Глава 10 (1/1)

Днем застать полковника Овечкину не удалось, и вопрос с отчетом о праздных буднях, где отчитываться было решительно не о чем, отпал сам собой. Перов тоже особых новостей сообщить не мог: пойманный шпион стойко молчал, и информации о внедренной в Ялту банде у них было ровно столько же, сколько и вчера. Что ж, значит Петру Сергеевичу оставался другой шпион, поинтеллигентнее. И Касторский, конечно, но то уже не его забота.Валерий Михайлович появился в бильярдной без четверти четыре, когда и без того неполный бокал, стоявший перед штабс-капитаном, практически опустел. Овечкин не планировал напиваться, во всяком случае, не настолько, чтобы перестать контролировать ситуацию. Но вино несколько примеряло Петра Сергеевича с тем, что история скоро закончится, и не без его непосредственного участия. Овечкин оценил чужое нарочито спокойное лицо и при этом сбитую дыхалку. Опаздывал и торопился, пришло закономерным вердиктом, отстраненно, как со стороны. О причине задержки оставалось только гадать. Она была незначительна, но не вписывалась в пунктуальность игрока, невесть когда успевшую стать привычной. Мещеряков учтиво поздоровался, устроился рядом чуть ли не вплотную. Говорил что-то ласково про письмо, родителей, с какой-то странной живостью в глазах пытаясь втянуть штабс-капитана в диалог, показывая, что все у него хорошо, и где-то там его и вправду помнят, любят и ждут. Овечкин не знал, откуда к нему пришло ощущение, что на самом деле родителей игрока уже не было в живых. То ли излишняя, с избытком, теплота в голосе Валерия, когда тот рассказывал о них раньше, то ли счастливая улыбка сейчас, словно приклеенная к лицу и градуса счастья при этом не менявшая, то ли еще что-то неуловимое. И Петр Сергеевич прервал этот спектакль для одного зрителя, заглянув в свой бокал, в котором было на донышке, будто в поисках неведомых ответов. Заметил нарочито утомленно, пожалуй, для стороннего наблюдателя, на которого старательно не смотрел, даже изрядно нетрезво:– Мне бы за море, в теплые края. Рад бы, как говорится, в рай, да вот грехи… не позволяют, – Овечкин повернулся к Валерию, который по-прежнему сидел рядом, слушал внимательно и дистанцию держать, похоже, не собирался. Это было даже интересно. – А рад бы.– У вас есть такая возможность, Петр Сергеевич, – спокойно возразил Мещеряков, и он понял: решился. Отмахнулся от этих общих заверений, мол, не время для шуток. Отвернулся, разрывая зрительный контакт, побуждая продолжать в том же духе: убеждать несговорчивого, но изрядно подвыпившего штабс-капитана, выдавать детали предложения, соблазнять желанной эмиграцией.– И все же у вас есть возможность оказаться в Констанце, – не согласился Валерий и аккуратно так тронул Петра Сергеевича за локоть, привлекая внимание. Штабс-капитан сегодня был в штатском, и ткань пиджака в отличие от плотной формы не дала прикосновению остаться незамеченным, все ощущалось даже слишком хорошо. Учитывая, что физический контакт, случайный или нет, сам Валерий Михайлович никогда доселе не инициировал, жест выглядел несколько двусмысленным. Учитывая минувший вечер, не только выглядел. Мальчишка сам-то это уловил или границы его личного пространства несколько перестроились без ведома владельца? Констанца… Интересно все же, почему гимназист выбрал именно ее из всех прочих вариантов. Не то чтобы их было много, но все же. Только потому, что тогда в разговоре со штабс-капитаном у ?Паласа? туда же определил отца? Или подсказал кто, что сейчас в основном или к румынам, или к туркам, а оттуда уже – в просвещенную Европу, если средства позволяют?На секунду перед Петром Сергеевичем мелькнула невозможно яркая картинка, где он такое вот предложение принимает, обустраивается в прибрежном городе с выходом к морю, почти совсем как в Ялте, находит среди эмигрантов былых знакомых, готовых подсобить с работой и, как знать, может даже с переездом. А потом и Валерий перебирается туда же, к румынам... неплоха была бы тогда Констанца. Мелькнула картинка – и погасла, растаяв без следа. – Черту душу продам, лишь бы оказаться в Констанце, – в сердцах выдохнул Овечкин. Умолчал, что его с такими фантазиями ни один черт бы не пропустил, еще и поинтересовался ехидно, где это бывалый штабс-капитан здравомыслие-то подрастерял.Валерий Мещеряков на это заявление отреагировал совершенно непрофессионально, по-мальчишески, тут же сдав ему все карты. – Черта не потребуется, но покупатель есть, – спокойным тоном уверил начинающий шпион и отпустил локоть Овечкина, который до этого момента ненавязчиво удерживал, сминая пиджак. Петр Сергеевич усмехнулся. Значит, все же игра, во всем. Попался штабс-капитан, заинтересовался вопросом – можно и подальше отодвинуться, раз дело пошло на лад.