пришел в девять утра, показавшиеся бессовестно ранними, хотя в общей сложности он умудрился поспать почти одиннадцать часов, что удавалось нечасто. Но сон вышел каким-то рваным: Валерка, внезапно совсем юный, бежал и бежал куда-то бесконечными коридорами, находя себе все новые и новые тупики, а вот выхода так и не найдя. Тревожило что-то, тяготило, вертелось неоформленной мыслью в голове, но чем сильнее пытался ее поймать, тем туманнее та становилась. Где-то к рассвету, устав вертеться, он на цыпочках прошмыгнул на общую кухню выпить воды и так же тихо вернулся обратно. Послушал дождь за окном, зарядивший еще с вечера, почти сразу, как Валера вернулся, и до сих пор не смолкавший. Под однообразный шум все же снова заснул, но тяжело, беспокойно, проспав от силы часа два, показавшиеся по пробуждении пятью минутами. Он не любил вот так просыпаться посреди ночи, когда до подъема еще далеко: встаешь потом разбитым и с тяжелой головой.Протерев слипающиеся глаза, Валерка привычно скользнул взглядом по стопке газет в приемной. Сам не знал, зачем: раз Овечкин здесь, публикаций Каверзника ждать не следует, а вот поди ж ты, рука все равно сама за газетой потянулась. Ладно, хоть Перова почитает, любопытно будет на статьи поручика посмотреть, зная теперь, кто именно их писал и с каким лицом.Но ?Новости? стопку изданий отчего-то не венчали. Хотя, если Иван Федорович еще не пришел, то и не читал их, значит, газета, скорее всего, просто затесалась ниже. Он быстро пролистал корешки, но милюковского издания там не оказалось в принципе. Странно, оно же ежедневное.– А тут точно все газеты? – на всякий случай поинтересовался Валерка у Елены, которая старательно выводила записи в тетради и даже не подняла головы. – Разносчик был утром, как и всегда. Что принес, все здесь. По счастью, подошедший Иван Федорович избавил его от необходимости скучать без дурной привычки к эмигрантской прессе. Едва устроившись на стуле, Валерка устремил на товарища Смирнова взгляд, полный почти оправдавшейся надежды:– Скажите, вам эта фраза ни о чем не говорит? – и зачитал перевод по памяти, не глядя. Но радостное узнавание лицо напротив не осветило. Ладно, кто сказал, что будет легко и просто. – Это значилось в записке, присланной штабс-капитану. Посыльного проследить не удалось, передали через горничную. Валера повел плечами, надеясь избавиться от промозглого ощущения, которое неясно откуда взялось. Окна в кабинете были закрыты, куртка вымокнуть не успела: когда он выходил из общежития, дождь, не смолкавший всю ночь, уже почти перестал, а морось засчитывать как-то глупо.– Неужели господа эмигранты настолько небрежны, что в открытую передают свои бумаги? Иван Федорович смотрел подозрительно недоверчиво. И правильно, на самом деле, смотрел. Да и вопросы, если на то пошло, определенно грамотные задавал. Но объяснять, когда и при каких обстоятельствах ему эту записку показали, Валерка был определенно не готов. Потому он беспардонно солгал, поморщившись от того, что за годы войны слишком часто это делал: сначала – спасая жизни, потом – во благо Родины и чтобы не провалить задание, сейчас – скрывая малозначимые и постыдные обстоятельства, хотя и не в ущерб самой информации... И почему упорно казалось, что слово ?лицемерие? здесь подошло бы больше? – Текст был на французском, заткнутый между газетами… вечерними. Я выписал, что успел. Позже в центральной библиотеке попросил французско-русский словарь, потом – перевод Дюма, так как фраза показалась знакомой, по оригиналу сверил – и, вот, нашел. Совпадает все, Иван Федорович. – Молодец, Валерий, – одобрительно заметил начальник управления, и напряженность ушла, как не бывало. Валерка малодушно перевел дух: поверил. От затаенной этой радости тошно стало, от самого себя мутило, но облегчение так никуда и не делось. – Оперативно работаешь, и голова у тебя светлая, и хватка есть. Жаль, что придется отпустить учиться, так ведь не удержишь. Судьба непринятых рапортов Мещерякова сейчас волновала меньше всего. А вот книжно-знакомая фраза… – Это ведь похоже на пароль.