Глава 5. Забвенное (Арт-терапия и Берлин) (1/1)

30Она засмеялась, вырвав меня из тесной кладовки мыслей назад в светлую столовую отеля. Мне даже показалось, будто она что-то произнесла, но, дабы не подавать виду, что я её не слушал, я выбрал универсальный ответ?— улыбку и утвердительный кивок, надеясь на то, что она просто похвалила оладья.—?Если ты положишь хоть ещё один кубик, твой кофе расплескается по скатерти,?— сказала она, отодвинув от меня сахарницу. Я этого не заметил, как и не знал, сколько кубиков уже закинул в чашку. —?Штэфан? —?позвала она так, словно мы сейчас говорили по телефону, и на линии вдруг возникли какие-то помехи. Я снова согласился с ней, воспользовавшись ?универсальным ответом?. И Эли тихо усмехнувшись, взглянула на меня, сказав что-то на французском; а её лицо, освещённое оранжевым рассветом, на мгновение сделалось таким по-детски трогательным, отчего переполнившее меня чувство невыразимой нежности, так же как этот кофе, едва не перелилось через края.31А в полдень мы добрались домой. Мне хотелось растянуть удовольствие гармонии утра, ощутить, как прорывающиеся наружу эмоции, вторя тонким струнам солнечного света, играют на коже теплом. Но, вопреки моим желаниям, время неумолимо неслось вперёд. Ещё вчера я был уверен в завтрашнем дне, сегодня же сомневаюсь. Будет ли всё так, как я распланировал в своей голове? А какова вероятность того, что Жюльет просто-напросто могла выдумать этот приём во вторник, лишь бы… вот именно для чего? Нет, я вновь выбираю тропу параноидальных мыслей.Мы поднялись наверх, но Жюльет в квартире не было. Я не углядел в этом никаких причин для беспокойства, возможно, та вышла в магазин или отлучилась по каким-нибудь другим делам, однако Эли почему-то всё равно разволновалась, достала телефон и тут же принялась звонить матери. Как оказалось, Жюльет находилась в соседнем доме?— у герра Крауса. И мне вдруг стало интересно, был ли тот или его сын в курсе болезни Эли. Если Яков знал, то почему даже не намекнул о реальной причине её отъезда. Он же прекрасно видел, в каком состоянии я тогда пребывал. Долго думал, как лучше спросить. В итоге, спросил, как есть.—?Да,?— коротко ответила она, а в моём сознании вспыхнул новый вопрос, утянувший за собой длинный хвост сомнений о том, стоит ли он того, чтобы вообще быть заданным. Я боялся, что спровоцирую в Эли очередной приступ вины, но всё же мне до чёртиков стало любопытно, что такого она сказала Кате, отчего та прыснула в меня своей желчью. —?Это уже неважно,?— отмахнулась она довольно изношенной фразочкой.—?Важно,?— не отступал я. —?Если ты вернёшься в библиотеку, тогда так или иначе я буду вынужден пересекаться с твоими коллегами.—?Я об этом не думала,?— вмиг переменился тон её голоса, и я неожиданно для себя понял, что хоть и сказал так, о её дальнейшей работе тоже всерьёз не задумывался.—?Знаешь, сейчас это, правда, неважно,?— теперь и у меня не нашлось более оригинальных слов, чтобы разорвать возникшее между нами молчание. Её нижняя губа подрагивала, то ли оттого, что она собиралась что-то произнести, то ли вот-вот разрыдаться.32Прежде чем Жюльет вернулась домой, прошёл почти час. И благо она не стала свидетелем творившегося здесь безумия. Мы начали говорить о работе, о том, чем Эли хотела бы заниматься в будущем, а закончилось всё слезами, истерикой и новой попыткой вычеркнуть меня из её жизни, ?отравляющей мою?. Мои нервы хоть и железные, но отнюдь не стальные, рано или поздно ржавчина да появится. И нужна титаническая сила воли, способная сдержать разверзающийся хаос эмоций. Я успокаивал её, уговаривал, убеждал, утешал и приводил доводы с холодной рассудительностью, присущей какому-нибудь переговорщику с террористами. Но она и слушать не желала, без устали обвиняла себя, упрекала, укоряла и всё умоляла уйти. Однако я не собирался никуда уезжать, лишь хотел выйти из квартиры на несколько минут, чтобы поток её слёз наконец остановился. Но я и ручки дверной коснуться не успел, как Эли накинулась на меня, повиснув на шее, захлёбываясь слезами и словами. Просила простить, остаться, не бросать её и всё горестно и отчаянно повторяла ?je t’aime?. Это был первый раз, что она призналась в любви, хоть и на французском.Когда Жюльет прошла в комнату, застала нас неподвижно лежащими на кровати. У нас не было ни сил, ни эмоций, притвориться, будто бы всё в порядке. —?Que s’est-il passé? —?взволнованно спросила она. Я промолчал, потому что решил, что за нас обоих ответит Эли, но и она осталась безучастной. —?Lelié? —?Жюльет подошла ближе, а Эли и вовсе уткнулась лицом мне в грудь, разрыдавшись.Я сам уже был на грани нервного срыва. И, наверное, только сейчас в полной мере осознал непреклонное желание Жюльет о добровольно-принудительной терапии. Я даже был не против, на какое-то время поехать во Францию или Канаду, если бы это и в самом деле помогло Эли… нам.—?Дайте нам пару минут,?— попросил я, и Жюльет сказала, что пока заварит чай.33—?Что произошло? —?прошептала она, когда я вышел в кухню.—?Завели разговор о её работе и будущем,?— ответил я. Жюльет, как-то понимающе кивнув головой, села напротив меня, потупив взгляд. —?Да это я дурак, спросил не подумав. Самому нужно пройти обучающий курс, чтобы понять, как вести себя с ней. Я считаю, что может ей… —??и вправду стоит поехать в Монреаль?, так и не закончил я предложение. Дверь в ванную открылась, и Эли в нерешительности застыла в коридорчике, смотря на нас так жалобно, словно боясь пройти дальше.—?Chérie, viens ici,?— позвала её Жюльет, а затем как ни в чём не бывало стала рассказывать о том, как была рада повидаться с герром Краусом. Цитировала какие-то фразы, неумело переведённые им на французский, и громко смеялась. Эли механически помешивала чай и совершенно не разделяла её восторга. —?А как прошло выступление? —?обратилась она уже ко мне. Я начал с предыстории записи песни и нашей совместной поездке в Бохум осенью. А потом сам того не заметил, как мы уже говорили о моей музыкальной карьере. Жюльет без конца о чём-то увлечённо спрашивала, суетясь перед плитой и всё проверяя испеклась ли шарлотка, а я, заразившись её энтузиазмом, не менее воодушевлённо отвечал. —?Дядя Лэли прекрасно играет на скрипке,?— сказала Жюльет и поспешно вышла из кухни.—?Он музыкант? —?прокричал я ей вдогонку, и впрямь удивившись, потому как Эли редко говорила о семье.—?Нет,?— вернувшись с толстым фотоальбомом в руках, ответила Жюльет,?— не музыкант. Хирург,?— улыбнулась она и попросила Эли достать из духовки шарлотку, уже вовсю источающую сладкий аромат печёных яблок; а сама же, придвинув стул ближе, раскрыла альбом и принялась искать, верно, какую-то конкретную фотографию. —?Вот,?— протянула она чёрно-белый снимок, на котором она вместе с мужчиной, кажется что, вдвое старше неё, держали в руках огромную корзину, доверху наполненную гроздьями винограда. У обоих на головах?— большие соломенные шляпы, и оба широко улыбались.—?Это ваш брат или отец? —?осторожно уточнил я, смутившись столь очевидной разницы в возрасте.—?Брат. Грегори. Так сложилось, что, когда ему уже было двадцать, родители задумались о втором ребёнке.—?Он живёт в Париже? Или, как и вы, в Монреале?—?В Кассисе,?— ответила Эли, поставив на стол три блюдца.—?На юге Франции, городок близ Марселя,?— поймав мой озадаченный взгляд, пояснила Жюльет. И, растолковав невольно вырвавшийся из меня идиотский смешок по-своему, поинтересовалась, доводилось ли мне там бывать. На самом деле, я усмехнулся лишь из-за того, что вдруг припомнил, как я и Ксавьер пытались разобраться с географической головоломкой ?трёх-М?: ?Монреаль-Марсель-Мельбурн?.—?Из всей Франции я видел только Париж. У вашего брата есть дети? —?Жюльет кивнула, а в моих руках оказалась очередная фотография.—?Рядом с Грегом отец Лэли,?— указала Жюльет на мужчину в чёрном костюме. От его строгого взгляда, направленного мне прямо в глаза, даже стало не по себе. —?А вот и она сама, ей здесь два. А эта девушка?— дочка брата, Жаклин, вы с ней встречались в клинике Монреаля,?— сказала она, и я поперхнулся шарлоткой, вспомнив ?не говорящую по-английски сотрудницу?. Теперь роль репортёра взял на себя я и стал расспрашивать её обо всём том, о чём не решался спросить Эли.Я не знал, что кроме матери, у Эли есть родственники в Канаде. Как оказалось, её двоюродная сестра, Жаклин, которая Эли в тётки годится, живёт там вот уже десять лет. У неё двое детей. И, насколько я понял из косвенных намёков Жюльет, она была бы только ?за?, если бы и дочь обосновалась в Монреале. Но Эли тут же возразила, сказав, что там для неё слишком холодно. И пока я, формулируя очередной вопрос, высчитывал возраст брата Жюльет (выходит около семидесяти), она сама заговорила о нём. С подсчётами я не ошибся, ему и впрямь семьдесят. Жаклин?— его дочь от первого брака, у него есть ещё два сына, дочь и с десяток внуков от всех детей.—?Большая семья,?— поймал я себя на мысли, сколь раздосадовано прозвучал собственный голос. Я бы тоже хотел встретить старость, окруженным крикливой толпой внуков и детей, сидя в кресле-качалке на террасе небольшого домика с бокалом красного вина из семейного виноградника, любуясь морем и Эли, гуляющей вдоль побережья.Мы проговорили до самого вечера, заполнившего улочку тёплым розовым светом и переключившего наше внимание с биографии своих семей на погоду, которая, по словам герра Крауса, уже вот-вот должна стать по-настоящему летней.Я предложил пройтись по парку, совершенно не рассчитывая, что моя инициатива найдёт поддержку, но и Жюльет, и Эли загорелись идей. Жюльет хотела посмотреть не только парк, но и город, в котором она была последний раз три года назад, на похоронах матери мужа.—?Неправильно это, когда дети уходят раньше родителей,?— сказал я, тотчас же пожалев о поспешно произнесённой фразе, способной вмиг испортить только поднявшееся у всех настроение.К счастью, Жюльет не придала этому особого значения, лишь непринуждённо заговорила об отце Эли. Говорила насколько он и дочь были похожи. Впрочем, я успел это заметить, ещё когда рассматривал потрёпанные фотографии молодого Франсуа и, украдкой поглядывая на улыбающуюся Эли, слушал Жюльет, гордо рассказывающую о германо-франко-датских корнях мужа.34Кажется, я знал родословную Эли даже лучше, чем биографию самой Королевы Елизаветы, изучение семейного древа которой начиналось на уроках английского языка каждый школьный год.А ещё из общения с Жюльет я понял одно?— мне никогда не удастся управлять настроением Эли с такой же лёгкостью. Всё дело в том, что вдобавок к родительской чуткости, Жюльет была не просто прекрасным специалистом, а профессионалом своего дела. Она знала не только что следует говорить, но главное?— когда.Мы сидели в кафе, ожидали заказ. И, пока Эли отошла помыть руки, я, всё ещё находясь под впечатлением от услышанного, сказал Жюльет, что не понимаю мотивов Эли, направляющих её мысли по суицидальным тропам. У неё было всё: большая дружная семья, готовая в любой момент оказать поддержку, её лечением занимались лучшие доктора Парижа, она всё ещё могла пойти по медицинским стопам родителей и получить образование, впрочем, её будущее и без того вырисовывалось вполне радужным. Однако произнесённые Жюльет слова словно отрезвили меня, хоть на каком-то подсознательном уровне я и знал эту истину, из её уст слова прозвучали по-новому.—?Штэфан,?— снисходительно улыбнулась она,?— что ты чувствуешь, когда счастлив? —?Я перечислил стандартный набор эмоций и физиологических изменений, вроде учащённого сердцебиения. —?А что чувствует босоногий африканский мальчишка, когда счастлив тот? Различия в потребностях и социальной среде не влияют на восприятие ?счастья?. Мне часто доводилось слышать: ?не понимаю я его?, ?и чего ему не хватает?, ?вот у других бывает и того хуже?, ?совсем не думает о близких?. Плохая это привычка?— употреблять частицу ?не?, даже если она отрицает что-то плохое. Но куда большая ошибка приводить примеры наихудших вариантов развития сценария человеку, пребывающему в депрессии, и тем самым лишний раз акцентировать внимание на негативном. Говорить о том, что он что-то не ценит?— тоже ошибка. Чтобы ни окружало человека, границы всего стираются, как только его мысли переключаются на внутреннего ?я?.Хоть она и говорила об Эли, я почему-то думал о моментах своих падений на дно самых глубоких депрессий. Я бы хотел продолжить этот разговор, так же?— наедине, если, конечно, представится возможность.Домой мы вернулись довольно поздно. Попросив заехать завтра в восемь, Жюльет вышла из машины, оставив нас на какое-то время в обществе друг друга. А я чуть было не ударил по газам, не желая расставаться с Эли до утра. Одна только мысль о том, что мы с ней будем спать по разным кроватям, была для меня болезненной. Но что я мог поделать? лишь сдаться на милость обстоятельствам.—?Прости меня,?— прошептала она, оторвавшись от моих губ и уткнувшись своим лбом в мой. Не знаю, имел ли я вообще право злиться на неё.35Почему-то я отчаянно верил, что с наступлением нового дня всё переменится в лучшую сторону. Сейчас же, находясь внутри клиники, я не ощущаю никаких изменений. Эли всё без конца зевает, отчего и меня начинает клонить в сон.—?Плохо спала? —?спросил я её, и чуть было не разорвал собственный рот от очередного накатившего приступа зевоты.—?Долго разговаривали,?— ответила она, снова зевнув.—?О чём? —?Эли отрицательно мотнула головой и промолчала.Такое чувство, что нас сняли с урока за плохое поведение и усадили перед дверью кабинета психолога. В моменты эмоциональных всплесков Эли, я осознавал серьёзность необходимого вмешательства специалиста. Когда же наступало ?затишье?, как сейчас, у меня будто напрочь стиралась память. Жюльет стояла в противоположном углу приёмной и шепталась с какой-то женщиной; а мы дремали на диване под водопадом резных листьев висящего над головами папоротника. И из-за атмосферы утренней гармонии складывалось впечатление, будто все мы занимались крайне пустой тратой времени. Вдобавок мимо нас постоянно проходили какие-то фальшиво улыбающиеся люди, по-видимому, работники сего заведения, чей интерьер так и кричал о том, что здесь все обязаны быть счастливыми.