III. Домой. В помойку (1/1)

***На улице пахло холодом. Похрустывающий под моими ногами снег от мерцания вывески приобретал то алый, почти кровавый цвет, то плавно становился более тёмным, походя на дорогое вино. Это немного завораживало, но не настолько, чтобы оставаться у входа в ненавистное мне здание дольше одной уже выкуренной мной сигареты. Выдохнул, затушил её о первую попавшуюся мне на глаза поверхность, выбросил в мусорку. Послышался тихий стук. Стучали по стеклу, коим была отделана парадная дверь. Я обернулся; расслабленно улыбающийся юноша ткнулся лбом в тонкое покрытие, губы его медленно задвигались, и я бы даже не удивился, если он беззвучно прошептал мне что-то вроде ?иди нахуй, Паршивец, да побыстрее. Давай, съёбывай уже отсюда?. Я приложил два пальца сначала к своим губам, а затем — к месту на стекле, где мог бы сейчас находиться очаровательный ротик Любовника. От стекла тот отскочил с поражающей скоростью. Мы рассмеялись почти одновременно. Помедлив ещё с пару мгновений, он вышел ко мне. Красные детали на его рабочей форме причудливо поблёскивали в ярко-бордовом свете вывески.— Хайо! Неужели ты стал избегать меня, хм-м? А зря, очень даже зря. Мне тут недавно подвезли охуенную вещицу подымить. Серьёзно, стоит попробовать, отшибает мозг при первой же затяжке. Полный кайф.?— Когда пить брошу — тогда и попробую твою дурман-траву.?— Ты всегда так говоришь. Согласился бы, тогда авось и расслабился бы немного. Может и пропадать бы перестал, подумай над моими словами — выглядишь-то ты напряжённее некуда.Любовник продолжал что-то мне втолковывать, переминаясь на залитом алым светом снегу промёрзшим птенцом, описывая руками в воздухе причудливые фигуры. Я мягко улыбался, слушая ту херню, которую он нёс. Его наивность и правда порой забавляла меня, хотя я знал, что ей не стоит доверять. Я ведь, чёрт побери, стою совсем рядом с тем, за чью голову несколько местных банд когда-то давным-давно назначило неплохую сумму, а заодно и тем, кто для пары сотен безнадёжных торчков был чуть ли не божеством с бесконечными запасами дорогущего курева. И то, что он порой берёт себе перерывы, залетая к нам на работу в кальянку, совсем не означает, что он в такие моменты не приторговывает где-нибудь всем этим добром по мелочи. Как заведённый повторяет, что не курит ничего из собственных запасов сам, но всё равно убегает по нескольку раз за смену на задний двор.?Придурок.— Увы, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты позвал меня только для того, чтобы втюхать мне свой очередной товар. — тут я, замолчав, поймал его за руку. Рука Любовника уже была почти ледяной от мороза, но дрожи, от неё исходящей, я не почувствовал. Он тут же выдернул у меня её и сделал шаг назад, прижимая ладони к груди. Затем выдохнул и наигранно усмехнулся.— Ла-адно, хорошо. Тогда закрой глаза.?— И зачем это??— А ты закрой.?Я послушался, по-прежнему чувствовал морозный запах холода, но теперь он пах ещё и примесью чего-то цветочного и сладкого. Вывеска над нами медленно потрескивала, меняя цвет и сбавляя свою яркость. Под моими ногами вновь хрустнул снег, а на плечо легла лёгкая рука Любовника. Голос его зазвучал прямо над моим ухом, вызывая у меня непрошеную волну мурашек по всему телу.?— Послушай-ка, Паршивец. Мне нужна от тебя кое-какая мелочь, много твоего драгоценного времени она не отберёт. Отказаться ты не откажешься, уж я-то тебя знаю. Скоро к нам должны подойти одни очень, хм, хорошие ребятки. Просто поговорить. Они спросят у тебя что-то про зоопарк и ещё про пару вещей. На всё, что услышишь, отвечай: ?на севере через две?. И не забудь уж, — вкрадчивый шёпот стал слышен ещё лучше, мурашки же мои почти можно было почувствовать через плотную ткань куртки, — ?на севере через две?. Они ожидают услышать только эту фразу. Я не ду-умаю, что ты с такой простой вещицей не справишься, а?