– Не просто похоже, а почти наверняка им и является. Причем пароли из книг были нашими, РККА, еще в гражданскую. И делились по городам и обретающимся там подпольщикам. Для особо важных заданий, конечно, вводились дополнительные, а эти были своего рода аварийными, – товарищ Смирнов умолк, призадумавшись. – Сейчас ребята придут, про остальных гостей столицы узнаем, а потом я проверю, где мог фигурировать твой Дюма. О, – хмыкнул тот на осторожный стук в дверь, – видимо, уже. Легки на помине. Вошедший Яшка недоуменно покосился на Валерку, мол, чего ты вперед всех, но от вопросов воздержался. Даня с Ксанкой же просто кивнули, причем Данька старательно сдерживал смех, артикулируя руками и изображая… пингвина? Отчитывались по одному о своих ?подопечных?, начав с птицы неизвестной: Нарышкина. Валера терпеливо ждал своей очереди, готовый вторично рассказать и про записку, и про поиски в библиотеке, и про отсутствие значимых новостей у Григория, к которому, практически опоздав, забежал перед летучкой за отчетом. Машинально посмотрел под дверь номера, где обнадеживающе горел свет, и стремглав понесся в управление. Он внимательнее прислушался к Ксанке: утром-то из общежития рванул сюда, даже словом не перемолвившись ни с кем из ребят. Значит, Нарышкин остановился в Гранд-отеле, надо же, птица высокого полета какая. Гулял по городу, был весьма беззаботен, номера после десяти вечера не покидал. Ну, допустим, примерный господин-вор, допустим. А вот Бурнаш сходил на биржу, устроился на работу, вышел в форме балтийского моряка. И кого он хотел этим обмануть? Проводил время праздно, среди каких-то работяг, посетивших виноторговлю, и спать завалился непомерно рано, не иначе как на радостях забывшись от распитой в той же компании рыковки. Понятно, откуда узнаваемой теперь пантомимой взялся пингвин, бредущий в раскоряку. Атаман, что ж вы так неосторожно-то… – Овечкин живет в ?Савое?, – поднялся Валерка, по воцарившемуся молчанию уловив, что сейчас его очередь. – Из номера не выходит, – ладно, на самом деле не выходил штабс-капитан из гостиницы, а не из номера, но с учетом того, что постоянно был на виду, хотя бы это – не слишком большая ложь. – Вчера в одиннадцать утра попросил в номер завтрак, в одиннадцать тридцать – все утренние газеты.На этом невинная часть рассказа закончилась, потому что о том, что Валеру засекли в первые же десять минут, и обо всем последующем он не расскажет. Зачем, если это не имеет никакого отношения к делам управления? Не утаивание стратегической информации, не пособничество контрреволюции, просто это – его. Его Москва в рамках отдельно взятого здания, этакое вневременье. Только его. И именно тогда, стоя перед товарищем Смирновым с формальным отчетом, коих у Валерки до того была добрая сотня, он, наконец, понял родителей, молчавших о своем Петербурге. А еще таким же сбивающим с ног откровением пришло другое понимание, до того так и не оформившееся в слова вчера и тщетно стучавшееся в сознание всю ночь. Что-то давно покореженное, исковерканное, поскрежетав для порядка, вошло в пазы, встало на место, и Валера снова почувствовал себя… цельным, наверное. Когда он в последний раз замечал, что воздух после дождя одуряюще пахнет мокрой землей, и от этого так позабыто хорошо, что хочется остановиться и надышаться, пока эта свежесть не растворилась без следа в городской пыли? А цветочница, которую видел раньше, нагруженная букетами почти до собранного на голове пучка? Всегда ведь мимо проходил, а тут поздоровался – и светло так стало от ответной улыбки, озарившей ее хмурое невыспавшееся лицо.Может, дело просто в том, что Валерке было, с чем идти сегодня в управление? Но ведь не только положенное удовлетворение от выполненной задачи билось набатом в груди, а радость, мальчишеская и задорная, даже в чем-то гордость: смог, из каких-то пяти слов до пароля добрался! Разгадал загадку, и зря его Овечкин недоверчивым взглядом под конец наградил, все у него получилось, вот так-то, господа интеллигенты! … Да кому он врет. Живым Валера себя почувствовал. Живым. Потому что и ливни, и люди вокруг, и решенные из ничего задачи не появились вдруг из ниоткуда и именно сегодня, они были всегда. Только видел ли он на самом деле все это до недавнего времени? Подумать только, как же остро не хватало этого ощущения, ведь не понимал даже, насколько, пока оно не вернулось. Похожее чувство уже стучалось вчера настойчивым шмелем, но тогда все же момент правил балом, Валера легко мог ошибиться, обмануться. Сейчас же видел себя необратимо, невозможно живым – и знал, что никакой ошибки нет. Его спасло то, что слово взял раздосадованный Яшка, решив, что Валерка с отчетом закончил. В противном случае, вряд ли Мещеряков сейчас выдал бы убедительное продолжение своих наблюдений. – А Кудасов не прибыл.