Пока оценивал мебель и декорации, вдруг задумался о стоимости лечения. Имея опыт общения с психотерапевтами, я был прекрасно осведомлён?— еженедельные счета за подобные услуги состоят из трёхзначных цифр. И, учитывая моё желание пройти курс групповой терапии вместе с Эли, я бы не хотел, чтобы Жюльет взваливала на свои плечи все расходы. Вот только как бы деликатно обсудить с ней данный вопрос.Вообще, в каком-то роде несправедливо то, что действительно квалифицированная помощь специалистов многим нуждающимся в ней попросту не по карману. Я заметил, как на парковку клиники заехал белый Range Rover. И минуты спустя вышедшая из него дама, совершенно не соответствующая статусу и внешнему виду своего авто, уже стояла в приёмной и интересовалась у администраторов на месте ли какой-то доктор Вольтманн, к которому она записана на приём.—?Лэли, Штэфан, это?— доктор Петра Хентшель,?— представила Жюльет свою собеседницу, та поприветствовала нас натянутой улыбкой. —?А это?— моя дочь Дэниэль и её… —?замялась она,?— и её друг Штэфан.Обменявшись любезностями, доктор Хентшель пригласила нас пройти в кабинет с табличкой ?Kunsttherapie?. Пока не могу понять: нравится она мне или нет. Вроде бы её радушие не вызывает неприязни. А её взъерошенные светлые волосы и слишком чёрные брови смотрятся весьма комично. По-моему, так было модно в восьмидесятых.Внутри огромной комнаты-студии уже находилось около двенадцати-пятнадцати человек. Одни сидели перед мольбертами и, вооружившись кистями и красками, что-то там рисовали, другие орудовали цветными карандашами за столиками, стоящими вдоль окна. Нас тоже усадили за столиком, положив перед каждым по белому листу. Я думал, что прежде, чем мы приступим непосредственно к самой ?терапии?, последует какой-нибудь вводный курс или, на худой конец, элементарное знакомство. Но ничего такого. Доктор протянула Эли коробку с карточками из слов, попросив вытянуть любую. Но Эли даже не показала выпавшее ей слово, лишь нахмурившись, тут же потянулась за другим. Другим словом оказалось ?спокойствие?. Именно его нас и попросили нарисовать. Доктор ушла, и в комнате остались только сосредоточенные на своих заданиях ?художники?.Между мной и Эли была небольшая перегородка, поэтому рисунки друг друга мы не могли видеть. Я только слышал, как она штриховала бумагу, словно и не рисуя ничего, а просто закрашивая лист.36—?Ты уже закончил? —?спросила она, когда я немного завис, рассматривая замысловатые узоры картины соседа с мольбертом.—?Угу,?— кивнул я ей. —?Может, нужно позвать эту диско-докторшу?Эли негромко рассмеялась, из-за чего мы оказались в центре всеобщего внимания. А доктор Хентшель, будто бы услышав мою саркастичную ремарку, появилась в комнате и, склонившись над нами, то ли многозначительно хмыкнула, то ли усмехнулась.—?Вы подсматривали друг за другом? —?кинула она недоверчивый взгляд сначала на меня, а потом на Эли. И мы отрицательно замотали головами. —?Интересно,?— улыбнулась она и открепила от стола разделительную перегородку. Теперь хмыкнули мы. И она села рядом. —?Штэфан, что изображено на твоём рисунке? —?прозвучал вопрос так, будто она сейчас обратилась к идиоту, непонимающему, что тот намуливал.—?Мне кажется, всё предельно очевидно: спокойное море и небо,?— ответил я.—?А почему море фиолетовое, а небо розовое? —?Я лишь пожал плечами. Хотя, вероятно, тому причиной стал вчерашний розовый вечер и мои фантазии о старости у моря. —?Ну, хорошо,?— протянула она. —?Дэниэль, а что нарисовано у тебя? Тоже море?—?Нет, поле.—?А почему оно серое, а небо розовое? —?Эли последовала моему примеру и тоже пожала плечами. Но мне показалось, она не желала общаться потому, что не относилась серьёзно ни к заданию, ни к терапии.Доктор Хентшель странно улыбнулась и сдвинула листки так, что линии горизонта совпали с геометрической точностью. Моё море и поле Эли занимали около шестидесяти процентов страницы, а наше розовое небо?— сорок. И, пока доктор Хентшель зачем-то фотографировала наши ?шедевры?, я невольно начал прокручивать в голове возможные варианты её интерпретаций.37 Мы сидели в зале отдыха. Я пил кофе, Эли?— чай. Нам сказали, что на следующем этапе терапии мы будем ?работать? по отдельности, каждый со своим психотерапевтом.—?Мне не нравится эта Хентшель,?— поглядывая на дверь, сказала Эли. —?А вот я до сих пор не понял, какие эмоции она вызывала у меня. Когда же она вышла, с собой позвала Эли, а мне вручила лист, с изображёнными на нём цветными миниатюрами наших рисунков, и попросила подождать.Минуты спустя пришла Жюльет, и я понял, что она и будет моим ?психотерапевтом?, и, скорее всего, речь пойдёт вовсе не о фиолетовом море. Вообще, мысль об этом разговоре зародилась у меня ещё тогда, когда Жюльет не смогла подобрать нужного обращения, представляя меня Хентшель.Да, я оказался прав. Целый час мы говорили обо мне, об Эли и о сомнениях Жюльет?— правильно ли она поступает, оставляя дочь в Германии. Всё же до этого момента я не представлял в полной мере, как на самом деле обстояли дела. Хоть Эли и была убеждена в том, что в клинике Парижа находилась исключительно по собственному желанию, якобы принимая участие в некой экспериментальной групповой терапии, в действительности же всё это было такой же фальшивкой, как и её антидепрессанты. В больничных бланках она числилась обычным пациентом, пребывающим на дневном стационаре. Поэтому сейчас посещение доктора Хентшель лишь пару раз в неделю казалось Жюльет недостаточным.—?В феврале Лэли предприняла попытку суицида, потом, солгав своему лечащему врачу о том, что летит в Монреаль, втайне отправилась в Гамбург. Я… —?тяжело выдохнула она. —?Как я могу оставить её на поруку человеку, которого едва знаю? Что у вас за отношения? Кто ты ей? Как я могу доверять?.. —?снова протяжно выдохнула она.Странно, что о февральском инциденте я узнал только сейчас. Однако я понимал, что мой статус по отношению к её дочери волновал Жюльет даже в большей степени, чем само моё отношение. Для неё, как для матери, мой статус и являлся прямым показателем моего отношения. Но, ей-богу, не тащить же Эли к алтарю силком лишь ради успокоения родительских нервов. Я знал, что хочу связать свою жизнь с ней, знал с самого начала, не знал только, как сейчас выразить словами всю серьёзность своего намерения. Так и не придумал ничего лучшего сказал, что формальная сторона моего статуса?— вопрос времени. Жюльет долго молчала и с весьма скептическим выражением лица обдумывала что-то, а затем заключила, что намерена остаться в Германии.Этот спор о моей неспособности позаботиться об Эли эмоционально вымотал так сильно, отчего каждый мой новый довод звучал всё менее и менее убедительным. Жюльет была прямолинейна и задавала вопросы, которые я с самой Эли толком-то и не обсуждал, вроде того ?будем ли мы жить вместе или порознь?. А после она завела речь о нашей сексуальной жизни, стала расспрашивать о разных способах передачи вируса, с дотошной придирчивостью строгого экзаменатора проверяла глубину моих познаний. Порой мне было неловко, совершенно не ожидал от себя подобной реакции, даже никогда не замечал, что наделён чертами ханжества. Несмотря на то что раньше я вовсе и не задумывался над некоторыми вещами, о которых спрашивала Жюльет, сейчас же у меня находился ответ на любой её вопрос. Оказалось, на каком-то подсознательном уровне многие решения были уже давно мной приняты. А вот вопросом о детях она меня обескуражила. Его я не ожидал услышать. В самом вопросе не было ничего особенного, но тот факт, что я обсуждаю это с Жюльет, в очередной раз превращал меня в какого-то крайне неуверенного школьника. Сначала удостоверившись в моём позитивном отношении к детям, Жюльет подчеркнула, что если я достиг того возраста, когда готов обзавестись семьёй, то Эли, с её хронической депрессией и суицидальными вспышками, она не видит ни в роли жены, ни в роли матери. Всё потому, что для Эли это были первые серьёзные отношения и, по мнению Жюльет, рано или поздно я устану от изнурительной работы над ними, и тогда сам захочу положить всему конец. Знаю, в глазах матери Эли ещё продолжала оставаться ребёнком, но Жюльет могла только предполагать о том, какой Эли была рядом со мной, и, вполне вероятно, её предположения были ошибочными. На удивление, она это признала, вдруг сказав, что отметила в поведении дочери изменения в лучшую сторону.—?Социальная изоляция?— катастрофически губительна для любого человека, но именно её Лэли выбрала в качестве меры самонаказания. Штэфан, ты ведь понимаешь, она моя дочь и… —?так и не договорила она. Эли вошла в зал и, с подозрением посмотрев, спросила, как прошла моя консультация.—?Хорошо,?— ответил я и улыбнулся.—?И как зовут твоего врача? —?продолжала она испепеляющее смотреть.—?Доктор фрау Нойберт,?— вмешалась Жюльет.38Выйдя из клиники, Эли и я так бурно обсуждали наши рисунки, что я и не заметил, как пронеслись полчаса дороги. Щелчок пальцев?— и вот я уже паркую машину рядом с клумбой тюльпанов Эбертов, потому что на моём месте стоит чей-то автомобиль. Верно, каких-нибудь музыкантов, репетирующих сейчас в студии, и чьё присутствие, собственно, меня обрадовало, потому как я хотел показать Жюльет, не только где живу, но и чем занимаюсь.—?Это столовая, была до недавнего времени,?— добавил я, поймав взгляд Жюльет, изучающий висящую грушу. —?Наверное, всё же нужно спустить, а то и сесть негде.А когда прошли в кухню Жюльет то ли раздосадовано, то ли осуждающе хмыкнула, отчего я невольно закрутил по сторонам головой, выискивая источник, ставший причиной её неоднозначной реакции. Может, Тони заходил и что-то учудил? Но нет?— всё чисто. Лишь моя утренняя чашка с недопитым кофе в раковине. Разгадка крылась всё в той же недавней теме цветового предпочтения. И пока я разогревал ризотто, которое, по правде говоря, купил в замороженном виде, но бесстыдно выдал за собственный кулинарный шедевр, попутно слушал лекцию Жюльет о цвете и психике. Думал, проанализировав раскраску мебели и стен, она поставит мне какой-нибудь диагноз. Однако на удивление ей пришлась по душе моя чёрно-белая кухня, кафельный шахматный пол и три красных прямоугольника ящиков, разбивающих строгую монохромность: один блок?— под плитой, два других?— над ней?— по правую и левую стороны.—?Цветки мака,?— кивнула она на белую полоску плитки под шкафчиками над раковиной и плитой,?— добавляют уюта.—?Что-то похожее, сказала мой дизайнер,?— усмехнулся я и, впервые за всё то время, что они украшали стену, задумался не о ?психологии кухонного интерьера? и красном цвете, ?подогревающим? аппетит, а о мифологическом значении мака.—?Боже, Штэфан, нет! —?даже не дослушав вопроса, рассмеялась Эли и вышла из комнаты. А когда вернулась, Жюльет рассказывала о том, как мак применяется в медицине. Так наш обед перетёк в разгорячённую беседу.У меня не было сомнений в том, что Жюльет интересный собеседник, но я и не предполагал, что окажусь настолько увлечённым темой психотерапии. Мы говорили о методах психоанализа, об интерпретации сновидений, а потом Жюльет вскользь упомянула происхождение термина ?гипноз?, и вот мы все уже пытаемся вспомнить имя древнегреческого бога смерти, брата Гипноса, потому что, по преданию, оба бога носили на головах маковые венки.—?Там ещё был Морфей. Он касался спящего цветком мака,?— подкинула дров Эли.—?Что-то я запутался. Гипнос?— бог сна, а Морфей?—?Сновидений,?— ответила Жюльет и опять повернула разговор в русло интерпретаций. И я попросил её объяснить, что означают цвета на наших с Эли рисунках. Но она категорично отказалась, сказав, что это идёт вразрез с её убеждениями об этике. Для Эли она хотела быть матерью, а не врачом. А раз её дочь и я теперь вместе, она не намерена выворачивать моё сознание наизнанку, для этого у нас есть доктор Хентшель и Нойберт. Да, наверное, она права.Всё же, даже из абстрактных рассуждений Жюльет о страхах, тревогах, навязчивых мыслях, цветах и эмоциях, я мог уловить нити, касающиеся непосредственно меня и Эли. Но все эти вещи мне были известны, да и её советы вполне предсказуемы. Единственное, чего я не понимал,?— последовательность своих действий во время перепадов настроения Эли. И сейчас, имея в союзниках Жюльет, я снова рискнул завести разговор о будущем, полюбопытствовав о том, почему Эли не захотела продолжить дело матери. Явно солгав, она отмахнулась, сказав, что время уже давно упущено. Имея дело с фармакологией, специальность психиатра требовала соответствующего образования, но Эли вполне могла бы обойтись и без мединститута, поступив в наш университет на факультет психологии, а в дальнейшем занялась бы частной практикой. И прежде, чем она ответила, я заметил, как Жюльет на миг зажмурилась, осуждающе мотнув головой.—?Консультировать людей, помогать им разрешить проблемы? Нет. Я… —?Эли замолчала, тяжело выдохнув.—?Пропускать через себя душевные переживания других?— это не столь просто, как кажется на первый взгляд,?— подключилась Жюльет. —?Именно поэтому у каждого психолога есть свой психолог.—?Я понимаю, что ты хочешь услышать. Но я… —?Её зрачки безжизненно застыли, а глаза стали влажными. —?Ты ждёшь от меня ответа, но я его не знаю. И от этого незнания страшно. Я даже не понимаю, почему из глаз текут слёзы,?— улыбнулась она,?— потому что мне не грустно. —?Хоть её голос подрагивал, говорила она так спокойно, отчего и во мне зародилось чувство тревоги.Но все её озвученные страхи и страхами-то не были. Проблема заключалось в том, что, как выразилась Жюльет, пока мы сидели в зале отдыха клиники, Эли ?находилась в состоянии стагнации?, абсолютного безразличия ко всему. Я сам не знал, что страшнее: бояться жить или потерять к жизни всякий интерес.Эли продолжала беззвучно плакать, и если бы не Жюльет, я бы не смог подобрать правильных слов с такой же быстротой. Она говорила, что запутаться в жизни может любой, и в любой момент оказаться обездвиженным грузом чёрных эмоций. И нет ничего зазорного в том, чтобы, признав свою слабость, попросить помощи.