XIV. Восьмилапые слушатели (1/1)

***Первое, что я ощущаю — гулкий звон ушах. Дико болит голова. Шёпот, чьи-то разговоры, шорох; кто-то с силой заламывает мои горемычные руки, пока я могу лишь улыбаться в гудящую голосами пустоту. Иногда появляется боль, а вместе с ней и чувство удовольствия. Кайфа. Сладости. Краем уха я слышу чей-то крик, затем и выстрел. Надрывный вопль прерывается... мальчишеским смехом? Явный топот ног. Босыми пятками по холодному полу. Мордой по кровавым следам. Заслышав указ поднять руки вверх, я вскидываю их скорее непроизвольно, чем осознанно. Глухо смеюсь, когда меня поднимают с пола. Смеюсь, понимая, что в лёгких моих совсем не осталось воздуха. Яркая вспышка чертит перед моими глазами стрелу. Ну, пора бы и вдохнуть.***Судя по всему, вытащили меня позже остальных, думая, что я уже мёртв. Даже не думая, а на то надеясь. Сквозь густую пелену в сознании я в очередной раз позволил себе рассмеяться настолько громко, насколько вообще хватило воздуха; затем же — обратно в кошмар. Через молочную пустоту пробивались вспышки фотокамер. Стук колёс больничной каталки, писк приборов. Крики медицинского персонала. Слышу. Конечно, я всё это слышу. Да только без толку. Память не удержит и секунды сказанного. Я не воспринимаю всё происходящее, всё кажется чуть ли не каким-то забавным фильмом, который я не то смотрю со стороны, не то вспоминаю когда-то давно мною же глянутое. Хе-хе. Лекарства, операция. А операция ли вообще? ?Он ещё не в себе, придите попозже?, брюзжит где-то в моей голове медсестра, держа дверь в мою палату закрытыми, отшивая, по видимости, какого-то незадачливого посетителя. Снова мешаю прошлое с настоящим. Плевать и на медсестру, и на того, кому я на кой-то понадобился. На всё. Снова вижу те белые руки, слышу голоса преподавателей. Мелькают перед глазами размытые ленты коридоров, в конце которых стоит Он. Я вздрагиваю. Приходится терпеливо ждать, когда же мир начнёт приходить в себя. Это ведь не я сорвался от случившегося. Это всё Он, раз мог случившееся допустить. Он запускает всё по новой: таблетки, каталки, крики. Удар по лицу.***Вдыхаю полной грудью. Интересно, получится ли сейчас? Увы, но да. Я дышу. Медленно глотаю ртом воздух, словно едва вылупившийся птенец. Всё перед глазами размыто. Мои собственные руки, капельницы, ряд пустых кроватей. Кругом лишь нежившая тишина. Тишина и белые одеяла больницы. Чёрт, опять... Откуда же я помню всё это? Больно даже помотать головой. Сколько же я в этой параше нахожусь? Память вместо ответа на вполне себе очевидный вопрос выдает лишь белый уютный туман, в который хочется провалиться. Однако тепло неизвестного происхождения, держащее мою ладонь, не даёт этого сделать. Я с трудом фокусирую собственный взгляд — и слова застревают в горле невыплаканным горьким комом. ?Не может этого быть...?— Не думал, что ты... — слова даются мне с неимоверным трудом, но этому треклятому Ангелу того вполне достаточно. С его стороны было полным безумством заботиться о моем здравии, да и вообще являться в это злачное местечко. Понятия не имею, откуда он вообще появился. Единая мысль всё никак не хотела оставлять моё едва начинающее работать подсознание: рыжий был тут всё это время. Ярко-алое пятно среди всего этого белого безумия. — Это всё будет бессмысленно, если ты ещё раз уйдёшь, — медленно произносит он.Киваю ему, едва ли вдаваясь в смысл произнесённым им слов. Становится горько во рту. Ха! Не стоит забывать, ради какой вкуснятины я теперь живу. Раз уж я всё-таки в состоянии сделать лишний вздох, я просто обязан встать на ноги ради ещё одной свиданки с этим Крылатым. Словно бы в подтверждение моих глубоких дум, рыжий протягивает свой телефон. Обрывками слов — собственную память, краткую сводку произошедшего. Лёгкой шуткой — беспокойство за мою жизнь, ценой его собственного времени — ожидание и волнение, пересказанное ему очевидцами, когда власти наконец добрались до нашего ресторана. После чего Крылатый просто продолжает говорить об отвлечённом. Возможно, чтобы меня не травмировать, хотя казалось, куда уж пуще.— Ты убеждал меня в том, что я обязан познакомиться с неким... Сантьяго. Что он безумно горячий, и нам следует провести пару ночей втроём у тебя дома.