– И не прибудет, – заметил Иван Федорович безо всякого удивления. – Кудасов ранен в Париже. Лежит в госпитале и в бреду повторяет одно и то же: корона Российской империи. Во всех эмигрантских газетах появилось сообщение, что первого августа в Париже состоится коронация русского царя. Предположим, они решили короноваться настоящей короной…– Большой императорской? – не поверил Валерка, но тут их прервал оживший трелью телефонный аппарат. Товарищ Смирнов взял трубку, выслушал, коротко переспросил, выдал скорбное: ?Ясно?, остановился долгим взглядом на Валере, прежде чем положить трубку на рычаг. Тот все понял еще по выражению лица Ивана Федоровича. И Смирнов подтвердил: – Упустили Овечкина. Он скрылся от наблюдения.Валерка медленно закипал. Такое состояние было присуще ему крайне редко, как и минуты душевных волнений в принципе, хотя за вчерашний день... нет, про вчера лучше не надо. Сейчас же он чувствовал, что его просто и без дураков развели. Руки в кулаки сжимались сами: ?слово офицера?, как же! Нашел, кому верить: сволочи белогвардейской, о намерениях которой узнал вот только что от Смирнова, а все их разговоры были болтовней пустопорожней, которая никому в итоге не интересна, раз господа эмигранты на деле на корону нацелились. И что в результате? Сам виноват, сам. Чем Валера удовлетворился-то утром? Светом под дверью, отчетом юнца-недоучки? Идиот. Тот уснул небось, сморило ночью, вот и проморгал. Но кто же в таком признается? А свет штабс-капитан оставил специально. И ведь попался на уловку не только Побелкин этот, а и сам Валерка попался, дурак, ой, дурак какой... – Сосредоточьте все внимание на музее, – тем временем наставлял их товарищ Смирнов, слова как сквозь вату доносились, – думаю, они пожалуют именно туда.На этом аудиенция окончилась, ребята поднялись со стульев, и только Валера продолжал сидеть на месте, мрачный и решительный. – Валер, – озадаченно позвал Данька, не понимая причину задержки, но тот даже не обернулся.– Я сейчас, идите.Когда Валерка остался в кабинете вместе с товарищем Смирновым, заинтригованным таким поведением, то выдал сухо и по-деловому, без лишних эмоций:– Надо номер обследовать. Вдруг там что-то осталось. Или сообщник был. Разрешите? – Пустая затея, – с сомнением смотрел Иван Федорович. Валера ответил твердым взглядом, отступать был не намерен. Настроение его, смурное и неприветливое, видимо, в глазах читалось без труда, раз товарищ Смирнов – и тот уступил, махнув рукой. – Впрочем, попробуй. Цыганков и Щуси тогда – сразу в музей. Валера, а ты после ?Савоя? – в управление, если будет с чем, а нет – присоединишься к ребятам. Он машинально кивнул, прикидывая: до гостиницы – бегом, вытрясти что можно у Побелкина и что получится – из номера, опросить горничных и портье, с ночной смены – тоже, потом – в управление. Часа полтора максимум, ничего без него серьезного не случится. Да и в музее с утра полно посетителей, безумцем надо быть, чтобы проворачивать кражу, пока там такие толпы. – Записку все же проверьте, – чуть не забыв, попросил Валерка, вытащил из кармана смятый листок с паролем и положил на стол. – Может, кроме нее ничего и не будет, а это… не зря же ее французским шифровали. Деревянная ручка двери обожгла ладонь холодом, будто была сделана из металла. Все потому, что Валеру знобило изнутри, и знобило знатно. Он дождался кивка Смирнова, вышел за дверь, долго выдохнул, но скрученная внутри пружина распрямляться не спешила. Путь от управления до ?