Очищение (1/1)

Следующие несколько долгих минут они просто шли молча. Мужчина тревожно смотрел себе под ноги, пиная небольшие отколовшиеся кусочки цветной плитки, а Маэва, виновато потупив взгляд, шагала рядом с ним, ёжась от пробирающего осеннего холода. Микеле, который еле-еле волочился по тротуару, очень хотелось кричать. Орать от этого тупого изгрызающего всё нутро страха и этой невыносимой злости. Они, словно хомутом сковав его сердце и горло, а также желудок и прочие внутренности заодно, душили изнутри, не давая возможности глубоко вдохнуть.Крест-талисман и порванная цепочка были отправлены в нагрудный карман куртки Мика, который теперь чувствовал себя еще хуже, чем до того, как они с Маэвой вышли из ее квартиры. Хотя, казалось бы, хуже и некуда было. По взмокшей спине бежали холодные волны испуга, и от этого все тело Микеланджело непроизвольно дергалось, да так, что некоторые прохожие даже поглядывали на него с недоумением – Локонте довольно сильно дрожал. Ободряющая речь Мелин про все, что ушло с его порванной цепочкой, на самом деле, как-то не очень впечатлила мужчину – не столько потому, что он не верил ее словам, столько из-за того, что перед ним маячило действительно не самое лучшее "приключение" в его жизни… Сейчас девушка уже ничего не говорила, только продолжала тихо идти рядом, понимая, что и так натворила кучу лишнего, потому что вид Микеланджело вызывал у нее серьезные опасения. Если бы можно было отмотать время немного назад, обратно на пять часов утра, то Маэва бы, наверное, отвергла эту мысль о посещении метрополитена ещё на самой первой стадии ее возникновения. Она знала, что если сейчас предложит Мику уйти отсюда, то ничем хорошим это не закончится – в лучшем случае он просто накричит на нее, и кричать будет долго.Действительно, посещение метрополитена было не самым лучшим выходом из сложившейся ситуации, но Мик (насколько Мелин знала своего друга), был из тех людей,которые не могут усидеть на одном месте в любой ситуации: радость – так давай же, бегай, прыгай, веселись. Грусть пришла: крути земной шарик ножками, потому что тебе нужно идти-идти-идти – как акуле нужно постоянно плыть, чтобы не задохнуться, так и тебе нельзя останавливаться, чтобы тебя не разъело изнутри ржавчиной боли. В общем, такому необычному типу людей, к которым относился Локонте, сидеть на месте было строго запрещено, что бы он сам не говорил, иначе его просто разорвет на части от скорбного безделья.Явно собирался капать по-осеннему холодный дождь. Вокруг замелькали редкие яркие пятна зонтиков – от строгих и утонченных до молодежных и дерзких. Тускловатые от того, что солнце скрылось за нависшими тучами, витрины бутиков немного померкли, а кафешки начали потихоньку наполняться замерзшими людьми, которые стремились как можно скорее забраться в тепло: на улице становилось все прохладнее и прохладнее – порывы ветра больше не были такими уж безобидными, как раньше. И вот, когда они в очередной раз завернули за угол, мужчина увидел вход в метро: огромный указатель с ярко-красной буквой "М" и названием станции, открывающиеся двери, что впускают и выпускают людей наружу. Около входа образовалась толпа людей, спешащих поскорее внутрь, в тепло: кто-то из горожан, зацепившись за что-то большими сумками замешкался около дверей, и теперь пробка недовольно бурчала, требуя пропустить их, поскольку в другие двери зайти было невозможно – поток людей двигался из них в противоположную сторону, выпуская за собой спертый теплый воздух и болезненно-белый свет.Внутри у Локонте возникло такое забытое ощущение из детства, которое мы все испытывали, когда нам приходилось на долгое время расставаться с близкими людьми. Такое чувство, щемящее грудь и вызывающее дикий страх потерянности. Микеле хотелось просто громко заорать, сорвать себе голос, зареветь, сев на асфальт, чтобы люди услышали о том, что ему больно, чтобы поняли, как важен душевный покой, чтобы осознали, что многие их проблемы, зачастую, надуманы, а перед ними – вот! – человек униженный, человек уничтоженный... Он сам не знал, почему это странное желание посетило его голову.– Мике? – Мелин, встав перед другом, помахала перед носом мужчины ладонью. – Что с тобой? Тебе, может, воды? Ты бледный весь... Может, тебе?.. – и она коснулась его щеки. Микеле дернулся от этого прикосновения, будто его ошпарило кипятком.– Мне, может, пешком до дома? – с плохо, очень плохо скрываемой злостью отпрянул от подруги Локонте. Что за привычка у неё – постоянно трогать его лицо?! Сглотнув комок, так неожиданно вставший в горле, Мик постарался успокоиться и выдавил из себя с большим трудом: – Мне туда не нужно, понимаешь, Маэва, ну не надо мне туда! – и Микеланджело отодвинул подругу от себя за плечо еще дальше. Хотел сделать шаг в сторону, прочь от метрополитена, однако понял, что если сдвинется хоть на сантиметр непременно упадет: ноги будто вплавились в асфальт.— Микеле, на самом деле ведь все не так ужасно, как тебе кажется, — пыталась успокоить его Маэва. Получалось отвратительно плохо: Локонте стоял, скрестив руки на груди, и с явным отвращением смотрел на металлические двери, ведущие в метро. Сердце мужчины от страха колотилось неимоверно быстро. — Просто сделай это!— Нахрена ты так надо мной издеваешься?! Зачем? — Мик едва-едва сдерживал себя от взрыва эмоций. Всё в нем бурлило и искрилось. Он даже не знал, от чего ему сейчас было больнее: от страха и боли, что он испытал сегодня ночью в квартире Флорана, или от воспоминаний, которые были еще свежи в его памяти, как бы он ни старался все это оставить в прошлом. А, быть может, всё и сразу. Еще немного, и он просто пошлет Маэву далеко и надолго, развернется, и уедет отсюда к чертям! Плевать: к себе на квартиру или сразу в аэропорт, на первый рейс до Италии… Но это ли не бегство от проблем? Это ли не страх перед собственным бессознательным? Это ли не трусость? Поэтому-то Микеланджело и продолжал стоять на месте, не решаясь сделать хоть что-то – ни шаг к ужасу, ни шаг в сторону от него. Люди обходили мужчину с разных сторон, почти не замечая – для них он был просто обычным препятствием, которое мешает достижению их главной цели – добраться поскорее до дома и упасть в объятья домашней бытовухи. — Я не издеваюсь, я хочу, чтобы ты наконец… — Маэва не договорила, не объяснила, для чего она это делает, и продолжила уговаривать Локонте дальше. — Ты только подумай, сколько людей там работает?! Они же каждый день спускаются вниз, чтобы другие люди просто могли ездить: работники касс, охрана, машинисты… Мик, они там целыми сутками сидят, а тебе нужно максимум минут двадцать на то, чтобы доехать до своего дома, – девушка вновь взяла Микеле под локоть и потянула мужчину к дверям. Микеланджело выдохнул, словно испуганный дикий зверь, которого заталкивают в клетку.— Что мне с того, что они там работают! Их что, заставляют это делать? Они попадали в такую же херню, в которой оказались мы с тобой? — мужчину заметно затрясло, он не мог больше сдерживаться. — Их блядские жизни были под угрозой? Может, их заваливало камнем или бетоном? Они лежали, не в силах перевернуться даже на бок?! Нет! Нет! Нет!— Микеле даже зубами застучал от напряжения. Или от холода, который все же пробирался тонкими своими пальцами под куртку. Это Маэва надела на себя теплую кофту под пальто, а вот у мужчины под верхней одеждой ничего, кроме чужой футболки, не было. Не самые приятные ощущения расползались по всему телу длинными холодными щупальцами, которые своими прикосновениями разъедали все внутри. Неужели это скоро произойдет вновь? – Ты меня что же, хочешь до инфаркта довести, а?! Нет уж, – Мик дернулся, – спасибо, Маэвс, и без тебя есть, кому!– Успокойся, – тихо попросила его Мелин, коря себя последними словами: действительно, ведь понимает, что сегодня с ее другом случилось, понимает, как ему тяжело, но все равно добавляет еще больше, делает еще больнее! – Микеле, пожалуйста, тише... — прохожие, обычно игнорирующие всё, что их не касается, проходя мимо, замедлялись и заинтересованно оглядывались на ссорящихся друзей.– Я бы и рад, Маэва! Хотел бы я успокоиться. Ты понимаешь, что я сейчас смотрю на это, а у меня перед глазами всё вспыхивает? – Микеле, едва ли не заикаясь, говорил какие-то бессвязные части предложений, что роились в его голове, стараясь как можно четче сформулировать все свои мысли, но получалось у него не просто плохо – получалось отвратительно. Микеланджело стоял и стоял, всё так же ощущая, что едва он двинется с места, занеся ногу для шага, то тотчас же упадет. От дикого напряжения конечности тряслись, а в голове сидела и вопила единственная мысль: "помогите!". Локонте сильно-сильно зажмурился, будто бы эта проблема, если он ее не видит, сама исчезнет. Маэва увидела, что из-под плотно сомкнутых век блеснула капля слезы. Микеле склонил голову: он бы очень не хотел показывать свою боль, но у мужчины всё не получалось пересилить самого себя. Такие воспоминания, как ни старался сам Мик, не стираются, а теперь, когда эту рану вновь так безжалостно разбередили, она причинила еще больше боли. Эти мысли, глубоко засевшие, очень плотно переплелись с другими чувствами, заняв собой все внутри, и вцепились в душу, выпивая из нее все соки, как корни дерева впитывают в себя воду. Такой резкий удар – действия Флорана и Маэвы – из-за которого старая рана вновь вспоролась, быстро прошелся по всему телу мужчины, чувствовавшего в себе каждую трещину, что с каждой секундой наполнялась бурлящей кровяной пеной. А его друзья своими словами и действиями словно солью обильно эту глубокую трещину посыпали. – Mi fa male, – мужчина нервно прошелся языком по сухой дрожащей нижней губе, – mi sono fatto male*, – с едва слышимыми всхлипами, заглатывая холодный воздух, шептал продрогший Микеле сквозь плотно сжатые зубы. Он обхватил себя руками и сильно прижал кулаки к рёбрам.