Italiano la paura e il dolore (1/1)

Утром, часов в восемь, или где-то около того, Маэва проснулась, словно от толчка, и даже немного из-за этого расстроилась. Как это бывает со многими, в выходные дни она вставала, даже без звона будильника, почти как на работу. И почему только в будни так легко не получается? Что за вселенский заговор такой? Голова немного побаливала – все таки ночь была насыщенной, и Маэва, потирая ничуть не отдохнувшие глаза, легонько оттянула уголки век и глянула на окно, занавешенное тяжелыми шторами: там, видимо, солнце только что вышло из-за осенних низких облаков – небольшой блик старался пробиться через плотную ткань. Они с Микеланджело как уснули ночью на полу, откинувшись на расправленный диван, так до утра и проспали в этом положении.Однако, окончательно открыв глаза и осознав себя частью этого мира, она поняла, что проснулась вовсе не по своей воле: лежащий в ее комнате почти разрядившийся телефон настойчиво звонил, привлекая к себе внимание. Посмотрев на тяжело сопящего забитым носом Микеле, который сидел около нее, за всю ночь так и не разомкнув своих объятий, она кое-как выбралась из-под пледа и, подоткнув его края под бедра Локонте, побрела в комнату по мягкому ворсистому ковру к надрывающемуся в спальне мобильнику. На чересчур ярко горящем дисплее второй раз за последние несколько часов высветился номер Флорана. Мелин, нахмурившись, подобралась, прикрыла дверь в зал, чтобы не разбудить Микеланджело, и, напустив на себя показную сонливость, нажала зеленую иконку и совсем не эстетично зевнула прямо в трубку.– Доброе утро, – раздался на том конце провода убитый хриплый голос. Его обладатель проснулся, точнее, не проснулся, а просто воскрес около получаса назад от ледяных порывов воздуха, которые проникали квартиру через открытую балконную дверь. Мот остался в том же положении, в каком и был, когда Микеле оставил его ночью. Все тело Фло болело, будто его пропустили через мясорубку, а потом склеили и еще раз пропустили. Голова болела от похмелья, горло – от холода, тело – от побоев, даже член, блять, болел, хотя первые минуты мужчина не могу понять, отчего так. И, несмотря на то, что Флоран пролежал всю ночь на паркете, его обнаженное тело было мокрым – то ли горячка, то ли лихорадка. Мот, открыв глаза, вообще не сразу смог вспомнить, почему он лежит на полу собственной квартиры. А когда вспомнил, понял, что лучше бы не вспоминал. Блять-блять-блять!– Доброе, – не стала спорить с Флораном Маэва, чувствуя, как закипает все внутри уже сейчас, спустя пару секунд после начала звонка. – Чего ты звонишь?– Микеле у тебя? – без предисловий, Мот, борясь с тошнотой, перешел к сути. Берег силы. Слова. Потому что в горле была такая пустыня, а в голове – бедлам, которые и словами не передать.– В смысле? С чего ты взял? – Мелин, конечно, предполагала, что Фло позвонит ей с утра, и искренне думала, что готова к этому, но она все равно почему-то не смогла хорошо соврать: голос внезапно ощутимо дрогнул, несмотря на то, что уверенности ей обычно было не занимать. – Вы же вчера вроде как вместе ушли.– Ушли, да… Но потом мы… – возникла небольшая пауза: Флоран обдумывал, сказать правду, признаться, или, не ведая того, поступить, как Локонте, – мы повздорили. Маэва, так он у тебя? – Флоран явно пытался придать своему обычно уверенному голосу хоть немного стали, но сейчас ему было до ужаса плохо, стыдно, горько, да и пил он вчера ну никак не меньше, чем Микеланджело, отчего дикое похмелье кружило голову, поэтому у мужчины ничего не получилось. – Пожалуйста, просто скажи мне, что у тебя.– Разминулись что ли? – включила дурочку Мелин. – Что ты за него так волнуешься? Откуда я могу знать, где он... Взрослый же мальчик, не потеряется, – как же Маэве захотелось накричать на Флорана, но она мастерски сдерживала себя, понимая: нельзя, чтобы Мот знал о том, где сейчас находится Микеле. Но то ли в ее тоне было что-то такое, что Фло ей не поверил, то ли он просто решил, что говорится, "дожать" подругу, однако разговор на этом не закончился.– Зачем же ты мне сейчас врешь, Маэвс? – спокойно раздалось в трубке. Непоколебимая холодная уверенность – только догадывалась бы девушка, насколько в этот миг напускная и вымученная! – и так раньше раздражала Мелин, хотя она старалась себе в этом не признаваться, списывая все на собственную усталость, а теперь она вообще вызвала в девушке огромную, заполоняющую все волну гнева. Она же не знала, что сейчас Флоран, укрытый лишь простыней, сидит на черном от копоти полу, потирая обожженное запястье. И чего ему стоило говорить спокойно, а не срываться на горестные нервные выкрики и всхлипы, не рыдать, от того, что ему страшно, как до этого ночью – Мик у девушки в квартире, тоже не знала. – Он потерял свой мобильник, наверное, где-то в клубе или пока мы стояли на мосту, я не знаю, – мужчина вобрал в легкие воздух. В груди снова кольнуло. – И сегодня, где-то в четыре, уже звонил тебе с моего телефона, я собственными глазами вижу твой номер в последних исходящих. Можешь не отнекиваться. Что он тебе говорил, а?– И что с того, что звонил? Ну, звонил, и что?.. Разбудил только! – в принципе, Маэва и не врала: какое-то время она даже ненавидела Микеланджело за столь поздний звонок, как любой нормальный здравомыслящий человек ненавидит ту сволочь, которая заставляет его вынырнуть из теплых ночных объятий Морфея.