Само предложение он прослушал без интереса: ничего нового там не было и быть не могло. Как Овечкин и предполагал, предметом торга служила схема укрепрайона, а второй частью сделки – средства на эмиграцию и непрепятствование выезду из Крыма со стороны красноармейцев. Весьма щедро для штабс-капитана, готового предать родину и идеалы, и совершенно неприемлемо для Петра Сергеевича Овечкина. Та его часть, которую представлял собой штабс-капитан, выпестованный набросками и пока еще не рассыпавшийся трухой как истлевшая от времени маска, методично прояснила внимательному слушателю локацию схемы, с расстановкой, паузами, чуть ли не по слогам. На правах подвыпившего человека он и голос повысил, и шикнул на самого себя за раскрытие страшного секрета. Тут же сорвался на таинственный шепот, напрочь игнорируя личное пространство собеседника, но того это не смущало, на что и был расчет. Петр Сергеевич доверительно заманивал Мещерякова в ловушку, показывая, что торг состоялся и часть сведений о сейфе уже отдана деятельному игроку на откуп... а вот для шифра пока было рано. Пока стоило протянуть задумчиво, с горьковатым смешком, будто с только что снизошедшим озарением – для человека, топившего сожаления в выпивке, это была как раз вполне подходящая скорость реакции:– А я ведь догадывался, дога-адывался, что вы не зря объявились в этом городе. Виды имели. Так ведь?Сунь-Цзы об этом, конечно, не писал, а трюк-то ведь простенький на самом деле: покажи противнику, что он оказался умнее, прозорливее тебя, признай это на словах. Уважение к чужому гению всегда действует безотказно: недруг полагает, что поражение тобой осознанно, значит, он уже выиграл. Вот только выигрывать надобно войну, а не единичное сражение. Но откуда Валерию, сверившемуся зачем-то с наручными часами перед тем, как подтвердить коротко ?так?, о том было знать? Тактика и военные хитрости разного калибра приходят только с опытом, которого Мещеряков набраться уже не успеет. А жаль, Овечкин мог бы Валерия Михайловича этому научить. Но видел, что предлагать бесполезно: тот никогда не пойдет на сделку с совестью, как и он сам. Привычно составили партию, в воздухе отчетливо стыло ожидание. Петр Сергеевич прекрасно видел, что следующий ход в игре, которая протекала меж ними на словах, за ним. Валерий не без оснований подозревал, что шифр ему известен, раз расписал условия сделки. Вот только Овечкин сомневался, что, даже прими он предложение, дожил бы до завтрашнего утра. Участь перебежчиков всегда была незавидна: их проклинали здесь, им не доверяли там, ибо предавший однажды сделает это снова. Так что или игрок не располагал этой пикантной частью информации, а товарищи поопытнее да помудренее решили его не просвещать, или же, напротив, знал все слишком хорошо и штабс-капитана планировал похоронить в Ялте во всех смыслах этого слова. Знать бы наверняка, так ведь не спросишь.Петр Сергеевич рассеянно повертел в руках третий забитый им за сегодня шар и положил к двум, до того уже обосновавшимся на полке над меловой доской. За Мещеряковым пока не было ни одного успешного удара, этакая обратная аллюзия на их первую партию. А интересные выпали шары, если присмотреться. Только вот порядок неверный. Коротко посмотрев через плечо на Валерия, слишком занятого подбором траектории удара, штабс-капитан быстро поменял шары местами, образовав известную комбинацию. И ведь нарочно не придумаешь такое совпадение. Вот и часть шифра, да что там, шифр: в простонародье, пока не пошло двухтысячное летоисчисление, уже давно опускали первую цифру в речи: восемьсот двенадцатый, девятьсот четырнадцатый, девятьсот семнадцатый... Коротко промелькнула мысль: не привлекать к этому внимания, а Валерию Михайловичу сказать неверный код, просто на всякий случай, но Овечкин не принял ее. Это было как позабытая игра в догонялки с мальчишками, или дерзкая военная операция, или кураж на высоких ставках, когда точно уверен, что выигрышная комбинация именно у тебя на руках. Петр Сергеевич ведь не планировал выпускать Мещерякова с этими знаниями куда-либо, кроме как на допрос к полковнику. Так что все козыри у него, молчаливую же партию следовало довести до конца со всеми тонкостями маневрирования между правдой и откровенным блефом. Овечкин негромко окликнул Валерия, не сомневаясь, что тот бросит свои расчеты и подойдет как миленький. Вальяжно оперся о полку, кивнул головой на сформировавшуюся тройку, ткнул поочередно в каждый шар, лекторским тоном поясняя: – Обратите внимание, какое трагическое совпадение: девять-один-четыре. Девятьсот четырнадцатый год. Начало войны, – он оглянулся на собравшихся, многозначительно понизив голос, и игрок придвинулся ближе, безошибочно уловив намек на вожделенную тайну. – Но есть еще одно совпадение. Это шифр замка в сейфе Кудасова. Того самого сейфа, в котором хранится схема.