Глава 9 (1/1)

Минувший вечер у Петра Сергеевича прошел совершенно без всяких изысков и скорее в попытках убить время, чем занять себя чем-то важным. Прогулки по старому городу не принесли ни удовлетворения, ни застарелого раздражения той изнанкой города, которой человек непритязательный или просто неместный обыкновенно не замечал. Потому утро наступило даже слишком быстро, принеся с собой и подспудно ожидаемые новости.Гимназист дважды с разницей в полтора часа вроде как случайно обнаружил себя рядом с ?домиком Кудасова?, прогуливаясь далеко не шагом человека, которому совершенно некуда торопиться. Более того, филер превзошел ожидания штабс-капитана, и про Касторского, умудрившегося опять испачкать ботинки по такой очаровательно солнечной погоде, Овечкину тоже доложили. Все вместе было весьма похоже на сговор. Оставалась только придуманная провокация, последний штрих. Но Петр Сергеевич в бильярдную нынче не торопился, опаздывал намеренно. Шел по залитому солнцем переулку, не скрываясь в тени, хотя время уже давно перевалило за полдень. Август дышал тяжелым зноем и маетной суетой, а Овечкин безрадостно думал о том, что если по факту своего любительского эксперимента о природе человеческих реакций окажется прав, и Валерий не просто так практически прописался в бильярдной, то его сделали, как салагу. И все вымуштрованное чутье разведчика, накопленный опыт и верную интуицию, которая прежде не подводила, штабс-капитан самолично посоветует прибить к собственному надгробию когда-нибудь потом, вместо никому не нужной эпитафии. Перед дверью бильярдной он, собравшись, застыл натянутой струной, затем эффектно распахнул ее и без перехода произнес прямо в серо-голубые глаза, вспыхнувшие в узнавании… надо же, его и вправду ждали:– Поздравляю вас, господа, в городе красные! Пчелиный рой в бильярдной, взвившийся после этих слов, штабс-капитана, казалось бы, не трогал вообще. Петр Сергеевич и на гимназиста-то больше не смотрел: снял фуражку, чуть ли не подкидывая, посмотрелся в настенное зеркало… странно, там все оставалось по-прежнему, надписи ?дурак? на лбу не наблюдалось. От него все ждали продолжения: пояснений, комментариев, может, приказа от полковника рассредоточиться по позициям… Пришлось ожидающих к вящей досаде разочаровать: ничего серьезного, просто лазутчика задержали, только и всего, господа, только и всего. Облегчение, разом хлынувшее в зал, казалось, можно было потрогать руками и разлить по бутылкам. А вот гимназист в лице не переменился. Хорошая выдержка или просто не понял еще? Так это поправимо. Тем более что и офицеры вовремя с вопросами проснулись: минута ошеломления закончилась. – Представляете, мальчишка, чистильщик сапог, – протянул Петр Сергеевич вроде бы задумчиво, и Валерий Михайлович прикрыл глаза. Это можно было бы списать на нежелание того иметь что-то общее с войной, заставляющей сражаться даже детей, на сожаление о неприглядной изнанке времени, в котором живешь, или тоску по мирной жизни, но… Вот именно ?но?. Вот теперь интуиция Овечкина просто вопила о том, что гимназист очень даже при чем. И он вполне сознательно добил Валерия небольшими подробностями из жизни белогвардейских застенок: как раз для такого впечатлительного юноши, которого Петру Сергеевичу тут старательно изображали:– Маленький, но уже матерый убийца. Молчит... пока. Но Кудасов сможет развязать ему язык, уж будьте уверены.– И полковник умеет это делать мастерски! – к месту ввернул кто-то из завсегдатаев.А выдержку гимназиста в самом деле стоило уважать. Застыл только неестественно, будто кол проглотил, а так с виду все в порядке. Просто штабс-капитана это уже не обманывало.– Знаете, была придумана идеальная явка, – продолжил Петр Сергеевич, начав обходное движение вокруг стола через толпу, внимавшую ему и без дополнительных манипуляций. Ну так и представление было и не для них, а для Валерия, будто бы невзначай развернувшегося боком к зрителям. Пускай, пускай. Позволим ему эту маленькую слабость. – Его товарищи приходили будто бы почистить сапоги и говорили о чем угодно под самым носом у Кудасова.– Как же удалось обнаружить?– Очень просто, – довольно кивнул Овечкин: и объяснения почти подошли к концу, и сам он почти подобрался к гимназисту. Как удачно все складывалось. – В номерах Калашникова объявился некий атаман Бурнаш. Он и признал в чистильщике шпиона.