Часть 6 (1/1)
?Вариации??Музыка – это душа?, - часто говорит Родерих. Эта фраза из уст любого другого прозвучала бы, по меньшей мере, слишком пафосно, но из уст австрийца – органично. Он говорит ещё что-то о нерушимой связи композиторов со страной, в которой они родились и творят, но никто не слушает – все ждут его игры.
И Родерих играет.***?Аншлюс? - короткое глухое слово, как гвоздь, который заколачивают в крышку гроба. У Эдельштайна нет гроба, Людвиг бросает его в общую могилу под названием ?Третий Рейх? первым. У Эдельштайна нет имени – точнее, Германия просто даёт ему новое, но Остмарк думает: ?Это всё равно, что быть безымянным?.Родерих играет Моцарта.***Эта неделя – польской музыки. Австрия каждую неделю посвящает композиторам разных стран, пытаясь этим странным развлечением хоть как-то развеять звенящую, как натянутая струна, тоску. Пальцы касаются клавиш, мелодия разлетается по немецкому дому словно ненароком проснувшаяся среди зимы бабочка, а Эдельштайн думает о композиторе, чью музыку он играет.Прах – в Париже, сердце – в Варшаве. Странный завет пана Фредерика, но завет добровольный. У пана Феликса согласия не спрашивают, его просто делят, не заботясь о том, где будет сердце.Родерих играет Шопена.***Людвиг никогда не был особенно разговорчив, но сейчас он только и делает, что молча курит, угрюмо уставившись в пыльное тёмное окно. Только что пришли очередные сводки из Сталинграда, и Эдельштайн впервые за долгое время решает не удалиться к себе, а поговорить с Германией, попросить его остановить сумасшествие, пока не поздно, убедить, что русские – безумцы и готовы погибнуть все до единого, но освободить свои земли. Людвиг продолжает молчать, и Австрия не выдерживает:- Ты слышишь меня, Людвиг? – говорит он. – Чёрт подери, Людвиг, ты вообще меня слышишь?Людвиг закуривает последнюю сигарету из мятой пачки.Родерих играет Бетховена.?Выбор?Чёртова Вена всегда была "слишком" и "чересчур".Слишком нарядной, чересчур праздничной, слишком красивой, чересчур совершенной. В фарфорово-кружевной Вене Сербия казалась самой себе пятном на солнце, каплей чернил, которыми австрийская аристократка случайно испачкала белоснежный манжет своего платья.У Венгрии, к слову сказать, были именно такие манжеты: снежно-белые, накрахмаленные.И лицо, обычно оживлённое румянцем, сейчас было бледным от плохо скрываемого гнева.- Если ты пришла ответить на ультиматум, то Родериха нет дома, - без приветствий произнесла Эржебет.Какие уж тут приветствия, если на руках Сербии всё ещё порох от рокового выстрела.Деяна развернулась, чтобы уйти, но тихий голос Хедервари остановил её.- Зачем? Просто скажи, зачем.Сербия пожала плечами.- Ты не поймёшь.- Пойму, - Венгрия всегда была упрямой.- Нет, - балканка покачала головой. - Не в этой золотой клетке. Не в этом интерьере. Не в этой комнате, которая пропахла розами, духами и кофе.
Эржебет промолчала, а потом подняла голову.- Мы похожи значительно больше, чем ты думаешь, Деяна. Просто я выбрала любовь, а не войну.Сербия усмехнулась:- У меня не было такого выбора, Елизавета.Она вышла из Шенбрунна и, вытащив из кармана военной формы плоскую бутылочку, сделала глоток обжигающего напитка. Ветер дул с Балкан, неся с собой жар пламени надвигающейся войны.?Потомки?Он пришёл в тюрьму накануне перед казнью. К Кромвелю никого не пускали, кроме короля, но король не приходил: то ли ему было стыдно и страшно смотреть в глаза бывшего канцлера, то ли он просто слишком был занят Кэтрин Говард. Однако этого посетителя пустили без вопросов, молча расступившись и почтительно глядя вслед невысокому светловолосому парню отнюдь не аристократического вида.Томас посмотрел на посетителя и отвернулся, глядя в крошечное тюремное окно, в котором на иссиня-чёрном небе было видно лишь пару звёзд. Но заговорил первым именно он - хриплым голосом, как будто вспоминая, как это - говорить с кем-то.- Я всё могу понять. Чем выше ты поднимаешься, тем больнее падать. Я знаю это, я знал это с детства, я видел падение тех, кого вчера король привечал больше других. Но я не верил, что это случится со мной, ведь всё, что я делал, я делал не для себя, - он резко повернулся к посетителю. - А для короля и... для тебя. Я всегда думал о тебе.Светловолосый нахмурил густые брови и накрыл своей рукой ладонь Томаса.- Я знаю, - негромко произнёс он. - Но это решение короля, и даже я не могу не подчиниться ему. Ещё не время, Томас. Когда-нибудь я взбунтуюсь.