Савоя? он преодолел за рекордные три минуты, бегом. И вперед Валеру гнала не потребность догнать – сейчас-то уже что дергаться – не допущенная другим оплошность и даже не бессилие что-либо изменить, а что-то свое, глубокое, личное. На четвертом этаже гостиничного коридора обнаружился Григорий, покаянно переминавшийся с ноги на ногу. Что он теперь-то здесь вахту несет? Мог бы и в фойе ошиваться с тем же результатом! Валерка налетел на юного Побелкина ураганом. Григорий был бы и рад отступить от праведного гнева чекиста, но за спиной оказался только злосчастный подоконник. Что же, не повезло Побелкину. – Проспал? Вот скажи, проспал ты его? – Да нет же, – вяло отнекивался Григорий. Был бледен, явно нервничал, и весь самодовольный вид куда-то подевался, ну прямо как подменили со вчера, право, что за чудеса. – Дверь номера вообще не открывалась.– Что, ни завтрака, ни газет, ни романсов? – Валеру просто колотило изнутри, и Побелкину лучше было отвечать более складно, пока комиссар Мещеряков в приступе клокочущего бешенства не схватился за маузер. – Когда в полдесятого горничная все же пришла с завтраком и на стук никто не отозвался, стало ясно, что его там нет. – Разиня! – не выдержал Валера, осклабившись. ?Стало очевидно…? – Значит, надо было сидеть под дверью! Ищи его теперь, свищи…– Да не выходил этот Овечкин из номера, говорю же, – тоже завелся Григорий, невольно повысив голос, но препираться с зеленым сотрудником управления Валерке было решительно неинтересно да и недосуг. Еще бы знать, убирали уже комнаты, готовя их к заселению новых постояльцев, или нет. Если он опоздал и здесь… – Хоть уборку там не делали? – Валера, не сводя с Побелкина взгляда, неопределенно показал куда-то за спину на вполне конкретно интересующую его дверь. – Делали, – упавшим голосом подтвердил Григорий. – Я позвонить спустился, решил, это важнее. А Иван Федорович не сказал ничего. – Свободен, товарищ Побелкин, – оборвал он этот лепет: все, что было важно, уже узнал. Товарищ Смирнов, видите ли, не сказал. Еще начальнику не хватало за каждым своим сотрудником бегать и сопливые носы им подтирать, рассказывая элементарные вещи. Мелочно добавил, не удержавшись, – Дуй на Лубянку – в управлении ждут не дождутся отчета. Там и расскажешь, что стало очевидным, что не проверил, а о чем просто не подумал.Григорий вскинулся было возразить, но что он мог сказать по существу? Глазами только сверкал недобро, видимо, не признавая за Мещеряковым право читать ему выволочку. А Валера, хоть и зарекался вчера за чужие недочеты распинать, считал, что такое право сейчас вполне имеет. К тому же, Побелкин – не Иванцева, та всего-то телефонный звонок пропустила, а этот даже собственную халатность признать не может… ?Валерий Михайлович, срывать злость на себя на другом человеке – глупо и недостойно, – зазвучал вдруг в голове голос совести знакомыми интонациями с легкой ехидцей. Он еле подавил в себе инстинктивное желание обернуться. – Или в вас от пылкого честного юноши совсем уже ничего не осталось, все революция перемолола, косточек не оставив? Сами-то уверены, что справились бы лучше?? ?Да отцепись ты?, – мысленно огрызнулся Валерка, понимая, что нет, не уверен, совсем не уверен. И что на Григория вопреки всякой логике именно потому и накинулся – это было куда легче, чем признать, что и сам Валера, скорее всего, проморгал бы, не уследил. До сих пор ведь не знал, как именно Петр Сергеевич из гостиницы ушел, концы обрубив, и когда. Стыдно стало, аж жутко, и с этим неуютным ощущением требовалось покончить, пока оно не сожрало до печенок. – Погоди, – остановил он понурого Побелкина, уже настроившегося на грядущий разнос. Вымолвил через силу. – Овечкин-то птица стреляная и вообще разведчик опытный, две войны прошедший, – подумав, добавил с горечью и самую толику завистливо, – нам бы всем его школу, да что уж теперь. Так что дело времени, наживное. Но в управление все-таки сходи. Отчитают, конечно, но не съедят. Когда Григорий, кивнув, исчез в направлении лестницы, Валера еще с минуту постоял, задумавшись. А ведь перестав распекать Побелкина, который виноват лишь в том, что штабс-капитан опытнее всех их, вместе взятых, он почувствовал себя... Лучше? Легче? Да нет, просто правильнее. Потом спустился в фойе. У