А вот теперь хватит, пожалуй. Теперь можно было и подойти, аккуратно за предплечье развернуть, в глаза заглянуть, в которых на самом дне все же плескалось беспокойство, зато на переднем плане просматривались исключительно сосредоточенность и внимательный, учтивый вид. Все-таки неплохо лазутчика вымуштровали, даже жалко такой кадр потерять будет. Но это все потом, пока же стоило поинтересоваться участливо, проникновенно даже: – Валерий, что с вами? – Да нет, ничего, – и голос у нашего шпиона не дрожал, ровный, без модуляций. И взгляд сделался извиняющимся, мол, простите мне эту слабость, но война не для меня. Столь честным глазам следовало бы верить и верить. В ?Паласе? у черного входа вот точно такие же были, хотя все гимназистик тогда прекрасно просчитал с реакцией на гимн. – Я просто немного испугался, когда вы пошутили. На воздух я пойду, Петр Сергеевич.– Быть может, мне проводить вас? – вежливо спросил Овечкин. И по глазам, в которых вспышкой промелькнуло явное нетерпение, безошибочно считал, куда его с такими провожаниями хотели бы отправить. Впрочем, все, что хотел, Петр Сергеевич уже узнал. – Да нет, не стоит, я сам, – так же вежливо, но уверенно отказался упрямый Валерий Михайлович. Потом вышел. Филер тут же кивнул штабс-капитану понятливо, мол, пост принял, и устремился вслед ценителям свежего воздуха и двойных игр. А Петр Сергеевич остался в бильярдной: ждать, с чем тот вернется. Бильярд Овечкина больше не притягивал, новостей штабс-капитан ожидал в нетерпении и подкреплять нетерпение алкоголем не спешил: трезвая голова ему еще понадобится, Касторского ведь собирались задержать как раз днем, а то зачастил что-то наш артист к чистильщику, значит, и сегодня снова явится. Кстати, не его ли помчался искать предприимчивый Валерий? Овечкин не собирался докладывать полковнику об организованной за Валерием Михайловичем слежке. Ни тогда, когда филер исчез из бильярдной вслед заторопившемуся гимназисту, ни после, когда тот вернулся почти ни с чем: бегал, бегал Валерий по городу, а вот к кому бегал – неясно. Но, однако, загадки могли подождать, а вот полковник вряд ли.И Петр Сергеевич направился к Кудасову. Сделал он это весьма вовремя: господина артиста даже в кабинете при закрытых дверях слышно было еще от лестницы, как со сцены. Полковник показал ему глазами на жизнеутверждающую желтую портьеру. Портьеры тут висели добротные: достаточно плотные, чтобы ткань предательски не колыхалась от малейшего движения. Идеально для маскировки. Если бы Овечкин был прозаиком или юмористом, то следующая жанровая сцена, разыгравшаяся при участии Бубы Касторского, Кудасова и чистильщика-шпиона вышла бы поистине эпатажной. К сожалению, писателем он не был, что, впрочем, не помешало наслаждаться зрелищем. Уроки геометрии были великолепны. Пляска с паролем тоже. Стиль изложения так и вовсе эпатажен. Разумеется, господин Касторский Даниила не признал и сокровенно поинтересовался у задыхавшегося от бешенства полковника, мол, это тоже наш человек? Вот и пришлось в какой-то момент Кудасова, даже с учетом их взаимной нелюбви друг к другу (впрочем, между штабными и фронтовыми это обычное дело), от артиста спасать. Казалось, представление на этом должно было бы закончиться, но нет: давешний атаман, направлявшийся к ним с новостями, столкнулся с Касторским на лестничном пролете. И потому влетел в кабинет уже взбудораженным, в этом они с полковником Кудасовым сейчас были очаровательно похожи:– Зачем вы отпустили артиста? Он же с ними связан. Голову положу! Это же целая банда, я же вам говорил! Вот что я нашел у себя сегодня, как вернулся… Петр Сергеевич забрал из рук негодовавшего Бурнаша записку, которая не стала откровением и только подтвердила уже имевшиеся подозрения. А красивый у Валерия почерк, округлые буквы, старательные, летящие. То, что писал именно гимназист, он ни секунды не сомневался. Этот Даниил – босяк босяком, а тут даже запятая стояла на месте, разве что тире пропущено. И все сложилось в единую картину, не позволяя Овечкину больше ни отговорок, ни неточностей, ни повода сомнениям и дальше оставаться на уровне необоснованных догадок. Эффектное появление юноши в бильярдной, далеко не случайное появление его же в ?