Такой мягкий голос, такие тёплые руки. Тоже белые, однако белые по-тёплому, в алую крапинку. — Это... это конь. Неживой... — хрипло тяну я, после чего тут же осекаюсь. Губы совершенно не слушаются. — Он статуя. Просто кусочек камня... На моих губах стынет кривая усмешка. Усталость уже начинает давить на виски, страшно клонит в сон. Так лень разговаривать. Рыжий понимает это состояние, а потому мы можем попросту молчать до тех пор, пока сюда не заявится медсестра и не заберет у меня моего Крылатого. ?Моего?? Какая-то ерунда. Пожалуй, он всё же ничейный. Или свой собственный. Спустя несколько мгновений тишины сиплым голосом будто отдаю приказ: — Ножницы. Слишком хочется сделать это. Сделать, пока он ещё здесь и видит меня. Может статься, Крылатый откажется от меня после такого. Или вовсе сочтёт за больного. Он, в свою очередь, не задаёт лишних вопросов. Не знаю, где он достал эти треклятые лезвия, но я, видя, как те блестят в его широкой ладони, тяну к ним руки. Он мягко кладёт ножницы на мои колени. Доверяет? Знает, что я собираюсь делать? Забавно.Рыжий помогает мне развернуться к нему спиной. От такого к горлу вновь подступает ком. Пиздец, какой-то пиздец. О нет, Ричард, ты же не плакса. Спокойный вздох. Вот так, видишь, придурок? Аккуратно и медленно Крылатый делает именно то, что нужно мне, пока сам я сглатываю подступающие к глотке слёзы. Усталость, нервы, тошнота. Всё летит в мусорку со взмахом не то крыла, не то острых стальных лезвий. После же я приближаю к собственному лицу телефон рыжего. С экрана на меня глядит облезлая дворовая псина. Короткошёрстная. Умеренно избитая и даже кое-где... поседевшая?... Словом, псина, которой больше никогда не понадобится та блядская заколка.Отложив в сторону телефон, я гляжу прямо в глаза Крылатого, не находя разочарования, что было бы так ожидаемо. Он молчит, лишь спокойно улыбается и с осторожностью касается остриженного виска, убирая с оного лишнюю прядь волос. Белые ладони мягко укладывают меня обратно, я же охотно позволяю им надо мною главенствовать. Как же безумно хочется отдохнуть.— Словно снег в волосах... — с нежностью произносит он себе под нос. Приходит медсестра, я же успеваю только поглядеть на то, как встаёт с края кровати рыжий. За него-то беспокоиться не приходится: он, с его-то масками и улыбкой, способной покорить даже такое чёрствое сердце, как моё, прекрасно справится и сам. Я же тут ещё надолго. Кажется, что не в первый раз, и потому-то знаю: из этого места, заполненного Пауками-докторами и их горьким утешением, запахом хлорки и белыми истрепавшимися простынями, для меня не будет выхода. Конечно: какой смысл доверять рецидивистам и выпускать их на волю? ***Я был здесь и раньше. В больнице, а после — в комнатах для поехавших. Прямо как и сейчас. Сначала твое тело приводят в порядок, проверяют, осматривают, смазывают синяки и порезы. Спрашивают: не испугался ли ты, маленький мальчик, хотя тебе уже под двадцатник, почти что запихивают в рот конфетку. И вот они убеждаются, что с телом то всё прекрасно, но мальчик по-прежнему не разговаривает. Смотрит в стены, начинает рыдать, казалось бы, просто так. Отказывается от еды. И тогда эти добрые люди решают, что у мальчика не всё в порядке с головой. Оставляют лечиться дальше. Как будто это удивительно, как будто не должны люди так реагировать на смерть самого важного в жизни человека. Ещё и такую несправедливую. Однако, по каким-то причинам, мальчика не долечивают. Ведь наверняка он себе всё надумал и просто ищет внимания, как делают все маленькие дети. И вместо перспективного ученика и будущего работника Королевской Академии преподаватели получают закрытого апатичного идиота, с чернушными шутками и желанием самовыпилиться. И вагоном проблем, которые никуда не делись. Дальше? Тщетные попытки заглушить это всё алкоголем, постепенно увеличивающиеся застолья. Регулярный запой в даты смерти надежды. Неделя, две, месяц... да-да, именно месяц скорби привёл меня в кабинет Реаля в последний раз. В первый раз туда зазвала всё та же непомерная печаль и надежда забыться хоть с кем-нибудь. Хоть как-нибудь заглушить то, что я не чувствовал. В таких местах партнеры находятся чаще, а мне бы... хоть что-нибудь, лишь бы не думать. И я ведь многого не просил: знал, что в ответ ничего не получу. Мне вполне хватало и того, что я имел. Хватило бы и легкой дружбы, возможности просто быть рядом. Увы. Пробный период счастья закончился. Оплатите, пожалуйста, счёт в размере одной жизни. Самой важной для вас. И не забудьте оформить подписку на отсутствие счастья в дальнейшем. Спасибо, что воспользовались нашими услугами, и не смейте выпиливаться. Этого вам делать никто не разрешал. Я не знаю, чем заслужил свою жизнь. ?