стойки регистрации обнаружился уже другой портье, не тот, что улыбался Валерке вчера утром и неохотно делился телефоном вечером. Сегодняшний был старше и откровенно скучал за стойкой. По счастью, очереди желающих заселиться в отель сейчас не наблюдалось, и ждать, чтобы задать интересующие Валеру вопросы, не пришлось. – Мне нужен отчет о вчерашнем постояльце, – он, подойдя размашистым шагом, привычно потянулся за удостоверением. Портье, коротко взглянув в ответ ему в лицо и мельком – на корочку, которую Мещеряков как раз выудил из кармана и так и не раскрыл, только махнул рукой, мол, не надо. Валерка нахмурился: отрадно, конечно, осознавать, что одна принадлежность к управлению побуждает в людях нежелание препятствовать расспросам, но лучше бы они все же смотрели в документы, вдруг поддельные. – Разумеется. Имя, фамилия? – Петр Сергеевич Овечкин, – скрипнув зубами, пояснил Валера, гася зарождавшуюся вспышку гнева непонятно на что. – Когда выписался? Вопреки ожиданию, портье не уткнулся в раскрытый перед ним журнал регистрации.– А он и не выписывался. На столике в своем номере оставил оба ключа и деньги за доставку газет и завтрак… завтраки, вчерашний и сегодняшний. Горничная недавно принесла. – Оба ключа? – вскинулся Валерка, опешив. Это еще что за новости? Потом прищурился, компенсируя это неожиданное и совершенно детское удивление. А то он не слышал. – И какой второй?– Триста тринадцатый. Картинка в голове восстановилась быстро, ассоциативная память его всегда выручала. Так, пятьсот тринадцатый был на Кузнечика, а нижний номер… – Но в нем же Погорельцев проживает. – Головешкин, – педантично поправил портье. – И нет, пока не проживает, хотя номер уже зарегистрирован на него и даже заранее оплачен. – Тогда откуда у Овечкина взялся ключ от чужого номера? – силился разобраться Валерка. – Потому что он его оплатил. Постоялец упомянул, что гость в триста тринадцатый прибудет сегодня, до заселения. И ключ Петр Сергеевич Овечкин передаст ему сам, потому что встретит коллегу рано утром на вокзале, здесь приписка предыдущей смены, – все же сверив записи, портье монотонно продолжил. – Он также полностью внес оплату за триста тринадцатый, вот счет за двое суток: поскольку гость прибывает более чем за четыре часа до заселения, стоимость проживания по правилам округляется до... Валерка совершенно не желал тонуть в информации о бюрократической волоките с оплатой. И ведь как чувствовал вчера, что с номерами что-то нечисто! Вот только до подобного фокуса не додумался, ограничившись проверкой, что прилегающие номера не пустуют. Кстати… – Почему вчерашняя смена ничего не сказала про этот номер? Что он предназначен одному, а оплачен другим? – бессильно процедил Мещеряков совершенно убитым голосом. – Утром, вечером? Я ведь спрашивал и о триста тринадцатом, и о соседних по этажу. – А вы интересовались именно вопросом оплаты или просто фактом заселения? – портье флегматично пожал плечами. И, в отличие от Побелкина, не рисовался ничуть: ему было действительно все равно на Валеркину злость и негодование. Видимо, разборки с постояльцами гостиницы учат подобному хладнокровию. Перевестись, что ли, в портье, если Валера когда-нибудь вылетит из управления за какой-нибудь роковой промах вроде этого? Глядишь, и бесценный опыт приобретет.Портье, помявшись немного, все же добавил:– Подобная практика – не редкость. Некоторые соблюдают конспирацию… по личным причинам. Намек на адюльтер был прозрачен. Он же вверг Валерку в неожиданное смятение, будто поставил на одну ступень с фривольницами, не гнушающимся таскаться по извечным гостиницам за своим маленьким постыдным счастьем. Вечно в тени, вечно с оглядкой на секретность. Вряд ли портье что-то знал, но Валере хватало и собственных мыслей. – Ключи, – устало попросил он, – От обоих, – подумав, все же уточнил, впрочем, без особой надежды. – Горничная уже делала уборку, я правильно понимаю? – В четыреста тринадцатом – да. А второй пока не трогали, он же без постояльца. Номер триста тринадцать с порога поведал о многом. Картина включала в себя явную необжитость комнат, несколько подсохших следов от ботинок – правильно, ночью же был дождь – трепавшуюся от ветра тюлевую занавеску… и распахнутую настежь дверь балкона, от которой пробирало хорошим таким сквозняком.