Паласе?, да и потом тоже: тот будто специально искал встречи со штабс-капитаном. Гимн несуществующей империи, опять же. Расчет ведь: еще в ресторане было очевидно, откуда ветер дует, а штабс-капитан эту деталь и позабыл уже, увлеченный разговорами с гимназистом и им самим. Зря. Молодой человек, совсем один, как же, как же. Сорвался из бильярдной кого-то предупредить, пусть филер и не видел, кого именно. Явно специально пошел на сближение, узнал привычки. Грамотная операция обработки объекта, снял бы фуражку. Но как обидно-то. Как жаль. Даже не того, что несколько дней верилось в то, что судьба дает второй шанс. И не того, чем в итоге все обернулось. Иррационально жаль было мальчишку, которому не было еще и двадцати – а теперь навряд ли уже исполнится. Что ж, Петр Сергеевич, с эмоциями разобрались. Теперь поговорим о деле. В этой игре ставки делались именно на него. Ставки крупные, выросшие, очевидно, после смерти сапожника-связного. Любопытно, что будет в конце. Им ведь нужна была схема, а, значит, нужен и ключ. Если приложены такие усилия, значит, выбивать сведения силой из Овечкина не планируют, хотя он бы на это посмотрел... Значит, будет обмен. Не золотые горы и не неземные блага, что-нибудь попроще, на что должен купиться уставший от войны человек. Положим, в меру умный, в меру осторожный, патриот, в глубине души уже не надеявшийся изменить ход войны… Все это было о нем и не о нем одновременно, но образ штабс-капитана в голове Валерия наверняка сложился именно такой. Что еще Валерий Михайлович мог о нем знать? Петр Сергеевич прекрасно видел, что тот слышал романс о прощании с родиной, значит, полагал его человеком сентиментальным и склонным к погоне за прошлым. Диалоги… интересно, а диалоги с ним вел исключительно засланный лазутчик или все же был там и думающий гимназист? Сколько вообще было в том правды? Ведь за эти несколько дней Овечкин привык к тому, что ему составят компанию и за бильярдом, и за вином, и за беседой. Хотелось бы компании и в другом, но… только с настоящим Валерием, а этому уже не бывать. ?Стареешь, Петр Сергеевич, – безрадостно напомнил он себе. – Твоя история с Евгеньевым сейчас повторяется как фарс и закончится так же бесславно. Только в тот раз человека, к которому ты прикипел, у тебя отняла судьба, да и не стал бы ты ничего развивать, а сейчас – сам напишешь конец? Силенок-то хватит?? – Уж не подозреваете ли вы кого-нибудь? – озадаченно поинтересовался полковник, потому что на лице штабс-капитана застыло очень неприветливое выражение, при котором человек в здравом уме держался бы от Овечкина подальше. – Нет, не подозреваю. Я просто уверен.С Кудасовым они условились о следующем: до отбытия того в Джанкой Петр Сергеевич будет вести праздный образ жизни, чтобы вражеские лазутчики не сбились с ног, разыскивая его по всему городу, и в целом останется верным своим привычкам. Вид при этом будет иметь печальный, демонстрирующий душевный раздрай и тупую усталость от бессмысленной войны. Образ был грубоват, но с учетом ограниченности во времени красного шпиона это насторожить не должно. У штабс-капитана вообще образовался вполне официальный суточный карт-бланш на любые действия в пределах разумного, которые могли потянуть за ниточку и выловить разом всю эту красноармейскую шайку, чем он сейчас и занимался. Овечкин как раз дошел до бильярдной, но вот внутрь заходить пока не спешил: успеется. А снаружи-то было хорошо, особенно когда дневное марево пыли и исходящего от камней жара уступило место вечерней прохладе. Внутри же будет прокурено и душно, значит, можно еще постоять, да и подумать заодно. Разбавить бы вечер сигарой, пожалуй, как дань привычке, только вот стоило ли?Он так и вертел в пальцах незажженную сигару, не решаясь закурить, когда заметил Валерия на противоположной стороне улицы: растрепанные волосы, далеко не прогулочный шаг… тот несся так, будто за ним черти гнались со сковородками наперевес. Потом отметил и траекторию гимназиста – надо же, в бильярдную торопится, не иначе как по его душу. Что, времени катастрофически не хватает? Понимаем, понимаем. Столкновения Петр Сергеевич, честно говоря, не планировал. Просто как-то не рассчитывал, что Валерий Михайлович бежал настолько целеустремленно, что вообще никого и ничего вокруг не замечал. Хотя вот полюбоваться на растерянное выражение лица гимназиста еще раз – хотя какой тот теперь столичный гимназист, отвыкайте, штабс-капитан, отвыкайте – не