За грехи свои надо расплачиваться?, скажет мне тот, кто уже проживал это всё не один десяток раз, и кто дал проживать мне этот идиотский сюрреалистичный сюжет. Казалось бы, всё справедливо, плати по счетам, коль что-то сделал не так, или получил тот кусок пирога, который не заслуживал. Вот только я не получал ни ненависти, ни любви. Моим подарком на день рождения была пустота. Мать, как первая, кого я знал в этом мире, могла дать мне хоть что-нибудь. Ненависть к ненужному ребёнку, любовь к долгожданному первенцу. Она же наградила меня безразличием, оставив на попечение игрушечной собаки в пустой квартире. Я называл друзьями всё, что могло говорить, даже если речь эта звучала в моей голове. В то время как обитатели двора порой не знали, как меня зовут. Они забывали о моем существовании спустя несколько дней, как и профессора академии, для которых я старался изо всех сил, из урока в урок не могли назвать мой номер. Доходит ведь до смешного: однажды наплёл Юбкам о том, что человеческие глаза способны поменять цвет на желтый, если закапать в них лимонный сок. И что так я свой цвет и получил. Тогда я отправил на больничный больше половины персонала и едва удержал своего напарника от такой ошибки. Смеялся долго, мне грозили увольнением. И забыли. Просто забыли, словно я их совсем перестал волновать. Так за что же я должен платить? За чувство того, что хоть кому-то нужен? За сладкую радость, когда то, над чем ты старался, наконец-то стало не звуком в пустоту? Это было незнакомое чувство, данное мне О'Нэем. Оно поднимало на ноги, заставляло нервно ходить по комнате, волноваться перед сдачей следующих работ. Это чувство заставляло ждать встречи. И радоваться, так по-детски радоваться тому, что для остальных было самой базовой обыденностью. У меня этого не было никогда. За это? Ха-ха. Дебильная чушь. Я слышал, как дворовый безумец кричал: каждому дана лишь та ноша, которую он может вынести. Как он нёс безумие, я нёс скорбь, заменившую мне сердце. И жизнь. Каждое утро просыпался с сожалением, что всё-таки проснулся, в то время как ночью всё никак не мог уснуть. Заставлял себя есть, заставлял выходить на улицу, не оставляя попыток забыть. Забыться хоть с кем-нибудь. Так странно: пытаться урвать хоть секунду сладости, зная, что тебя за неё ждёт счёт. За каждую ебучую улыбку получать по рукам. И даже, если счёт не твой, и это всё какая-то ужасная ошибка — не пытаться доказать обратное. Потому что кому ты нахрен нужен, и кто тебя вообще будет слушать. Кроме пауков. Они-то слушали меня внимательно, перебирали лапками по моим пальцам. Слушали мои исповеди, выползая ближе. А я плакал им, не зная, стоит ли кто в дверях. Иногда там был Крылатый, и тогда я мог говорить долго, хотя у меня почти что не было голоса. Иногда приходила медсестра, обрывая меня и заставляя замолкнуть до самого ужина. Она ворчала и злилась: ещё в прошлый раз со мной намучалась, а я опять здесь. Для неё — всё так же смотрю в потолок, не реагирую на лекарства и отказываюсь есть. С небольшим осложнением в виде хриплого вопроса ?не найдется ли выпить??. Всё-таки вырос мальчик. Вот только ошибки всё те же, и цена за них чуть выше прошлой. Но изменился здесь не только мой возраст. — Ужель любовничек Ваш? — медсестра неодобрительно кивнула головой в сторону уходящего Крылатого, вызвав у меня косую улыбку. — Нет, — спокойно ответил я. Это была не любовь и даже не влюблённость, да и Крылатый, к моему счастью или сожалению, совсем мне не принадлежал. Это было что-то совершенно другое, к чему я каждый раз, задумываясь, пытался подобрать звучное определение, — что-то вроде сигаретки после секса, наверное.И каждая попытка сделать это верным образом, видит Многоликий, заканчивалась неудачей. ***