– Микеле, – Маэве было невыносимо больно смотреть на такого Локонте, она готова была взять его боль на себя, если бы такое было возможно. Её решимость начала улетучиваться. – Господи, прости меня, Мик, пожалуйста! Давай сядем на такси, прости меня, давай! Только успокойся, пожалуйста, – кажется, она сама сейчас начнет плакать. – Давай, не пойдем туда, хорошо, прости меня, Микеле, я не подумала… Что ты так…– Что я так – что? – зло посмотрел на нее Микеланджело. Ярость кипела в нем, хотя он понимал, что Маэва хотела как лучше. Да, только вот получилось-то как всегда! Из-за гнева он даже не услышал ее предложение отправиться в квартиру на такси.– Что ты так отреагируешь. Я не знаю, как мне помочь тебе, Мик, я не понимаю, правда. Я… — Маэва топталась на месте, чувствуя, как холодный пронизывающий насквозь ветер пробирается под верхнюю одежду. —Тебя же куда не тронь сейчас – везде больно! Ты как открытая рана. Мик, правда, я такая дура, вот зачем я только тебя сюда притащила? Давай мы поедем к тебе домой, в квартиру, – уточнила Мелин, боясь, как бы Локонте не понял ее неправильно, – я постараюсь, чтобы тебе стало легче, там ты успокоишься… Я сделаю тебе чай, посижу с тобой... Ты успокоишься и расскажешь мне наконец, что же случилось между тобой и... – девушка до боли прикусила нижнюю губу, но закончила предложение: – Флораном. Ты же меня знаешь, знаешь, что можешь довериться мне, знаешь, что я все пойму. Прошу, Мик…– Да ничего ты не поймешь! — а в глазах плещется страх. — Нихрена не поймешь! Ты даже не представляешь, что я чувствую! Ты не понимаешь, что я испытал, когда… Нет! Ты и близко этого не чувствовала!– Да, Мике, ты прав, я не понимаю, — примирительно прошептала девушка. — Так давай, поделись со мной, расскажи, чтобы я поняла. – Уйди от меня. Чего ты ещё не понимаешь? Оставь меня в покое! Когда же это все кончится? — Мик развернулся и, обретя способность владеть своими ногами вновь, хотел было рвануть прочь отсюда. Однако Мелин крепко схватила его за ткань куртки, так, что внутри треснула подкладка. — Я не могу так! Io sono nessuno!** Я ни на что не способен! Я никто! Никто! — содрогнувшись, закричал Локонте.– Как это никто? Ты Микеланджело Локонте, ты мой друг! Ты Моцарт! Ты хороший человек, Микеле, с которым произошло много всего плохого, – Маэва потянулась для того, чтобы обнять Локонте. Тот ее не оттолкнул, но и отвечать на объятье не стал, только взгляд отвел. Ему, с одной стороны, уже действительно было стыдно за то, что он позволил себе эту истерику ни к месту, а с другой – ну неужели она не понимает?..– Друг? Хороший человек? Что за чушь ты несешь, – крик уже не шел, поэтому из горла вырывалось только шипение. – Я грязный, и это... – Мику очень бы хотелось дополнить, что Аделард и Флоран сделали его таким, но мужчина сдержался. – И именно это делает меня хорошим человеком? Это делает меня Микеле Локонте? Это, да, Маэвс? – Мелин, стараясь не слушать этот бред, потянула Микеланджело за руку к рядом стоящей скамейке и резко, с необычной для неё силой, толкнула мужчину в грудь так, что тот не удержался и, едва не поскользнувшись, осел на холодную деревянную поверхность. Опустил голову, спрятав лицо в ладони. Да почему сейчас, зачем сегодня?! Маэва с самого начала, как только они встретились в парке, спустя три года, понимала, что Мик сильно травмирован: с ним произошло действительно много ужасных вещей, а если помножить их все на чрезмерную импульсивность, мнительность и взрывной итальянский характер Микеланджело, то получалась смесь просто гремучая. Сейчас же перед ней сидел не просто Локонте, перед ней сидел разодранный в клочья Локонте – она его таким видит ровно второй раз: первый раз – еще в метро. Но тогда он вел себя по-другому, виня себя, виня собственную глупость. А сейчас он был озлоблен, сейчас он даже Маэву воспринимал как потенциального врага, как человека, который способен унизить его еще больше. Девушка давным-давно уже все поняла – то, что произошло между Флораном и Микеланджело этой ночью является повторением, страшным и уродливым повторением того, что произошло три года назад. Мелин никак не решалась предложить Мику помощь: в голове основательно сидела лишь мысль о звонке в полицию. Однако после этого дороги назад уже не будет. И дело даже не в том, что Флорана могут надолго посадить, а в том, что сам Микеле в глазах всех своих знакомых станет "человеком, которого изнасиловали". Это же клеймо на остаток жизни! Маэва и не подозревала, что эта же мысль вопила и у Локонте в голове когда-то и, собственно, именно из-за неё мужчина ничего не рассказал своим родственникам. В общем, девушка не знала, как правильно вести себя дальше с этим вулканом неконтролируемых отрицательных эмоций, с этой ходячей эмоциональной бомбой замедленного действия. – Микеле, – тихо начала Маэва, осторожно подбирая слова. Увидев, что Локонте так и не поднял голову на звук ее голоса, она помолчала немного, но после, собравшись с силами, продолжила: – Я не знаю, что мне для тебя сделать, ты скажи, чего ты хочешь. Только давай не будем доводить до, – предупредила Мелин отрицательные мысли друга, – истерик, одиночества и суицидов. Мы взрослые люди, и я знаю, как тебе помочь, Мик, точнее, я знаю того, кто тебе поможет. Тебе нужна помощь квалифицированного специалиста, серьезно. Он сделает все, что нужно, и тебе станет легче. У меня есть номера, слышишь меня? А сейчас… Сейчас – не перебивай меня, Мик, – строго произнесла девушка, заметив, что Микеланджело, наконец, поднял голову и вновь ее слушает — слышит ли, это только непонятно, но слушает, снова стремясь что-то сказать против, — сейчас тебе нужно просто спуститься туда, понимаешь меня? Начни помогать самому себе! Начни с этой болью, — девушка приблизилась и теперь оказалась лицом к лицу с Микеле. — Начни со своими сомненьями и трясущимися руками, — кивнула она на замерзшие побелевшие пальцы мужчины. — Начни со своей истерикой, но давай же, начни, и не смей останавливаться. Просто…начни, именно с тем, что у тебя сейчас есть. Если ты захочешь этого сам, то я смогу тебе помочь! Но если нет... Мик вновь судорожно прижал ладони к своему замерзшему лицу, чувствуя пальцами свой искривлённый в грустной усмешке рот. Он дрожал и пытался что-то сказать, но будто потерял способность говорить, поэтому Маэва слышала лишь влажные всхлипы.Я не должен, я не имею права злиться на неё. Она может мне помочь. Она хочет мне помочь... — а горечь больно сжимает гортань. Она хочет помочь, он верит, но у Мика в груди все переворачивается, сердце едва ли не рвётся наружу, а внутренности так болезненно сжимаются от одного лишь взгляда на стены здания метрополитена. По ощущениям, за этими вертящимися дверями таились боль и страх, готовые, как только ты шагнешь им навстречу, окутать темными осколками стекла, окружить тяжелыми камнями – ведь твое тело просто рухнет вниз, куда-нибудь на металлические ледяные рельсы. Слишком хорошо всё это Микеле помнил и слишком живо представлял. Умом мужчина понимал, что ничего страшного в том, чтобы просто спуститься в метро, по сути, и нет, но страх толпы, страх этого замкнутого пространства, страх человека, погребенного под толщей разбитого бетона...— Я раньше любил метро, — неожиданно даже для самого себя, дрожа, начал Микеле, припоминая себя несколько лет назад. Мелин присела рядом с ним и, успокаивающе гладя по плечам, кивнула, показывая, что внимательно слушает. — Это место даже было какое-то время моим домом, — со стыдом признался он. Однако, получив одобрительную полуулыбку от Маэвы, мужчина, мелко стуча зубами продолжил. — Я любил запах подземки, старые вагоны, которые сильно потряхивает, холодный электрический свет, который обволакивает тебя. Но он холоден лишь утром: я заметил, что к вечеру он почему-то становится куда теплее и приветливее, уютнее что ли… Ты, наверное, не замечала, да?..Маэва лишь удивилась наблюдательности мужчины – не так уж и часто она обращает внимание на свет в метрополитене, как, впрочем, и любой нормальный человек, спешащий по своим делам. Хотя, кто сказал, что Микеланджело Локонте нормален? Нет, он, словно ребенок, обращает свое внимание на все то крохотное и незаметное, что взрослый просто не сможет увидеть, если его в это носом не ткнуть. Так, к примеру, проходя мимо мусорных баков, обыкновенный взрослый увидит гору воняющего мусора, а Микеле — забавного встрепанного воробья, сидящего на этой горе.— Я любил эскалаторы, эти яркие вывески на стенах, голос из динамика, объявляющий твою остановку, — Мик говорил-говорил, а в голове его, параллельно словам, вспыхивали картинки, одна за другой: неработающий эскалатор, на который он смотрел, пока стоял в очереди за водой, яркие вывески, изодранные разбитым стеклом, хрипящий динамик… — Но теперь мне страшно, Мадонна, Маэва, если бы ты только знала, как же мне сейчас страшно, — Микеле сидел на лавочке, неуютно переставляя замёрзшие ноги, — я боюсь этих запахов, боюсь этого шума, этого огромного количества людей… Теперь подземка не принимает меня, она наоборот — хочет меня сожрать с какой-то жадностью и ненавистью.