– Маэва, ну пожалуйста, – в дрогнувшем тоне Флорана внезапно проскользнуло нечто такое, что заставило непоколебимую прежде Мелин нахмуриться и не то что бы смиловаться над просящим, а, скорее, испытать жалость к внезапному горестному полувсхлипу-полухрипу, раздавшемуся в трубке. – У тебя, да?Маэва посмотрела на дверь, ведущую в зал, собираясь с силами, и, поняв, что такое длительное молчание уже явно расценено как положительный ответ, медленно-медленно переложила телефон в другую руку и щелкнула слегка затекшей шеей.– У меня, – серьезным голосом ответила девушка. В телефоне раздался громкий выдох ненаигранного облегчения. Мелин все еще не знала точно, что конкретно натворили ее ненормальные "Моцарт" и "Сальери" но последний явно сильно волновался за своего музыкального гения.– Спасибо, Маэвс, спасибо тебе, – облегченно выдохнул Мот. – С ним все в порядке?.. – только вот лучше бы он этот вопрос вообще не задавал, а сразу бы положил трубку.– После всего того, что ты с ним сделал, да, Мот? – яростно прошипела Мелин, боясь вскипающей ненавистью своей разбудить спящего Микеле: звонок от Флорана будет явно не самым лучшим началом его дня. – Конечно, блять! – в первый раз она позволила себе мат по отношению к другу, но иначе она не могла выразить те эмоции, которые вот-вот захлестнут ее с головой. – Просто в полном, Фло, лучше и быть не может! – словно очнувшись от какого-то наваждения, Маэва вновь постаралась взять себя в руки.– Что он тебе рассказал? – монотонно раздалось в трубке. Девушке, с ее тонким чутьем психолога, показалось, что это какое-то затишье перед самой настоящей, сметающей все на своем пути бурей.– Флоран. Я прошу тебя, – сделав над собой усилие, девушка почувствовала, что ее трясет, но она силилась успокоиться, – пожалуйста, сделай так, чтобы до следующего выступления ни я, ни уж тем более Микеланджело, о тебе ничего не слышали. Не приезжай к нему эти дни, и, хотя бы сегодня, не звони мне. Я обязательно остыну, обещаю, я успокоюсь и поговорю с тобой, только не сегодня, не сейчас, – повторила Маэва, почти физически чувствуя тишину, льющуюся волной из трубки.– Я все понял, – странно спокойно ответил Мот. Мелин, ненавидя Флорана всей душой, попрощалась и была готова уже положить трубку, как в динамике раздался адский скрежет и треск, такой, что уши заложило. Она быстро отключилась. Девушка так и не поняла, что это было: она не знала, что Фло только что со злостью выдохнул и со всей силы ударил ни в чем не повинный мобильник об пол, да так, что по экрану прошла трещина, задняя панель раскололась, а батарейка отлетела куда-то совсем в сторону, завалившись куда-то под шкаф. Маэва вышла обратно в зал и посмотрела на все еще спящего друга. Он так и не сдвинулся с места, сидел, закинув голову на диван и поджав ноги под себя. Из-за огромного пледа Мик не казался таким худым, как обычно, но лицо его – теперь при свете утра – заметно заострилось: сильно выступили напряженные скулы, кадык, сломанный когда-то нос с горбинкой, только темные ресницы и веки со слабыми-слабыми следами не до конца смытой подводки резко выделялись на бледном лице. Мелин ни разу не видела Микеле без извечного боевого раскраса – даже тогда, в метро, – и теперь он казался ей таким спокойным, не бунтующим. Маэва даже невольно удивилась. Локонте слабо приоткрыл свой рот, потому что дышать через нос ему было тяжело, и эта деталь сделала лицо мужчины таким забавным, что девушка, несмотря на все его следы от ударов и наливающиеся синяки, улыбнулась: ведь действительно, как ребенок.Однако сколько всего этот ребенок пережил. Маэва знала историю всей его нелегкой жизни и удивлялась, как, даже пройдя через такое количество лишений и тягот, Локонте сумел сохранить в себе такое количество внутреннего света. Сколько же невероятной херни было в его жизни! Столько, что даже сейчас, во сне, по телу Микеланджело то и дело проходились неконтролируемые судороги – отголоски ночного кошмара. И Мелин была уверена, что так происходит каждую ночь, и сам Мик об этом не догадывается."Наннерль" обняла своего сценического братца и слегка потормошила его. Она хотела уложить Микеланджело на диван – пусть хотя бы доспит там, однако поднять мужчину, несмотря на его не слишком крупное телосложение, у нее бы не получилось однозначно. Услышав низкое хриплое "уу-у" и увидев полуоткрытые, буквально на четвертинку, сонные, ничего не понимающие глаза, Маэва с усилием потянула мужчину за вялую руку. Тот же, прикрыв веки вновь, пошарил второй рукой по чистой простыне и, не осознавая до конца, что делает, еле-еле приподнялся с ковра и упал поперек дивана, сбив одеяло в складки. На большее сил уже просто не хватило. Накинув на Микеле вязаный плед, Маэва ушла на кухню – нужно что-то приготовить, потому что мужчине сегодня предстоит сделать что-то, что наверняка потребует достаточного количества сил. Мелин сама решила все за него. Только как вот преподнести ему это, Мелин пока еще не знала.***"Прекрасное" послепьяночное утро окончательно началось для Локонте примерно часов в одиннадцать, с адской боли, буквально раздирающей голову. Это и неудивительно, ведь накануне было нечто с приемом алкоголя в количестве, несовместимом с жизнью. Мик кое-как открыл глаза. У него было похмелье, легкое и ненавязчивое похмелье, которое выражалось в частичном параличе левой половины тела: рука и нога абсолютно игнорировали все благородные порывы мозга. Позже, минут через пять, Микеланджело осознал, что он еще и оглох – ну не может же вокруг стоять настолько идеальная тишина? И, похоже, ослеп на один глаз – он просто не открывался, и мир вливался в сознание лишь через открытое на четвертинку правое око.