—?Доктор Хентшель и Нойберт?— хорошие специалисты. У вас будут два индивидуальных сеанса в неделю и один совместный. Но, Лэли,?— заключила она её ладонь между своими,?— сейчас важно то, что у тебя есть поддержка,?— взглянула Жюльет на меня. И, последовав её примеру, я ободряюще обнял Эли за плечи.—?Пойду умоюсь,?— встала она из-за стола и вышла из кухни.Я лишь вопросительно пожал плечами, поймав взгляд Жюльет.—?Ты форсируешь события,?— ответила она. —?Когда человек не видит будущего, расспросы о его планах звучат как принуждение к действию, что расценивается как посягательство на свободу. Ты можешь затрагивать подобные темы позже, но сейчас для вас обоих было бы лучше, чтобы это проходило в кабинете психолога.—?Не знаю, как усмирить чёртову импульсивность.Жюльет улыбнулась и сказала, что моё желание вполне нормально. Работа может произвести на Эли стимулирующий эффект.—?После её суицидальных попыток, когда мы окончательно перебрались в Канаду, Лэли постоянно была под моим и Жаклин наблюдением. Я устроила её администратором к нам в клинику. Если ты и подгоняешь события, то ваши занятия обязательно должны между собой переплетаться,?— уже прошептала она, так как из коридора донеслись шаги. К слову, больше всего меня радовало то, что споры о моей неспособности позаботиться об Эли прекратились.—?Оставь, я сам помою,?— попытался я забрать из рук Эли грязную чашку.—?Пусть,?— шепнула Жюльет, и тогда я уступил, предложив пока показать дом. —?Ей нужно отвлечься,?— сказала она, как только мы вышли из кухни.Экскурсия по остальным комнатам была короткой, поэтому уже несколько минут спустя мы опять вернулись в коридор.—?Там, наверху,?— кивнул я на дверцу, ведущую на чердак,?— огромная комната, заваленная всяким барахлом. В будущем её можно обжить. —?Хотел было сказать ?сделать детскую?, но решил ?не форсировать события?.—?Столько наград,?— одобрительно хмыкнула Жюльет, изучая рамки на стене и то и дело спрашивая об одной из них. Последний раз я вот так вот хвастался своими достижениями лет в десять перед бабушкой, матерью отца. Победив в школьном конкурсе эрудитов, я показывал ей грамоту с блестящими золотыми буквами ?Награждается? и собственным красиво написанным именем, отчего чувствовал себя невероятно важным. Сейчас я тоже чувствовал себя важным, хоть и делил лавры с Томом и Рене.Я так увлёкся рассказом о группе, что и не заметил появления Эли, пока она не взяла меня за руку.—?Внизу?— студия,?— пояснил я, когда Жюльет стала прислушиваться к барабанному стуку, гулко звучащему у нас под ногами. И мы направились туда. —?Всё хорошо,?— шепнул я Эли, поймав её перепуганный взгляд, как только она увидела Рене и Тони, сидящих на диване и снимающих с гитары струны. Представил им Жюльет, сказал, что хочу показать, чем мы тут занимаемся.—?Ничем криминальным. Из наркотиков лишь кофе,?— пошутил Тони. А Рене посоветовал зайти в первую репетиционную, где играли джазисты.—?Во второй малолетние металлисты порвали себе струны. Вот меняем,?— кивнул он на бас-гитару и засмеялся. А потом предложил всем кофе. Честно говоря, я был уверен, что Рене не сдержится и произнесёт что-то колкое в адрес Эли. Однако он поинтересовался, как у неё дела и сделал комплимент. Даже если друг и притворялся, звучал крайне искренним.Я и описать не мог, насколько был благодарен им за подобное радушие.39Мы проторчали в студии пару часов, говоря о музыке, музыкантах, инструментах, концертах. Я и не вспоминал о собственном альбоме, пока Рене не спросил мнения Эли. Она пожала плечами, ответив, что ещё не слышала его. При других обстоятельствах я бы запросто поставил диск и нажал кнопку ?play?, но после утреннего сеанса психотерапии и разговоров об интерпретации личностных проблем через творчество почему-то сейчас из-за присутствия Жюльет стушевался и предложил сыграть акустическую версию одной из песен. В свете последних событий, её текст о поиске и потере надежды мне показался наиболее подходящим. С одной стороны, я был не против того, чтобы Жюльет просканировала мои мозги своим критическим взглядом, потому как это помогло бы ей чётче увидеть моё истинное отношение к её дочери. С другой стороны, я боялся, что сам мог не знать о себе чего-то пугающе тёмного. Чего-то, что бы вышло из сумрака сознания лишь в свете рентгеновского взгляда Жюльет.Рене заиграл вступление во второй раз, а я всё никак не мог собраться с мыслями и запеть. А потом затрезвонил телефон Жюльет, и она вышла из студии. А когда вернулась, сказала, что Яков и Руфь приглашают их на ужин.—?Можешь поехать с нами,?— обратилась она ко мне, прежде чем я хоть как-то отреагировал. Но я отказался. Она столько лет не виделась с четой Краусов, что, полагаю, им хотелось пообщаться о чём-то более личном и семейном.40Отвёз Эли и Жюльет к Краусам. Оказалось, Яков жил совсем рядом с отцом?— вверх по улице.Когда вернулся, решил разобраться с графиком записей, репетиций, проверить интернет-заказы, и пока возился со всем, понял, что давно не занимался делами студии; которая, кажется, во мне уже и не нуждалась.Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. Рене сидел перед пультом и что-то объяснял Тони о сведении песни. Я прошёл внутрь и ввалился в кресло рядом с ними. Возникшее чувство вины противно защемило. Был уверен, мои последние вспышки депрессии вытрепали им нервы ничуть не меньше, чем перепады настроения Эли, вымотавшие нервы и мне, и Жюльет. Но стоило им только заговорить со мной,?— осторожно и мягко,?— к горлу подкатил ком самоотвращения. Я слушал их интонацию, подмечал, как они строили предложения, как старались быть ненавязчивыми и дружелюбными, и видел себя. Именно так я и вёл себя рядом с Эли.—?Всё в норме,?— похлопал я Рене по спине, желая прекратить эти тошнотворные расспросы о моём самочувствии. —?Спасибо.—?Да брось,?— отмахнулся он. Не знаю, понял ли, за что именно я поблагодарил его. —?Твой выбор,?— продолжил он. Понял. —?А я на твоей стороне. Если нужно поговорить, ты… —?он замялся, а я лишь благодарно кивнул.—?Я еду в Берлин,?— взволнованно сказал Тони, переключив внимание на себя. И, широко улыбнувшись, стал рассказывать о предложении Ксавьера, который записал его на курсы ?Звукорежиссуры?, проводимые и спонсируемые Sony.Вообще последние пару лет сведением треков занимался я, реже Том или Рене, когда те были свободны от собственных сайд-проектов. Тони интересовал технический аспект создания музыки, но он никогда не изъявлял желания взяться за учёбу или задуматься о карьере. Всё, что он делал,?— просиживал штаны в студии, хлестал кофе и трепался с музыкантами обо всём на свете. Хотя то неимоверное количество часов, что он провёл тут, может, и не прошло впустую. Ведь записал же он тогда, в ноябре, кёльнских ребят, значит, научился пользоваться аппаратурой, значит, и сводить научится. Или будет местным детишкам на утренниках звук отстраивать, а то и вовсе оборудовать городские площадки.Меня радовало то, что он наконец-таки взялся за ум и решил слезть с плеч матери. Но почему-то я только сейчас задался вопросом: из-за чего у него-то была такая апатия к собственной жизни? и почему я никогда не говорил с ним об этом?—?Встретил девушку,?— шепнул Рене, когда Тони вышел покурить.Вот так всё просто. Было бы так же и у нас. Ведь я прекрасно вижу, что за улыбкой Эли скрывается прежнее безразличие к жизни. Опять ?форсирую события?? Но не могу иначе. Теперь ещё и мысль о её работе занозой засела в голове.—?Не помню, сегодня записи есть или, может, что-то свести нужно? —?спросил я, отчего-то вновь почувствовав себя неловко.Знаю, парни распределили работу между собой, а тут явился я, переполненный силами какого-то невозмутимого криптонитового супермена, ожидающего, что мир мгновенно прогнётся под него. Дело вовсе не в деньгах, хоть они и не были бы лишними. Мне просто необходимо отвлечься.—?Есть одна несведённая песня. Хочешь, забирай,?— спокойно ответил Рене. —?А я тогда домой. Глаза уже от мониторов болят.Но он не ушёл. Просидел ещё целый час. Пока я возился с треком, всё спрашивал о том, что у меня происходит. И я решил рассказать о сеансах психотерапии. Для меня они были не в новинку, возможно, именно поэтому, зная, в каких случаях я обращался за помощью специалистов, Рене счёл моё скудное объяснение о поступке Эли исчерпывающим. Он не без оснований опасался того, что я мог в последний момент отказаться от выступления на одном из фестивалей и запросто подорваться во Францию или Канаду. Это маловероятно. Сейчас я испытывал чудовищную потребность в музыке. Мне было жизненно необходимо перезарядиться, выплеснув на сцене все скопившиеся негативные эмоции. И я надеялся, что музыка увлечёт и Эли, разожжёт что-то внутри, подтолкнёт вперёд, заставит двигаться со мной в одном направлении.41Чего я совершенно не ожидал так это того, что произошло секундой назад. Съёмки клипа в четверг, поэтому второй поход к психотерапевтам мы перенесли на завтра. Я был уверен, до того времени не увижусь с Эли. Но вот ощущаю, как её ладошки накрыли мои глаза. Снял наушники и обернулся, дабы проверить, что не ошибся.—?Думал, ты ещё у Краусов,?— сказал я, и она отрицательно мотнула головой.—?Нашла предлог, чтобы не слушать их воспоминания,?— ответила она и улыбнулась. И, смотря на её спортивную ветровку, я, кажется, догадался, о каком предлоге шла речь. Да я и сам после часов работы в студии был бы не против проветрить мозги.Мы бежали вдоль парка, меж деревьями которого мерцали фонари, и я думал о том, как соскучился по таким вот безмятежным вечерам. Лица касался приятный ветерок, а от земли поднимался запах чернозёма и тёплой сырости. На спортплощадке подростки играли в баскетбол; на лавочках у пруда тоже людно и шумно, и снова какая-то крикливая молодёжь. Как можно оставаться неподвижным в таком бурлящем потоке жизни? Я чувствовал жизнь в каждой клетке своей кожи, слышал мелодии в звуках, окружавших меня. И возрождался всякий раз, что отдавал Эли часть себя.Она вышла из душа в одном лишь полотенце и принялась сумбурно собирать вещи, разбросанные по всему коридору. Я разговаривал с Ксавьером по телефону, но, наблюдая за её действиями, не услышал его последней фразы о времени вылета в Берлин. Он что-то недовольно буркнул, сказав, что лучше позвонит Тому, и повесил трубку.—?Не хочу, чтобы ты сегодня уходила,?— ища спасения в молчании, поцеловал я её, прежде чем она смогла бы произнести хоть слово.Я понимал, с моей стороны это неправильно, даже ощущал, что в какой-то степени краду Эли у Жюльет, которая сама виделась с дочерью в марте. Но Бог, меня тянуло к ней с неуправляемой и разрушающей силой. Ещё несколько дней порознь и я начну сходить с ума.42—?Кажется, мама до сих пор у Якова,?— сказала Эли, посмотрев на тёмные окна квартиры. —?Поднимешься? —?Я утвердительно кивнул.—?Что-то уже давненько не было видно твоей колготной соседки,?— взглянул я на табличку ?Рубинштейн? у звонка. И Эли застыла с ключом в руке.—?Разве я не говорила? —?насторожил меня её понизившийся тон голоса. Неужто старушка переехала к внукам или в дом престарелых? —?Она в больнице. Вчера случился инсульт. —?С треском разбились мои предположения.—?Когда ты узнала? —?отчего-то в горле вмиг пересохло, и я раскашлялся.—?Мама утром сказала,?— ответила она, отомкнув дверь.Мы прошли в кухню. Зажгли свет. Эли принялась доставать таблетки, а я, всё ещё находясь в заторможенности, ощутил, как по телу растеклась холодная волна солёной грусти. Мы проговорили о фрау Рубинштейн до самого прихода Жюльет, посмеиваясь, вспоминали её угрозы вызвать ?полицистов?, и отчего-то говорили так, будто её уже не стало. Стало противно.—?Нужно навестить её, если нас пропустят,?— предложила Эли.—?Пропустят,?— заверила Жюльет. —?Но она в коме.Какое-то время мы все молчали. И от этого тоже стало не по себе, словно через эту тишину мы пытались почтить память старенькой фрау.—?Забыл тебе что-то отдать,?— первым не выдержал я. —?Спустимся к машине?—?Штэфан, ужинать будешь? —?спросила Жюльет, доставая из пакета, контейнеры с едой, очевидно, принесённые от Якова. Я отрицательно мотнул головой, сказав, что еду домой и заеду за ними утром, также в восемь.43—?Там явно не чай. Что там? —?тряся металлической коробкой с надписью ?Earl Grey?, Эли вопросительно дёрнула бровью.—?Посмотришь дома. Прости, что не нашёл подходящей упаковки.—?Подходящей к чему? —?Уже потянулась она к крышке, но я успел перехватить её руку. Протяжный выдох и она сдалась, поцеловав и прошептав в губы ?спасибо?.Внутри был usb-плеер с нашим ?Монстром? и наушники.Пока ехал домой, всё думал о старушке Рубинштейн. Ощущение такое, точно кожа покрылась противной липкой слизью. Ещё в начале прошлой недели стук Ксавьера опять побеспокоил её с утра. А сейчас её квартира пуста. Что-то изменилось не только внешне, но и внутренне.Когда я был подростком, чувство перемен было для меня самым неприятным. В то время многие мои знакомые хотели выбраться из Вольфсбурга, переехав в город покрупнее. Несколько приятелей даже перебрались в соседний Брауншвейг. А одноклассник, с которым Том и я начинали сочинять музыку, и вовсе уехал в Ганновер. Окружавшая меня обстановка менялась буквально каждый день. Но последней каплей стал случай с новым альбомом Depeche Mode. Однажды, после уроков, направляясь в кассетный магазинчик за школой и распевая их песню ?A Question of Time?, я обнаружил, что киоска больше нет, а на его месте строят какой-то торговый центр. Всё менялось. Вокруг меня всё менялось! То открывались новые магазины, то закрывались старые. Лица, люди, машины, дома. Один я, словно каменная статуя, оставался неподвижным. Сейчас я чувствую себя так же, как тот пятнадцатилетний подросток?— беспомощным перед быстротечностью жизни.Я долго не мог заснуть, прокручивая всё это в голове замкнутым кругом. А потом экран телефона загорелся голубым светом, сообщив о входящем сообщении. От Эли. И я, наверное, крайне глупо улыбнулся, прочитав написанную там строчку именно той песни, что я так и не смог спеть сегодня.44Ровно в половину девятого мы были в клинике, но на сей раз без Жюльет. Не знаю, проверяла ли она нас или на самом деле осталась дома из-за собственной работы. Как бы то ни было, мы одни. Сидим в фойе, опять зевая. Сейчас отведут в комнату арт-терапии и, вручив фломастеры, снова попросят что-нибудь намуливать. Я бы нарисовал сон. Хм… вот только как? Кровать, подушка? Слишком банально.