— Может и хочет, да только подавится, — непоколебимо сказала Мелин. — Мик, — осторожно продолжила она, положив свои руки на его. — А тебе не кажется, что твои страхи слишком руководят тобою? Кто хозяин: ты сам, или твои эмоции? Ты себе ответь, а не мне.— Я… Я понимаю, что это надо отпускать, правда, понимаю, — печально вздохнул Микеле после недолгого молчания. Проведя рукой по влажной деревянной поверхности — начался мелкий противный дождь — мужчина подставил влаге свое лицо. Несколько холодных капель попали по векам. — Но я не могу ничего сделать, сам я ничего не могу... Этот теракт, и все то, что делали со мной… — Мик не стал называть ненавистное ему имя, — это так много во мне сломало, и я вовсе не про переломанное и избитое тело говорю, понимаешь? Тело зажило, синяки ушли, только вот шрамы на спине остались на всю жизнь, ты же сама сегодня ночью их видела, — горько усмехнулся Мик. Маэва поежилась, вспоминая эти отметины на спине: вдоль позвоночника, такие противные и длинные, что на них даже смотреть было больно, не то что постоянно носить их с собой. — Но что мне делать со своим сознанием? Честно говоря, я вообще не думал, что хоть как-то от этого оправлюсь, Маэвс, — продолжил Микеланджело, не обращая ни на что внимания, весь он был вновь в своих страхах. — Я прочувствовал смерть, понимаешь, в полной мере. У меня не получается просто закрыть на это глаза.— Я понимаю, Мике, — тихонько сказала девушка. — Ты получал какую-то помощь, обращался к врачам? — раньше Микеле никогда не отвечал на этот вопрос, лишь отшучивался.— Нет, — этот ответ поразил Маэву, и она встревоженно нахмурилась. Ведь чем больше времени прошло без вмешательства специалиста, тем меньше у Локонте вероятность вообще когда-нибудь отпустить это.— Почему ты этого не сделал?! Насколько я помню, после… — Мелин замешкалась, не желая проговаривать страшное слово "теракт", — после этого вообще-то следовало бы…— Маэва, я пролежал три месяца ничком, вообще не поднимаясь с кровати, — злясь оттого, что ему приходится объяснять такие простые вещи, продолжил Микеле. — Причем, первый месяц я не мог двигаться, потому что сначала был подключен к этой долбанной системе жизнеобеспечения, или к ИВЛ, я не знаю, как это правильно называется, а потом — к херовой куче шнуров, проводов и трубок! — Микеланджело вспоминал себя, прикованного к постели, себя, человека, который даже говорить не мог. — Какой мне, нахер, психотерапевт? Мне вообще кажется, что психиатричка нужна была моему лечащему врачу. Madonna, он же там каждый день со мной носился, удивляясь, как я еще не откинулся. Хотя должен был, судя по анализам. Он думал, что я всего этого не слышу — не слышу того, как он говорит со своим напарником о том, что я не жилец. А я слышал, и мне было страшно. Мне впервые было страшно! — перед глазами проносились сцены, одна за другой. — И, хотя я раньше и желал покончить с собой, — Микеланджело говорил это без стеснения, потому как Маэва об этом знала, — в те моменты, лежа на кушетке, я до одури хотел жить, я цеплялся за все, что могло бы дать мне надежду на то, что я вылечусь!Девушка не нашла, что сказать в ответ, настолько она была ошеломлена, поэтому Микеле снова продолжил.— Я так долго с этим боролся, и порой борьба казалась такой бессмысленной, что у меня просто опускались руки. Я не могу просто взять и закрыть глаза на все то, что со мной случилось, я не знаю, как это сделать. Это действительно мучает меня, изнуряет: я чувствую себя разбитым постоянно, и не смотри на то, что я делаю на сцене — там будто не я! Дома, если я закрою глаза, я редко вижу спасительную черноту, наоборот, я вновь оказываюсь под теми камнями. Господи, я их так четко помню! Я ведь тогда открыл глаза – а надо мной огромные тяжелые осколки, и это тело… — Микеле не смог сдержать отвращения и подавил тошноту. — Фу, эта мокрота вместе с пылью и крошкой мне тогда даже в горло забилась, — страх сковал горло, и от этого Мик, ежась от холода, часто сглатывал, не мог говорить, захлёбывался, искренне желая поделиться невысказанным, однако не мог именно из-за этого проклятого сосущего чувства. Страх-то, он ведь разный бывает: иногда страх – необходимое человеку чувство, уберегающее его от опасностей: мол, не ходи ты, дурачок, через тот темный парк, там хулиганы водятся. В общем, этот страх – нормальная вещь, и не стоит жалеть о том, что ты его испытываешь, ведь такой испуг предупреждает о том, что с тобой может случиться. А может и не случиться, если ты, благодаря этим ощущениям, все-таки через темный парк не пойдешь.Однако, кроме этого страха есть страх, как у Микеле – постоянный, хронический, болезненный, изъедающий тебя страх. Он не предупреждает ни о чём, он просто мучает. Нет ничего ужаснее ожидания, что все будет плохо. С таким страхом ты мимо этого парка даже днем боишься ходить. Но все наши страхи излечимы. Через всё можно переступить. Поскольку в жизнь девушки вмешался хороший специалист, Маэва это уже давно понимала. Микеле – пока нет.— Ты боишься, это нормально. Пока ты боишься – ты чувствуешь, а раз чувствуешь, значит, еще живешь, — произнесла Мелин, вспоминая себя на обрушенной станции. — И если ты живешь, значит, ты понимаешь, что рискуешь, чем рискуешь, и ради чего рискуешь.— Я жил ради того, чтобы встретить вас снова! — запальчиво выкрикнул Мик, не совладав с собой. — Встретить его! — добавил он уже более тихо.— Нет, Микеле! Ты живёшь вовсе не для этого! Ты живёшь для того, чтобы вылезти из всей этой грязи, что окружала тебя так долго. Живёшь для того, чтобы помочь тем, кому это было нужно. Я, конечно, не хочу говорить, что смысл твоей жизни заключается в том, чтобы играть в рок-опере, но и это, в какой-то мере, является правдой, — искренне проговорила девушка, ёжась от холода.Дождь расходился. По лицу Мика начали стекать капли, одна за другой, но он будто и не замечал этого. — Ты себя просто со стороны не видишь, когда ты на сцене. Я не знаю, что ты чувствуешь во время игры, но, поверь, никто, кроме тебя, так игре не отдаётся. Никто, кроме тебя, не чувствует всю боль персонажа, никто не играет с такой отдачей. Ты каждый раз умираешь на сцене вместе с самим Моцартом, каждый раз, Микеле! Я не помню ни одного случая, чтобы ты мухлевал, даже на репетициях.— Откуда ты знаешь, ради чего я живу? — Локонте надоело это слушать, а звонкие капли только действовали на нервы. — Я…— "Я", "со мной", "меня"! Мик, а ты, оказывается, тот еще эгоист! — вспылила Мелин, хватая его за руку. — Выброси это из своего лексикона! Так говорят только слабые люди! "Я не могу"! "Меня обидели"! "Я", "я", "я"! Зачем? Чтобы тебя пожалели? Ты этого хочешь, да?! Этакий психологический мазохист! — эх, Маэва-Маэва, знала бы ты, насколько в точку ты только что попала! — Мы со всем этим справимся. Ты справишься, как справлялся со всем дерьмом до этого, — и Мик увидел в карих глазах Маэвы надежду, пожалуй, большую, чем та, которая теплилась в нем самом. — Поднимайся. Пожалуйста, вставай. Докажи мне, докажи самому себе, что ты сможешь и это перенести, — тихо произнесла девушка и, почти уверенная в том, что получит отказ, с сожалением отпустила его руку. Однако, неожиданно для неё, Микеланджело поднялся и покорно кивнул, потирая свое горло холодными от текущих по ним капель дождя руками.Через десяток метров они, насквозь продрогшие, оказались у дверей, ведущих в метро. Шаг. Нужно же с этим когда-нибудь кончать. Просто короткий, маленький шаг – и Локонте чувствует, что падает. Сердце зашлось в диком приступе. Человек, идущий за ними, удачно подхватил мужчину под локоть и, спросив, все ли в порядке, протиснулся дальше, к кассам. Широко распахнув глаза, не в силах что либо произнести, Микеланджело крепко схватился за плечо Маэвы и с хрипом вобрал воздух. А это ведь они еще даже на саму станцию не спустились! Каждый шаг – бесконечно долгий полёт. Мик задыхался.Хорошо хоть, что Маэве не нужно было покупать жетоны – парочка как раз завалялась в глубоком внутреннем кармане: Микеле точно не перенёс бы этой вынужденной остановки и очереди в кассу. Микеланджело пребольно закусил щеку. Теперь, когда этой экзекуции не избежать – они оба уже опустили жетоны в приемник – так пусть все просто поскорее закончится. Мужчина, поддерживая Маэву за локоть, прошел вперед. Внутри пока ничего не ёкало, не ныло: Микеле отупил себя до такого состояния, что все происходящее вокруг не воспринималось адекватно в принципе. Ступив на эскалатор, Локонте крепко схватился за черный поручень и, уставившись в одну точку, словно окаменел. Он честно постарался внушить себе, что ничего страшного не происходит, что все нормально: вот, и Маэва рядом с ним, и лампочки горят теплым ободряющим светом, и люди вокруг смеются и переговариваются между собой – а внутри, в голове, все равно возникали ужасные картинки, будто и лампы эти взрываются, и ошметки тел людей в горящей на них одежде разбросало по всему эскалатору, и Мелин рядом с ним лежит с раздробленным затылком, вся в крови. Да, именно такие ужасные сны преследовали Микеланджело долгое время; в памяти еще весьма свежи воспоминания о том, как он вскакивал на диване от собственного громкого крика, от того, что ему совершенно нечем дышать. Эти кошмары вовсе не исчезали бесследно, когда он открывал глаза, и Мику приходилось еще долго лежать на спине, приходя в чувство, осознавая, что сейчас он уже не спит. Да, и сейчас-то он не спит, черт возьми – вокруг реальность! Мужчине все казалось, что вот-вот, и все эти кошмары вновь начнут сбываться, и вопрос стоит лишь во времени: когда? Когда они умрут? Нос неприятно щекотал запах, специфический для метрополитена: смесь резины и мокрой земли. Микеле давным-давно уже позабыл, что раньше ему нравился этот запах – теперь для него все это воняло мертвечиной. По рукам пробежали мурашки, и Локонте слабо пошевелил пальцами, чувствуя неприятную щекотку в затекших суставах.