Зато вчера было ой, как хорошо, когда ты вливал в себя литр за литром, – возвестил своего обладателя внутренний голос. – Хотя бы Маэву позови, – пожалуй, мужчина все равно не мог бы что-то сказать, потому что при малейшем глубоком вдохе грудь отдавала такой болью, что Локонте спешил маленькими толчками выдохнуть воздух обратно, только бы это не чувствовать – казалось, будто сердце останавливается. Но если выдохнешь резко – здравствуй, боль, еще сильнее прежней. По правде говоря, он не сразу вспомнил, почему он вообще лежит в квартире Мелин – покидал-то клуб вроде вчера с Флораном. И ближайшие десять минут после того, как Микеланджело очнулся, он не мог понять, почему ломит всю спину и саднит ниже поясницы. Редчайшее по своей дикости похмелье не давало ему этого сделать. Кажется, последний раз он так напивался на какой-то студенческой вечеринке, еще в ту безбашенную прекрасную пору, когда три литра крепкого итальянского алкоголя без закуски идут за один,а на следующее утро ты, после ледяной воды себе на голову, готов идти в университет к любимым преподавателям и отсидеть штуки три лекции да парочку практик с одинаковой степенью трудоспособности на каждой паре.На месте Микеле нужно было радоваться, что он вообще хотя бы сегодня проснулся, однако состояние, а-ля "italiano alcolista insaziabile" не позволяло ему этого сделать. С каждым выдохом из горла вырывался шипяще-свистящий стон. Так Микеланджело, умирая, пролежал около двадцати минут, пока в комнату, решив, наконец, проверить, как там Локонте, не заглянула Маэва. Понимающе вздохнув и покачав головой, она протянула ему стакан воды с какой-то таблеткой, шипящей на дне, и заставила это выпить. Микеле чувствовал, как вода льется в урчащий желудок, мгновенно впитываясь уже где-то в сухом саднящем горле. Локонте решил, что ему нужно сесть на диване, и почти сразу же понял, что это плохая идея: голова начала кружиться, а поясницу скрутило самой страшной болью, да так, что Мик обессиленно рухнул обратно на простынь. Обхватив длинными пальцами ноющий затылок, Микеланджело почувствовал, как горит все у него внутри, вообще все, в прямом смысле: и голова внутри, будто мозг – в кипящей воде, и бока, словно ему под ребра положили огромные горячие камни, и икры ног, что сводило судорогой. И даже таблетка не может заглушить боль – да и не заглушит она отголоски того, что произошло ночью.Маэва, не решаясь уйти, сидела рядом на краю дивана и с участием смотрела на периодически стонущего от тошноты и саднящих болей мужчину. Из его горла пытались вырваться слова о том, что ему очень больно даже дышать – лекарство еще не начало действовать – но все они застревали где-то внутри. Больше смотреть на эту экзекуцию девушка не смогла и предложила единственное, что хоть как-то могло облегчить существование Микеле.– Тебе сильно плохо, а, Мик? Может, тебе скорую вызвать? – начала было Мелин, но мужчина ее тут же перебил, громко, поморщившись от боли в груди, выкрикнув "нет!". – Но почему нет? Если ты не даешь мне обработать твое тело, то пусть это сделает хотя бы специалист... – Они начнут спрашивать, откуда, спрашивать, кто и когда... Нет! – и взгляд Мика снова стал каким-то затравленным. – Пожалуйста, Маэва, не на-адо, – протянул мужчина в подушку, жмурясь.– Ну не надо, так не надо, – тяжело вздохнула "Наннерль". – Давай я хотя бы спину и плечи тебе обработаю, – предложила Маэва вновь, почти уверенная в том, что получит отказ. Но Микеланджело внезапно согласился, во многом из-за нежелания присутствия доктора. Оно, конечно, частники, вопросов могут и не задать, а потом тебе вдруг суровый наряд дверь вышибет. Мелин кивнула и отправилась на кухню за медикаментами. Когда-то ее мама закончила медицинский колледж, и девушка теперь имела понятие о том, какие лекарства необходимы. Помимо этого она навела Локонте поистине гремучую смесь из успокоительного, в которой самым легким и безопасным составляющим была валерьянка, потому что Микеле так сильно трясло, что девушке уже становилось просто за него страшно.Когда она вернулась в зал, Мик все так же лежал, почти не сдвинувшись с места. Только руки себе на лоб положил. Тихо попросив мужчину присесть, Маэва едва не зажмурилась – за ночь ссадины и синяки сильно набухли, и теперь все тело Микеланджело выглядело оскверненным. Его темные карие глаза блестели из-за слез, что выступали от боли. Локонте, внутренне матерясь, приподнялся на локтях, присел, едва спустил плед и подставил девушке свою беззащитную худую спину со следами шрамов, что остались как напоминание о тех событиях в метро, и метками Флорана в виде гематом и укусов. Мелин, коснувшись одного из налившихся синяков, нахмурилась и приоткрыла было рот, словно что-то хотела сказать, но промолчала. Она не дурочка – она видит, что это была не просто драка с Фло. Только до нее никак не могло дойти, как Флоран вообще позволил себе это, зная, что чувствует его "Моцарт"?!Микеле старался сдерживаться, но боль будто рвала его изнутри и пронизывала все тело от одних лишь легких, едва ощутимых прикосновений кусочка ваты с лекарством. Темнело в глазах, а в горле хрипло клокотало. Мик давно бы уже повалился на пол с дивана, если бы Мелин не поддерживала его за менее избитое плечо. Девушка то и дело извинялась и пыталась сделать все как можно аккуратнее, но Локонте непроизвольно дергался, он бы не хотел так реагировать, правда – но ему больно! – и этим делал самому себе лишь хуже и хуже.