Они стояли сейчас настолько близко, что Петр Сергеевич без труда уловил, как Валерий напряженно сглотнул, а потом облегченно выдохнул, как убыстрился пульс, как пальцы мучали мелом и без того натертый кий. Казалось, отступи штабс-капитан сейчас от игрока – и тот упорхнет из бильярдной, не оглядываясь, довольствуясь легкой победой, потому что более его ничто здесь не удерживает. Это Овечкин тоже считал и уже без сожалений добил контрольным вопросом: фарс пора была заканчивать. – Вы поняли?– Понял, – шепотом подтвердил Валерий Михайлович, расписываясь во всем окончательно. И в том, что ?покупателем, который не постоит за ценой? являлся он сам, и что эмиграцией продажного штабс-капитана никто из противоборствующего стана заниматься, разумеется, не собирался. Ну, в самом деле, не юнцу же семнадцати лет отроду эти вопросы решать, у которого радостное возбуждение сейчас так явно читалось по лицу, что аж щеки порозовели. Какой же все-таки еще мальчишка...Рука, метнувшись к чужому лицу, казалось, жила своей жизнью. И вместо уместного теперь снисходительного жеста – потрепать по щеке дурачка этакого, который с чего-то решил, что он умнее матерого разведчика Овечкина – выдала молчаливую ласку, гладя даже не щеку, а воздух рядом, не касаясь кожи. Румянец на лице Валерия стал явственнее, но время для игр, даже таких приятных, уже давно истекло.– Вы ничего не поняли, – поставил Петр Сергеевич точку в партии, происходившей между ними не за зеленым сукном, а на другом поле. – Господа, позвольте вам представить одного из так называемых мстителей... Спокойно! – без перехода рявкнул он на подобравшихся как шакалов офицеров: самосуд им тут был не нужен. Потом повернулся к Валерию и невольно вздрогнул: лицо того не выражало ни страха, ни сожаления, ни тупой покорности судьбе. Выражение застывшей маски, по сути, не уступало его собственному, разве что неистовства там не было. Овечкин наскоро обыскал Мещерякова на предмет огнестрельного оружия или еще каких-нибудь сюрпризов – не мог же тот отправиться сюда вот так, без страховки? – но ни обшлага рукавов, ни карман пиджака не таили в себе ни штыка, ни стилета, даже странно. А вот бильярдный шар удивил, и когда только утащить со стола успел? Не так-то вы и спокойны, товарищ шпион. Нервы, Валерий Михайлович, нервы, нервы.Присвоенный шар Овечкин машинально вернул на сукно: в конце концов, это было не так важно, как реакция офицеров и самого разоблаченного лазутчика, который опирался сейчас на кий как на трость и выглядел настолько собравшимся и готовым к нападению, что стоявший рядом с Петром Сергеевичем поручик на ощупь потянулся к кобуре – безошибочно, на упреждение: сработало военное чутье. Но перехватил взгляд Овечкина, отрицательно покачавшего головой, и остался на месте.– Ну что ж, Валерий Михайлович, теперь вы знаете шифр замка, ну так вы с этим и подохнете, господин мститель, – Петр Сергеевич скрестил руки на груди, посмотрел на невозмутимого гимназиста в упор, гадая, когда же тот уже хоть что-нибудь скажет. Шпильку про отсутствие опыта, что ли, отпустить. – Да-а, с прискорбием должен констатировать, что до этой деятельности вы еще не доросли. Слишком много было совершено ошибок. Роковых ошибок!Замечание попало в цель, как меткая пуля, вызвав у него удовлетворенную усмешку: а задело мальчишку, славно, славно. Собравшиеся шумели, требуя, разумеется, и хлеба, и зрелищ: не каждый день примелькавшийся паренек оказывался вражеским агентом, но ведь можно было обойтись и без этого. Организовать конвой из двоих офицерских и хоть сейчас препроводить игрока прямиком к Кудасову. Однако Овечкину этого было недостаточно. Тем более что игрок лицом все еще изображал простодушно-вежливое недоумение и роковые ошибки за собой не признавал, а язык тела и то, как дернулся на язвительное замечание… нет, штабс-капитану этого было решительно мало. Потому Петр Сергеевич не отказал себе в удовольствии методично указать Валерию Михайловичу на ряд допущенных огрехов, хотя раньше за ним не водилось привычки добивать уже поверженного противника. Примечательно, что, перечисляя подчас идиотские ошибки, удовлетворения он при этом не испытывал. А вот сожаление – да. Встретиться бы еще раз со смышленым Валерием за другой доской, так ведь не получится: допросят и расстреляют, как уже наверняка расстреляли их Даниила, и дело с концом. Штабс-капитан даже повернулся к Валере спиной, не желая видеть на этом лице выражение признанного поражения, хотя вся эскапада с громким разоблачением ради него и затевалась. А, может, то была просто дань уважения в целом достойному сопернику.– Бросьте кий, Валерий Михайлович. Эту партию вы проиграли.Офицеры как по команде стали стягиваться к неудавшемуся шпиону, отрезая выход, но тут...– Не думаю, Петр Сергеевич, – мягко прозвучало ему в спину.