Внезапно ступенька эскалатора, на которой он стоял, переминаясь с одной почти онемевшей ноги на другую, дернулась, и в глубине механизма что-то очень нехорошо клацнуло. Негромко, но Локонте, из-за своего напряженного состояния, это все же услышал. Сначала Мику показалось, что он ослышался, и он почти успокоился, но когда лязг повторился вновь, мужчина чуть не грохнулся вниз, едва ли не задохнувшись от неконтролируемого приступа страха. Маэва, стоявшая чуть ниже него, всего на одну ступеньку, обернулась на звук и, кажется, спросила, как он себя чувствует.По нему, блять, что, неужели не видно? Промямлив что-то похожее на "все нормально", Мик, как будто от этого зависела его жизнь, изо всех сил вцепился в поручень. И тут-то, буквально через несколько секунд, раздался оглушающий треск железа – люди, окружавшие друзей, вздрогнули и испуганно начали осматриваться вокруг себя, с непониманием глядя друг на друга. Внезапно их всех качнуло, и эскалатор, сильно вздрогнув напоследок, остановился.Мик в этот момент вообще перестал осознавать, что происходит: все вокруг подернулось почти непроглядной дымкой, а сам мужчина намертво вцепился в поручень, как утопающий – за спасательный круг, до боли в ногтях, наверное, даже следы на резине оставил. Внизу быстро рушился эскалатор, и люди, стоявшие там, падали вниз, под обломки металла, которым их заваливало сверху… Легкие начало саднить, будто в них вновь набились пыль и дым, а сердце заколотилось так быстро, что до сердечного приступа было рукой подать. Мик, сквозь эту пелену страха, забыл, где он находится, и что ему делать, тоже не понимал. Голова закружилась, и он почувствовал, что падает, летит, кувыркаясь по ступенькам через голову, туда, вниз, и теряет сознание.Очнулся Микеле только тогда, когда Маэва дважды прихлопнула его по щеке. Ошарашенно заморгав глазами, мужчина вздрогнул и понял, что происходит: он все так же стоит на эскалаторе, вцепившись в поручень обеими руками, а с левой стороны его обходят люди, торопящиеся по своим делам. Иногда они отталкивают его, потому что иначе пройти не получается.– Ну, чего встал-то? – с небрежностью проговорила пожилая полная женщина, прижав худого Микеланджело к поручню так сильно, что тот едва не задохнулся. – Пройти дай, – потребовала она.Мик, не чувствуя ног, оцепенело отодвинулся, насколько это было вообще возможно в его положении. Он не смог ей ответить хоть что-то, поскольку в горле мгновенно пересохло, и теперь глотка казалась ободранной наждаком.Женщина наконец протиснулась и начала спускаться дальше вниз. Только сейчас Локонте осознал, что все нормально – люди вон вокруг улыбаются и переговариваются. Это просто неожиданная механическая неисправность.Которая чуть не стоила Микеле жизни.– Мик? – обеспокоенная, Мелин уже секунд пять махала у мужчины рукой перед глазами. Микеле все так же стоял с судорожно трясущимися руками – он до ужаса напугался, ведь этот кошмар только что вновь стоял перед глазами. – Все хорошо, это просто неполадка. Пошли, пошли потихоньку, – и она, взяв Локонте за руку (тот не сразу смог разжать пальцы, обхватывающие поручень), повела его вниз. Мужчине же просто до безумия хотелось заснуть. Он спускался, затравленно оглядываясь вокруг себя, и старался совершенно ни о чем не думать. Однако получалось плохо. Для того, чтобы хоть как-то себя отвлечь, Микеланджело мысленно повторял строки последней его арии из мюзикла:S’il faut mourir, autant vivre à en creverTout retenir pour tout immoler... ***Раньше ему это помогало, когда он волновался, и сейчас от этих слов даже на душе как-то стало немного теплее. Мик знал каждую букву – он столько времени провел, изучая текст, стараясь спеть его на разные лады, столько времени он повторял слова, словно древнюю мантру, столько времени репетировал с Флораном, отыскивая наилучшую манеру исполнения... И хотя текст был не из самых веселых, однако сковывающий все тело и мысли ужас все таки немного отодвинулся на задний план. Ровно до того момента, как Микеле чуть было не навернулся на почти не идущих ногах с эскалатора, когда шагнул на саму станцию.Всё, в голове снова образовалась пустота. Микеланджело сделал с десяток шагов к ближайшей колонне, со страхом окинул ее взглядом и теперь стоял на платформе, буквально вжимаясь в Маэву. Ноги были ватными, а в горле от недостатка воздуха что-то постоянно сжималось, и от этого перед глазами ходили большие круги, такие, будто у Мика сильно скакало давление. Маэва крепко держала его за руку, не давая мужчине раствориться в огромной толпе, которая сносила все на своем пути. Микеланджело так не любил признаваться в своих страхах и слабостях, однако сейчас его тело само говорило за него – слишком уж сильно мужчину трясло. Маэва вновь ободряюще обняла его, крепко прижав к себе, и услышала, как Мик что-то тихо шепчет на итальянском, но, поскольку Мелин не знала этот язык, то девушка ничего и не поняла. Однако, судя по белым губам Локонте, это было что-то далеко не радостное. – Fatemi uscire di qui… Estrarre!****– Что, Микеле? – не услышала Мелин, но ее вопрос потонул в лязге подъезжающего поезда. И если до этого момента Микеле думал, что хуже ему уже вряд ли будет – ну некуда же уже! – то теперь он понял, что хуже может быть всегда. Во многом паршиво ему стало из-за того, что их с Мелин сначала буквально смело потоком людей, которые хотели как можно скорее втиснуться в вагон и уехать со станции, а затем потоком, но уже другим, принесло обратно, на то же место, где они и стояли. Самое дурацкое во всей этой ситуации было то, что это был даже не тот поезд, на который им следовало бы сесть.Лицо Локонте ничего, кроме крайней степени охуевания, не выражало – это на самом деле страшно, когда толпа несет тебя туда, куда тебе не нужно, а ты против них всех один, и ничего не можешь поделать! Какая же здесь давка! Теперь Микеланджело ненавидел метро еще больше и попросту боялся эту земляного цвета гусеницу, которая с громким треском сначала приближалась к станции, а затем, сожрав горожан Парижа, уносилась к следующей, раздирая барабанные перепонки оставшихся своим громким звонком.Локонте оглянулся на эскалаторы – сейчас, после пережитого, даже они не казались ему такими ужасными. Конечно, по сравнению с поездом-то! Перед Миком буквально из ниоткуда возник парнишка, лет пяти от роду, точно не старше – наверное, вышел из отъехавшего вагона. Шел он с мамой, доверчиво держа ее за палец маленькой своей ручонкой, и ярким, не тронутым еще жизненными невзгодами взглядом случайно посмотрел на Микеле, улыбнувшись. Как же он был похож на того маленького Михаэля! Настолько похож, что Микеле даже отвел собственный взгляд, потому что лицо мальчишки внезапно заострилось и стало будто изрезанным. Локонте искренне старался не думать об этом, но память сама услужливо подставила ускользающие детали – вот кровь течет по подбородку мальчика, вот пыль оседает на его лице… И каждая такая картинка – пропасть, в коей на дне плещется смерть.Да что же такое! Это было просто безумием. По телу то и дело пробегала нервная дрожь. Микеле чувствовал себя уязвимым и беспомощным, как никогда – каким эхом сейчас отдавался в нем каждый звук, наполняющий эту гребаную станцию: разговоры, музыка, смех, звуки из громкоговорителя... Раздался сигнал, возвещающий, что к станции приближается поезд. Маэва, надеясь, что Микеланджело не рухнет, сделав несколько шагов вперед, кажется, сказала, что им нужно идти. Микеле, зажмурив глаза, шатко ступил в едва подрагивающий вагон и почти мгновенно оказался притиснут к противоположной стороне. Ему показалось, что сейчас у него все кишки через глотку вылезут от этой тесноты… Паника сразу окутала тело: из-за резкого наплыва людей он тут же потерял Маеву. Не хватало воздуха, серьезно. И от страха, и от духоты. Но спасительная рука Мелин вновь схватила его за локоть. Через пару минут они, чудом успев, присели на освободившееся место, и мужчина застыл. Локонте вжался в спинку сидения, хватаясь мокрыми от волнения ладонями за прохладные поручни.Сильное покачивание вагона выводило Микеланджело из себя, и с каждым выдохом из его рта вырывался едва слышимый в стоявшем от стука колёс грохоте стон. Они с Маэвой сидели в самом конце, и Мик, как ни старался, не мог избавиться от дикого ощущения déjà vu– ведь в тот раз он так же сел в конце вагона... Очень хотелось спать, но воспоминания всё с новой и новой силой лезли в душу. Микеле бездумным взглядом сверлил свое кривое отражение в стекле, а пальцы левой руки неосознанно скользили по холодной поверхности поручня, пока не наткнулись на руку Маэвы. Та нежно взяла друга за запястье, показывая этим, что всё хорошо, и ему совершенно нечего бояться. Но Микеланджело не мог не бояться нового взрыва, нового нападения… От одних этих мыслей его выворачивало наизнанку. Затравленный взгляд мужчины упал на замызганный пол вагона. —Интересно, как часто его моют для того, чтобы смыть кровь? Как часто здесь умирали?