Мелин закончила спустя минут десять, которые показались мужчине нескончаемой вечностью. Предложив лечь ему на живот и отдохнуть, девушка отнесла все лекарства обратно на кухню и вернулась для того, чтобы вытащить из шкафа футболку и джинсы своего младшего брата, который приезжал к ней в гости, что говорится, раз в пятилетку – Мик же должен что-то на себя надеть, поскольку его джинсы со следами крови не взял даже мощный пятновыводитель, а рубашка была порвана в нескольких местах. По прекрасному стечению обстоятельств комплекция ее несовершеннолетнего, не по годам развитого братишки была схожа с комплекцией тела тридцатишестилетнего Локонте, поэтому больших проблем с этим не возникло. Повесив одежду на спинку дивана, Маэва попросила Локонте еще немного полежать и, когда ему станет немного легче, сходить в душ, а после надеть предложенные вещи. Сама же она вернулась на кухню – нужно было доделать завтрак. Кажется, Маэва еще сказала что-то про душ, но Микеле не уверен – ее голос доносился как сквозь мокрую подушку. Черт с ним, ладно, наверное, это и вправду необходимо. Спустя несколько минут Мик не то чтобы почувствовал себя ощутимо лучше, но саднить спину точно перестало. Он, еле переставляя ноги, зашел в ванную комнату, уперся локтями в раковину и, потирая веки, посмотрел на себя в зеркало. Вздрогнул. Зрелище его вовсе не обрадовало. Его какое-то ни старое, ни молодое лицо было будто изрезано морщинами, каждая из которых – прожилка нелегкой жизни. В стекле отражались темные пряди, в которых вновь появились седые волосы, да так явно, что это абсолютно точно не было игрой света или воображения. Кроме того, теперь, в ближайшие дни, пока следы ударов хоть немного не сойдут, Локонте придется пользоваться тональником просто в промышленных масштабах. Серьезно, он, конечно, знает, что шрамы украшают мужчину, но не такое же количество увечий?..В паху сильно заныло, и Мик, оттянув край нижнего белья, удивленно провел по низу живота рукой, растирая бледную, с розовыми следами от резинки кожу. Что происходит? Локонте отдернул занавеску и залез в ванную, включая воду. Сначала прохладная, вода потекла по его рукам, затем она немного потеплела, и мужчина плеснул воды себе на лицо, растирая больные веки. Разлеживаться в теплой воде Микеланджело не хотелось, и он включил душ. Стоя под ним и ощущая горячие капли, бегущие по телу вниз, Локонте случайно уловил носом какой-то запах, чрезмерно схожий с парфюмом Фло, и от этого вздрогнул.Микеланджело так хорошо помнил первые дни после встречи… Даже, скорее, недели. Несмотря на то, что все: прослушивание, встреча, а из-за этого – все затаенные воспоминания и страхи навалились как-то одновременно, и сам Микеле какое-то время пребывал в прострации от таких изменений в своей жизни, все-таки что-то новое, живое вытащило его из мучительного уныния. Можно даже сказать, что Локонте по-настоящему был счастлив, наконец, первый раз за довольно долгое время. Каждая встреча с Флораном была для него на вес золота: они много беседовали, часто проводили время вместе – и на работе, и вне ее, поэтому Мик все больше и больше привязывался к Моту. Он узнал его, пожалуй, лучше всех. Микеле был в курсе, что Фло любит горячий коктейль с Бейлисом, знал, что его друг люто ненавидит, когда кто-нибудь громко хлопает дверью его восстановленного автомобиля. Знал, что волновало Флорана, даже знал, что ему снится. И, в конце концов, он сумел заглянуть в его прошлое, узнать, что же сделало его именно таким, увидеть, что сплетенный из таких прочных на первый взгляд канатов Мот на самом деле скручен из тонких нитей радости и боли.А вчера эта идиллия была разрушена до основания. Была разрушена терпким ароматом чужого тела, взглядом, опьяненным властью, страхом, возникшим вновь. Была разрушена вспышкой – самим Флораном Мотом.Сейчас Микеланджело, проводя руками по скользким от пены шампуня волосам, чувствовал, что голова забилась мыслями, что говорится, под завязку, и мыслями отнюдь не радостными. Но, накрывая их, переплетенных в один огромный комок, маячило главное размышление…С какого хрена?Почему он сейчас, прямо сейчас, чувствует нечто, сродни возбуждению, когда начинает думать о Фло? Отчего нос пытается уловить этот непонятно откуда взявшийся запах мужского парфюма, прочно переплетенный с ароматом тела? Зачем живот крутит тянущим вниз, к паху, сладким узлом, а тело начинает трясти от лихорадки возбуждения? Какое возбуждение после того, что с ним произошло? Но нет – Локонте и сам себе не мог объяснить, что с ним творится. Почему он готов измениться ради Флорана и принять все, что только тот скажет, как должное? Быть податливым, как мягкая глина в руках опытного скульптора?Он ведь не такой и никогда таким не был – больше всего во всей своей жизни он ценил независимость. А сейчас: ненавидит Флорана за то, что он сделал, или любит… за то, что он сделал? Странные противоречивые мысли, даже забавные в своей нелогичности: нормальный человек уже давно бы написал заявление. А Локонте об этом даже не задумывается. Потому что он мазохист. Потому что ему похуй, что если его прекрасные родители узнают об этом, то отец просто закроет для него двери родного дома. Потому что ему плевать на то, что люди презирают таких, как он. Потому что женские стоны последние три года вообще будили желание выйти на балкон, бросив партнершу в одиночестве, и громко смеяться! Потому что он ее не хочет, блять, не хочет ее! Потому что он хочет только Флорана! Несмотря на то, что и как тот с ним сотворил, поддавшись собственным желаниям и демонам. Ведь, если разобраться, Микеланджело желал близости. Не такой, безусловно, но желал. Шея загорелась от того, что Мик попал по болезненным прикусам водой из душа. Стало сладко, жарко и до ужаса стыдно. Почему постоянно ощущение, что Мот стоит рядом? Микеле рассмеялся самому себе и безнадежно опустил многострадальную голову под душ.