Так и не дождавшись ответа, он тихонько выдохнул мне на ухо и отклонился, высвободив моё плечо. Колокольчик на входной двери тихонько звякнул, и она захлопнулась за ушедшим внутрь Любовником. Когда я всё же открыл глаза, я уже стоял один, загораживая собою вход в помещение. Продолжая раздумывать о том, что услышал, но натянув капюшон, я быстрым шагом двинулся прочь. Щёки ощутимо горели.***Многие говорят мне, что у меня глаза странного цвета — жёлтые, но как по мне это обычный светло-коричневый оттенок. Может статься, с долей зеленого. Но не жёлтый. Многие также говорят, что взгляд у меня неприятный, да только он обычен для таких людей, которые мало спят и много выпивают. Ещё я знаю, много чего говорит этот чёртов Любовник, а больше всего он чешет языком не по делу. Особенно, когда ему что-то от меня нужно. Ещё хуже, когда он ещё и вытворяет потом кучу блядской чепухи, заставляя меня раздумывать о том, а не пострадает ли моя собственная задница, если я впрягусь защищать этого идиота от возможных последствий. Хотя я блять всё равно впрягусь. Любовник опять возвращается на рынок — это было ясно с самого начала, но мне как-то слабо верилось, что ему настолько меня не жаль, что он решил вести свои дела через меня. В голове всплывала эта дурацкая шутка, звучавшая из уст любопытных: ?а чей он Любовник-то??, ответом на которую всегда служило короткое и простое: ?Паршивца?. Шутить-то шутят, после чего смеются и едко улыбаются, потому как слова эти есть ни что иное, как ложь.Мы начали с моего голода. Голода не сколько по людям — всего лишь по их телам, а он был одним из тех, кого, как показалось мне, легче всего на такое сломать. Совсем ещё юная, голубоглазая кукла, которая, к тому же, строит из себя дурачка, чтобы больше нравиться остальным — таким он казался мне при первой встрече. И вот мы здесь: едва ли не весь ресторан считает нас ?парочкой? с проблемными отношениями. А как иначе? Я тот, кто пойдёт провожать этого засранца в другую часть города, чтобы ему было безопасней. Я тот, кто сорвётся с работы, получив потом за это тростью, чтобы помочь договориться о каких-то там безумно важных вещах, потому что это необходимо для его безопасности. Я тот, кто всегда послушно пойдёт исполнять, если правильно попросить, и кому можно даже особо не платить: так, почесать за ушком милыми полу-намёками. Как ёбанный щенок. Как-то веря в то, что в танце веду я, не удалось заметить, когда вести стал этот засранец. Вести за поводок.***Я медленно хромал домой, ноги же мои, обутые в прохудившуюся обувь, ныли от стужи. Особенно сильно болела та, что пострадала в войне за место на работе. Давно хотел подлатать свои сапоги, или, возможно, утеплить их. Не судьба. Кто ж виноват, что каждый раз на пути к обувному магазину мне встречаются целых три алкогольных? Вот и получается, что выходишь за ботинками, а возвращаешься с виски. И с собачьим кормом за пазухой. Чаще, конечно, с кормом, чем с какой-нибудь выпивкой — этого добра у меня и на работе полно. Надо бы и сейчас заскочить в магазин, дабы порадовать свою девочку чем-нибудь дорогим, раз уж у меня появилось немного свободных денег.?Уже давно знакомая мне продавщица встретила меня сонно-недоумевающим взглядом и несколько раз переспросила, всё ли с моей собакой хорошо. ?Более чем прекрасно, благодарен за заботу? было произнесено мной в ответ на её бубнёж примерно такое?же количество раз. Корм стоил, кажется, добрую половину от моих и без того минимальных сбережений и содержал в себе едва ли не драгоценные минералы, но я махнул на это рукой: пусть хоть у кого-то здесь будет хороший денёк и вкусный завтрак. Как раз к нему домой и вернусь. А она встретит меня, голодная, но чертовски довольная моим приходом. Зная её — залает, но вежливо дождется еды. Наевшись, и вовсе завалит меня на кровать. Обниматься. Единственная, кто мне в такие моменты рад.?