На балконе, вернее, балкончике открытого типа с кованой решеткой, все стало еще яснее, стоило только, не иначе как по наитию, задрать голову: с верхнего балкона свисал короткий, сантиметров пятнадцать, кусок веревки. Изрядно обтрепанный на конце, отрез неровным вышел: не очень-то удобно, стоя на решетке нижнего балкона и опираясь о кладку верхнего, одной рукой веревку перерезать. Можно было вообще не резать, конечно, вряд ли этот моток у Овечкина единственный. Но вышло предусмотрительно: со двора бы все равно никто приглядываться не стал, зато горничная, приди той в голову наведаться в подставной номер, вряд ли бы пропустила веревку, когда балкон от входа напрямую просматривается. Валера машинально прикрыл дверь на балкон, а, направляясь к выходу, присмотрелся внимательнее и внезапно различил на полу не одну, целых две цепочки следов. И вторые явно были свежими. Штабс-капитан ушел отсюда не раньше двух часов назад.В номер Петра Сергеевича Валерка зашел скорее по привычке доводить дело до конца, чем всерьез рассчитывая найти зацепку: он не особо верил, что после дежурного визита горничных там осталось хоть что-то важное, и оказался прав. Свежий запах средства для уборки с порога бил в нос, вызывая оглушительное чихание. И чем таким ядреным они пол мыли?Номер был пуст и безлик. Не покоился на спинке стула синий пиджак, на полу более не виднелось кофейных разводов, а полированная коридорная тумба оказалась так натерта до блеска, будто вовсе не было на ней никогда ни записки, ни чашки с кофейником. Диван же, на котором были пережиты волнительные, невозможные минуты, и вовсе будто съежился, сливаясь со стеной. Просто минимально обставленная комната, ждущая очередного постояльца. Такая же, как и десятки прочих в этой гостинице. Валера все же последовательно перебрал ящики – стол, комод, шкаф – пусто, пусто, пусто. Поддернул брючины, присев на корточки, заглянул даже под кровать, но там тоже не обнаружилось ничего, кроме двух пропущенных при уборке клочков пыли, ошалело прятавшихся в изножье. Напоследок вышел на балкон, как хотелось еще вчера, но не сложилось. Здесь даже в утренний час город лежал у ног усталой собакой, а не вскидывался потревоженным щенком, шумным, неугомонным. Тихо так, будто пригород, а не центр Москвы. Валерка свесился с балкона и посмотрел вниз, прикидывая. Решетку снизу зацепить крюком, закрепить веревку наверху, чтобы внатяжку. Перелезть через ограждение, спуститься на руках, спрыгнуть на балкон нижнего этажа: высота небольшая, веревка на пути вниз не особо нужна. А вот обратно, пока подтягиваться будешь, да если еще и с грузом каким, страховка не помешает. Балконы нечетных номеров выходят во внутренний двор, а те, кто выкидывают мусор, делают это строго в определенное время и вряд ли при этом смотрят наверх. В первый раз Овечкин ее даже снимать не стал, до утра оставил, потом уже перерезал, когда с концами уходил. Риск минимален, а план даже нельзя назвать слишком сложным. Что же, Петр Сергеевич в который раз не обманул. Утром, судя по следам, тот и вправду был здесь, а исчез, когда успокоенный Валера вынужденно отбыл на летучку. И как догадался-то только, что он не сунется лично, а? На тактичность Мещерякова понадеялся, что будить не станет без каких-нибудь доказательств, а даст человеку нормально выспаться? Или просто знал, что при Побелкине он и не дернется проверять? Или все куда проще – Овечкин второй раз по веревке еще раньше перебрался, а когда Валера под дверь посмотрел перед визитом в управление, там и вправду уже не было никого? Он же не эксперт в криминалистике: да, в состоянии отличить свежие следы от вчерашних, но вот сказать точно, когда эти свежие были оставлены… Может, Петр Сергеевич повторно в районе восьми на нижний балкон перелез, все равно технически давно утро было. Вот только зачем штабс-капитан этот фокус проворачивал дважды? Нет ответа. С балкона Валерка нашел глазами раскидистый дуб и кивнул ему, как старому знакомцу. Хотя знакомец этот давеча ему чуть ногу не