И его, Локонте, собственные тонкие нити были уже на грани разрыва.Весь во власти таких невеселых дум Микеле вылез из ванной, обтерся полотенцем и натянул на себя штаны и футболку. И только когда мужчина уже готов был выйти из ванной комнаты, он понял, что шампунь попал ему в глаза – он не окончательно смыл пену, и теперь все щипало и резало, что, впрочем, немного отвлекало от головной боли. Микеланджело постарался промыть веки под водой, но получилось слабо, и на глазах из-за этого выступили слезы.Маэва уже раскладывала еду по тарелкам, когда Локонте, держась за стенку, еле-еле выполз из ванной и, едва не охнув, присел на стул, отмечая попутно боль ниже поясницы.– Ты чего плачешь? – испуганно посмотрела на него Мелин, внутренне надеясь, буквально умоляя провиденье, чтобы эти слезы не были следующей волной истерики, потому что она уже и не знала, с какой стороны к Мику подступиться, чтобы не сделать еще хуже.– Мне шампунь глаза щиплет, я его, похоже, не до конца смыл, – чистосердечно признался Мик, глядя на тарелки и чувствуя, как из желудка поднимается рвотный позыв.– Тебе тридцать шесть лет, – усмехнулась девушка, чувствуя нечто, сродни облегчению.– И что? Мне от этого не легче, – резонно ответил мужчина, явно думая о чем-то своем.– Иди и умойся нормально.– Да ладно, сейчас все пройдет, – Микеланджело с тяжелым, часто ухающим сердцем сидел за столом и тупо смотрел на подоконник. Запаха жареной курицы он не чувствовал абсолютно. Внутри было как-то совсем пусто, настолько, что он ощущал себя выпитым. Мало того – выпитым, нет, слишком поверхностно – изжеванным и выплюнутым. Руки ощутимо дрожали, и Микеле понимал, что если он вдруг сейчас возьмет гитару, то не сумеет сыграть ни одной ноты – просто по струнам не попадет. В голове не было никаких мыслей, никаких догадок, что делать и как вести себя дальше, что говорить и как правильно поступить. Это один из самых ужасных страхов – не понимать, как вести себя, когда судьба вновь преподнесла тебе такой страшный "сюрприз", ведь вероятность поступить неверно, лишь усугубив ситуацию, очень и очень велика.– Мик, – раздалось над ухом мужчины. – Поешь, пожалуйста, – и на столе оказались тарелка картофельного пюре с тремя кусочками грудки и стакан свежевыжатого апельсинового сока. – О, Мадонна, – протянул Локонте, поворачиваясь к Маэве и хватая ее за рукав домашней кофты руками, на запястьях которых пульсировали сиренево-голубые вены, – извини, Маэва, правда, я не голоден.– Мне нужно, чтобы ты поел, – излишне-заботливо девушка погладила друга по голове, замечая небольшие, будто выбеленные прядки седых волос. Мужчину вновь передернуло от одного только ее прикосновения.– Маэва, я проблююсь, если съем хотя бы кусок, – пробормотал Микеланджело, отворачиваясь к окну. Нужно было от Флорана сразу ехать на такси домой, а не к Мелин. Нахрена он к ней приехал, рассказал, загрузил? Нужно было оставить все в только между ними. Это сэкономило бы пару тысяч нервных клеток самой девушке. Хотя, Мик вряд ли пережил эту ночь один...– Не заставляй меня кормить тебя с вилки, – усмехнулась девушка, поставив свою тарелку на стол. – Мике, – она взяла приборы и, положив их на скатерть, присела: – Может, ты мне все-таки расскажешь, – аккуратно начала она, – что произошло? Из-за чего вы…– Мы поссорились, – ее собеседник догадался, куда она клонит, но больше Локонте ничего не был намерен ей сообщать. Казалось, он не осознавал, что Мелин куда как прозорливее, чем он думает.– Да это-то я понимаю, – мягко проговорила Маэва, отправляя в рот кусочек курицы, – вот я и спрашиваю: из-за чего?.. – Просто поссорились и просто ударили, – Микеле все еще не готов был рассказать о причине, заставившей приехать его к подруге. Он вообще не хотел сейчас разговаривать, поэтому ему пришлось сделать то единственное, что оградит его от расспросов Мелин на ближайшие минут пятнадцать-двадцать: он взял вилку и, оторвав кусочек грудки, отправил мясо в рот. Слюна настолько впиталась в горло, что мужчина еле-еле проглотил курицу, так и не почувствовав вообще никакого вкуса – а ведь девушка, зная о вкусовых пристрастиях итальянца, очень постаралась со специями. Чувствовалась только горечь во рту.Маэва, все так же сидя за столом, продолжала смотреть на Микеланджело, наблюдая за тем, как тот ест, силясь проглотить кусок за куском, просто для того, чтобы не обижать хозяйку квартиры. Сама же она всегда ела довольно быстро, поэтому к тому моменту, когда в тарелке Мика оставалась еще добрая половина порции, девушка уже поднялась и направилась к раковине – хотела помыть за собой посуду.Как только шум воды стих, Мелин, вытирая руки махровым полотенцем, развернулась в сторону стола и вздрогнула от неожиданности – прямо перед ней стоял Локонте, бледный, пугающе бледный, и, то и дело виновато опуская взгляд, держал в руках тарелку с остатками еды: он, как не старался, не смог осилить эту порцию. Ну в самом деле – если его вывернет прямо здесь, на кухне, в присутствии Маэвы, то он себе это еще долгое время не сможет простить.