Мик не заметил, что произнес это вслух. Маэва вздрогнула— Маэва, ты... Зачем ты меня привела сюда? — задыхался Микеле. Громкий динамик объявлял об остановках, о том, что двери закрываются, просил не оставлять свои вещи в вагоне, поскольку участились случаи терактов — сука, всё это слишком громко! Каждый звук словно ударом кнута отдавался в голове. — Тебе что, так нравится надо мной издеваться? — на мужчине лица не было.— Я избавлю тебя от этой фобии, Микеланджело, раз ты сам себе помочь не в силах! — Ага, от фобии избавишь, и от тысяч нервных клеток заодно, — прошипел Мик, но его шепот потонул в лязге останавливающегося поезда. Микеле подавился слюной и принялся судорожно кашлять. Кое-как успокоив кашель, мужчина прижался затылком к холодному стеклу, надеясь, что это его хоть немного отвлечет, и стал смотреть в противоположное окно. Однако нет – небольшие фонари, то и дело мелькавшие за окном вагона, навевали панику, да такую, что Локонте отодвинулся от проема, не желая, чтобы животный страх вновь сковал его. Сейчас точно вырвет. Микеланджело оперся многострадальной головой на поручень и закрыл глаза, стараясь изо всех сил вообразить что угодно: парк, сцену, да хотя бы городское шоссе. И вообразилось именно оно, да – именно, сука, тот момент, когда он, Маэва и Флоран из кафе выезжали в самый первый день встречи, именно тот момент, когда они попали в аварию. Заболела спина.Сочувствующий взгляд Маэвы — Локонте знает, что она на него смотрит и сейчас — изрядно раздражал Микеле: чего она так его жалеет, раз сама сюда затащила?! Не надо на него так смотреть! С таким страхом невозможно справиться за несколько минут, особенно, когда он изъедал тебя насквозь года три! "Моцарт", чтобы хоть как-то успокоиться, представил, что он сейчас стоит где-нибудь на берегу родного Адриатического моря и пьет хорошее вкусное вино. Точно! Он в Барлетте – туда уехала жить его старшая сестра со своим мужем – он изрядно поддал и теперь его дико штормит. А этот шум поезда – всего лишь шум морского прибоя.– Эй, Микеле, – весело, даже чересчур весело, Маэва потрясла его за руку, – подъехали уже, все, твоя остановка. Или ты останешься жить в вагоне? – шутка, что говорится, не прокатила, потому что это было лишним напоминанием для Микеле о его прошлых годах, и Маэва, торопливо извинившись, замолчала.Наконец они выползли на улицу: эта станция была не слишком глубокой, и поэтому на эскалаторе Микеланджело с Маэвой надолго не задержались. Прошмыгнув мимо пищавших турникетов, друзья, вместе с толпой, оказались около выхода. Микеле наконец смог вдохнуть "прекрасный", полный выхлопных газов, городской воздух забитых автомобилями улиц. Уж лучше это, чем тошнотворный запах подземки.– Сколько же, блять, времени мы там провели? – действительно, по ощущениям прошло как минимум полжизни с того момента, как Маэва притащила мужчину в этот гребаный метрополитен! Мик чувствовал, что ему холодно: мокрую от пота спину теперь нещадно продувало; что ни говори, а на станции все-таки было тепло. В этом районе города дождь уже прошел, но ветер уходить вслед за ним не торопился.– Минут пятнадцать, – устало ответила Мелин, чувствуя нутром, что еще пара секунд – и Локонте просто взорвется. Она оказалась права.– Зачем ты это сделала?! Зачем? – гнев на подругу, на Флорана и на самого себя крушил внутри всё, распространяясь, словно яд, и Локонте уже себя не сдерживал, устал. – Тебе легче стало от того, что я спустился туда? Тебе приятно меня таким видеть, да? Ох, ну твою же мать, после сегодняшней ночи!.. – матерился Микеланджело, сжав пальцы до боли, едва ли не ломая их. Маэва промолчала – ей нечего было на это сказать. Ей до ужаса было стыдно – всё это было зря. Ночью она понимала, для чего хочет это сделать – как бы глупо это не звучало, она хотела, чтобы новое потрясение "наложилось" на старое, перебив его собой. А сейчас, когда она увидела, как Мику было дурно, как его выворачивало и трясло, все мысли отступили на задний план. Внутри у неё тоже все кипело, и в конце концов вырвалось наружу, когда Локонте со злостью ударил рукой по ближайшему металлическому столбу, вызвав этим жалобный железный звон.– Что с тобой сделал Флоран, раз ему удалось переломать такого сильного мужчину, как ты? – наконец, не сдержавшись, выкрикнула Мелин. И, вздрогнув, сама себе руками зажала рот. Она понимала, что не имела права этого говорить, но оно как-то само вырвалось из-за того, что Микеле на нее кричал. Локонте изумленно повернулся к девушке, в одно мгновение теряя все нити ненависти, страха – всего того, о чем он думал последние часы. Голова закружилась. Мик закусил губы – внутри уже не было живого места, всё кровило. Микеле больше не хотелось слышать не единого звука от Мелин, и только спустя несколько секунд он понял, что перебирает ногами. Просто идет прочь от метро, прочь от Маэвы, прочь, прочь, прочь, куда угодно, лишь бы не оставаться здесь: ни рядом с метро, ни рядом с Мелин… Вусмерть изнуренный, он просто хотел закрыть глаза, отвернуться от всего на некоторое время, привести мысли в порядок. Слишком много страха он испытал за последние сутки, слишком.Так, шатаясь, он шагал и шагал вперед, не замечая ничего вокруг. Не слышал он ни Маэву, которая кричала ему, чтобы он остановился, ни голоса людей, окружавших его, ни сигналы автомобилей. Один сплошной серый, будто фоновый шум. Внезапный мощный напор боли едва ли не вынудил его упасть на асфальт – от ноющей промежности резь по позвоночнику поднялась к затылку и, обхватывая тело плотным коконом, окончательно оглушила мужчину на пару мгновений. Он остановился и схватился за голову руками. А затем Микеланджело услышал неожиданный среди этой городской суматохи звук гитарных струн, такой тихий и приятный.Неспешные нежные аккорды сливались с шумом и гомоном проходящей мимо толпы, которая не обращала на продрогшего от ветра музыканта ровно никакого внимания. Темноволосый парень перебирал металлические струны, и мелодия то усиливалась, то затихала. Он не пел, лишь играл, именно поэтому люди и проходили мимо. Пой он, они бы уже давно сдали парня полицейским – гражданская сознательность: никто не любит попрошаек, почти все считают, что побираться человек идет лишь из-за того, что не хочет заниматься чем-то более дельным, предпочитая получить деньги тем путем, что гораздо легче. А так музыка парня была слишком тихой, чтобы достичь чьих-то ушей, вот на него никто и не обращал внимания. Однако если бы только прохожие знали историю этого парня, то вряд ли проходили бы мимо настолько безучастно – хотя бы пару монеток в чехол кинули: музыкант онемел несколько лет назад из-за тяжелой болезни, а гитара теперь была единственной вещью, с которой он никогда не расставался.Локонте слышал тихую мелодию, а в голове, параллельно, звучала игра Фло. У него вообще была какая-то своя манера исполнения – даже находясь в другой комнате, можно было почти безошибочно определить, кто перебирает струны – Флоран или Микеле. Строки "Vivre" вновь ненавязчиво всплыли в мыслях. Сейчас Мик почувствовал, что он действительно устал. Просто устал и готов больше никогда не двигаться с места и лишь слушать эту музыку. А там будь, что будет. Однако тут в него врезалась нагнавшая его Мелин, больно затормозив об его худую спину руками.– Прекрасно играешь, – со злостью оглянувшись на Мелин, Микеланджело поскреб по карманам и достал несколько смятых бумажек – сдачу из ночного такси, когда он добирался от Мота к Маэве. Парень кивнул и, не прерывая мелодии, улыбнулся ему. Мик искренне мог признаться, что прекрасно понимал этого попрошайку: он по себе знал – чего стоит молодому парню под давлением внешних обстоятельств выйти и ходить с протянутой рукой по улице, он по себе знал, как тяжело так жить, как страшно засыпать, зная, что, возможно, завтра не то что не поешь, но даже не найдешь себе места для ночевки. Музыкант виновато улыбнулся и, отвлекшись на пару секунд, спрятал деньги в карман — для него это была слишком большая сумма, чтобы оставлять её в чехле гитары, где лежала пара монет, а затем вновь поставил пальцы на гриф гитары. Облизал губы, вновь взглянул на Микеланджело глазами, в которых явно читалась благодарность, и проговорил одними лишь губами, без единого звука слово "спасибо". Локонте зашагал дальше, не желая видеть Маэву. Но она, не отставая, все шла и шла за ним, переходя дорогу по светофорам, обходя лужи, оставленные дождем. Наконец Микеле резко остановился и, скрипнув зубами, развернулся к ней: перед его глазами находилось испуганное лицо подруги и такой жалостливый, убийственно жалостливый взгляд, что злоба вновь вспыхнула внутри, зажигая ненависть, словно костер. – Что ты хочешь еще сделать? – размахивая руками, Мик громко закричал на девушку. – Надавить еще сильнее? Ну же! – он подошел к ней вплотную, так, что почувствовал тепло ее тела. – Ну! Давай! Uccidimi alla fine!*****– Я только хочу проводить тебя до дома, – вздрогнула Мелин, облизнув губы. – Я же обещала, Мик. Я просто, – девушка затряслась, – хочу быть уверенной в том, что с тобой все будет в порядке.Локонте, силясь успокоиться, выдохнул. Остаток пути они прошли уже не разговаривая, но Мик хотя бы не начинал кричать на подругу, и то хорошо, хотя злость все еще извивалась в нем, подобно змее. Жил мужчина совсем недалеко от станции, поэтому через несколько минут они оказались около входа в подъезд.