подвернул своими топорщащимися корнями. Ладони, с досадой сжавшие кованую решетку ограждения, вместо холодного металла наткнулись на грубую, но мягкую текстуру. Точно, веревка же. Валерка достал складной ножик, потому что узел оказался завязан на совесть, и принялся методично пилить вещдок. Занесет потом этот геройски добытый огрызок в управление. Пилюлю Побелкину это, положим, не подсластит, но хотя бы подтвердит, что штабс-капитана тот и в самом неделе не проспал. Монотонная работа странным образом успокаивала. Лучше бы Овечкин вчера все же соврал, а так выходило, что Валеру опять сделали как неопытного гимназиста, читавшего о чужих подвигах в книжках и не имевшего за плечами своих… А ведь у него даже награды были за проклятую Ялту, не говоря уже о прочих.Несмотря на теплый июльский день, его знобило. Впрочем, вряд ли от холода и еще менее вероятно, что от досады. Горькая улыбка так и дрожала на губах, пока мысли неспешно перетекали в слова. ?А ловко он тебя, Валера, ловко. Заговорил, расположил, оговорки, неточности, и не прикопаться. Великое искусство недоговоренности и откровенного блефа. Со счетом в ресторане, опять же: такая естественная ремарка, само собой разумеющееся упоминание, что и завтра вы проведете похожий вечер воспоминаний – и ты уже решил, что никуда Овечкин от тебя не денется?. Кольнула было обида, тонким лезвием задевшая внутри струну, силу отдачи от которой он не мог и вообразить. Словно Валерка прошел некий значимый отрезок, совершая на этом пути не самые благовидные с точки зрения советского человека поступки да еще и прикидывая постоянно, о чем рассказать Петру Сергеевичу, даже если в том не было никакой пользы, о чем умолчать в управлении, а о чем и вовсе откровенно солгать, как с газетами этими вечерними, которых и в помине не было. Прошел, а теперь все это просто... обесценилось?Веревка все никак не сдавалась перочинному ножу. Таким в лучшем случае только хлеб кромсать, даже веток не настрогать. Звенящая опустошенность накатила медленной, удушливой волной, принеся с собой позабытые ноты крымского городка, которому никогда уже не стать в его жизни просто точкой на карте. Валера словно со стороны наблюдал, как шаг за шагом приближался к своей цели, следуя плану, придумывая стратегию, в целом не меняя курса. И одновременно с этим видел калейдоскоп других картинок: звонких, мелодичных и не менее настоящих. Простой, непритязательный узор из веселых рыбок. Круг первый. Беззлобные подначки у "Паласа", попытка найти с ним точки соприкосновения. Любезно пододвинутая под руку тарелка с закуской после дождливой прогулки, пустячная мелочь: так легко мог бы поступить давний знакомый, даже не заметив того. Но Валерка слишком голоден, чтобы анализировать это. Терпеливо разобранная для него по кирпичикам мудрость древнего манускрипта, дополненная ремарками из действительно прожитого опыта, куда там книжкам.Узел оказался какой-то заковыристый. Двойной морской или производная, и хотя веревка уже не была натянута, начинать, по уму, следовало с того, чтобы ослабить тягу. Валера вгрызся лезвием в центр, между петлями, и почувствовал, что дело стало спориться. Калейдоскоп будто сам крутанулся в неловких пальцах, стеклышки хрустнули в детской игрушке, как ботинком смяли. Но нет, просто перегруппировались в снежинку. Большую снежинку, в которой спрятана еще одна, и еще, как в матрешке. Валерка замер, всматриваясь, каждую грань разглядывая. Круг второй. Пронзительный кадр чужого одиночества – сидящий вполоборота человек, обнимающий гитарный стан. Знали ли такого Овечкина офицерские в этой замшелой бильярдной? Вряд ли. Разбередивший душу романс о степи и верном коне, который просто не мог быть дежурным репертуаром, потому что цеплял напрочь некой личной потерей. Той, что не рифмы ради. Прямой и честный ответ на кособокий вопрос о счастье, который мог бы стать этаким житейским "потом поймете", но не стал. Напротив, Валера вспомнил мягкую насмешку: "Моя оценка – она ведь только моя. Вы найдете свою, потом". Без давления, без нравственного поучения. С правом его, Валерки, на ошибку, если он сочтет совет неприменимым. Рука позорно