—?Как бы ты изобразила ?сон?? —?спросил я Эли. Она не ответила?— спала на моём плече. А я вспомнил белоснежное ноябрьское утро. Вот именно так я бы и нарисовал его?— сквозь большое окно. Нарисовал бы улицу, укрытую только выпавшим снегом. Нарисовал бы и сам снег, невесомыми хлопьями опускающийся с тёмно-синего неба. Нарисовал бы дерево без листьев, с воронами на ветвях, рядом?— уставший фонарь, угрюмо склонивший голову со своим оранжевым глазом над припорошенным автомобилем. Нарисовал бы кошку, в нерешительности спускающуюся с соседского порога. Нарисовал бы всё так, что в этом покое слышалось бы мирное дыхание того, кто находился по другую сторону запотевшего стекла, в ?уюте хлопка?, как когда-то написала Эли. Да, именно так бы и нарисовал?— и никаких одеял и подушек.—?Доброе утро,?— поздоровалась доктор Хентшель, вырвав меня из собственной комнаты ?арт-терапии?.Но сегодня почему-то ?урока рисования? не было. Нас сразу распределили по своим психотерапевтам. Я познакомился с доктором Нойберт. Миловидная женщина. Короткая стрижка и круглые клипсы в ушах?— первое, что приковало моё внимание. На вид что-то около пятидесяти. Кажется, она много улыбается, так как у уголков губ были глубокие линии морщин.В кабинете было уютно, наверное, как и полагается. Бежевые стены с картинами деревьев. Книжный шкаф. Рабочий стол. Окна с домашними занавесками. Несколько плошек с цветами на подоконнике. А рядом?— большая мягкая кушетка с двумя клетчатыми пледами, на которую указала доктор Нойберт, попросив сесть или лечь, ?как удобно?. Я сел. Побоялся заснуть, если приму положение лёжа.Потом она ещё раз представилась и рассказала о своей специализации. Несколько раз подчеркнув, что ВИЧ-больные или их родственники являются её основной работой. Поинтересовалась о моём самочувствии, а затем перешла к расспросам об Эли: как давно она больна, когда начала курс терапии и тому подобное. После, стала спрашивать о моих страхах и тревогах, о том, что я считал на данный момент главной проблемой, мешающей нам выстраивать гармоничные отношения. Мне вдруг стало неловко. И, очевидно, доктор Нойберт, заметив моё смущение, ответила за меня?— интимная жизнь.Я кивнул, собираясь с мыслями и вспоминая интересующие меня вопросы. И тогда доктор Нойберт взяла инициативу на себя, заговорив о физиологии.—?Мне следует объяснить, что такое ?вирусная нагрузка?? —?спросила она, на что я утвердительно промычал. —?Простыми словами?— количество вируса в организме больного. Противоретровирусная терапия останавливает и препятствует размножению ВИЧ, снижая вирусную нагрузку до не определяемого уровня, уровня близкого к ?нулю?. И всё же это не абсолютный синоним слова ?не передающийся?.—?Однако выходит, что даже при незащищённом половом акте, практически невозможно заразиться?—?Практически,?— повторила она. —?Но риск есть всегда. И, как врач, я не буду советовать пренебрегать средствами защиты. Количество копий РНК-вируса время от времени может то увеличиваться, то уменьшаться. Точный результат определяет тест. Если у человека, скажем, грипп, из-за ослабленного иммунитета вирусная нагрузка способна возрасти. А если человек здоров, наоборот,?— возрастает вероятность того, что медикаменты приостановили размножение ВИЧ. В это время рекомендуется зачатие ребёнка. Несмотря на то что мать и остаётся носителем инфекции, при столь низких показателях она не передаст вирус ребёнку.—?Ну, о детях мы пока явно не думаем. Уверен, ваша коллега сообщила вам о психологических проблемах Эли.Доктор Нойберт возразила, сказав, что это противоречит медицинской этике, и только я имею право рассказывать о таких вещах. И я рассказал, после чего все предрассудки и чувство неловкости растворились в дружественной атмосфере комнаты. И страх спросить о том, что меня беспокоило в действительности, тоже исчез, должно быть, потому как я видел в её глазах серьёзный настрой и понимание.Я получил ответы на все свои вопросы. Узнал о допустимом отклонении времени в схеме терапии Эли. Да, она была права, говоря, что пять минут не значат ничего. Принять таблетки можно с опозданием на час и даже дольше. Но если минутная разница и впрямь не являлась существенной, более длительная задержка должна случаться крайне редко.В общем-то, мы могли вести совершенно обычную жизнь, могли не ограничиваться ?стерильными? интимными контактами. Однако доктор Нойберт сказала в точности, как Жюльет?— ?не форсировать события?, если Эли так болезненно и вспыльчиво реагирует на мои своевольные действия. Собственно, большинство наших проблем устраняться на сеансах совместной терапии: её паранойя из-за моего возможного заражения, её чувство вины, мои панические атаки из-за каждого сквозняка, слишком импульсивное поведение и страх говорить с ней о болезни открыто.45В этот раз, когда вышли из клиники, не обсуждали свои сеансы. Но, кажется, что оба чувствовали себя заметно лучше. Да и погода стояла такая, хоть пой и танцуй. Домой не было необходимости спешить. Времени?— уйма, ещё нет и полудня. И я стал предлагать Эли разные занятия, точно она мой давний приятель, впервые приехавший в этот город. Я рассказывал о музеях, театрах, парках аттракционов и подобной туристической чепухе, и всё поражался?— что это на меня вдруг нашло.—?…или на роликах покататься,?— сказал я, исчерпав все возможные идеи. Эли улыбнулась одними лишь глазами, согласившись с предложением, и мы направились к набережной.А потом, когда сидели на скамейке у реки, уминая сэндвичи с апельсиновым соком, я всё же набрался смелости и рассказал ей о своих скитаниях по Парижу, вернее только о случае с торговцем книгами.—?…так что он обещал передать её тебе. Ты его даже, может, знаешь. —?Она поперхнулась и рассмеялась, ответив, что, вопреки всеобщему мнению, парижане не знакомы с каждым букинистом Сены. —?Ты зря смеёшься. Этот выделяется среди остальных, потому-то я и спросил. Он там как эта ваша башня Эйфеля.—?Штэф,?— серьёзно прозвучал её голос. Моё сердце снова ёкнуло. Опять не вовремя завёл разговор о прошлом? Но она просто поинтересовалась о том, в котором часу завтра рейс.—?В семь десять,?— ответил я, и так же, как и она протяжно вздохнул. Последние дни я тоже совсем не высыпаюсь. И мы вдруг переглянулись, поймав мысль друг друга, а затем, решив устроить ?тихий час?, направились ко мне. Но ?тихий час? наступил только часом позже и продлился до полдника.Я проснулся первым, всё из-за назойливого солнечного света, припекающего лицо. В окружение зелёной листвы клёнов ощущение и вправду такое, будто мы в пионерском лагере. Сейчас я бы не отказался от стакана йогурта или, может, молочного коктейля. И, выпутавшись из одеяла, отправился на поиски чего-нибудь съестного. Нашёл лишь банку какао и какое-то ореховое печенье.Только-только разместился со своими припасами перед телевизором, из кармана куртки, висевшей в прихожей, донеслась трезвонящая мелодия телефона. Проигнорировал трубку и щёлкнул на канал с фильмами. И то ли картинка меня настолько увлекла, то ли Эли действительно умеет бесшумно передвигаться, но я едва было не расплескал какао, когда она села рядом, спросив, что я смотрю.—??Парень из пузыря?,?— ответил я, снова задумавшись о природе совпадений. Но вот что парадоксально, это не Эли была тем парнем с неработающей иммунной системой, а как раз таки я?— вынужденный жить в резиновом шаре, ограждающем меня от инфекционной реальности. Я смотрел этот фильм дважды, потому-то и знал, что тот нелепый пузырь, в котором вечно ходил парень?— ложь, в нём не было никакой нужды. А мой? Это не жизнь, а существование какое-то. Иной раз навязчивые страхи Эли доходили до абсурда, и она начинала бояться, что заразит меня через поцелуи и даже обычные прикосновения. Хотя прекрасно понимала?— это невозможно.Я ждал завтрашних съёмок в Берлине, ждал летних фестивалей, ждал приятной суеты пред релизом альбома, ждал подготовки к гастролям, надеялся на то, что музыка разожжёт желание жить и в Эли. Но больше всего я ждал совместного сеанса терапии в субботу.—?Ты выспалась? —?посмотрел я на неё, когда она легла на ковёр, положив голову мне на ноги. Утвердительно кивнула.—?Мама разбудила,?— пробормотала она. —?До тебя не дозвонилась. Спрашивала всё ли у нас хорошо.—?Хорошо,?— ответил я и протянул Эли печенье. Она отказалась, а потом сказала, что фрау Рубинштейн скончалась, так и не придя в себя. Аппетит пропал и у меня.А дальше мы просто молча досматривали фильм, думая вовсе не о парне в пузыре. Чем взрослее становлюсь, тем эмоциональнее переживаю смерть. Даже смерть не самых близких людей наваливается на грудь громоздким камнем печали. Кажется, от этой тяжести вот-вот да что-то сломается или разорвётся.46Телефон снова зазвонил, но в этот раз я решил ответить. Ксавьер. Уточнял планы на завтра и всё что-то говорил, а я только и мог что мычать в подтверждение его слов.—?Что-то случилось? —?настороженно спросил он, когда мой голос окончательно окрасился холодной отрешённостью. И я рассказал о фрау Рубинштейн. Какое-то время он протяжно сопел в трубку, а потом сказал, в следующий раз, как будет в городе, отнесёт ей цветы на могилу.Я понимал?— останься мы сейчас дома, мысли завертятся чёрным водоворотом. Но настроения занять себя хоть чем-нибудь совершенно не было. Противное состояние. Едва ты поднимаешься на ноги, чтобы сделать шаг вперёд?— жизнь ставит подножку. Валяться в кровати, сверля потолок? Тоже не выход. Значит, мы будем ползти и продираться сквозь заросли шумящих камышей засохших мыслей.Мы спустились в студию. Все комнаты были заняты, а Тони сидел на диванчике у входа и чистил барабанные тарелки.—?Я думал ты у мамы,?— удивился он, заметив нас.После дневного сна, я совершенно потерялся во времени и напрочь забыл, что на шесть записался к Симоне. Она работала в парикмахерской на соседней улочке и вот уже лет пять как стригла мои волосы. Если намечались важные съёмки, голову я мог доверить только ей. Гримёры постоянно спешат и вполуха слушают наши пожелания. В прошлые съёмки девушка-стилист обкромсала Тома так, что со своей прямоугольной черепушкой он смахивал на Франкенштейна.Позвонил Симоне, уточнил, есть ли у неё ещё время принять меня, ведь я опоздал почти на полчаса. Она ответила, что это пустяки. Не знаю, было ли это так на самом деле, но почувствовал я себя крайне отвратительно.Вечер был тёплым и солнечным. Соседские дети катались на велосипедах вдоль по улице, громко крича и хохоча. Зелёные лужайки перед домами были опоясаны пёстрыми цветами, и из-за этого воздух был каким-то парфюмированным. Вовсе и не скажешь, что у кого-то траур.Пока у моих висков клацали ножницы, Симона говорила о том, как благодарна мне и Ксавьеру и как рада, что Тони взялся за ум. А я расспрашивал её о новой пассии её сына, поглядывая в зеркало на Эли, увлечённо обсуждающую выбор цвета лака для ногтей с трещащей, как сверчок, девицей.—?Она мне нравится, хоть я и встречалась с ней лишь пару раз,?— ответила Симона. —?Тони прислушивается к её советам.Признаться было время, когда я думал, часом не гей ли Тони. Потому как никогда не видел рядом с ним девушек. Как бы то ни было, я согласен с Симоной?— одно то, что хоть кому-то удалось повлиять на Тони, уже хорошо. Наконец Рене перестанет читать ему нравоучительные лекции о необходимости ?личностного роста?. Тогда, в ноябре, занятый своими мыслями и проблемами, я так и не спросил его, почему он прикарманивал деньги, делая записи втайне от меня. Вероятно, его нынешние отношения и были ответом.—?Я сама! —?голос Эли прозвучал за спиной так громко, что от неожиданности я выронил теребивший в руках гребешок. Я спросил, что произошло, но, кажется, мои слова и не услышали. Трещащая девица затрещала ещё пронзительнее и почему-то стала извиняться.—?Эли,?— снова позвал я её.И она вскинула в воздух ладонь, оттопырив окровавленный мизинчик. А затем попыталась забрать себе ту маникюрную штуковину, которая и порезала её палец. Девица что-то буркнула, про то, что в этом нет необходимости, такое частенько случается и она просто ?обработает триммер антисептиком?. Но, зная, как сильно Эли боится по нелепой случайности заразить хоть кого-нибудь, мне пришлось вмешаться и потушить вспышку её паники.За те короткие пять минут, что мы ехали до дома Эли, ртутные мысли просочились в сознание ядовитыми парами, отравляющими едва поднявшиеся настроение от общения с извечно улыбчивой Симоной.На скамейке у входа ссутулились старушки, одна из них, горько подвывая, стонала навзрыд. А рядом с ними толпились человек семь. Все они вполголоса переговаривались, но едва мы подошли к ступеням, разговоры стихли. Стало не по себе. Я открыл дверь и поторопил Эли, желая скрыться от их плача и траура. Но едкий запах ?Корвалола? витал по квартире всё теми же чёрными лентами. Жюльет суетилась у стола, раскладывая какие-то ампулы, шприцы, иголки. Выглядело жутко. Я спросил, для кого это, а Эли перепугано обняла мать.—?Гансу плохо и Ангелике,?— ответила она и поцеловала Эли. —?Можешь остаться сегодня у Штэфана, раз завтра у вас самолёт. —?Тут настоящее сумасшествие,?— добавила Жюльет, когда с улицы донёсся пронзительный визг сирены, а внизу остановилась машина скорой помощи.—?Может,?— вдруг замялся я, взглянув на Жюльет, достающую из холодильника помидоры,?— нужна какая-нибудь помощь? —?спросил я, пока Эли ушла собирать вещи в дорогу.Жюльет отрицательно мотнула головой, сказав, что ужин давно готов, нужно лишь порезать овощи. Однако, предлагая помощь, я имел в виду другое, но решил оставить всё, как есть.47Вчера мы легли спать сразу, как Эли приняла таблетки. Но всё равно я чувствую себя уставшим. На часах всего лишь пять, а солнце уже вовсю слепит. Даже кофе толком-то допить не успели, как подъехало такси с такими же сонными Томом и Рене. Ненавижу ранний подъём в день съёмок, но, если речь идёт о группе, Майер экономит на всём. Хотя на сей раз дело не в этом?