– Все, дорогая моя Наннерль, ты можешь идти, – чувствуя себя глубоко больным, Локонте набрал пин-код на двери. Заметив, что Мелин даже не сдвинулась с места, он с удивлением произнес: – Что, до квартиры?– Да, – просто ответила Маэва. Пока они ехали на лифте – каждый шаг и так давался мужчине нелегко, поэтому он не смог бы подняться до своего этажа по лестнице – Локонте все же нашел в себе силы извиниться перед Мелин за свою импульсивность.– Я не хотел, прости меня, пожалуйста. Просто тебе не нужно было тащить меня туда. Ты сама виновата в том, что я так накричал на тебя, — двери открылись, и друзья вышли из кабины. — Еще раз прости, но и ты, конечно, молодец, вывела меня из себя этим метро окончательно... — произнес Микеле с сарказмом, опёршись на стену рядом со своей дверью.– Послушай, Микеланджело. Я, честно, прошу у тебя прощения за мой поступок – я не должна была этого делать. Я поступила неправильно, – Мелин говорила от чистого сердца, – и теперь, все что происходит, это логично. Ну, я имею ввиду то, что ты не хочешь меня пускать домой. Я очень тебя люблю, Микеле, и ценю. Ты для меня очень важен. Не смей думать, что ты никому не нужен, потому что так не бывает. Ты слишком хороший человек, ты слишком сильный человек, чтобы это не выдержать. Конечно, это не те слова, которые ты хотел бы услышать, Мик, я понимаю, но я больше ничего тебе не могу сказать. Только прошу тебя, постоянно будь на связи, пожалуйста. В любое время звони мне, я приеду. Понял?Выдох-вдох. Вдох-выдох. Всё. Тихо. Выдержишь и это.— Я тебя люблю, Маэва, — Мик стоял около дверей и наблюдал за тем, как его подруга, обхватив себя руками, стоит с понурой головой.— Я тоже тебя люблю, Микеле, — вполне искренне повторила Мелин за ним. Спросив взглядом разрешения обнять его, девушка сжала мужчину в объятьях так крепко, что Локонте стало дышать нечем. — Теперь ляг и выспись. Как проснёшься — позвонишь мне, если что. Я всегда на связи. У тебя домашний-то работает? — Да вроде бы… — а вот Микеланджело кажется, будто Маэва уже очень устала от него, что жалеет о своей ему помощи…И Мик слабо улыбается, провожая Мелин обратно к лифту. Как только раздался характерный хлопок, с губ Микеле сорвался тяжелый вздох. Кому, как не ему самому, знать, что даже если ему будет до умопомрачения хреново, он никогда не позвонит Маэве. Никогда больше, черт побери, никому ничего не расскажет! В общем, как оказалось, все разговоры прошли мимо его ушей. Зайдя в квартиру и рванувшись в комнату, Локонте первым делом открыл настежь окно — ему нечем дышать — и в комнату ворвался холодный порыв ветра, сбросив со стола паспорт, карандаши, ручки, какие-то листы с нотами, незаконченные рисунки: всё то, чем Микеланджело когда-то жил. Мужчина поёжился от холода.Что-то в голове Мика щёлкнуло — он ведь и в самом деле не собирался этого делать. Однако пришёл в себя он лишь тогда, когда держал в руках горстку успокоительного – и откуда только эта дрянь у него? Решив их выпить для того, чтобы получше уснуть, мужчина отправил сразу несколько штук в рот и запил всё ледяной водой. Травиться он не собирался, мыслей о суициде не было — да и откуда бы им появиться, если единственной мыслью была мечта о сне? А успокоительные? А что – успокоительные?Тремя таблетками больше, тремя таблетками меньше – это ведь не суть важно. ***Флоран не помнил, как вышел из дома, понимал лишь, что ему до одури хочется пройтись. Просто идти, идти, идти так долго, пока в мышцах не начнет колоть от дикой перегрузки, а связки не начнут ныть, требуя покоя. Какими-то непонятными даже ему самому окольными путями, Фло плутал между основными улицами и, спустя почти шесть часов, оказался около дома Микеланджело. Чего ему сейчас хотелось? Да взять и застрелиться к чертовой матери! Что он вообще испытывает к этому итальянцу? Да любит он его, блять, любит! Любит! Любит! И месяц назад любил, и три, и год назад, когда они вновь встретились, понял, что, оказывается, до этого момента тоже любил! Как получилось так, что он позволил себе забыться? Вновь позволил себе сорваться? Позволил себе унизить его? Позволил совершить себе поступок, которому нет оправдания? Как? Флоран задавал себе эти вопросы, одни и те же вопросы, но ответить на них не мог даже самому себе – как же ему было страшно. Он, взглянув на подъезд Локонте, присел на лавку, которая стояла недалеко от входа, и достал пачку. Нервно затянулся. Сделав глубокий вдох, Мот ощутил, как весь объем легких заполняется густым ароматным дымом его дорогих сигарет. Несколько раз мужчина приглашал Фло в гости. Флоран всегда удивлялся: как при такой захламленности, точнее, при натуральном бардаке, дома может быть настолько уютно? Несмотря на то, что в шкафу, прямо рядом с горой одежды, валялись книги, рисунки, тетради со стихами – Мот тогда получил по рукам за то, что хотел взять одну из них – это как-то не напрягало. Несмотря на то, что гитара валялась на незаправленном диване, укутанная в одеяло, несмотря на то, что на столе громоздилась опасная башня из кружек с, зачастую, недопитым чаем, несмотря на... Да на всё это можно было не смотреть, когда рядом с тобой проносился вихрь, предлагающий еще одну чашку кофе. Фло улыбнулся воспоминаниям, но быстро погрустнел.Почему я еще тогда ничего ему не рассказал? И Маэва… Она же говорила, она мне намекала… Да и я сам все слышал, все, что он говорил в гримерной. Почему я не сделал все вовремя? Я не смог. Струсил? Да… Слабак! – мысли появлялись в голове, одна за другой, под нервный стук пальцев по спинке скамьи. Предатель!Флоран ощущал себя таким запутавшимся, что он с трудом осознавал, как ему быть дальше, вообще не представлял. Никому не докажешь, что он был готов, да и до сих пор готов отдать все, что угодно, за то, чтобы Микеланджело больше никогда ни чувствовал боли и страха. Никому не докажешь, что ты питаешь какие-то чувства к человеку, когда все тело Локонте исковеркано самим Мотом. Как ему быть с Миком дальше, Флоран вообще старался не думать, потому что ему было до ужаса хреново: каждый вздох вставал комком в горле, и из-за этого в глазах то и дело мелькали мушки, а в висках пребольно стреляло.Теперь уже поздно что-то изменить. Конечно, ведь для того, чтобы решиться на что-то, нужно, чтобы сердце напополам разорвалось! И оно разрывалось прямо сейчас.В глазах от дыма уже стояла резь, но Флоран, кусая фильтр, затянулся и, дрожа от промозглого воздуха, опустил голову, застучал зубами и резко выдохнул последний раз так, чтобы весь дым поднялся к лицу. Небольшие клубы оторвались от губ и растворились в воздухе.– Что ты здесь делаешь? – неожиданно раздался над его головой знакомый голос. Голос не сулил ничего хорошего: в лучшем случае Флорана просто начнут бить.– М-Маэва, – едва протянул Фло. Теребя нервными дрожащими руками легкую куртку, девушка, только-только вышедшая из подъезда, стояла теперь прямо над мужчиной. – Как ты мог приехать? Что ты здесь делаешь?! – она не понимала, сколько наглости нужно иметь для этого поступка. Наглости или… Отчаянья? – Терять что ли ничего? – глотая ртом ледяной воздух, Маэва почувствовала, что дышать ей стало до ужаса тяжело. – Сейчас сорвусь и просто убью тебя, – сжала кулачки Мелин. – Ты что с ним сделал, маньяк? Что ты с ним сделал? – повторила она, ощущая переворачивающее все внутри несдерживаемое чувство ненависти: пара минут с ним наедине – и девушка его убьет, убьет и не пожалеет. Мот, забывшись, протянул к ней руки – сейчас девушка казалась ему спасением, дотронься – и будет чуть легче, но она отошла на пару шагов назад. Флоран осознал, что она уже все знает. Провел ладонями по скулам, бровям, лбу, растирая появившееся на лице вновь напряжение. – Убери от меня свои руки, скотина! – если бы Фло увидел глаза Маэвы, то он бы серьезно испугался: настолько взгляд ее пылал гневом. Однако мужчина не имел сил посмотреть на нее. – Он считал тебя самым близким человеком! – девушка схватила Мота за куртку и резко дернула за нагрудные карманы, пытаясь поднять его со скамьи. Послышался треск застежек.– Маэва! Дай мне объяснить! – начал было мужчина, cо стыдом отворачиваясь от испачканного злобой лица. – Я…– Как? Как ты объяснишь это?! Как ты это объяснишь? – Мелин попыталась дотянуться до шеи Фло, хотела ударить. Пожалуй, еще ни разу в жизни она не впадала в подобную ярость. Наверное, она сейчас ненавидела Флорана даже сильнее, чем Микеланджело ненавидел ее саму за поездку в метро, хотя, в принципе, на данный момент, ему было плевать на все, что происходит с ним и вокруг него. – Ты вообще адекватный, нет?! – кажется, весь двор слышит ее голос, что отражается от кирпичных стен домов, проникая через открытые балконы и форточки в каждую квартиру. – Как ты мог? Сотворить это с ним! Он что, по-твоему, мало страдал? Что, нужно больше, нужно, чтобы он загнулся? Чтобы покончил с собой?! Я видела его состояние сегодня ночью! И сейчас – да он в шаге от суицида! Ты не видел, что с ним было! – в легких у Маэвы закончился воздух, и девушка замолчала.– Успокойся! – от одного-единственного этого слова Флорана Маэва явственно ощутила, как злость разливается по всему ее телу. Она, едва сдерживая себя, переступила с ноги на ногу.