И Овечкин услышал там не только слова. Он услышал интонацию, спокойную, непреклонную, со скрытой улыбкой, как будто у противника еще оставались козыри в рукаве, как и варианты отыгрывания ситуации. Это несколько обескураживало, и штабс-капитан уточнил, хотя и понимал, что дальше игра пойдет по чужим правилам:– Хотите доиграть? – Разумеется.Варианты, при которых Валерий Михайлович мог выйти отсюда живым, отщелкивались за доли секунды один за другим. Мещеряков был безоружен, в зале же полно тех, кто расстреляет красного шпиона быстрее, чем тот сделает несколько шагов в сторону выхода. Заложник? Опять-таки, красноармеец без оружия, до чужого табельного еще добраться надо. Как, как можно было спокойно уйти из бильярдной, полной вооруженных противников? Немыслимо. Овечкин приподнял бровь и отрывисто кивнул, позволяя игроку этот ход, хотя тот, конечно, лица его не видел.– Сделайте одолжение, – взмах рукой как вызов к барьеру. Петр Сергеевич все также опирался о стол обеими руками, продолжая напряженно размышлять. Отвлечь внимание, ускользнуть. У Валерия не было оружия, только кий. Была партия, на окончании которой тот мягко настоял, и в чем, как в блажи приговоренного, штабс-капитан ему не отказал. Еще у игрока была улыбка победителя, которую чувствуешь спиной, хотя при таких обстоятельствах взяться ей просто неоткуда. И, наконец, был бильярдный шар, который он, Овечкин, самолично вернул на сукно чисто машинально, еще подивившись такой странной клептомании. Но вот вернул ли? Деталь, упущенная ранее, встала на место. Озарение пришло внезапно и настигло его вместе с Валериным извечно вежливым ?позвольте, господа, благодарю вас?. Штабс-капитан бросил косой взгляд в угол стола, на изъятый пятнадцатый шар, отливавший в желтизну. В этой бильярдной, да и на столе тоже, все шары были кипенно белые. Валерий Михайлович посмотрел туда же, на мгновение прикрыв глаза, и Овечкин срисовал это, зафиксировал. Избирательное свойство памяти – коллекционировать эмоции и выражения лиц, но не слова. Слова врут, всегда врали. Словами можно было обрисовать свою биографию вольным пересказом ?Онегина?, словами при желании можно и обнадежить, обмануть, даже убить. Эмоции тоже можно было подделать, но это сложнее. Тем более что бесстрастное выражение лица вместо естественной паники и мандража тоже, в общем-то, оказалось говорящим. Так бывает, когда убеждаешь в чем-то самого себя, и понять, какую эмоцию выпустить наружу, пока не пришел к согласованным выводам – сложно. А на лице Валерия сейчас прочно обосновалось именно такое безэмоциональное выражение, хотя Мещерякову полагалось быть как минимум раздосадованным сорвавшейся операцией, но этого не было. Не было. Вот теперь у Петра Сергеевича окончательно не осталось никаких сомнений в том, что шар, изъятый из внутреннего кармана пиджака, не из этой пирамиды. И если ?Валерий с Зелениной? в самом деле не страдал клептоманией, то объяснение напрашивалось только одно. Заказное изготовление, готовились. А шарик-то с сюрпризом. Ход, достойный уважения. Отчаянный, дерзкий, и свои несколько секунд на побег красноармеец получит. Оставалось проверить, дрогнет ли у того рука. – Кий, – Овечкин протянул ладонь, почти не глядя. Кий, вложенный в руку, приятно грел пальцы, совсем как недавно на набережной – ладонь одного вражеского шпиона на плече. Петр Сергеевич обошел стол, повторяя свою излюбленную позу, опираясь руками о борт. ?Засланный казачок? за номером пятнадцать оказался под правой рукой. Жаль, не под левой, было бы символичнее. Усмешка, призванная быть издевательской, сама просилась на лицо, и слова выходили ей под стать. А обреченность, проскользнувшая в невольном повороте головы – так это все чертова контузия:– Не промахнитесь, Валерий Михайлович.Преимущество владеющего информацией – в опережении противника. И это была уже не выдержка из трактатов, а собственный, много раз подтвержденный опыт. Возможно, сейчас сыгравший Овечкину на руку в последний раз.Конечно, он не знал мощности заряда, но понадеялся, что юные мстители учли это в своих расчетах. Взрыв не должен был поднять всю бильярдную на воздух. Скорее уж, послужить отвлекающим маневром, чтобы в поднявшейся суматохе беспрепятственно выскользнуть на улицу. Петр Сергеевич внимательнейшим образом всматривался в лицо напротив, на котором мимолетную растерянность сменила решимость. Оперся о стол поудобнее, с намеком на ленивую вальяжность, призванную скрыть действительное положение дел. Прикрыть в достаточной мере остальных, которые виноваты лишь в том, что поддались любопытству, все равно не получится, где Овечкин – и где "косая сажень в плечах", но основной удар все равно придется на него. – Постараюсь, господин штабс-капитан. Валерий Михайлович наощупь поправил очки на переносице. Жест, ставший таким привычным – и когда только успел? Вот теперь это были нервы. И так хотелось верить, что не только из-за успешности