Брёл по улице дальше, прижимая к груди пакет с кормом, и что-то тихо напевал себе под нос. Мысли о приятном посещали меня не так уж и часто, и уцепиться хотя бы за одну такую было чертовски большой удачей. В наушниках играла спокойная музыка, на улицах, несмотря на то, что я шел по центральной дороге, людей было не так уж и много — вот они, прелести совсем раннего времени суток. Изредка проползающие мимо машины, освещающие путь гирлянды на деревьях; всюду царило спокойствие только-только начавшего просыпаться города. И хотя зубы уже начали стучать, я радовался этой морозной утренней тишине и просто глазел по сторонам. Разглядывал сонные лица редких прохожих, наблюдал за тем, как в окнах постепенно зажигается свет, и как красиво в свете уличных фонарей падают с серого неба снежинки. Даже остановился посмотреть повнимательнее; последний раз такой хернёй занимался лет сто назад, когда был ещё совсем-совсем зелёным. Красиво, зараза.Светлело. Улицы постепенно становились всё более грязными и серыми, краска на домах облезала, фонари, встречающиеся мне по дороге, оказывались выбитыми, потому как шёл я домой, и улицу, на которой я жил, звали довольно говорящим образом. И вроде как рядом с остальными красивыми переулками находится, а по ощущению — как опрокинутый на землю мусорный бак, аутсайдер, бельмо на городском глазу. Всё это сплетение мерзких маленьких переулков, пару переходов, тупики и целую реку дерьма собирательно называли Паршивой улицей. Паршивая улица, паршивый переулок, паршивая жизнь тех, кто там живёт.??Вам на какую??, спросит как-нибудь у новой клиентки молодой таксист, с лаской во взгляде улыбаясь ей.??На Паршивую?, ответит она не менее ласково, но будет уже поздно: таксист уже успел представить, как эта самая клиентка по приезду домой харкает в мусорку, ссыт с балкона на голову прохожих и в голос материт своего бухого в хлам батю за то, что он выжрал украденный ею и припасённый на ужин алкоголь. Только такие здесь и живут, как животные в своих вонючих, забитых до отказа вольерах. Непонятно, правда, собираются ли они вообще оттуда выбираться. Я же, как просто скромный обыватель, выход с этого отвратительного всегда знал — как знал и о том, что на этой улице никогда ничего не меняется. Однако сейчас здесь действительно было что-то не так; мысль об этом иглой пронзила мой разум, как только я шагнул на знакомый мне тротуар, покрытый грязным снегом.Переступить ограждения не сложно. Участившийся поток машин подозрительным образом объезжал поворот, находившийся на подходе к моему дому. Я ускорил шаг, щурясь и вглядываясь в дорогу перед собой. Первое, что бросилось мне в глаза — это длинная полоса крови. Тонкая и алая, перемешанная с сырыми и бледно-розовыми внутренностями, она тянулась к небольшой тушке, валяющейся прямо на проезжей части. Собака.Чёрная собака, хорошенько постриженная.Голодная.Потерявшая хозяина.Моя собака.Стремительным потоком хлынули мысли, кровь вскипела, прибиваясь к вискам, пульсируя в моей голове беззвучным криком. Это, блять, моя девочка.?ЭТО МОЯ ДЕВОЧКА.?Один из сапог остался в снегу, я же ринулся к ней, наступая на кровавые лужи босой ступнёй. Она не дышала, блять, конечно же, разумеется она не дышала. Тело её обмякло в моих руках, как только я осторожно приподнял его над холодной поверхностью асфальта. Голова собаки безжизненно болталась. Моя бедная девочка, ты просто потеряла меня, как тогда? Ты просто хотела меня найти и выбежала из дома, скитаясь по окрестностям, пока какой-то придурок не въехал в тебя на полных сучьих парах? Зачем, чёрт тебя побери.Зачем. ЗАЧЕМ ТЫ ПОШЛА ЗА МНОЙ, ГЛУПАЯ.***Яркий свет машинных фар ослепил меня.?Последнее, что я слышал перед тем, как прижать тельце своей собаки к груди поближе — скрежет и визг тормозов.Плевать. Уже на всё наплевать.***