– Успокоиться? Успокоиться? Это ты мне говоришь?! А когда он просил тебя прекратить, просил не трогать, ты послушал? – Маэва не была уверена, что все происходило именно так, однако, сама того не ведая, попала прямо в точку. Флоран вздрогнул, почувствовал, что задыхается. Хочет хотя бы вскрикнуть – не получается: голос сипит где-то в горле. Хочет отвести руки от лица – не выходит: не сгибаются даже пальцы. Все осознание вчерашнего навалилось с новой силой, и Фло, будь он немного слабее, просто зарыдал бы в голос от бессилия и ненависти к самому себе.Голова раскалывалась от каждого вскрика ненавидящей его подруги. Он уже не слышал ее слов, не понимал ни одного значения, кроме имени Микеле, которое Маэва то и дело яростно повторяла на разные лады. По ощущениям, эта какофония продолжалась несколько столетий, пока Мот не почувствовал, что ему адски холодно. Очнулся же он от того, что с бровей по щекам катились струи воды – Мелин выплеснула ему в лицо бутылку минералки.– Очнулся, Мот? – кажется, она немного успокоилась. Ровно настолько, чтобы не пытаться разорвать Флорана на кусочки. – Да как ты вообще мог так с ним поступить?.. Ты же слышал все, что происходило в гримерной несколько месяцев назад, ты же знаешь, как он к тебе относится! За что ты его так, ты мне объясни, за что, Флоран?! Это же как надо ненавидеть, чтобы сотворить с ним то, что сделал ты? Я не знаю, как он вообще до меня добрался: у него все тело в синяках и крови, он даже дышать нормально не мог, – Мелин все же сбавила голос: привлекать внимание проходящих мимо прохожих было не самой лучшей идеей.Флоран глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой. Не зная, куда деть свой взгляд, он, избегая пронзительных карих глаз Маэвы, смотрел на мелкие камни щебня, валяющиеся в темной луже. В ней плавал большой красный лист, верхний правый уголок которого уже был подернут гнилью. У мужчины мелькнула мысль, что он похож на этот лист. Такой же. С гнильцой.Молчание явно затягивалось – обстановка между ними двоими накалилась до предела. Такое молчание было для них обоих пыткой. Самой ужасной пыткой, которую только можно было себе вообразить. И хоть бы один звук отвлек их – нет, вокруг тоже словно все остановилось.– Я не хотел привязываться… Я боялся. Он сначала был мне симпатичен, потом я понял, что без него все как-то не так, – это были мысли, вообще никак не связанные друг с другом, создавалось ощущение, что Фло просто озвучивает все, что приходит ему в голову. – А вчера, боже, я выпил, мы оба выпили, и он согласился поехать... Он был пьян, мы пили у меня: абсент, коньяк из бара, курили… Меня перемкнуло, боже, я не хотел, я не хотел... Не хотел, Маэвс, нет... Я не сумасшедший, боже, не сумасшедший! – Хватит! Прекрати. Тебя это не оправдывает: тебе было мало, а ему – больно! Ты хоть понимаешь, насколько ему было больно принять все это именно от тебя? – вырвалось у Мелин. – Он ведь тебя любит. И ты…– Ты не понимаешь! – запальчиво выкрикнул Флоран.– Да, куда мне, – вспылила девушка в ответ. – А ты ведь, Флоран, оказывается, ничем не лучше Аделарда. Только из-за Микеланджело я никому ничего не расскажу. Я не заставлю его писать заявление в полицию – пусть решает сам, как ему быть дальше. Я не буду подговаривать кого-то не общаться с тобой. Я просто не знаю, как ты будешь с этим дальше жить. Как ты будешь смотреть ему в глаза, как будешь играть с ним в одной постановке, видеть его каждый день, вспоминая, как он страдал. Из-за тебя. Сначала морально, а затем и физически. Я никогда не прощу тебе его боли, ты понял меня, Мот? Фло ошарашенно смотрел на нее, и Маэва окончательно поняла, что все ее догадки, построенные в голове несколько часов назад, оказались верными. Флоран мог накричать на подругу, мог оттолкнуть ее, мог выкрикнуть, что ему от того, что он натворил, тоже хреново, до умопомрачения хреново, однако девушка и так уже считала его тираном и последней сволочью. А самое ужасное – Маэва абсолютно в этом права, и она имела на это полное право. Да и никто не должен знать, что Моту, этому сильному, словно непробиваемому Флорану, тоже может быть больно. Никто не должен знать, что случилось в жизни Фло, что сделало его таким. Знает лишь Микеле. И сам Флоран.Что делать дальше, Мот не понимал. Лишь глядел вслед уходящей Мелин, пока ее силуэт не скрылся за ближайшим поворотом.Не зная, правильно он поступает, или нет – скорее всего, что неправильно, Микеланджело больше апокалипсиса ждет, чем этого мужчину! – Фло посмотрел на окна подъезда и сделал несколько неуверенных шагов.***Мот уже несколько минут стоял около темной металлической двери и боялся даже занести руку для того, чтобы нажать на звонок. Как только внутри зарождалось какое-то подобие уверенности, что вот, давай, звони, как сразу же появлялся такой дикий стыд, что по спине начинали бегать мурашки, и дышать становилось нелегко. Ну же, давай… На счет три. Раз, – ноги буквально приросли к придверному коврику, руки же сильно тряслись. – Два, – пальцы правой руки коснулись звонка. – Три, – и…ничего не произошло. У Локонте дверной звонок что ли, блять, оказался сломан?! Фло показалось, что он от волнения просто не услышал писк звонка: в ушах отдавался сильный стук сердца, который, кажется, эхом разносился по подъезду. Кровь ударила в виски, и голова немного закружилась. Пару мгновений спустя до Флорана дошло, что звонок, наверное, у Микеле попросту не работает, и мужчина опустил голову, уткнувшись взглядом в свои ботинки. Пару минут он приходил в себя, потому что понимал, что он сейчас делает, понимал, что это глупо, понимал, что он – последний человек, которого бы хотел видеть Микеланджело сейчас. Но он ничего не мог с собой поделать – он сам не понимал, зачем явился сюда. Спросить, все ли в порядке? Вымолить его прощение? Понести наказание? Мот положил руки в карманы куртки от того, что ему вдруг стало чертовски холодно, только мужчине не было понятно: холодно телу или холодно в груди? Сминая ткань одежды изнутри, он глубоко дышал, силясь успокоится. Внутри все трещало так, будто сам Флоран – тяжелая ветка рассохшегося дерева, готовая переломиться пополам, а в груди словно образовалась пустая холодная пещера. Кажется, Флорана сейчас просто вырвет.Чувство вины сейчас изжевывало Фло с такой силой, что единственным правильным выходом, пожалуй, было закрыться у себя в квартире и не высовываться на глаза людям ближайший десяток лет или даже больше. Возможно, эти чудовищные обстоятельства с Микеланджело именно из тех ситуаций, которые просто нужно пережить и позволить себе и Локонте переболеть ими, не стараясь что либо исправить вообще. Потому что каждое движение, каждое слово, каждая мысль будут восприняты не так, все будет иметь двойной подтекст, и веры ему, Флорану, больше никогда не будет. Однако сидеть на жопе ровно Фло не умел. Равно как и заделывать дыры в отношениях.Моту стыдно. Стыдно куда как в большей мере, чем когда он проворачивал подобное с девушками. Холодное, липкое, отвращение схватывало его горло. Будь у него хоть какие-нибудь силы, Мот выломал бы к чертям эту дверь, растолкал бы своего Микеле, если тот уснул, и, крепко прижав к себе итальянца, пообещал бы тому что-то важное, что-то, что должно сделать все лучше и спокойнее. Правда, какие бы это были слова, мужчина не знал и сам. Однако сил не было даже на то, чтобы вновь поднять руку и постучать в дверь. Внезапно послышался скрип, и на пороге показался сонный взлохмаченный Микеле. Его глаза были красными, а на веках не было обычной для него подводки. Флоран оторопел. Он, конечно, желал увидеть Мика, стремился что-то сказать, но, когда он нажимал на звонок, какая-то часть души все же надеялась, что Локонте дверь не откроет. А сейчас он стоит перед ним и Фло не знает, как начать разговор. Губы Микеланджело затряслись, но не из-за слез, а от вновь разбуженного гнева. Таблетки принятого успокоительного еще не начали действовать на организм мужчины, поэтому Микеле сразу исключил вероятность того, что перед ним стоит галлюцинация от передозировки.– Мик? – осторожно начал Мот, вполне трезво не исключая возможность, что его сейчас просто спустят по лестнице головой вниз. – Я знаю, что я...Договорить ему уже не дали. Микеле обеими руками сильно толкнул мужчину, и Флоран почувствовал, как у него вновь отказывают ноги и сводит судорогой все мышцы. От этой боли Мот не смог удержать равновесие и весьма ощутимо приземлился на копчик. Локонте в два шага вновь оказался возле стонущего от удара "Сальери".– Что ты знаешь? Что?! – после этих выкриков Фло получил еще одну затрещину – теперь уже в лицо. И Мот не мог поднять руки для того, чтобы защититься – понимал, что у него может вновь снести крышу к херам. – Что ты знаешь? – из разбитых губ выступила кровь. – Что все будет хорошо? – сильный, почти на пределе злости, удар в живот. – Да нихрена ты не знаешь, Мот! – и Микеле, присев, чтобы находиться на одном уровне с мужчиной, несколько раз ударил Флорана головой об железные прутья перил.Здесь Фло почувствовал, что, похоже, отключается. Он посмотрел на дверь, и понял, что все это ему не привиделось! Микеланджело действительно стоит над ним, до сих пор стоит, пугающе бледный, и протягивает руки к его шее, желая задушить, растерзать, забить до смерти. Фло, стараясь удержать свое ускальзывающее сознание, попытался отодвинуться назад, однако прутья ограды мешали это сделать – в итоге Мот лишь больнее уперся в металл. Хватка Мика внезапно ослабла, и Фло, судорожно глубоко вдохнув воздух, заметил, как Локонте сильно дернуло. Тот изумлённо посмотрел на свои трясущиеся пальцы, затем – не менее ошарашенно – на Флорана, и резко отвернулся, прикрывая рот обеими руками.