Мелин глубоко вздохнула и, согласно кивнув головой, взяла приборы из его рук.– Иди в зал, думаю, тебе нужно еще немного поспать, не надо долго здесь сидеть. Отдохнешь и поедешь домой, такси я тебе вызову. И, наверное, – она пожала плечами, – если ты мне разрешишь, провожу тебя до дома, посижу там с тобой, может, если захочешь, выслушаю... Поесть приготовлю...– Может, я прямо сейчас домой поеду? – каким-то совсем отсутствующим взглядом Мик посмотрел в сторону дверей, ведущих в гостиную. В горле начинало першить, а похмелье, даже теперь, после того, как мужчина поел, до сих пор почему-то не отпускало. – Ты извини, что я сегодня вообще приехал. Толку-то: и тебе поспать не дал, и взбаламутил... Да еще и не рассказал толком ничего, – добавил он сам про себя.– Да ладно тебе, Мик, иди и приляг, даже я вижу, что тебе это необходимо, – девушка поставила тарелки в мойку и, крепко взяв Локонте за руки, провела его к дивану. Тот не упирался, не имея на это сил. Какая-то апатия пожирала его разум, и он не мог этому противиться. – Куда тебе сейчас торопиться? Давай я посижу с тобой, если хочешь, конечно? Ты как себя чувствуешь-то? – Локонте, несмотря на свое равнодушие, почему-то не стремился ложиться, продолжая так же сидеть на диване, неудобно сведя ноги. Слабость текла по венам, а где-то под сердцем сильно-сильно ныло. От всего этого кружилась голова, и в ушах стоял какой-то то ли писк, то ли свист – он сам не мог разобрать.– Я, наверное, лучше все таки домой… – но приподняться Локонте с первого раза не смог. Он охнул, но все-таки встал. Не успел он сделать и пары шагов по направлению к дверям, как Мелин притопнула ногой.– Да почему ты такой упрямый, Локонте?! Итальянец! – выкрикнула она. – Ладно, собирайся! – психанула наконец Маэва. Сколько можно – она не могла понять такого уныния, ведь не была в той же ситуации, и слава богу. Скорее, не то чтобы не могла понять, она понимала, что ему тяжело, но просто хотела, чтобы Микеле хотя бы переключился с одного на другое. И девушка не придумала ничего лучше, чем действовать по поговорке "клин клином вышибают". Не факт, что это был наилучший вариант развития событий для Микеланджело, однако Маэва сегодня ночью, засыпая на плече Локонте, не додумалась больше ни до чего. – Собирайся, – приказным тоном повторила она.– Не понял? – удивленно моргнул такой неожиданной смене настроения подруги Мик.– Я сказала, собирайся, – с льдинкой в голосе произнесла Мелин вновь.– Да куда ты меня…– Я помогу тебе добраться до дома, ты же хотел поехать домой прямо сейчас, так хорошо, поехали прямо сейчас! – и, не давая себя ни единого шанса на раздумья, поскольку не была уверена, что вообще поступает правильно, добавила: – Мы поедем на метро, – сейчас девушка намеревалась наконец покончить с этим. Если сам Микеланджело не может себе помочь, у него есть она.Мику показалось, что он ослышался. Он застыл, пораженно посмотрев на подругу и промямлив что-то, похожее на "только не это…", и присел обратно на диван, не чувствуя собственных ног. Неожиданно отнялось все тело.– Я не поеду, – категорично сказал мужчина, когда обрел вновь дар произносить нечто более членораздельное, чем отдельные мычащие звуки парнокопытных животных.– Нет, ты поедешь, Локонте! – с вызовом крикнула на него Мелин.– Я не поеду, ты поняла?! – Микеле совсем не хотел признаваться Маэве – да и вообще хоть кому-нибудь! – в своей довольно таки затяжной фобии, но у него как будто само вырвалось: – Мне страшно!– Микеланджело, – понимающе проговорила девушка, – тебе нечего сейчас бояться. Я с тобой, и…– И – что?! Что с того, что ты со мной! Что? – непонимающе выкрикнул мужчина, широко открыв глаза. – Что, неужели спасешь меня, когда там все снова нахер взорвется и рухнет? Поможешь, если снова нападут, если проведут по лопаткам ледяным пистолетом?.. Или, наверное, единственная вступишься за меня, как я вступился за тебя тогда, когда?..Он не договорил. Понял, что перегнул палку. Маэве, на самом деле, тоже пришлось нелегко – долгое время после того, как ее спасли из-под завалов, она не могла нормально спать, потому что во сне часто приходили кровавые подробности тех двух дней. Спасли ее только курсы с хорошим, знающим свое дело врачом, который помог ей оставить все в прошлом. Да, девушка так же боялась какое-то время ездить на метро, и ей все время слышались противные голоса террористов. Только об этом никто не знает. Мелин пораженно села на диван и замолчала, скрестив руки на груди. На ее глазах появились небольшие капли злых слез.– Прости, пожалуйста, прости, – Мик понял, что зря повысил на нее голос, она хочет как лучше, наверняка хочет, однако Микеланджело сейчас не готов к этому. Мадонна, ну только не сегодня, когда все тело ломит так, будто по нему пробежалась вся итальянская команда по регби. Мужчина осторожно обнял ее и прижался к худым плечам. – Я просто не смогу спуститься туда снова, понимаешь? Я ужасно б-боюсь... Это может случиться опять, я не... Только не снова, – поток воспоминаний ворвался в мозг, переворачивая все, что и так было перевернуто сегодня Флораном. В голове возникали картинки – одна краше другой: вот девушка с разбитой головой, еще в вагоне, вот падающий из вагона и стонущий от боли незнакомый мужчина с темными, как крыло ворона, волосами, вот Аделард, вставляющий ему, Мику, по самые гланды, вот маленький Михаэль, лицо которого не видно из-под слоя крови, а вот падающая колонна и дикий грохот...