— прямых рейсов от нас до Берлина не бывает, потому-то мы и летим на маленьком военном самолёте вместе с мужем Инес и десятком других вояк.Мы проспали весь перелёт. А дальше события стали переключаться с частотой кадров какого-нибудь старого кинофильма. Одно мгновение?— щелчок?— и мы перенеслись на съёмочную площадку. Лео уже на месте, со стаканом кофе в руках разгуливает вокруг барабанной установки. Полчаса на гримёров и начинаем со съёмок группы. Всё проходит быстро и без кучи лишних дублей. Меняем дислокацию, переезжая в противоположный конец огромного ангара?— съёмки в машине вместе с актёрами. Затем ещё пару кадров нас, облитых ?кровью?, и обеденный перерыв. Для группы работы больше нет, в следующих сценах снимаются актёры, мы только наблюдаем за процессом. Эли видела раскадровку клипа, но всё равно воротит нос от излишне ?красочных? картин. Том и Лео, посмеиваясь над привязанным к стулу беспомощным Густавом, истязаемым девушкой-актрисой, лишь дают той указания вроде ?не нянчиться с ним?.Около четырёх часов мы наконец выбрались на свет божий. День был солнечным и по-летнему жарким. Птицы звонко чирикали над головой.—?Уже бывала в столице? —?спросил Лео Эли. Я хотел было ответить за неё, сказав ?да?, но она улыбнулась, произнеся ?нет?.—?Значит, нужно перекусить где-нибудь в центре, где вид поприличней,?— подхватил Том, укоризненно кивнув на металлический купол ангара. —?Скажем,?— протянул он и, достав из кармана телефон, затыкал по писклявым кнопкам. —?Скажем, на Александерплац,?— а затем сообщил в трубку, очевидно, Ксавьеру об изменении в планах.Признаться, я бы с большим удовольствием провёл вечер наедине с Эли, просто гуляя по цветущему городу, или мы могли бы покататься с туристами на катере. Парни же собирались поехать в бар или клуб. За долгие годы существования группы, мы обзавелись разными традициями. И, как правило, после каждых съёмок направлялись отмечать столь значимое событие в увеселительное заведение с крепким алкоголем и легкодоступными девушками. Я полагал, Эли не поддержит их идею дальнейшего времяпрепровождения, но она ответила, что решает большинство, и посмотрела на меня.48Однако когда мы добрались до отеля, дабы закинуть сумки и переодеться, во мне возникло лишь одно желание?— лечь спать. Но пока принимал душ, в голове громким эхом зазвучали слова Жюльет о ?губительности социальной изоляции?. Пожалуй, нам, в самом деле, пойдёт на пользу куда-нибудь выбраться и пообщаться с людьми. Вспоминая свой последний поход в нью-йоркский рок-бар и долбящую из динамиков музыку, сегодня я бы предпочёл местечко потише, чтобы не приходилось произносить фразы по два раза, а то и вовсе орать. Впрочем, для начала не помешало бы просто перекусить, кроме чашки кофе и сэндвича, никто из нас толком ничего не ел.Не знаю, что меня взбодрило больше: прохладная вода, вернувшая телу свежесть после съёмок в душном невентилируемом ангаре, или, несмотря на вывешенную табличку ?Do Not Disturb?, барабанный стук по двери и сияющая физиономия Ксавьера.—?Готовы? —?спросил он, пройдя в номер и ввалившись в кресло у окна. Эли приветственно кивнула ему, а затем, отрицательно мотнув головой, скрылась за дверью ванной, щёлкнув замком. —?Может, пока спустимся ко мне? —?шепнул он, полагаю, намериваясь получить отчёт последних событий моей жизни. И я согласился, указав на выход.Мы проторчали в его номере полчаса. Я всё говорил и говорил, а когда замолчал, улыбка исчезла с его лица.—?Ну,?— протянул он,?— одно то, что вы здесь и вместе?— хороший знак. Всё налаживается, ведь так? —?неуверенно прозвучало уточнение. И я вдруг почему-то ответил по-женски нелогично: сначала кивнув, а потом пожав плечами.Последние дни события сменялись столь быстро, что у меня и времени-то толком не было что-либо обдумать, проанализировать и принять тот факт, что мы действительно теперь вместе, и ответственность я несу не только за собственную жизнь. В этой череде спонтанных моментов я иной раз не отдавал отчёт своим поступкам и мыслям. Ситуация требовала незамедлительных действий, решений, и я поступал, повинуясь секундному импульсу. Мне нужна была передышка, чтобы всё осмыслить и научиться здравомыслию в новой реальности.Но сильнее всего на данный момент меня тревожила моя работа. Вот-вот начнутся фестивали, в августе выходит альбом, значит, едва не каждый день я буду проводить на чемоданах. Оставаться с Эли порознь я не хочу, но и не хочу выматывать её дорогой, вечными передвижениями, вокзалами, аэропортами, поездами, автобусами, самолётами, ранними подъёмами, поздними вылетами, саундчеками, поездками на телевидение, радио и презентации, разве что на светских мероприятиях она бы не чувствовала себя лишней. С другой стороны, ей тоже нужна работа. И меня это беспокоило: чем она решит заняться, какой у неё будет график, и как мы всё это будем совмещать.—?Знаешь что,?— похлопал меня по спине Ксавьер. —?Давай хотя бы до завтрашнего утра ты отключишь это,?— теперь потрепал мне волосы,?— и мы просто расслабимся, как в старые добрые времена. —?Достал он из кармана жвачку и, запихнув зелёную пластину в рот, протянул и мне. —?Жду вас внизу.Да, он прав, но у меня не получается не думать. Мысли, словно спутанный клубок червей, всё копошатся в сознании. Даже сейчас, наблюдая за тем, как Эли что-то напевает, гундося себе под нос, я не ощущаю спокойствия. Может, всё потому, что я так отчётливо запомнил тот разговор с Жюльет в клинике. Я тогда сказал, что не знаю, как определить в каком состоянии находится Эли, порой оно бывает неоднозначным. А Жюльет ответила, я мыслю излишне дедуктивно, оттого и упускаю из виду мелкие детали, только на которые и нужно обращать внимание. А потом она привела в пример смех, сравнив его с музыкой. Сказала, и без идеального слуха можно распознать фальшивые ноты. Также и со смехом. Не обязательно быть чутким психологом, чтобы услышать фальшь. Неестественней всего человек смеётся в двух случаях: пытаясь произвести впечатление, находясь под давлением социума, или маскируя своё угнетённое настроение. ?Она может преспокойно улыбаться, умирая внутри?,?— эту фразу Жюльет произнесла, говоря о дочери. Впрочем, да я и сам частенько пользовался сей маскировкой, лишь бы не выглядеть слабым в глазах друзей.Я снова посмотрел на Эли. Она выпрямляла волосы и, смотря на меня через зеркало, улыбалась. И я не имел ни малейшего представления, что скрывалось за этой её улыбкой.—?Как ты себя чувствуешь? —?задал я такой до очевидной и ослепляющей боли простой вопрос. Есть ли ещё способ проникнуть в сознание другого человека, не общаясь с ним?—?Хорошо,?— опять улыбнулась она. —?А ты? —?Я тоже ответил улыбкой. —?Пытаюсь выглядеть как вы,?— поймав мой взгляд, изучающий её наряд, сказала, тут же уточнив:?— По рок-н-ролльному.—?В розовой юбке? —?рассмеялся я. А Эли укоризненно дёрнула бровью, указав на чёрный свитер, скорее напоминающий кольчугу. И всё же её улыбка и мой смех были крошечным и таким важным шагом вперёд. Как бы мне хотелось верить в то, что, вернувшись домой, мы не попятимся назад, к зыбучим пескам депрессии.49По инициативе Тома мы таки доехали до Александерплац, взобравшись на двести метров над городом в ресторан телебашни. В отличие от него, я предпочитал держаться подальше от мест скопления туристов, поэтому, как и Эли, был тут впервые. А туристов и вправду было много. Ни одного свободного столика. Мне кажется, что мы вообще были единственными посетителями, разговаривающими на немецком. Или это мы так ?удачно? выбрали столик, в окружении какой-то китайской делегации.—?Что-то мне город больше нравится снизу,?— рассмеялся Рене, осматривая серые фигурки зданий, выстроенные чинными рядами.—?Не Монпарнас, не Монпарнас,?— проскрипев смехом, подхватил Ксавьер, уткнувшись в меню.—?Согласен,?— подключился и я. —?Городу не хватает колорита. Всё слишком однообразно. И мы разговорились об архитектуре, так увлечённо и пылко, будто что-то в этом в действительности смыслили. Когда же тема себя исчерпала, я заметил замешательства на лицах парней. Я догадывался, чем оно было вызвано. Дело даже не в Эли, в общении со мной они придерживались нейтральных разговоров ещё до её возвращения.—?Надеюсь, увижу вас на следующих выходных,?— вопросительно посмотрел на меня Ксавьер, громко отхлебнув из чашки и разрядив повисшее над нами неловкое молчание. А потом стал говорить о планах на грядущую субботу, о том, что, как и в прошлом году, не хочет никаких вечеринок. Но по настоянию друзей, он и Том решили отпраздновать свои дни рождения. Говорил он об этом настолько буднично, отчего во мне вдруг возникло странное ощущение, словно с прошлого мая в моей жизни ничего и не переменилось. И в этом ощущении абсолютного постоянства было что-то родное и тёплое, спокойное и гармоничное. Я дорожил нашей с ним дружбой, сейчас особенно. И разве мог я ответить по-другому и не сказать ?конечно, мы приедем?. Это уже не лицемерная псевдодружеская ?отплата? за всё то, что он для меня сделал, а коренастое чувство семейного долга.Китайская делегация внезапно оживилась и, выстроившись вдоль окна, стала чем-то громко восторгаться. Мы тоже повернули шеи в сторону городской панорамы. Но дело было вовсе не в урбанистических пейзажах. Небо будто разорвалось пополам, на западе полыхало огненно-красное пламя заката, а с востока ползла туча каких-то невообразимых размеров. Выглядела она точно гигантская медуза, вращающаяся вокруг себя.—?Или мы остаёмся здесь, или нужно как можно скорее дислоцироваться, пока дождь не влил,?— предложил Рене.Полагаю, сегодня у меня права голоса не было. Я чувствовал себя виноватым перед ними. Сейчас мы?— группа, а не я один, со своим желанием вернуться в отель. Странно, я вечно упрекал Эли в непостоянстве её настроений, а сам такой же. Если на меня не оказывалось давление извне, я предпочитал остаться в покоях одиночества. Но стоило принять приглашение о более ?людном? времяпрепровождении, ни капли не жалел о сделанном выборе.Посмотрел на часы?— восемь. Не уверен, что к десяти успеем вернуться в номер. Да, хоть доктор Нойберт и сказала, что часовое отклонение в приёме таблеток?— не критично, я хотел соблюдать схему с военной точностью. Думаю, в данном случае моё параноидальное беспокойство вполне оправдано.—?Они со мной,?— шепнула Эли мне на ухо, по всей видимости, догадавшись, почему мои глаза застыли на часах телефона.—?Всё нормально? —?заметив её конспирацию, спросил Ксавьер. И мы синхронно кивнули головами. —?Тогда в ?Cookies?? —?похлопал он Тома по плечу и растёкся в самодовольной ухмылке. Всякий раз, что он выбирал увеселительное заведение, его название звучало так, словно мы собирались закатить нехилый такой девичник. Но только в подобных местах плотность красивых девушек на квадратный метр и достигала критической отметки. Клуб находился неподалёку?— на противоположном берегу. И, прыгнув в подземку, через несколько минут мы уже были на Францёзишештрассе. Над головой, по розовому небу, словно выпускаемые паровозом, бежали облачка коптильного цвета. Было тепло и безветренно. Гром слышался где-то совсем далеко. Может, дождевая туча и вовсе обойдёт центр стороной? Едва мы переступили порог клуба, как музыка и голоса очередным раскатом грома ударили по барабанным перепонкам. Ксавьер кричал кому-то в телефонную трубку адрес нашего местоположения, Том и Лео направились к барной стойке, у которой людей было больше, чем табуретов. А я смотрел на пёструю толпу и не видел ни одного человека, на лице которого не светилась бы улыбка, такая же сверкающая, как их гордо выставленные напоказ наручные часы и украшения. И мне вспомнился бывший начальник Ксавьера, ещё с лейбла Supersonic. Звали его Герман?— седовласый, на голову ниже нас с Ксавьером, весьма неприметный мужичок лет шестидесяти. Вернее сказать, неприметным было его лицо, а вот эго с трудом проходило в комнатушку звукозаписи. Дверной проём там был низким, но даже мне не приходилось пригибать голову. А вот Герман едва не складывался пополам, входя внутрь. Так же выглядела и эта разодетая публика?— казалось, сам потолок подпирал их раздутое эго. Я презираю таких людей, потому что лет десять назад окружил себя подобными знакомствами и чуть было не превратился в одного из этих павлинов. Никогда не ставил себя выше знакомых, находящихся рангом ниже. Но, признаюсь, как и заигрывающий с какой-то девушкой Ксавьер, всё же порой я поступал так, но лишь для того, чтобы снять девицу на ночь. Это очень тонкая игра, и Майер сейчас демонстрировал высший пилотаж.Мы стояли рядом, потягивая сок, а он любезничал с пышногрудой черноволосой ?дамой?, как выразился бы Том. Он всегда использует слово ?дама?, флиртуя с клубными потаскушками. Брюнетка брызгала громким и фальшивым смехом, а Ксавьер говорил о деньгах, однако само слово ?деньги? не произнося. Он что-то там бормотал о техосмотре своего автомобиля и низкопрофильной резине, рассуждая так просто, будто интересуясь погодой. Боже, он умудрился купить её за считанные минуты одним разговором о деньгах и дешёвым коктейлем!Возможно, наступит день, когда мне будет стыдно за возникшую только что мысль. Но я ещё не научился контролировать собственное сознание. Я наблюдал за парнями и крутящимися вокруг них девицами, и думал о том, как бы всё сложилось, не окажись Эли рядом со мной. Была бы она той, кем является сейчас? Целовала бы она кого-то другого с такой же нежностью, что и меня? Что бы было, если бы это был не я?—?Ты бы пропустил стаканчик,?— похлопал меня по спине Рене. Неужто все мои сомнения отпечатались на лице угрюмой гримасой? раз сам Рене предлагает выпить. Пожалуй, я даже не откажусь.Я переживал, что если и Эли выпьет, то это как-то отразится на лекарствах. Но она заверила в обратном. Сказав, что до приёма ещё почти два часа, да и количество алкоголя совсем малое. И я уступил. Во всяком случае, бокал хорошего красного и впрямь иной раз на пользу. Да и никто из нас и не задавался целью надраться до беспамятства. Повод не тот, да и возраст тоже.