будущего удара, а хоть немного из-за того, в кого тот будет направлен. Но Петр Сергеевич не обманывался: в их случае это уже ничего не меняло. Потому что сейчас красноармеец видел перед собой лишь врага, стоявшего на пути к свободе, а был ли тот когда-нибудь человеком? Бросьте, пустое. Он запомнил гимназиста таким: сосредоточенным, нахмуренным, практически бесстрастным, и старательно гнал из головы, каким тот мог быть еще. То, что стол так некстати окружили зеваки и жадные до зрелищ офицеры, Петр Сергеевич, конечно, отметил. Вот только в своем пытливом наблюдении за сосредоточившимся Валерием, который чуть отвел руку, прицеливаясь, допустил непростительную для разведчика неосмотрительность. Пропустил движение в непосредственной близости от себя. А дальше почувствовал только толчок в бок, отправивший его под стол аккурат на моменте удара битком о шар. Оказалось, порой судьба и в самом деле зависит от промелькнувшей перед глазами секунды, а предполагаемая бомба в лицо оборачивается оскольчатыми в спину. Оборачивается непрошенной форой, удачным шансом, госпитализацией, да еще не очень красивой сеткой глубоких шрамов на спине и правом предплечье, прямо около старого сквозного пулевого. Впрочем, эстетика волновала Овечкина в последнюю очередь. Шрамы? И пусть. Ему положено. Чтобы помнил, чем оборачивается доверие. Повелся на интеллигентность, ум, живость, сам чуть не допустил ошибку, хорошо хоть по лицам читать еще не разучился. Идиот, да и только. Остальных последствий истории в бильярдной насчитывалось уже по мелочи: испещренный мелкими осколками лоб – заживет – и ссадины на руках, тем более не повод для расстройства. Боевые ранения смотрелись странно рядом со шрамами, полученными по глупости, из самоуверенности, излишнего самомнения и совсем малость – веры в человечность. И болели куда сильнее, хотя, наверное, это старые раны уже просто не помнились за давностью лет. Первым делом, очнувшись в госпитале, он позвал медсестру и радовался совсем как ребенок, когда услышал собственные слова. Страх вновь лишиться голоса был в Овечкине жив с момента первой контузии, а учитывая, что на взрывы ему везло как утопленнику, подобной подлянки в довесок к обозначившейся глухоте на правое ухо вполне можно было ожидать. Правда врач, придирчиво осмотрев Петра Сергеевича, заверил, что глухота в течение двух суток пройдет, раз барабанные перепонки не задеты, но штабс-капитан на всякий случай готовился к худшему, как и всегда. До жути знакомо трясущиеся руки его уже не удивляли, и прогноза по ним врач тактично не выдал, что означало одно: на время или навсегда, неизвестно. Интересно, если Овечкину и в третий раз так повезет, чего ему следует опасаться? Не проще тогда уж сразу – в могилу, чем гадать, как еще на нем отыграется злопамятная судьба?Адъютант Кудасова пришел к Петру Сергеевичу уже вечером. Застыл на пороге палаты, идентифицировал знакомые глаза среди наслоения бинтов, коротко кивнул, присаживаясь на банкетку – слева, а не справа, хотя та тоже пустовала. Видимо, до штабс-капитана поручик, неловко отшучивавшийся сейчас вместо приветствия, уже успел заглянуть к его лечащему врачу:– А мне сказали, что вы убиты.– Кто сказал? – бесцветно поинтересовался Овечкин. Кудасов, по слухам, тоже пострадал в перестрелке и лежал где-то здесь же, хотя и на лучших условиях. С полковником Петр Сергеевич еще не говорил, и хорошо: учитывая, как легко было вывести того из себя, чем позже Кудасов устроит ему справедливый, в общем-то, разнос, тем лучше. – Так игрок ваш. Влетел в приемную, весь в крови, и сообщил.Овечкин еще не знал всей истории хищения схемы, успешной для противника, судя по убитому виду Перова и буйному нраву Кудасова, о котором шептался весь персонал госпиталя. Ничего, поручик сейчас и расскажет. Но вот удержаться от маленькой шпильки штабс-капитан не смог, как и оставить свой менторский тон:– За тем и сообщил, чтобы вы из приемной в бильярдную ломанулись, дверь не закрыв, портьеры не проверив, а за ними, смею заметить, очень удобно прятаться. Причем с полковником на пару и ломанулись, как я понимаю, кабинета, опять-таки, не заперев. Вас развели, как салаг-первогодок, и кто? – А сами-то? – беззлобно парировал Перов в ответ на язвительный выпад штабс-капитана. – Вы, Петр Сергеевич, ему зачем верный код сказали? – Так я не перекладываю ответственность, поручик, и за свои промахи расплачусь сполна, – ушел от вопроса Овечкин, резюмировал миролюбиво. – В этой истории хороши все. А молодцы только эти юнцы моложе любого из нас, стыд и позор. Кстати, сколько их там в итоге?– Четверо, еще девчонка и цыган, – мрачно изучал поручик носки собственных туфель. К цыгану у него обозначился собственный счет, как и к карусельщику, который ?пленного вора? вмиг раскусил.