- Меня к тому времени давно не будет в живых, - усмехнулся Кромвель.- Тебя - нет, и Генриха Восьмого не будет, но будут ваши потомки.- И ты их увидишь. Но не мы.- Я расскажу им о тебе. Я тебя не забуду, Томас.Он ушёл, накинув на голову капюшон тёмного плаща, а Кромвель закрыл глаза, пытаясь уснуть. У него отобрали всё, утром отберут жизнь, оставалась только слепая и безграничная надежда, на то, что Артур Кёркланд его действительно не забудет.?Синее?Сару Коэн сейчас сложно было назвать живой, глядя на её истерзанное тело, ожоги, раны… И лишь глаза, чёрные, как южная ночь, глаза, были живыми – вопреки всему. Она чувствовала, что в который раз теряет сознание, и только один образ среди всех, уносимых как листья под дуновением ветра, удерживался в памяти – синее небо её Земли Обетованной.
Сара провалилась в забытье, и очнулась, лишь когда чьи-то сильные руки подняли её и кто-то влил в горло обжигающий напиток.
Бренди.
Сара закашлялась, и человек дал ей теперь уже воды. Она уткнулась носом в мех куртки того, кто её держал. Куртка пахла кожей, а мех – сигаретным дымом. ?Альфред?, - прошептала она.Джонс улыбнулся, и Сара постаралась улыбнуться в ответ.
У Америки были глаза невероятно синего цвета, как небо её земли, которую она всё ещё надеялась обрести.?Тайник?Все формальности уладили ещё вчера, документы подписали. Первым ушли прибалты, тихо, кажется, не дыша, потом сёстры забрали свои вещи - Украине пришлось делать несколько ходок на грузовике, пока не повывозила весь свой скарб.Россия с грустью оглядел полупустой дом и уселся в кресло с бутылкой. Кресло стояло тут с незапамятных времён, казалось, оно вросло в паркетный пол.Пил Иван долго, до ночи, и он даже заснул в кресле, не выпуская, впрочем, из рук водки.Проснулся Брагинский от шороха - из-под кресла торчала... в общем, он мгновенно узнал Украину.- Оля? Ты что тут делаешь?Украина вылезла из-под кресла и покраснела.- Та Ваню... того, вир?шила наостанок прибратися тут.- Ночью?! - Иван удивлённо уставился на неё. - А что это ты прячешь за спиной?- Та н?чого, - Ольга попятилась, но Россия в два счёта выхватил то, что она старалась спрятать: какие-то чертежи и книга.- Схема газопровода? - посмотрел на бумаги Иван. - Ох, Олька! А это что, зачем тебе было прятать там какую-то фэнтэзийную книжку? Джордж Мартин? - Россия наобум открыл томик. - Ого, да тут столько красным фломастером подчёркнуто. "Серсея и Джейме... брат и сестра.." Хм...- Це не мо?! - Украина упёрла руки в боки. - Це Наталка попрохала д?стати.Из-за двери, где на стрёме стояла Беларусь, послышался сдавленный звук, и Арловская влетела в комнату, вырывая из рук Ивана книгу.- Так, так, - забарабанил Иван по спинке кресла. - Значит, вы тут устроили тайник, - он усмехнулся и полез вниз. - Ага, моя лучшая бутылка водки, которая внезапно пропала - это Латвия. Письма Польше? Литва, чтоб тебя!Взъерошенный, весь в пыли, Иван вылез из-под кресла и гордо уселся на него.
- Ну что ж, раз так, подождём прибалтов, а пока давай выпьем, как в ещё не старые, но добрые времена! - он подмигнул Украине и протянул ей чистую рюмку.?Ангел??Фелек-Фелек-ангелочек, Фелек-Фелек-ангелок?, - Марек корчит рожи, и по нему видно, что он в любую секунду готов сорваться с места, когда у Феликса лопнет терпение. Но Феликс не торопится - виданое ли дело - чтобы шляхтич гонялся за крестьянским сыном? Он выжидает пару минут, откидывает со лба светлые волосы и нехотя, даже как-то лениво щелкает кнутом. Кнут обвивается вокруг ноги Марека, и тот падает лицом в грязь. Фелек улыбается.***?Я переименую Жёлтые воды в Красные?, - думает он, глядя на приближающееся войско Хмельницкого. Гремят козацкие походные барабаны, заглушая шелест перьев польских гусар. ?Но это пока?. За плечами два крыла - как у ангелов. Нет, не тех, которых так любят изображать на картинах добродушные итальянцы - истинных ангелов, воинства Божьего. Фелек-Фелек-ангелочек, подними свой карающий меч и расправь крылья, перед тобой толпа оборванцев, всего лишь тысячи Мареков.
Из-за туч выглядывает солнце. Где-то справа трубит его личный Гавриил. Феликс улыбается.