Мы отвоевали себе мизерный кусочек барной стойки, расставив на нём свои бокалы. А потом так увлечённо разговорились о предстоящем праздновании дня рождения Ксавьера и Тома, что и не заметили, как те куда-то исчезли.Первым объявился Ксавьер, проорав бармену, чтобы тот плеснул успокоительного.—?Ей-богу, интеллект дедовского пса и то выше,?— сказал он то ли нам, то ли себе и залпом осушил свой стакан.Я уже хотел было предложить уйти, но теперь откуда-то материализовался Лео и вместе с ним сегодняшний режиссёр клипа и наши общие берлинские друзья-музыканты. Они заказали алкоголя и предложили присоединиться к их столику прямо за танцполом. Признаться, я и не знаю, чем можно заняться в клубе, если ты приехал сюда не напиться или не снять девицу на ночь.—?Почему никто не танцует? —?прокричал Том, так же, как и Лео, появившийся из вспышки мигающего белого света. —?В продолжение темы преображения видов Берлина нашёл вот экспертов. —?Громко засмеялся он, кивнув на четырёх девушек рядом с собой. Девушки явно выделялись среди общего клубного колорита и своими нарядами и манерами. Ксавьер, оторвавшись от беседы с барменом, подключился к новоприбывшей компании, стал протягивать каждой руку, представляясь. А когда очередь дошла до самих девушек, мы поняли, что в них было необычного?— акцент, выдающий их национальность. Они говорили о каких-то дизайнерских выставках, проходящих в эти дни в столице, из-за которых они и приехали. Мы обсуждали архитектуру Берлина и Парижа, цветовые гаммы и интерьер, и на секунду мне это напомнило наш разговор с Жюльет о психоанализе. А потом я поймал себя на мысли, что совершенно упустил из виду тот момент, когда мы вырвались из клубной реальности, очутившись на каком-то фешенебельном мероприятии. Странно, что нас ещё не вышвырнули из клуба за ?неподобающее поведение?.На удивление Том первым потерял интерес к данной теме, присоединившись к Лео и его мужской компании. К слову, и мне это порядком наскучило, поэтому мы отважились нырнуть в танцующую толпу. Танцоры из нас вышли никакие. Музыка играла настолько громко, что в этой оглушающей атмосфере пульсирующих ритмов хотелось не танцевать, а раствориться. А может, всё дело в алкоголе, разгерметизирующем сознание. Я ощутил, как гравитация ослабла, и, прижавшись друг к другу, мы просто парили среди прыгающих голов и конвульсирующих тел.Но потом в моём кармане завибрировал будильник, напоминая о необходимости принять медикаменты. И, прихватив из бара стакан сока, мы нашли укромное местечко за громоздкими колонами.—?Если устала, можем уехать,?— сказал я, а Эли только поцеловала меня, опять потянув в сторону празднества.Ксавьер и Рене всё стояли у барной стойки, широко жестикулируя и громко хохоча. Ксавьер обнимал длинноволосую брюнетку в строгом чёрном пиджаке и c губами цвета её бордовых брюк, а Рене любезничал ни как иначе с копией Мэрлин Монро?— улыбчивой блондинкой в вельветом платье, тоже цвета бордо. Чего я совершенно не ожидал, подойдя к ним, так это услышать продолжения ?архитектурно-дизайнерской? темы. А когда к нам присоединился ещё и Лео, Рене и Ксавьер заново представили своих новоиспечённых подруг из Минска, сделав это так, будто те и в самом деле были их давними знакомыми. И почему-то я ни капли не удивлён, что именно эти две девушки?— Стэйси и Тори остались вместе с ними. Вообще, мне начинает казаться, что Ксавьер и отбирает-то их по именам.Я вслушивался в их разговор, заглушаемый музыкой, и всё не мог понять, что тут происходит. А когда Ксавьер просунул в кармашек пиджака своей собеседницы визитку с буквами SONY, дважды повторив, что завтра после обеда будет в студии, я и вовсе впал в ступор. Он в жизни не давал свой рабочий номер первым встречным. Может, перепил? И только я собрался спросить, всё ли с ним в порядке, пришёл Том, проорав, о чём мы тут беседуем.—?Полагаю, я нашёл дизайнера для своей новой квартиры,?— ответил он, расставив всё по местам. Если уж в игру вступил его личный интерес, то Майер будет обсуждать даже торшеры клуба.—?Новой квартиры? Ты не говорил,?— подключился Лео.—?Да-а,?— протянул Ксавьер, скривившись в ухмылке,?— думаю, засесть в столице.—?Поедем, посмотрим! —?хлопнул его по плечу Том.—?Сейчас?! —?вытаращил глаза Ксавьер. Признаться, я и сам подумал, что Том решил не затягивать с просмотром нового жилища Майера; но Том отрицательно мотнул головой, заказав ещё стакан виски.И мы стали обсуждать переезд Ксавьера, работу и текущие положение дел обоих лейблов. Он без конца повторял, что пока рано делать окончательные выводы, и в то же время рассказывал о всё более реальном закрытие GUN Records, связанным со всемирным экономическим кризисом. Впрочем, если это и произойдёт, ни на группе, ни на нём это никак не отразится. Что сейчас нашим промоушеном занимается уже Sony, что и после перезаключения контракта продвижение альбома продолжит та же, берлинская, команда.—?Я не знаю, потяну ли,?— сказал Ксавьер, а я впервые увидел на его лице страх, вызванный новой должностью.Он ещё в марте жаловался на то, что позиция вице-президента мешает ему вести продюсерскую деятельность, которую он любил. Теперь Нью-Йорк собирается поставить его на должность главного исполнительного директора Sony Music в Германии.—?Ты понимаешь, кем я стану? —?посмотрел он на меня и затряс головой в точности так же, как облитый грязью старик на автобусной остановке в Париже,?— смиренно соглашаясь со своей судьбой. —?Это уже менеджмент, это не музыка. Я не знаю, не знаю.—?Июль будет свободней. Никаких фестивалей, может, тогда возьмём, да и закатим с тобой пару шоу в столице? —?попытался я его ободрить. —?Что скажешь? —?толкнул я Тома, и тот кивнул, ответив, что не прочь переключиться с музыки группы на какой-нибудь из сайд-проектов.—?А куда делись девушки? —?в недоумении изогнулись брови Ксавьеа, когда он обратил внимание на то, что держит в руках один лишь пиджак своей недавней собеседницы. Я и сам только заметил, что и Эли тоже куда-то исчезла.Стереосистема клуба работала на пределе своих возможностей. Мерцающий белый свет то и дело пронзали острые слепящие салатовые лучи лазера, десятки скачущих голов расплывались потоком размалёванных глаз и губ в бушующем океане безумных плясок и куража. Я всё всматривался в их одурманенные музыкой лица и никак не мог найти своё. Может, Эли и эти девушки ушли попудрить носики, или чем они там вместе занимаются в уборных.Но вот из динамиков волнами мягкого шёлка стала растекаться новая мелодия с какими-то восточными мотивами. А по полу поползли клубы искусственного тумана. Вспышки света изменили свою частоту и длительность, и мой взгляд зацепился за иссиня-белый топ ?подруги? Ксавьера, казалось, вещичка сама излучала этот неоново-лунный свет, послуживший для меня маяком. Эли танцевала рядом с девушками, не замечая ничего и никого. И я невольно улыбнулся, оттого, что она напомнила мне меня же. Так свободно я ощущал себя лишь будучи на сцене, находясь внутри самой музыки, нотами проходящей через клетки кожи.Сейчас Эли походила на сёрфера, плавно скользящего по волнам завораживающей мелодии. Она была коброй, вытягивающейся навстречу каждому звуку. Я смотрел на неё, выпускающей на свободу скрытые эмоции, и всё не мог поверить собственным глазам. Её руки то переплетались над головой, то ласкали собственные бёдра, то утопали в волосах, то, разрезая воздух, подобно крыльям, раскрывались в символичном жесте распятия. Тело же принимало такие изгибы, от вида на которые меня пробирала мелкая холодная дрожь, хотя в клубе было чертовски жарко.Одно крошечное движение?— и она по-кошачьи выгнула спину, чувственно изогнув шею и соблазнительно оголив плечо. Ещё секунда?— свет и музыка синхронно взорвались вспышкой новых ощущений, и, вторя им, Эли выпрямилась, точно натянутая струна, распрямила плечи и запрокинула голову, отчего волосы, словно выпущенные фонтаном струи воды, стекли по лицу. И в этот самый миг, её взгляд встретился с моим. Она отчего-то застыла на месте, а длинная прядка так и осталась тёмной лентой ниспадать со лба. Мне даже почудилось, что это воинственно поднятая катана, разрезает её лицо надвое. Я хотел подойти к ней и даже сделал шаг навстречу. Хотел, чтобы она повторила танец, касаясь меня, но она поспешно направилась от танцпола в сторону нашей компании у барной стойки.—?Душно,?— произнесла она и, забрав из моих рук виски, от которого остался только лёд, приложила стакан к раскрасневшейся щеке.50По тёмно-синему бархату неба с ошеломительной скоростью неслись растрёпанные ленты белых облаков, словно длинные щупальца, они тянулись за уходящей грозовой медузой. Сильный ветер трепал волосы, осыпая лица крошечным дождевым бисером. А красно-жёлтый свет фар машин, отражаясь от мокрых дорог размазанными маслянистыми пятнами, превращал улицы в туннели кривых зеркал. Казалось, мы очутились в ином пространстве. Что-то произошло. Что-то прошло. И осталось незамеченным. Мы спорили о дальнейших планах, и только терпкий аромат табака, перемешивающийся с прохладной ночной свежестью и парфюмом девушек, звучал нотками умиротворения в нашей пылкой дискуссии.—?А который вообще час? —?спросил тогда Лео и, затушив сигарету о кирпичную стену, запулил бычок в мусорный контейнер у чёрного входа в клуб.—?Начало двенадцатого,?— взглянув на часы на запястье, ответил Ксавьер и снова положил руку на талию своей спутницы.—?Поиграем? —?громко щёлкнув пальцами, предложил Том.—?Я за,?— подхватил Рене.—?Остынь, Вин Дизель! —?толкнул того Ксавьер. —?У тебя утром презентация.—?Какая ещё к чёрту презентация? —?уставился я на обоих.—?Новой модели гитары,?— ответил Том. —?Не переживай, без нас справится,?— рассмеялся он. —?Так что? —?ухмыляясь, теперь обратился к Ксавьеру.—?Уже вызываю такси,?— отозвался Майер, тыкая по экрану телефона.Чувствовал я себя на удивление бодрым, поэтому был не против поучаствовать в их азартной авантюре. Девушки тоже выступили единым фронтом, поддержав идею Тома, когда тот объяснил им правила ?игры?, которая была придумана далёким летом две тысячи первого, после нашего совместного похода на премьеру ?Форсажа?, и, к слову, не имела ничего общего с сюжетом фильма. Вообще, главным изобретателем наших ?гонок? являлась бритая черепушка Рене, оттого Ксавьер постоянно и поддразнивал его, называя Вином Дизелем.Первая наша игра состоялась дома. И, что самое главное, тогда мы были трезвыми и сами управляли своими колымагами. Рене взял карту города и, ловко орудуя карандашом с линейкой, четвертовал лист, а затем, вооружившись циркулем, очертил круг. Четыре точки, где круг пересекался с линиями, и стали нашими ?пунктами назначения?: север, юг, запад и восток. Ровно в полночь мы приехали в центр, в ?нулевую координату?. Я был ?западом?. И для того чтобы вырвать победу, я должен был привести остальных к своему финишу. Но чтобы Том, Рене и Ксавьер следовали за мной, моей машине сперва нужно было стать ?ведущей??— то есть, оказаться ?первой? в крайнем правом ряду и удержать лидирующую позицию. Если же кто-то из парней обгонял другого?— мы следовали за новым лидером, направляющимся к своей победной координате. Правило одно?— гонки регулируются обычными правилами дорожного движения и собственной смекалкой. В первый раз ставки были символическими?— по сто марок. Выиграл чёртов ?Вин Дизель?, срубив весь банк.С того дня в условия игры постоянно вносились какие-то инновации, а к джек-поту добавлялись нули. Карандашом и циркулем уже никто не пользовался, точки выбирались исключительно ?на глаз? и не всегда имели одинаковое расстояние между собой. Что, стоит заметить, вносило на счёт победителя с наиболее удалённой координатой сотню-две евро сверху.Сегодня мы решили ограничиться ставками по сотни евро с машины, плюс расходы на такси оплачивают трое проигравших. Пока Том и Лео объясняли крайне скептически настроенным берлинским водителям, чего от них хотят двое подвыпивших музыкантов и их компания, Ксавьер, открыв google-maps, прикидывал возможные точки финиша для каждого. Недолго думая, я выбрал Рейхстаг. Он был рядом, и я надеялся, что мы победим, поскорее закончив гонку.Расселись по машинам. Мы хорошо стартовали, сразу же вырвавшись вперёд, но на перекрёстке, рядом с музеем Мадам Тюссо, нас обогнал Ксавьер и, торжественно обогнув Бранденбургские ворота, протащил мимо Рейхстага и рванул по кишащей автомобилями магистрали через реку к Александерплац?— его финишу. Однако на светофоре прямо перед Кафедральным собором такси Рене бесцеремонно въехало на главную ведущую полосу, и вслед за опустившимися стёклами окон у задних сидений, показались улыбающиеся лица Вина Дизеля и Мэрлин Монро, смеющиеся над нами игриво изгибающимися бровями. И мы запетляли по лабиринтам узких улочек в сторону новой координаты?— Мемориала Берлинской стены.Признаться, меня меньше всего волновало, кто сегодня окажется победителем. Мы скользили по мокрым блестящим дорогам. Из динамиков радио вырывалась приятная мелодия, а в окна врывалась свежесть и редкие капли дождя. Эли, я и наш таксист Ланзо постоянно и припадочно над чем-то смеялись до боли, колик и неконтролируемых слёз. И в этом бурлящем потоке смеха, музыки, городских звуков и движения я ощущал себя как никогда живым. И всё же штурманами нам не стать. Мы слишком много веселились, постоянно отвлекая нашего ?капитана? от заданного курса. Из-за того и плелись в хвосте, иной раз совсем отставая от остальных. Пару раз машина Тома и Лео обходила Рене, но что-то мне подсказывает, что ?чёртов Вин Дизель? опять окажется победителем. До его финиша остались считанные сотни метров.Вот все четыре белых такси тарахтят перед красным яблоком светофора, под которым белый треугольник просит уступить дорогу, но Тому и Лео, очевидно, на это по барабану, из их окон доносятся громкие указания корректировки маршрута. Мне кажется, водительской стаж их морщинистого таксиста сейчас сыграл решающую роль. Раздался визг резины, и машина резво рванула с места. Должно быть, их водитель уже на уровне инстинкта знал, в какую именно секунду нужно нажать на педаль газа и вывернуть руль вправо. Тонированные стёкла опустились, и, победоносно проорав ?