– Сможешь, – девушка, успокаиваясь, вытерла слезы. – Сможешь! – у Мелин было уверенности на этот счет куда как больше, чем у самого Локонте. – Микеле, ты правда не спускался туда больше ни единого разу? Ты так сильно ненавидишь метро?– Да нет, ты что, обожаю прямо. Жил бы там круглогодично, – Мик не был сильно далек от правды: однажды, пожалуй, где-то с неделю или, быть может, две, он тогда совсем запутался в числах и днях недели, ему действительно пришлось жить в каком-то замшелом отстойнике. Но поезда почему-то в то ответвление никогда не загоняли, и, в принципе, там всегда было довольно тихо и спокойно, если не учитывать живность, которая каким-то образом туда пробиралась, и огромную плесень, которая, если ее тронуть, начинала дьявольски походить на живность, потому что она ходила ходуном. – Да я его ненавижу! – признался мужчина. – Ты ведь тоже его не любишь.– Ну, у тебя прямо таки маниакальная ненависть, – пожала плечами Маэва.– Ты что, издеваешься? – невесело сказал Микеланджело.– Думай, как считаешь нужным, Микеле, издеваюсь, не издеваюсь – мне плевать. Ты должен отвлечься от того, что с тобой произошло.– Нет, ты серьезно? Отвлечься именно так? – медленно проговорил Мик, потирая виски. Сейчас или как только они выйдут из дома, он просто сбежит, и ищи-свищи его во всем этом городе Париже. – Ты что, хочешь меня...– Отвлечь, – закончила Маэва за него. – Я лично провожу тебя до дома, понял? С тобой ничего не случится, я тебе обещаю, Мик, что все будет хорошо. Ты можешь мне поверить?– Нет, –тихо выдохнул Локонте. – Я... Я не пойду туда! Маэва, мне плохо, я выдохся, я не смогу...– Пойдешь, – непререкаемым тоном ответила ему Мелин. –Пойдешь, потому что ты пропадаешь. У тебя проблемы, Микеле, и с этим нужно что-то делать. Давай начнем с метро! Как же мы будем без нашего Моцарта? Нашего любимого Моцарта?– Моцарт просто хочет домой!– Так пошли! – и Маэва красноречиво кивнула на его уже высохшую, однако сильно мятую куртку, которую она оттерла от следов уличной грязи и ночного дождя. Локонте же сейчас выглядел не лучше этой куртки – так, будто жить ему оставалось считанные секунды.Он не готов к этому. Совершенно.***Расстояние от дома Мелин до ближайшей станции Мик прошел как заключенный, которого ведут на смертную казнь. Вокруг шумели автомобили, но мужчина всего этого не слышал. И все казалось ему, будто за ним кто-то крался. Раз за разом он хватался за руку Маэвы, и раз за разом она стискивала его ладонь в ответ, стараясь ободрить этим движением. Микеле не понимал, почему ему так страшно, настолько жутко, что подкашиваются ноги, а голова начинает адски кружиться. Пестрая из-за вывесок и витрин, светофоров и указателей, одежды спешащих по своим делам людей и отражающих солнце стекол проезжающих мимо машин, улица действовала на натянутые до предела нервы Микеланджело, который почти не различал этих ярких цветов вокруг себя: только серые полурасплывчатые контуры. Он шел медленным шагом – быстро не получалось, поскольку стоило чуть мужчине ускориться, как в промежности начинало дико стягивать и ныть, будто все внутренности наружу вываливались. Маэва же объясняла это себе не только общей слабостью Мика, но и нежеланием Локонте приближаться к метро, похоже, в ближайшее столетие или два. Страх огромными волнами застилал все существо Микеле. Пару-тройку раз он даже останавливался, умоляя Мелин прекратить издеваться над ним, он готов был встать на колени, да, прямо на этой оживленной улице, только бы она его послушала. Неужели она не понимает?! А девушка делала вид, что действительно неимоверно тупит, и продолжала, удерживая Локонте за сжатый кулак, тащить мужчину вперед. Когда они в третий раз остановились на светофоре, Мик почувствовал вкус крови. Оказалось, он сильно прикусил себе щеку, и сам того не заметил. Сердце бешено отстукивало неравномерный ритм, что был куда как быстрее, чем секунды, которые отсчитывал светофор. Когда огромная толпа людей тронулась на свой долгожданный зеленый, Микеланджело понял, что не может шагнуть, ноги окаменели и не хотели слушаться своего хозяина. Да и был ли Локонте сейчас хозяином собственного тела? Вряд ли, ведь боль, задвинутая ранее в подкорку сознания, и страх руководили им. Мелин отметила про себя, что ее спутник сейчас похож на параноика, и если бы он шел один, то у блюстителей закона точно возникли бы какие-то нехорошие подозрения по его поводу. Однако девушка понимала, что страх Мика сейчас полностью оправдан, и уже сама очень сильно сомневалась в правильности, да что там, в правильности – в адекватности в принципе! – своей затеи. Эта боязнь мужчины каким-то образом передавалась и Маэве, но она просто запрещала себе об этом думать: она должна помочь Локонте, а не повиснуть на нем еще одним балластом ужаса.Глаза мужчины налились кровью, он чувствовал, как лопнули капилляры – теперь моргать было неприятно. Хотелось закрыть глаза и поспать. К тому же, сейчас он не был накрашен, а каждый такой выход в люди был для него настоящей трагедией. Нельзя сказать, что сейчас это было первостепенной насущной проблемой, однако из-за отсутствия подводки на веках, ему казалось, будто каждый человек, проходящий мимо него, насмехается над ним, и буквально через секунду начнет тыкать в него пальцем и кричать – смотрите, фрик! Однако этого не происходило – прохожие торопились по своим делам, и никому не было никакого дела до случайного темноволосого мужчины, которого они встретили на пути.