Петр Сергеевич ни тогда, ни сейчас не сказал бы ему, что маскарад стоило продумывать тщательнее, а не просто сменить рубаху да лексику. У Перова на лице вся его интеллигентность была написана, и вор из него оказался, как из Овечкина – плюгавый подпольщик. Ну не дано ему было быть незаметным, так и поручику не дано уголовным диалектом свободно пользоваться. Если бы Перов показался ему в таком виде до визита к старику, а не после, штабс-капитан бы внес соответствующие коррективы, а, вернее всего, вообще бы отправил к карусельщику одного из знакомых филеров подходящей наружности. Но поручик, проникшийся духом авантюризма и внедрения к вражеским агентам, видно, по-мальчишески решил ?знай наших?. Показать им вздумал, что тоже чего-то да стоит. Неудачно. Но некоторые вещи можно выучить, только ошибившись самому.Адъютант Кудасова тем временем продолжил посвящать его в невеселую историю:– Думали, расшибся цыганенок после прыжка с обрыва, а этот гаденыш живучим оказался. Сговорился с табором, они чистильщика и освободили под прикрытием местной свадьбы...– Пока конвой на цыганские пляски да на юбки заглядывался, – понимающе протянул Овечкин. – Хотя бы Касторского вам удалось задержать?– Можно и так сказать, – равнодушно пожал плечами Перов. – Прощальных куплетов он уже никому не споет.Вот как, на той стороне тоже не без потерь. А Бубу Касторского, честно говоря, Овечкину стало немного жаль. Широкой души ведь был человек: и враль отменный, и артист не из последних. И Валерий куплетиста опекал все время в Ялте, трогательно так и самую малость завидно: мертвым-то чего завидовать, с ними уже не потягаться. Штабс-капитан решил аккуратно прояснить один вопрос, который не давал ему покоя, и с напускным безразличием поинтересовался:– То есть эта четверка дьяволят переворошила весь город и успешно покинула Ялту без потерь в личном составе? Не считая куплетиста, разумеется, ну так он и не с ними прибыл.Поручик бросил на него нечитаемый взгляд и также аккуратно подбирая слова ответил:– Все у них там живы. Чего не скажешь о наших: у Касторского целый чемоданчик бильярдной взрывчатки при себе имелся. Очень удобно кидать в преследователей, как гранатами: кого сразу убьет, кого зацепит, у кого лошадь со страху понесет. Знать бы, какой умелец такое сотворил, явно ведь местный. Нам бы пригодился. Овечкин особо не вслушивался в то, что там Перов говорил дальше, ибо рассуждения-то у поручика в целом были здравые, да вот только запоздалые.Почему-то сейчас на ум пришел не раз вспоминаемый с момента знакомства с гимназистом… с Мещеряковым Андрей Белый. Кажется, давеча штабс-капитан хотел знать, как оно бывает, когда тебя хотели убить, не убили, и вы оба остались живы? И неважно, что ты отныне – вновь контуженный да с туманным прогнозом к выздоровлению. Жив ведь. Многие знания – воистину многие печали.– Петр Сергеевич, – поручик посмотрел на него выжидающе, молча требуя внимания, а не пассивного слушания, – полковник просил передать, что послезавтра из порта в море уходит одно судно, на котором можно будет покинуть Крым. Правда, уже навсегда. Организацию транспорта и доставку на борт я беру на себя.Штабс-капитан скептично приподнял бровь, но весь эффектный жест, к несчастью, скрыли бинты: предписания лежать по возможности без движений приходилось соблюдать, хотя это и делало его унизительно беспомощным. Однако совсем даром старания не пропали, и Перов скепсис все же уловил. – Поймите, со схемой на руках красные почти наверняка прорвут оборону Перекопа. Гонца к барону мы отправили, но с запозданием в полдня, ?мстители? же отбыли морем, у них по совокупности фора почти в сутки... Разобьют перешеек, а когда красные вернутся в Ялту, то вряд ли проявят снисхождение к тем, кто останется. Скорее, отправят по лагерям или сразу к стенке поставят, чтобы на провиант не тратиться. А может и вовсе патронов пожалеют да вздернут прямо на столбах. Еще пара дней у нас есть, дальше я ничего предсказывать не берусь... Вы с нами, Петр Сергеевич? – Неужели в Констанцу? – невесело пошутил Овечкин. Что ж окружающие за одинаковую манеру взяли: предлагать ему эмиграцию? Сначала чужие, потом свои?– Нет, в Константинополь, на румын у меня нет выхода, а в Турции живет один знакомый поручик, служили вместе в германскую, но тот отбыл раньше... Он вам предлагал, да? – тем же тоном вдруг поинтересовался адъютант Кудасова, оставив своего неведомого знакомого томиться в Турции в условно-счастливой жизни и воскресив перед глазами штабс-капитана образ гимназиста, о котором он с момента пробуждения старательно не думал.Пожатие плечами из положения лежа наверняка смотрелось скорее судорогой, чем равнодушным жестом. Петр Сергеевич все же подтянулся на руках, которые, разумеется, тут же предательски затряслись. Да наплевать. И на предписания врачей тоже наплевать: к черту, как там затянутся на спине последствия его знакомства с любительской взрывчаткой, к черту, что контузия сейчас собеседнику видна как на ладони. Штабс-капитан не будет и дальше лежать перед поручиком немощным истуканом, пока он жив. Перов его маневр разгадал, но не сказал ничего, даже участливо помог поправить подушку, пристроив ее Петру Сергеевичу под поясницу.