Инвалиденштрассе!?, Том и Лео отсалютовали на прощанье высунувшимися из окон бутылками с алкоголем. А их автомобиль погнал вперёд по одноимённой улочке. И как в каком-нибудь старомодном теле-лото, оранжевый и зелёный шарики, только-только выкатились на экран светофора. И мы бы продолжили эту полуночную гонку, если бы не светлое здание по левую сторону?— Mercure Hotel, заставившее меня и Эли переглянуться; а затем уже её взгляд, помрачневший и полный нескрываемой похоти, повернул и машину, и мои мысли в сторону нашего отеля. Никогда не видел её глаза такими дьявольски лукавыми. Да и сама идея о том, чтобы втайне выйти из игры, выглядела крайне заманчиво. Было в ней какое-то магнетическое очарование.До отеля мы добрались за считанные минуты?— он находился совсем рядом. Однако когда поднялись в номер, недавнее буйство эмоций сошло на нет или решило остаться в такси и не выходить следом. Да и машина почему-то не спешила уезжать, стояла на углу и тарахтела мотором. В комнате было темно и тихо, а в голове пульсировали мысли, страхи, сталкиваясь, взрываясь, разрываясь. Звучали голоса. Вырисовывались картины будущего, такого же размазанного, как неоновые огни вывесок магазинов, отражающиеся от мокрого асфальта. Улочка была такой узкой, что, казалось, соседний дом находился на расстоянии вытянутой руки. Окна?— угольно-чёрные, будто выгоревшие изнутри. И вся та жизнь, ещё минуты назад бившая во мне фонтаном, будто стекла в бездонную бездну этих стёкол.—?Всё хорошо,?— прошептала Эли, прижавшись к моей спине.Я не понял, был ли это вопрос или утверждение, но всё равно согласился кивком. А сознание почему-то тут же запротестовало. Разве всё хорошо? Эли снова что-то произнесла, но я не расслышал. Зачарованно утопал в её глазах, поблёскивающих какой-то наивностью и обеспокоенностью.—?Второй стакан виски был явно лишним,?— обвинил я алкоголь в своём эмоциональном упадке. Она снисходительно улыбнулась, так, будто бы поверила в эту ложь. А её ладони юркнули под мою футболку, скользнув по груди вверх, сжали плечи, царапнули кожу и мучительно медленно опустились на живот. Мягкие кончики пальцев были холодными и подрагивали, каждое их прикосновение заставляло мышцы невольно сокращаться. Она выдохнула. Прерывисто, протяжно, горячо. И ледяная волна возбуждения растеклась по всему моему телу. Хотел поймать её губы?— она не позволила. Посмотрела так, словно сам Люцифер стал её глазами. В эту секунду они были как те окна?— пугающе тёмными. Ещё раз попытался поцеловать её. Сделать хоть что-нибудь, лишь бы затушить языки пламени её взгляда, выжигающего мою душу. Опять остановила. Облизнула свои губы. Опустилась на колени. Обратила душу в пепел. Кажется, вслед за ней упало и моё сердце. Сорвалось, оборвалось. Не остановилось. Она потянулась за пряжкой ремня, и сердце, выпущенным артиллерийским снарядом, влетело обратно в грудную клетку, едва не переломав рёбра. Сознание отключилось. А мысли наконец замолкли. И я ощутил пустоту под ногами.51Наверное, это была первая ночь, когда мне потребовалась лишь пара минут, чтобы заснуть. Но выспаться так толком и не удалось. В коридоре за дверью кто-то ожесточённо ругался. На часах?— семь. Стал вслушиваться в речь ?враждующих?: какая-то женщина и Ксавьер выясняли отношения. Голос недовольной звучал старше и грубее, нежели голос его вчерашней спутницы. Нехотя натянул джинсы и поплёлся посмотреть, какого чёрта там происходит.Оказалось, пока Ксавьер стучал в дверь нашего номера, набивая баскетбольный мяч о пол, разбудил эту фурию в бигудях. Странно, что я не услышал стука. Вчера, когда он предложил ?покидать мяч с утра?, я согласился на автомате, даже не предполагая, что он заявится ни свет ни заря. Хотя чего я удивляюсь, пора бы привыкнуть.—?Всё повторяется? —?усмехнулся я, и они заметили моё присутствие.—?Я извинился трижды. Трижды! —?повторил он, проорав слово в лицо фурии. —?Я внизу, спускайся.Эли так мирно спала, что я не рискнул разбудить её, лишь нацарапал записку о том, что ушёл вместе с Ксавьером на спортплощадку неподалёку. Но стоило прикрыть за собой дверь, сердце вдруг ёкнуло, и во мне зародился непонятный, беспочвенный страх, будто, по моём возвращении я могу не застать её в номере, будто она действительно может и во второй раз исчезнуть.Ксавьер и Рене сидели на диване в фойе отеля. Рене потягивал кофе и выглядел так, словно ночью и глаза не сомкнул. Я не стал ничего говорить. Но всё же ему следовало бы поехать в отель сразу после того, как мы покинули клуб. Спросил, кто вчера победил. Оба вскинули указательные пальцы вверх, ткнув на потолок, в сторону номера Тома и Лео.Утро было солнечным и пробуждающе свежим. Укрытая тонкой пеленой тумана безлюдная улочка ещё дремала, но с главных городских дорог уже слышались звуки сирен машин, голоса и треск какой-то спецтехники. Мы проторчали на площадке два часа и преспокойно остались бы до обеда, если бы не мой утренний страх, вырывающийся уже паническими атаками. Совершенно не понимаю, почему чувствую именно это. Ксавьер на удивление молчалив, хоть обычно из него так и льются советы и нравоучительные речи, от которых сегодня я бы не отказался.—?Начнётся работа, времени на самокопания не будет,?— остановившись у стойки ресепшена, крикнул он вдогонку, когда я уже повернул к лестнице. Дверь в номер была приоткрыта, а в комнате орудовала уборщица. Я поздоровался, но из-за шума пылесоса она не услышала, только когда коснулся её плеча, она выключила противно гудящую машину. Спросил её, не знает ли, куда ушла девушка. Женщина пожала плечами, ответив, что никого здесь не видела, и продолжила работу. Кровать была так аккуратно застелена, словно на ней никто и не спал. И мне вдруг на минуту почудилось, будто до этого момента существовала какая-то другая реальность, другое измерение, где не было ни дождливого весеннего утра, в которое меня разбудило остановившиеся под окнами такси, ни Эли. Не было её возвращения, это я всё выдумал. Нарисовал в своём воображении новый мир. Может быть, друзья поместили меня в палату с мягкими стенами и белой пижамой, и всё, что происходит сейчас,?— лишь сбой в работе нейронов моего шрамированного мозга. Но когда? Когда это произошло? Когда я сошёл с ума? Вот я и Ксавьер после презентации песни на мюнхенском ТВ сидим в самолёте, возвращаемся в Дортмунд. Стюардесса во второй раз просит нас пристегнуть ремни. И во второй раз мы игнорируем просьбу. Ксавьер уткнулся в телефон. А мне просто наплевать, вывалюсь ли я со своего места или шарахнусь лбом о впередистоящее сиденье. В голове?— трясина мыслей. Если вырублюсь от удара, хотя бы отдохну в блаженном забвении. Хочу отключить сознание. Смотрю в иллюминатор?— темнота, ни огней, ни аэропорта. Ничего. Чернота. Пустота.—?Никаких новостей? —?не выдерживаю я и спрашиваю Ксавьера, набирающего кому-то смс. Он кидает короткий взгляд на иллюминатор и, протяжно просипев, смотрит на меня. А потом достаёт из внутреннего кармана пиджака белый конверт. Внутри листок. Первым в глаза бросаются строгие буквы слова ?клиника?, я думаю о том, что это он раздобыл адрес лаборатории Жюльет, но дальше следует фраза ?Психиатрическая лечебница Дортмунда?. Я вопросительно смотрю, а Ксавьер начинает что-то невнятно бормотать про то, что никакой Эли никогда и не существовало, что это плод моего воображения, какая-то защитная реакция, и все мои друзья устали наблюдать за моей прогрессирующей шизофренией. Он говорит, что желает добра, что все хотят мне лучшего. Лучшего чего? Говорит, мне нужно ?отдохнуть?. Я тут же возражаю, заверяю в том, что здоров. Он натянуто улыбается и хлопает по плечу. А его слова опускаются на сердце тяжёлым осадком. Ни черта не понимаю. Наверное, я заснул, когда самолёт взлетел. Но вот мы приземляемся, выходим из аэропорта. И почему-то нас встречает брат. Садимся в его машину и направляемся в Бохум. Непроглядная чернота и оранжевые шарики фонарей, мелькающие за тонировкой стекла, действуют угнетающе. Я прошу его остановить и выпустить меня на воздух, потому что мне становится тяжело дышать. Брат отвечает, что мы почти приехали и, поворачивая налево, паркуется перед воротами психиатрической клиники.—?С вами всё в порядке? —?держа меня за руку, обеспокоенно заглянула мне прямо в глаза женщина.—?Вы настоящая? —?спросил я. Она громко засмеялась и покатила пылесос из номера. А я заметил у входной двери дорожную сумку Эли. Едва не разрыдался от осознания того, насколько сейчас был жалок.Заглянул в ванную?— никого. Тогда я направился вниз. Но и в столовой Эли не обнаружилось. А потом мой взгляд вдруг зацепился за дверь с табличкой ?Фитнес-центр?. Зашёл туда. Людно. Играет радио. Первым заметил Ксавьера, висящего на турнике прямо напротив меня. Слева, у окна, грохотали беговые дорожки, Эли была там, на одной из них, быстро бежала, размахивая руками и сосредоточенно смотря вперёд. Я подошёл ближе, остановившись перед её лицом. Она улыбнулась и, вытащив наушник, спросила, нужно ли нам куда-то уходить. Я отрицательно мотнул головой и тоже улыбнулся. ?Хорошо?,?— беззвучно произнесли её губы, и она снова вставила наушник. А я направился к Ксавьеру и тренажёрам. Казалось, словно я только что поднялся из мрачного подвала в гостиную, наряженную к Рождеству и наполненной семейным теплом.52Я не любил Берлин, не чувствовал связи с этим городом. Может, тому виной моё западногерманское детство. А возможно то, что в действительности я никогда не видел столицы глазами восторженного туриста. По совету Жюльет?— не оставаться в социальной изоляции, и по собственным интуитивно-музыкальным ощущениям, я хотел вместе с Эли вырваться на какое-нибудь массовое мероприятие, гуляния. Но, как назло,?— сегодня нет ничего, по крайней мере, никакой информации в интернете. И мы направились в студию за советом Ксавьера, может, он был в курсе последних событий.Нашли его в кабинете вместе со вчерашней знакомой. Оба согнувшись над столом, заваленным картинками комнат и мебели, что-то бурно обсуждали.—?Вот это,?— такнул он пальцем на фотографию. —?Как ты назвала? Лофт? Мне нравится. Только здесь,?— взял он маркер и нарисовал прямоугольник у стены,?— здесь грушу нужно повесить. Поэтому твою напольную закорючку нужно убрать.—?Мне бы тоже из чердака что-то жилое сделать,?— вырвалось вдруг у меня.Может быть, перестановка и в самом деле вдохнула бы жизни и добавила новизны в уже приевшуюся повседневность. Может, в августе заняться, чтобы сентябрь опять был полон вдохновения. Пока я размышлял над тем, разбить ли чердак на спальню и ванную, или две спальни, и стоит ли сделать балкон, Ксавьер протянул мне визитку c таким же ?конструктивно-креативным? шрифтом, как и должность владелицы сей картонки.—?Это называется ?графитовый?,?— указал он на цвет визитки и переглянулся со своей новой пассией. Оба загадочно улыбнулись. Но и этого было вполне достаточно для того, чтобы понять?— свой дизайн-проект он получит с приличной скидкой. Мои же запросы менее притязательны, потому и не нуждаются в услугах дизайнера с международным именем. И размышляя над этим, я вдруг понял, что раз пока не придумал, как совместить свою работу с будущей работой Эли, ремонт, вопреки всеобщему мнению, и является отличным ?совместным занятием?. Можно начать со столовой и придания ей прежнего вида.53Время до отъезда мы решили скоротать на теплоходе. Было невыносимо жарко и душно, солнце так и палило; поэтому совет Ксавьера или скорее его дизайнера, посетить какую-то там галерею, совершенно не пришёлся нам по душе. Хотелось поближе к воде и прохладе. И мы просто провалялись на лежаках, слушая песнопения катающихся вместе с нами. А когда вернулись в отель, вместо того чтобы собирать вещи, принялись их сдирать друг с друга, словно крыши обоим посрывало. Мне нравилось это ощущение, нравилось как острый животный голод, вытеснялся чувством непомерного удовлетворения. И я знал, так будет не всегда. Настанет момент, когда эмоции потеряют свою яркость, померкнут, выцветут, как изношенный свитер. Но не исчезнут, не угаснут, не станут хуже или лучше, просто перейдут на другой уровень: стабильности и спокойствия. И всё что мне сейчас остаётся, так это ?жить в настоящем?, ?ловить момент?. ?Сarpe diem?, как писал Гораций.Так мы опоздали на семичасовой поезд, вернувшись домой на следующем только к полуночи. Обессиленные, уставшие и сонные. Всю дорогу проговорили о нас. Я настаивал на переезде Эли, а она словно повторяла за матерью, что я тороплю события. Но с этим я был категорически не согласен. Вспомнил рекомендации доктор Нойберт и не стал на неё давить. Для меня это был вполне осознанный шаг, собственно, иного развития отношений я и не видел. Эли же явно что-то пугало или тревожило. Не знаю. Утром совместный сеанс терапии, попробую затронуть тему будущего под ?наблюдением специалистов?.Когда же прозвонил будильник, не было никакого желания выбираться из постели. И предложи я Эли ?прогулять? занятие, уверен, она бы поддержала идею. Однако это бы означало, что я поступаю во вред обоим. Слепящие солнечные лучи лишь подтолкнули к правильному решению. Пересилил себя. Встал.Наша сегодняшняя встреча проходила в ?лесном? кабинете психотерапевта Эли. Тут тоже всё деревянное, коричневое, природное и умиротворяющее, ещё больше зелёных растений, чем в кабинете доктор Нойберт. Даже аквариум с черепашками есть.—?Это же красноухие пресноводные, да? —?спросил я доктор Хентшель, она утвердительно кивнула и продолжила заполнять какие-то бланки. —?Надо бы и нам таких завести, да? —?на сей раз обратился я к Эли. Она скептически свела брови, ничего не ответив, и продолжила сдувать пар с ароматного чая. Надо было и мне вместо кофе согласиться на ромашковый чай. —?И кормить их вроде не часто нужно. Кто-то когда-то мне рассказывал о том, как забыл покормить свою черепаху, так она взяла, да и в спячку впала. В общем, если мы с тобой уедем в тур, зверюга сама найдёт выход из сложившихся затруднений. Вы случайно не в курсе, как её потом разбудить? —?