отказался бы. Сейчас, обладая о Валерии куда более полными сведениями, чем тот полагал, такие вот моменты ценились намного сильнее разговоров. Ну и мимика, конечно. У Валерия Михайловича вообще было очень выразительное лицо, и подлинное расстройство, когда тот решил, что Овечкин уже вышел из бильярдной, а потому вряд ли составит ему компанию, значит, только зря торопился, шло этому лицу необычайно. Можно было бы расстройство усугубить да посмотреть, как тот себя поведет, и, как знать, может уже сегодня получить заманчивое предложение о предательстве за тридцать серебряников… но неожиданно для себя самого Петр Сергеевич остался сыграть несколько партий с привычным соперником. Почему бы нет, завтра будет уже не до них.Вот только с бильярдом нынче не ладилось. Не шла игра, не подпитывалась азартом или хотя бы грамотным просчетом каждого удара. Он вообще не понимал, чего ради Валерий Михайлович примчался сюда, если не делал ровно ничего из того, на что, очевидно, нацелился: не заводил сомнительных разговоров, не делал туманных намеков, бильярд – и тот откровенно сливал. Так переживал за друга? Днем ведь был куда собраннее, даже заслужил мысленную похвалу, что за штабс-капитаном водилось нечасто, а сейчас? Дошло, что у игр в разведчиков бывают последствия? Так дойти должно было раньше, тем более этого Даниила Овечкин уже видел прежде. Среди зевак, когда взяли Сердюка. Просто тогда не заострил на этом внимания, а эпизод-то был показательный, если со стороны посмотреть. Нет, так у них ничего не получится, хватит на сегодня бильярда. Вместо этого можно показать на самом деле не знакомому штабс-капитану юноше город, который стал ему в каком-то смысле родным. Почему-то именно вечерняя Ялта, в которой народ имел обыкновение нежиться по кабакам да ресторанам, разом освобождая улицы после заката, имела для Петра Сергеевича свое особенное очарование: можно было даже вообразить, что живешь здесь один, или не один, но редкие прохожие случайны и с тобой вообще никак не соприкасаются. Так по прибытии сюда на тридцать третьему году жизни Овечкин и понял, что не страшится одиночества и даже привык к нему достаточно для того, чтобы полюбить уединение.А что до Валерия… штабс-капитан вполне эгоистично хотел этот вечер себе. Чтобы провести короткое время так, как хотелось, и рассудительный собеседник при этом лишним не будет. Один вечер без игр в политику и интриг, тем более что и сам Валерий Михайлович, уж неясно почему, думал также. А завтра все будет так, как должно. Прогулка по освещенным фонарями ялтинским улицам, выводящим их к набережной, осталась в памяти Петра Сергеевича покадрово. Разговор, как и раньше, с человеком, который многого не знал, но многое понимал лучше коллег по штабу. Ну и ложь, разумеется, куда же без нее. Надо же, любитель моря оказался. Точно в Петербурге не жил, там бы Валерий на него насмотрелся вдоволь. И легкий намек на то, что человек может приспособиться жить где угодно, ушел в пустоту. Где юный разведчик оставил сегодня свою голову, интересно? Ждал более удобного случая? Спорно, куда уж удачнее-то. Что до лирики Белого… это у них было общим. А у поэта и вправду судьба складывалась такая, что не позавидуешь. Петр Сергеевич на минуту задумался, каково оно, жить потом, когда знаешь, что тебя на самом деле хотел убить близкий человек, но – осечка, полупустой барабан, и пуля тебя не находит. А человек есть. И ты есть. Нет, все же некоторые вещи лучше было не узнавать. Непосредственность, порывистость Валерия Михайловича, мальчишество, ребяческие выходки… Что ж, ему было только семнадцать, вполне простительно: когда еще жить, как ни тогда. Поцелуй? Что ж, это был порыв. Потому что юный лазутчик светился, как маяк, и будто всполохами света, отбрасываемыми в сторону набережной, вспышками удавалось ловить его восторг при виде моря, мальчишескую безбашенность, сладкую юность, которой хотелось коснуться, разделить, прожить. И штабс-капитан этому порыву поддался. Валерий в его руках был мандолиной. Сольным инструментом в камерном зале, звучавшим для одного человека: заказчика, слушателя, дирижера и исполнителя в одном лице. Отзывался короткими выдохами, поворотом головы вслед за ласкающей рукой, насыщенным, мягким отзвуком на прикосновения к лицу, шее, плечам, вверх-вниз, как по струнам – короткими ударными. Неизменный клетчатый