дернулась. Стеклышки смешались, образовав на этот раз мешанину огненно рыжих всполохов и кристально чистой синевы без четко выраженной картинки. Что-то пробивалось по центру, приглушенно желтое. Лепестки, поредевший цветок? Если и да, то куцый какой-то. И черное. Много-много черного по краям. Круг третий. Человек вне формы и вне времени, бредущий с ним вровень по паутинкам крымских улиц. Рассказы о Ялте, которой он не знал и узнать не стремился – до этого момента. Стихи, оброненные ровным голосом без игры на публику. Обрывок строки, повисший в соленом воздухе, который он подхватывает на лету, будто так и надо. И его собственный порыв, чуть позже подхваченный столь же похожим образом, хотя и с неожиданным дополнением. Предельно деликатно и совершенно открыто.Валерка не хотел, не мог смотреть дальше. Рыжие кристаллы вспыхнули искрами, разгораясь, а синий разбавился черным, с характерным шорохом ссыпаясь осколками к центру. Но прежде, чем картинка исчезла окончательно, он вспомнил, как называется этот невзрачный цветок. Пупавка. Или желтая ромашка. Обыкновенный сорняк, по обочинам проселочных дорог и насыпей ее летом как грязи. Судьба этот желтоцвет обыкновенно ждала неблаговидная: быть выкорчеванным бдительной рукой, дабы не вредил посевами. При этом в деревнях могли спокойно ходить на реку через поле, буквально усыпанное пупавником, а позже безжалостно выпалывать его же с участка, пока сорняк не захватил территорию со скоростью лесных пожаров. Так поступил и Валерка. Будто два человека в нем до поры до времени спокойно уживались, а потом в решающий момент у руля встал тот, для которого приоритетом было и оставалось дело.Параллель оказалась безусловно точной – и этим оглушала. Узел веревки, побежденный одним тупым инструментом и чьим-то завидным упорством, наконец, развязался. Что же, теперь Валера понимал Овечкина лучше, чем когда-либо. Сейчас ему просто отплатили той же монетой, то ли обнулив этим счет, то ли воскресив давнюю партию, сменив заодно и зеленое сукно на шахматную доску, где ответные ходы были куда замысловатее. Да когда же это закончится? Тогда, в двадцатом, получив карт-бланш на первую операцию, где именно Валерка был ключевой фигурой, определяющей ход событий, он и представить себе не мог, что все станет настолько неоднозначным. Поистине, просто выигрывать в бильярд было проще. Даже переходить от бильярдных отыгрышей к словесным тогда было проще, потому что всегда оставалась великолепная возможность отмолчаться, притвориться этаким наивным простачком, пороха не нюхавшим. Прошедшее время если Валеру чему и научило, так это внутренней честности. Стоило уже признать хотя бы перед собой: со штабс-капитаном в играх, не касающихся зеленого сукна, он не силен. Вывод отдавал предопределенностью и откровенным фатализмом. Тяжестью наваливалась тоска, в груди что-то тянуло, скреблось, заставляя кусать губы в приступе понятного бессилия. Стихийно-гневное отчаяние, доводившее до бешенства каких-то полчаса назад, улеглось вовсе, оставив после себя лишь тупое безразличие. Валерка вернулся обратно в номер и все же присел на диван, рассеянно погладил обивку. Потом провел рукой и по спинке стула, просто так: злополучного свитера тут уж точно не было, в общежитии остался, сам утром видел. Подумал меланхолично, а здорово, если бы в свое время они с Овечкиным в самом деле разминулись. А что, придумали бы с ребятами менее дерзкий, но более надежный план, включающий в себя другую расстановку сил, новых игроков – и история пошла бы по иному пути. В ней уже не нашлось бы места бильярду, вынимающим душу разговорам, мрачным стихам и романсу, пробирающему до нутра – ничему, неразрывно связанному с Валерой нитями сильнее времени. А, значит, и кошмаров после, и разговоров сейчас не было бы тоже. И не закончилось бы все вот так – повторно оборванной строкой, над продолжением которой он уже не властен. Мысль, колкая и надломная, грела Валерку ласковым июльским солнцем, но недолго и невсерьез. Даже пары минут не прошло._______________________________________________________________________________Трек: Craig Armstrong "Underground" (or 78499) from "Bone collector".