По спине Овечкина будто разом прошлись сотни лезвий, вызвав неконтролируемую болезненную гримасу, которой было уже не скрыть, но он потерпит, не мальчик. Стиснуть зубы и перетерпеть. Это не больнее всего того, что уже произошло. – Петр Сергеевич, мне жаль, что вы в нем ошиблись, – вдруг со странной, доселе неслышимой им у поручика интонацией заметил Перов, не дождавшись ответа на свой вопрос.– Так это всем жаль, поручик, – рвано вздохнул штабс-капитан, пережидая наплыв боли, вынужденно дробя предложения на части. – Мне еще и полковник об этом расскажет. В красках. Можете не сомневаться. – Так я и не про проваленную операцию, – возразил адъютант Кудасова и посмотрел на Овечкина как-то слишком уж понимающе, будто и в самом деле знал больше положенного. Петр Сергеевич с усилием справился и с голосом, и с лицом. Этот то ли порыв неясного сочувствия в свою сторону, то ли попытку Перова сыграть на излишней осведомленности гасить следовало незамедлительно:– При всем уважении, поручик, вы заблуждаетесь. За раскрытие шифра, повлиявшее на возможность хищения схемы из сейфа, я отвечу по всей строгости. Но перед полковником, не перед вами. А больше мне винить себя не в чем.– Я и не просил, – непонятно отозвался Перов, потом, оценив его сжатые зубы и готовность спорить до последнего, несмотря ни на что, тактически отступил. – Впрочем, как скажете.Помолчав немного, поручик ернически добавил, и Овечкина даже передернуло от интонаций, обычно присущих ему самому:– Тут еще ваш сыскарь пожаловал, говорит, по делу. Я так понимаю, пропустить его, вы и дальше намерены игнорировать предписанный режим покоя? – дождавшись короткого кивка, Перов легко поднялся и пошел к двери, но на пороге обернулся. – А про Константинополь все же подумайте. Эту партию мы проиграли, Петр Сергеевич, Россию уже не спасти. Начнем новую – за другим столом и в другой стране. Есть у меня кое-какие соображения, без дела не останемся. Овечкин на это ничего не ответил, и вышедшего поручика в палате сменил филер. Дежурно пожелал ему скорейшего выздоровления, дежурно ругал мелкую красную тварь, и к делу, похоже, переходить в ближайшем столетии не собирался.– Ну а что наш красноармеец, за которым вы следили? – нарочито небрежно поинтересовался Петр Сергеевич, поторапливая сыщика. Хотя теперь-то уже какая разница. – В день похищения схемы куда-то отлучался, с кем-то разговаривал? Может, у него здесь еще сообщники остались, а не только их отчалившая банда. От гостиницы не проследили?Филер от таких нападок праведно возмутился:– Обижаете, Петр Сергеевич. Конечно, проследил. Спозаранку тот ходил к аптекарю, Кошкину, хотя скорее уж несся, как бес оголтелый. Не пробыл там и четверти часа, в гостиницу вернулся обычным шагом. Утром потащился чуть ли не в пригород без всякой цели, где просидел у моря несколько часов. Потом засобирался в бильярдную.У Овечкина как-то совсем не складывалась картинка. Выходит, про взрывчатку шпион додумался только накануне, а, точнее, после набережной? Однако, поворот… Это у них так теперь принято в Красной армии – с глаз долой, из сердца вон? Да нет, не сходилось. Петр Сергеевич готов был поставить что угодно, но Валерию определенно не было неприятно, что ж он, не распознал бы отвращения или перепутал неопытность с маскируемым под растерянность опытом? Нет, там было настоящее. Да и такой хладнокровный расчет казался совсем не в стиле Мещерякова. Хотя кто теперь поручится, в чем еще ошибся штабс-капитан, полагая, что достаточно знает гимназиста?Допустим, Валерий Михайлович умел разделять эмоции и дело. Допустим, мог одновременно и тепло к нему относиться как к человеку, и предавать как политически ненужного союзника, обещая деньги за информацию и точно при этом зная, что из бильярдной штабс-капитану не выйти, потому что он своими руками об этом позаботится. Маловероятно, но допустим перед Овечкиным был все же откровенный лицемер, которого Петр Сергеевич позорно недооценил. Но оставались ведь и другие нестыковки.Вот, кстати, еще: взрывчатка делалась далеко не полчаса, Валерий же пробыл у аптекаря и того меньше. Пока начинку изготовят, пока муляж под бильярдный шар обсохнет, застынет... Да и потом, Перов же сказал, что у Касторского чемоданчик был чуть ли не на пирамиду, куда остальное-то делось? – Больше утром никого с ним не было у аптекаря? – быстро уточнил штабс-капитан, боясь упустить мысль.