Нервы Микеле окончательно сдали, когда Локонте почувствовал неимоверное жжение в горле, упал на колени перед Мотом, всунул себе два пальца в рот, склонившись над порогом своей квартиры, и понял, что его рвет желчью. А самое противное было в этом то, что примешивался противный вкус спермы, тот гадкий вкус, который Мик помнил еще со времен в метро, когда Аделард буквально ломал ему челюсть. Его так мучительно рвало из-за этих гребаных таблеток, что Локонте казалось, будто он заблевал уж весь подъезд и свою прихожую заодно. Под конец его начало сильно трясти от слабости, а все тело покрылось липким холодным потом. Превозмогая дьявольскую тошноту, Локонте прошел, почти прополз, к себе в квартиру, напрочь забыв о Моте, и, едва добравшись до ванной, включил холодную воду, подставив под струю свою голову.Флоран же, потирая шею, не сразу рванул за ним, потому что от ударов об прутья у него нещадно трещал затылок, а все тело вообще отказывалось повиноваться из-за резких болей, возникающих по всему телу.Микеле не открывал глаз, и не видел яркий свет, что был включен Мотом, влетевшим за мужчиной в ванную спустя пару минут. В голове стоял белый шум, а все тело наполнила необыкновенная тяжесть. Он не чувствовал горячие трясущиеся руки Фло на себе, не чувствовал, что его тормошат, мотают из стороны в сторону, не чувствовал, как его довольно болезненно бьют по щекам. Ощущал только холодную воду, которая сейчас растеклась по всему его телу— Сука! Ты что творишь! Сука! — Фло сердито зарычал, почти закричал сквозь злость. Его ноги, все еще до конца не слушавшиеся своего обладателя, расползались на кафеле, и удержать Микеле от этого ему было довольно тяжело. Прострелило спину и Фло охнул. Мик окончательно закрыл глаза от болей в желудке и потерял сознание. — Блять! —протянул Флоран, не понимая, что именно это "блять" означало: то, что Локонте сейчас без сознания или то, что заледеневшие от холодной воды ноги вновь дико болят, а спину простреливает раз за разом? — Сука! — и Фло припал спиной к стиральной машинке, потянувшись за полотенцем. — Да не засыпай ты, блять, да что же такое! — и мужчина, еще раз поскользнувшись, практически вывалился из ванной и направился в гостиную в поисках одеяла или пледа, или чего-то этом роде. Плед отыскался почти сразу – большой, синий, с белыми звездочками – прямо как любит Микеле, звездочет хренов.Еле-еле подняв Локонте, Флоран оттащил его в зал и, стянув с мужчины мокрую заблеванную футболку, накрыл пледом. Этой же футболкой он, чувствуя ломоту в теле, быстро вытер пол в подъезде – как же хорошо, что Микеланджело не успел уделать весь этаж! – выкинул тряпку в мусорку и вернулся обратно в комнату, включив абажур и задернув шторы в гостиной.Флоран действительно до смерти перепуган: он чертовски бледен, даже бледнее, чем Микеле, и потерян. Присев на диван рядом, Фло взял Микеле за ледяную худую руку, обхватив запястье.— Я здесь, — прошептал он сбитым, хриплым, сорванным голосом, будто Мик мог его слышать. Мот второй рукой потёр свое лицо, которое, кажется, скоро просто сведет от перенапряжения. Так Фло, периодически засыпая, сидел рядом с Миком долго, очень долго – за окном уже успело окончательно стемнеть. В конце концов, уставший мужчина не выдержал, съехал с дивана, как можно удобнее положил голову на его жесткий край, подперев рукой, и закрыл глаза...Через несколько часов Микеланджело очнулся ото сна, в котором ему почему-то до ужаса было холодно. Горло вновь скребло, как в метро, на станции, а во рту было ужасно сухо, словно в пустыне – Мик был готов отдать всё за глоток воды. Не открывая глаз, Локонте принялся шарить рукой по кровати, и внезапно его пальцы на что-то наткнулись. Мужчина еле-еле разлепил веки и удивленно уставился на руку, лежащую на простыне. Мужская рука в по локоть завернутом рукаве не глаженой рубашки. Остальное, видимо, скрывалось на полу. Микеле с оттенком недоумения перевернулся на бок, чувствуя голой спиной холодное, еще даже слегка влажное полотенце, и осторожно посмотрел вниз. Ком встал в горле, Мик поперхнулся и даже о жажде забыл. В первое мгновение он подумал, что вообще всё ещё спит. Или таблетки все таки обладают каким-то галлюциногенным побочным действием. На полу сидел Флоран, неудобно подогнув под себя ноги и упершись головой в диван. Взгляд мужчины скользнул по мятым джинсам "Сальери", вверх – по его тонкой рубашке, и, наконец, по шее, щетине и лицу. Заснул он совсем недавно, держался до последнего, боясь, что Микеле снова может стать плохо. Но сон Мота всё же сморил. Во сне Фло выглядел таким беспомощным, что и не верилось даже, что это именно он несколько часов назад измывался над Микеланджело. В тишине квартиры отчетливо раздавалось слабое, слегка затрудненное дыхание того, кто совсем недавно заставлял Мика кричать от болей, нанося обжигающие яростью удары по всему телу.Проведя левой рукой по темным волосам, Микеле потянулся рукой к мужчине и с силой нажал Моту на затылок. Шейные позвонки Флорана хрустнули от того, что Локонте со всей силы ударил его по одеревеневшим мышцам на шее. – Какого черта ты здесь?Фло испуганно подскочил на месте и, потирая шею, отполз на метр в сторону, ударившись об гитару, валявшуюся неподалёку. В голове промелькнула мысль, что эта та же самая гитара, которую Фло отдал в ремонт после той аварии, и подарил Микеле на Рождество. Помнится, он едва ли не верещал от радости: "Oh!!! Grazie! Ti adoro, caro Florent!"******А сейчас...– И чего тебе?! Мадонна, чего? – однако звучит это до страшного спокойно, настолько спокойно, что только поэтому и ясно – Микеланджело в полном бешенстве.– Я... Мне... – а Флорану и сказать-то ведь нечего. Он лишь низко опустил голову и сел на коленки, неудобно подогнув под себя обе до сих пор ноющие ноги. — Мне плохо и больше совершенно не к кому идти, — еле слышно ответил он, пристыженно опустив голову. — Я волновался за тебя, особенно после того, как позвонил Маэве, и она сказала, что ты у нее, сказала, что с тобой... Я хочу попросить у тебя прощения, пожалуйста, Микеле, я умоляю тебя простить...— Ты себя-то, блять, вообще слышишь? — кое-как взяв себя в руки, цинично произнес Микеле, дав все же Фло договорить. Сейчас хороши его усталость и апатия были только тем, что из-за них даже голос не дрожал. Да и было плевать на признания и покаяния Флорана. — Простить? Волновался? А ты волновался, когда я кричал под тобой? Ты волновался, когда я бил тебя, пытаясь вырваться? Волновался, когда ты вдалбливался в меня? Волновался, когда меня унижали перед зеркалом? За это я тебя должен простить?! — вот тут в голове у Локонте что-то перемкнуло — сцена с зеркалом же была во сне, но пусть! Пусть! — Зачем ты сюда пришел? Кому-то легче стало от этого? Ты думаешь, что одного твоего "я волновался" достаточно для того, чтобы я простил тебя за это? Ты же понимаешь, что я могу позвонить в полицию? — да, только поведение Локонте идет вразрез с мыслями. Никогда он не позвонит, никогда он ничего не расскажет, потому что он... Потому что мысли об этом заставляют его чувствовать тяжесть внизу живота. Потому что ему это...— Я виноват, Микеле, Боже, как же я перед тобой виноват! — заскулил полудохлым щенком Фло, жмурясь и крепко сжимая зубы. — Прости меня… Я виноват! — он прижал правую руку ко рту и носу и теперь дышал в ладонь, раскачиваясь из стороны в сторону. На глазах выступили слезы боли, настоящей душевной боли, которая разъедала сейчас мужчину просто насквозь. Флоран выглядел действительно измученным, жалким. Кожа его приобрела нездоровый, даже какой-то синюшный оттенок, а под глазами пролегли глубокие тени.— Какая же ты сука, Флоран! Не надо мне здесь исповедоваться — ни к месту. Я не могу даже смотреть на тебя. Хули ты корчишься? Больно? — Микеле, выкрикнув эти слова, повернулся на другой бок, чувствуя разрастающуюся немощь. Прислушиваясь к редким всхлипам, мужчина натянул плед до самой шеи и стиснул пальцами уголок. – Ненавидь меня, Микеле, ненавидь! Потому что я не заслуживаю твоей любви, – еле слышно произнес Флоран, проведя по своей щеке пальцами, растирая влагу с века. Как же ему хотелось стереть вместе с этой влагой весь свой страх и все страдания Микеланджело, но это же невозможно. Он всегда приносит только боль – он не умеет любить. И любовь в ответ теперь не просит. Флоран, немного подумав, помолчал. Он всё сказал, он был искренен в своем желании вымолить прощение. Теперь дело было за Микеланджело. Что он сделает дальше – позвонит ли в полицию, будет ли ненавидеть его, Мота, до конца жизни? Этого Фло не знал и повлиять на ход мыслей Локонте не мог. Поэтому, вытащив из кармана красный платок Микеланджело, слегка пахнущий гарью, его собственной рубашкой и парфюмом, Флоран положил алый кусочек ткани на плед, которым укрылся Микеле и, выпрямившись, произнес:– Если ты меня так ненавидишь, никогда больше не надевай это, и выбрось как можно скорее. И со мной делай все, что посчитаешь нужным.Микеле до боли зажмурил глаза, когда Мот, уходя, сильно хлопнул за собой дверью.Он плачет.________________________________________* (Мне больно, мне очень больно)** (Я никто)***(Если надо умирать,То жить надо до изнурения:Все сохраняя, чтобы всем пожертвовать)**** (Выпустите меня отсюда. Вытащите! )*****(Добей меня, в конце концов)******(Вау! Спасибо! Я тебя обожаю, дорогой Флоран!)