пиджак не был помехой, скорее, сдерживающим фактором. Потому что от не прикрытой тканью шеи, зачастившего пульса, чужой ладони на плече, пальцев, сжимающихся от ярких впечатлений, накатывающих на Валерия волнами, выдержка грозила Овечкину изменить. Хотелось еще: не только разнонотных откликов, но единой части истории в обход следования партитуре. Протяжные, долгие ноты на мандолине можно было извлечь только быстрым повтором одного и того же звука, многократным, без пауз, такова техника игры, но, видит бог, у него бы не устала рука. Петр Сергеевич хотел бы сыграть это соло для мандолины до финальных аккордов, затухающих, теплых, обнимающих прощальной лаской – и выйти из зала таким же молчаливым, как вошел в него. Деятельная натура была с этим согласна и требовала получить все, тем более что завтра Валерий Михайлович, порывистый, явно неопытный, трогательно жадный до ласки – плохое, очень плохое качество для разведчика – проявит себя, ошибется, подставится окончательно. Но лирическое, бьющееся в голове ?моя юность, непрожитая, невозможная? требовало не опошлять все гостиницей и обоюдной неловкостью утром – объяснениями, в которых не будет правды, взглядами, в которых правды будет слишком много – остановиться сейчас. Потому что то, что есть, прекрасно тем, что подлинно. Игр же меж ними достаточно и без того. Чужая, остающаяся в прошлом жизнь переплелась с собственной на одной из страниц, сцена была прекрасна, но страница отныне перевернута, и истории пора двигаться дальше, к кульминации. Если думать так, то ничего уже было не жаль. От него не ускользнули перемены в настроении Валерия, когда Петр Сергеевич перестал того удерживать. Если Овечкин хоть сколько-нибудь разбирался в людях, сейчас его мысленно костерили на все лады, да и себя заодно, а список прегрешений, приписываемых штабс-капитану, рос на глазах. Может, оно было и к лучшему: они и так уже поразительно быстро вернулись к недосказанности, как с платком этим. Ясно ведь, что никто его не вернет ни в какое ?потом?.От набережной в город шли в молчании. Петр Сергеевич не знал, о чем Валерий Михайлович думал, хотя и догадывался. Сам он размышлял о похожих вещах, но вряд ли в том же романтическом ключе. У юного разведчика ведь остался только один день, и сегодняшний вечер к цели того никак не приблизил. А Кудасов утром потребует от штабс-капитана отчет, и о чем полковнику рассказывать прикажете? Что шпион на контакт не пошел? Так это в свете событий на набережной было спорным утверждением. Проводив Валерия до гостиницы и уже откланявшись, Овечкин неожиданно даже для себя поинтересовался:– Валерий Михайлович, все хотел спросить, а фамилия-то у вас какая? Любопытно стало. Шпион-разведчик раскрывать эту тайну явно желанием не горел, рассеянно мучая дужку очков. Но, видимо, понимал, что промолчать не получится, глупо выйдет. Ответил нехотя, и по тону Петр Сергеевич понял, что на этот раз ему сказали правду:– Мещеряков. На самом деле штабс-капитан знал, зачем спросил. По фамилии оно ведь как-то проще выходило, обезличеннее, жестче, даже если только мысленно, а в лицо – учтивым именем-отчеством. Вот теперь все было правильно. Хотя по значению фамилия Валерию не подходила совершенно: неучтивый, невежливый, вот это вот все вообще не о нем было. Впрочем, самого Овечкина тоже не назовешь образцом кротости, терпения и доброты, так что толку от всех этих трактовок не было никакого. – Спасибо за вечер, Валерий Михайлович. Буду рад увидеть вас завтра днем в бильярдной, скажем, в полчетвертого. Доброй ночи.– Доброй ночи, Петр Сергеевич, – эхом откликнулся шпион Мещеряков и исчез за дверью гостиницы так же стремительно, как в день их первого знакомства – из бильярдной.Овечкин же провел остаток вечера так, как не проводил его уже очень давно: без карточного стола, без наматывания кругов городскими проулками, даже без приличествующей манеры детально разбирать цепляющий эпизод прежде, чем со вкусом избывать произошедшее. Он просто забылся тяжелым сном человека, который еще не принял какое-то важное решение.______________________________________________________________________________Для этой главы нужно было что-то светлое, но грустное, после чего нет ощущения конца истории, но нет и продолжения в том же ключе: Paul Cardall ?Fragile?. Ну и немного о мандолине - композиция ?Palegia's song?.