– Нет. У Овечкина без преувеличения голова пошла кругом. Так, Буба забрал основную партию, а Валерий решил обзавестись полезным приобретением только утром… Да ничего не выходило. Что же они с Касторским по очереди что ли к аптекарю бегали? Странное тогда паломничество, непродуманное. Не проще было тогда уж шар у артиста забрать, а аптекаря этого не подставлять лишний раз? Подпольщики подпольщиками, но сочувствующие им ялтинцы грамотно соизмеряли риск для себя и благое дело для остальных, пока город оккупирован белогвардейцами, с которыми они сами сталкивались каждодневно. Нет, штабс-капитан определенно что-то упускал.– Может, проверить этого аптекаря? – в свою очередь предложил филер.Петр Сергеевич задумался. Хотелось бы, конечно, доподлинно узнать, что Валерий забыл тем утром в аптеке, только вот сейчас были дела поважнее. Как бы ему ни хотелось соглашаться с Перовым, тот был прав. Эту Россию уже не спасти. А вот изменить что-то снаружи можно и попытаться. Овечкин далеко не дурак, и все соображения поручика с играми в тайных агентов и наблюдателей за эмигрантами в какой-нибудь Польше или Франции, а для начала сошла бы и Турция, для него не были секретом. Ничего легальнее бывшим офицерам, а там – чужакам, обладавшим, однако, обширными полезными связями, всякие сомнительные личности, коих полно в любой стране, не предложат. – Сейчас это уже неважно, – озвучил штабс-капитан собственные мысли. Не до аптекаря: у них в запасе не было и той пары дней, о которой говорил Перов. Сутки в лучшем случае. – А, впрочем, наведайтесь туда, если хотите. Думаю, вас ждет невероятное открытие: какой-нибудь наспех сооруженный разгром помасштабнее и надпись ?закрыто?. И никакого этого вашего Кошкина как минимум с неделю, пока все не уляжется. Я бы так и поступил. – Ну так это вы. – А это они. Не глупее нас с вами. И уж точно более дерзкие. Когда в палате наконец-то наступила тишина, и больше никто не рвался ни торопить Овечкина с ответом, ни ворошить прошлое, Петр Сергеевич прикрыл глаза, чтобы необходимость концентрироваться на обстановке не мешала ему найти взвешенное решение. Миндальничать ни с собой, ни с другими он не привык. Авантаж того, что предлагал поручик, был очевиден. Можно было вернуться под командование Врангеля, прорываться в Джанкой, в Севастополь и, вероятнее всего, сложить там голову. Трясущиеся руки – уже проходили, само уйдет, а не пройдет, значит, судьба такая. Можно было остаться в Ялте, и тогда все пойдет именно по тому сценарию, что обрисовал ему поручик. За одним исключением: пулю в висок Овечкин пустит себе сам. Чтобы его, офицера, вздернули на фонарном столбе, как мелкого бунтовщика или нечистого на руку чинушу – да не бывать этому. Петр Сергеевич не позволит лишить себя офицерской чести каким-то борцам пролетариата, этого они у него не отнимут. Значит, оставался только один вариант, при котором его не найдут ни в крымских окопах, ни на квартире с простреленной головой. При котором штабс-капитан еще сможет что-то изменить по той простой причине, что будет жив. Овечкин знал, что согласится на предложение Перова. Будет работать на сомнительных людей, обустраиваться в чужой стране, чувствуя себя все равно как в гостинице, где на самом деле ничего ему не принадлежит. Будет там каким-нибудь Пьером или Пьетро, а не Петром, и отчество навеки останется там же, где и потерянное отечество. Но он выберется из всего этого дерьма, в котором сначала надо будет основательно увязнуть. Выберется – и однажды вернется сюда. Может, штабс-капитан и сможет потом полюбить обновленную Россию, которая все равно будет милее чужбины, так и должно быть.Может, они и увидятся когда-нибудь с гимназистом, и Петр Сергеевич его даже не убьет при встрече. Только мысленно поблагодарит за эту короткую вновь прожитую юность, пусть и оказавшуюся такой же ненастоящей, как и сам Овечкин, уже отчаливший от берега Ялта раньше, чем на самом деле ступил на палубу обещанного Перовым судна. Перед закрытыми веками штабс-капитана Овечкина все ширилась и ширилась полоска темной воды, отсекавшая его от родного берега железным занавесом, непреодолимым кордоном, навязанными путами, которые он все же выбрал себе сам. И крутилось в голове недавнее, растревоженное одним юнцом и, конечно же, совсем не о море: О! Знаете ли выпучину диссонансов,раскрытую, как пасть,между тернистых скал?И пляску бреднуюуродливых кадансов?И тихо плачущийв безумстве идеал? Он – знал.Конец второй части и ялтинской серии.______________________________________________________________________________Трек для данной главы – Audiomachine ?An Unfinished Life?.Дальше должна была бы идти часть Валеры с момента 1923 года, сменяемая похожим таймлайном у Овечкина (события до и во время ?Короны Российской империи?), но вначале будет моя любимая, хоть и короткая по сравнению с остальными, часть про эмиграцию: 1920 год, Константинополь. Не хотелось смешивать ее с ?Короной?, да и важнее, чтобы она стояла автономно.