снова спросил я доктор Хентшель. Та кинула взгляд на Эли и, странно улыбнувшись, сказала: ?Нужно почитать в Интернете?. —?Они вырастают небольшими, верно?—?До тридцати сантиметров,?— ответила доктор Хентшель.—?Не хотелось бы, чтобы в один день из аквариума полезли черепашки-ниндзя. Кстати, вот знаете что интересно, создатели комикса…—?Штэф! —?рассмеялась Эли, а я так и не рассказал о том, как одним вечером двое друзей, вооружившись карандашами, придумали черепашек-ниндзя. Я хотел было сказать, чтобы доктор Хентшель, да и другие терапевты, повнимательней присматривали за тутошними ?художниками?. А то, того и гляди, нашли бы какой-нибудь прозябающий талант. Хотел поинтересоваться, есть ли хотя бы один художник, ставший знаменитым после рисунков, созданных в стенах психбольницы, но в кабинет вошла доктор Нойберт и извинилась за задержку.—?Вы уже начали? —?спросила она, сев в кресло напротив меня.—?Думаем, стоит ли нам заводить черепах,?— ответил я, и Эли тихо усмехнулась.Так, мы сразу перешли к обсуждению волнующего меня вопроса. Я оказался прав. Эли действительно не хотела съезжаться лишь из-за своих параноидальных страхов. Она боялась, что если мы будем находиться всё время вместе, возрастёт риск моего заражения.—?Но мы и так постоянно вместе,?— сказал я.У неё больше не нашлось контраргументов, и она просто промолчала.Этот почти часовой сеанс терапии мало чем отличался от беседы с Жюльет. Мы вроде и говорили о нас, но использовали какие-то излишне обобщающие понятия. Ничего сверхординарного. Хотя на некоторые вещи я даже смог посмотреть глазами Эли, а она моими. Но нам определённо не достаточно одного такого ?занятия?. Ещё многое следует обсудить, решить, перебороть и побороть. Главным для меня сегодня стал ответ Эли на вопрос доктор Нойберт. Мы затронули тему Гамбурга и желания Эли ?быть полезной медицине?. Наедине я бы точно не спросил её об этом, был уверен, подобные разговоры могут спровоцировать новую попытку примкнуть к рядам отчаявшихся добровольцев, готовых тестировать на себе любые сомнительные медпрепараты. Но Эли отнеслась крайне спокойно к вопросу об изменениях, которые она заметила в себе за последнюю неделю. На секунду она задумалась, а потом сказала ?никаких?, а ещё через секунду добавила, что стала слушать музыку.54Жюльет всё суетилась то над столом, подставляя нам тарелки с едой, которые уже и ставить-то не куда было, то над плитой, помешивая томатный суп и проверяя, испеклись ли пирожки. А Эли без остановки рассказывала о съёмках клипа. Даже не заметил, что для неё это оказалось столь значимым событием. Для меня процесс съёмок уже был обычной рутиной.—?А как прошёл сеанс? —?спросила Жюльет.—?Хорошо,?— ответил я.—?Нормально,?— сказала Эли.А потом я в лишний раз поразился способности Жюльет выуживать интересующую её информацию. Она не расспрашивала нас о том, что именно мы там обсуждали. Просто продолжала готовить обед, как бы невзначай, между прочим, вставляя на первый взгляд неприглядные фразы и наблюдая за нашей реакцией. Не уверен, поняла Эли её искусную игру. Хотя, вероятно, поняла, ведь она знает свою мать уж точно лучше меня.—?В следующую субботу снова едем в Берлин на день рождения нашего друга,?— сказал я.—?Да? —?удивилась Жюльет, посмотрев на дочь. Эли улыбнулась и кивнула. —?Отнеси это Гансу,?— протянула она Эли контейнер с пирожками. —?А когда вернёшься, расскажешь о ваших планах на выходные.—?Почему мы не можем пойти вместе? —?спросила она Жюльет, взглянув на меня.—?Потому что у меня нет красной шапочки,?— отшутился я, кивнув на её красную повязку в волосах.Я видел?— Жюльет хотела остаться со мной наедине, вероятно, желая услышать больше подробностей и о сеансе и о поездке.55—?Всё хорошо? —?излишне обеспокоенно спросила она, когда Эли ушла к герру Краусу. Но я и ответить не успел, Жюльет завалила новыми вопросами о том, ругались ли мы за время поездки, закатывала ли Эли истерику, и как она реагировала на психотерапию.—?Не думаю, что мне хватит времени рассказать обо всём,?— покосился я на окно, намекая на скорое возвращение Эли.—?Ганс её займёт,?— заверила Жюльет и села в кресло напротив.Я рассказал о Ксавьере, Томе, Рене и Лео. Рассказал о съёмках и нашем лейбле в Берлине. Рассказал и о совместном походе в ресторан телебашни, подчеркнув, что помню совет Жюльет, от общества мы не пытались изолироваться. Рассказал о клубе и о наших ночных гонках. Но когда завёл речь о разговоре в поезде, Жюльет, как мне показалось, помрачнела. Хотя ещё тогда, в клинике, я говорил ей, что хочу, чтобы Эли переехала ко мне. Для меня это было как нечто само собой разумеющееся, думал, Жюльет не имела возражений. А сейчас уже сомневаюсь. Не знаю, как растолковать её реакцию.—?Вы против или…—?Штэфан,?— зажмурила она глаза и принялась растирать виски двумя пальцами, будто у неё ужасная мигрень. —?Если Лэли сама того хочет, я не могу быть против. Меня тревожит другое.Мы проговорили, наверное, час. Жюльет, словно боясь оскорбить мои чувства, всё повторяла, что она не собирается вмешиваться в наши отношения или воспрепятствовать их развитию. Но в то же время она в них не верила. Говорила, они долго не продлятся. И, знай она наверняка, как всё сложится, в одночасье бросила бы работу в Канаде, переехав в Германию.—?Когда Лэли уехала сюда в первый раз. Я была уверена, это вопрос нескольких месяцев. Потом она вернётся в Монреаль. Сейчас же… —?выдохнула она. —?Штэфан, семья, родные, близкие, друзья, это те люди, которые должны быть вместе. Не потом, не завтра. А сейчас… Да простят меня мои покойные набожные родители, но я не верю ни в рай, ни в ад, ни в чудесное воссоединение где-то Там. Время течёт так быстро, глазом моргнуть не успеешь, как пронеслись десять лет, двадцать?— вся жизнь. Я буду там, где Лэли будет счастлива. И нет такой работы, которая способна меня удержать вдали от дочери. Если она выбрала тебя, если она решит остаться с тобой, а ты с ней, то я перееду в Германию. Но я не хочу поступать импульсивно, бросая всё в Монреале. Понимаешь…—?Понимаю,?— накрыл я её ладонь, повторив её же врачебно-заботливый жест.—?Я боюсь оставлять её с тобой. С другой стороны, вижу, с тобой она становится другой.Тогда я начал заверять её в том, что она может мне доверять. Сказал, что здоровье Эли волнует меня едва ли не больше своего собственного, и если вдруг я почувствую, что не справляюсь, первым делом сообщу об этом Жюльет.—?Хотя я верю в эффективность терапии. Мне кажется, на наших групповых сеансах мы достигаем даже большего, нежели когда сидим по разным комнатам.—?Это благодаря предварительно-проделанной работе ваших докторов.У меня в голове всё крутился вопрос о сроке, который Жюльет отвела мне, нам, на проверку прочности наших отношений. Думал, может, год. Но она произнесла ?месяц?, правда, не в такой категоричной манере, в коей я воспринял её слова. Она сказала, что курс психотерапии должен длиться полгода, но после первого месяца лечения, ей станет ясно стоит ли его продолжать в Германии. Хоть повода для волнения не было, сердце почему-то ёкнуло. А потом Жюльет добавила, что в конце июня Эли нужно появиться в клинике Парижа для сдачи анализов, чтобы проверить, как протекает терапия против ВИЧ. А я не нашёл ничего лучшего, чем ещё раз заверить её в том, что люблю её дочь и не собираюсь её бросать.—?Вы не считаете, что если Эли и герр Краус разговорятся там о старушке Рубинштейн, это расстроит её? Может, стоит пойти к ним?Жюльет улыбнулась, ответив, что всё будет хорошо.Время перевалило за полдень, а Эли ещё не вернулась. Мы даже успели обсудить мою идею о совместной занятости. Жюльет сочла её ?находчивой?. И пока говорили о ремонте, я вдруг вспомнил фразу Эли о музыке. Может, мне и вправду купить пианино?Дверной звонок вдруг затрещал, прервав мои размышления, и я пошёл открыть дверь.56Рассказывая Жюльет о Ксавьере, Томе и их предстоящем дне рождения, у меня появилась идея ещё об одном виде совместной деятельности. Эли спросила о подарке, и во мне будто что-то щёлкнуло.—?Напишем песню! —?предложил я.—?Песню? —?закатилась она звонким смехом. —?Я похожа на Монсеррат Кабалье? Разве что, если ты не прекратишь печь эти круассаны,?— обращаясь уже к матери, пробубнила она и потянулась ещё за одним,?— меня разнесёт до её размеров,?— снова расхохоталась.—?Но мы и не оперную арию исполнять будем,?— парировал я.—?Штэфан,?— невнятно, но серьёзно пробормотала она с набитыми щеками.А потом подключилась Жюльет, встав на мою сторону. Стала говорить о школьном театре, в котором выступала Эли, о каком-то семейном караоке-вечере.—?У бабушки ведь остались кассеты? —?адресовала она вопрос самой себе и вышла из комнаты.И уже спустя минуту мы вместе пытались настроить старенький видеомагнитофон. Жюльет отыскала две кассеты. На первой было написано ?1988? и ?1991?, а на второй?— ?1997?. Видео, датированное восемьдесят восьмым годом, было коротким и с помехами.—?Это Рождество у Грегори,?— пояснила Жюльет, когда на экране появилась большая ёлка в просторной комнате. Жюльет и ещё три девушки стояли рядом с увешанной шарами веткой, четверо мужчин что-то обсуждали, посматривая в окно. А дети, с криками, очертя голову носились по всей гостиной. Кажется, детей было больше, даже чем взрослых. —?Здесь Лэли шесть. В тот год съехались все наши родственники. Не знаю, как только мы поместились у Грега. По такому случаю, он и нанял оператора и фотографа.На втором видео, девяносто первого года, был школьный спектакль. По сцене туда-сюда бегали дети в костюмах разных зверей: мышей, зайцев, каких-то фермерских птиц, барашков. Я не знал такой сказки и не понимал французского лопотания этой мелюзги. Только поразился, насколько по-взрослому звучал голос Эли уже тогда. В нём не было ни грубых ноток, ни свойственного детям писка. Звуки были чёткими, чистыми и глубокими.На записи девяносто седьмого года был тот самый спектакль ?Нотр-Дам де Пари?, о котором Эли и рассказывала.—?Тебе тут пятнадцать? —?спросил я её.—?Ещё нет, это весной,?— ответила она, откровенно смутившись происходящего на экране. А потом что-то шепнула матери на французском, на что Жюльет лишь улыбнулась.Та, танцующая, Эли была другой. Такой я никогда её не видел. И, кажется, только сейчас в действительности понял слова Жюльет?— ?она совершенно не та, какой была?. Её глаза, извечно грустные из-за своей формы, там, на записи, светились счастьем. Простым, беззаботным и детским. Она распевала какую-то песенку, не всегда попадая в ноты, иной раз и вовсе форсируя, то ли от того, что слишком волновалась, то ли потому что у неё не получалось одновременно петь, танцевать, и то и дело по-цыгански хлопать в ладоши. А я смотрел на её звенящую юбку, на босые ноги, и думал о том, что за мелькающие в голове мысли я должен сидеть привязанным к стулу с кляпом во рту, так же, как Густов в клипе.Рассевшись на небольшом круглом ковре перед потухшим телевизором, мы ещё долго и с теплом вспоминали то школьные годы Эли, то мои, то Жюльет. И сколько бы между ними ни было лет, чувства были универсальной константой. Как в приведённом примере Жюльет о счастье: неважно какой школяр прогуливает урок, получает хорошую или плохую оценку, списывает, или за спиной у учителя передаёт шпаргалку, чувствует он то же, что и какой-нибудь мальчуган или девчушка, проделывающее аналогичное в другой стране или в другое время.Мы говорили много. И этот разговор наполнил вечер приятным семейным покоем и сердечностью. Мы даже, наверное, просидели бы на этом воображаемом островке до самой ночи, если бы не телефонный звонок. Звонил Марк, барабанщик из джаз-бэнда, что пришёл на репетицию. Марк спрашивал, почему студия закрыта. Собственно, меня это волновало не меньше его. Попросил их подождать пять минут, пока не подъеду и не выясню. Очевидно, Тони там совсем погряз в своих отношениях или мыслях о курсах в Берлине, раз забыл о репетиции. На телефон не отвечает ни музыкантам, ни мне. Это не первый случай, когда он вот так косячит; но после последнего, произошедшего ещё летом, мне казалось, он стал серьёзнее.—?Я с тобой,?— сказала Эли, прихватив с пола рюкзак. И я предложил Жюльет продолжить ?музыкальный? вечер с нами в студии.57—?Тони уехал покорять столицу? —?спросил Марк, и парни дружно рассмеялись. —?Он же говорил на следующей неделе.—?Говорил,?— повторил я, отомкнув дверь. Разглагольствовать на тему его ответственности, не было ни малейшего желания.Когда спустились в студию, обнаружили включенный свет и работающий монитор компьютера, рядом с экраном которого лежал телефон Тони. И тогда я подумал, может, он отлучился в магазин Ксавьера за чем-нибудь, но не рассчитал время и застрял в пробке.—?Вы идите,?— кивнул я парням на дверь репетиционной, а сам открыл свёрнутые вкладки браузера: электронная почта студии, сайт студии, интернет-магазин Майера. Вот и ответ.Мы заняли вторую репетиционную. Она была меньше и уютней. И пока я пытался отрегулировать высоту стула ударной установки, рассказывал Эли и Жюльет о фестивале, на котором мы выступаем шестого июня. На удивление даже для Жюльет его название было знакомо. С другой стороны, ведь это крупнейший рок-фестиваль Европы, он у всех на слуху. Правда, мы там далеко не хэдлайнеры.Закончив со стулом, я понял, что барабаны, по всей видимости, отменяются. Кто-то отстроил их таким образом, что у меня и слов приличных не нашлось бы, чтобы выразить свой гнев. Сколько раз просил Тони не позволять подросткам самовольно раскручивать болты. Как об стенку горохом.—?Пойду возьму гитару.Но я даже толком-то дверь комнаты звукозаписи открыть не успел, как стойкий запах алкоголя ударил по ноздрям. Тони валялся у пульта в углу, уткнувшись лицом в пол. Пустая бутылка из-под виски Тома?— рядом.—?Мать твою! —?невольно выругался я.Я был уже настолько взбешён, что багровые стены, такой же красной пеленой застилали глаза. Я думал, Тони просто перепил и вырубился. Но когда Эли перепугано вскрикнула ?там кровь?, мой разум словно протрезвел. И только перевернув Тони и увидев его расцарапанное запястье, на меня обрушилось осознание того, что на ковре и вправду пятна не от виски.