Маэве, как Мик понял, глубоко плевать на его желания, она решила за него, что он сейчас снова должен чувствовать это сердцебиение в затылке, тысячи мурашек ужаса на спине, должен ощущать, как по телу течет пот. Мало этого ему было сегодня ночью, мало: нужно больше, нужно еще, этого недостаточно! Локонте, чувствуя подступающую злость, приказал себе успокоиться, ведь такими темпами он даже до метро не дойдет – скопытится где-нибудь уже в районе ближайшего перекрестка. Одна рука сжала ткань подкладки его куртки, немного влажной внутри, а пальцы второй схватились еще сильнее за тонкое, изящное, но такое ободряюще теплое запястье Мелин.Они еще раз перешли дорогу и оказались на очень оживленном проспекте: даже сейчас, в середине дня, когда люди должны сидеть по офисам, здесь сновало просто неимоверное количество людей, и Мика с Маэвой кидало из стороны в сторону – кто-то то и дело задевал их, толкал локтями, иногда просто отодвигали руками, как досадное препятствие, мешающее пройти дальше. Через какое-то время они свернули с этой адской улицы на чуть менее адскую – человеки здесь ходили уже меньше, зато машин было гораздо больше. Вдоль тротуара была расположена зона отдыха с красивыми резными скамеечками и деревьями в кадушках: многие стремились присесть и отдохнуть. Микеланджело же это, несмотря на его огромное желание, явно не светило. Создавалось впечатление, будто Мелин специально водит его всеми улицами, чтобы он извел себя до конца своим страхом, а потом, изнуренный и ослабленный, позволил бы втолкнуть себя в двери этого ненавистного метрополитена.Очередное касание к своей спине Локонте пережил довольно спокойно, потому что в крови было уже достаточно адреналина, щедро приправленного паникой. Но тут его схватили на плечо и резко развернули на все сто восемьдесят градусов.Мик в страхе оглянулся: сначала плечо, а затем и запястье заныли от того, что кто-то с какой-то поистине дьявольской силой вцепился в его руку. Позади него стояла цыганка. Гадалка схватила его так, что даже мысль о возможности вырваться казалась абсурдной. Тихого вскрика она будто бы и не заметила. Вот именно в этот момент Локонте реально испугался. В голове сразу вспыхнул случай из детства. Когда он был маленьким, мама послала его на рынок за мясом – то ли равиоли она хотела тогда приготовить, то ли тортеллини, Микеле сейчас уже и не помнит. Мальчик шел тогда по одной из улиц, и внезапно его окружила толпа детей. Они были совсем не похожи на итальянцев. А в руках одного из них был небольшой ножичек, которым мальчишка, угрожая Локонте, принялся его тыкать. Не очень больно, но вполне ощутимо. Мике сначала даже не понял, что от него вообще хотят, а когда кто-то из толпы выхватил у него деньги, было уже поздно: все цыганята сразу бросились наутек. Мик вернулся домой и в слезах объяснил матери, что с ним произошло, показывая небольшие царапины на руках. Только мама, вместо того, чтобы его успокоить, накричала на мальчика за то, что он прозевал деньги – жили они, даже по меркам их небольшого городка, небогато, поэтому семья дорожила каждой лирой. Отец в те года очень много работал и совсем не знал об этом происшествии. А Пьетро тогда маленьким был и совсем не понимал, почему его старший братик плачет у себя на кровати, а Анжела успокаивает его, обмазывая какой-то мазью-вонючкой и говорит что-то про грязных нечестных бамбини…Все это в один миг пронеслось у Микеланджело в голове, и он постарался выдернуть руку их мертвой хватки женщины-цыганки. Мадонна, да откуда только она здесь, на оживленной улице Парижа, почему сейчас, Мадонна, почему не парой мгновений позже, когда его унесло бы толпой?! Женщина определенно не была слишком стара, но не по возрасту глубокие морщины вовсе не украшали ее лицо. Лоб женщины венчал позолоченный ободок с небольшими металлическими пластинками, которые тихонько звенели от каждого ее движения. Длинные пальцы с выступившими суставами продолжали крепко держать запястье Мика. Тому было уже больно не на шутку.– Отпустите меня! Отпусти! – он попытался извернуться, но все тело кольнуло, словно оно получило разряд в тысячу вольт. Локонте судорожно хапнул ртом воздух и остановился, дернув этим свою спутницу назад.– Что хочет узнать солнечный мальчик?– Микеле, ты с кем там разговариваешь? Мик?.. – протянула Маэва и повернулась к нему. Заметив испуганное выражение лица своего друга и женщину, укутанную в платки, Мелин дернула Микеле за другое запястье, но цыганка все еще не отпускала Локонте, всматриваясь в его глаза. – Отпустите его, мы торопимся! – воскликнула Маэва. Зная, что иначе с этой женщиной не сладить, девушка открыла сумку, высыпала в руку несколько десятков центов вместе с парой более крупных монеток из кошелька и протянула ей. – Вот! Возьмите! Мы ужасно торопимся, понимаете меня?!– Подожди, красавица, не с тобой я беседу веду, – нарочито медленно проговорила женщина, схватив другой рукой деньги. – Отошла бы ты, милая…– Пойдем же, Мик, – Мелин шагнула было в сторону, но тут ее сердце больно кольнуло.– Я же сказала, дорогая: присела бы ты, отдохнула. А то случится еще что-нибудь…– нехорошо блеснула глазами в сторону схватившейся за грудь Маэвы цыганка.– Иди и присядь, – мужчина, сглотнув, кивнул на только что освободившуюся скамью, стоявшую неподалеку, – я разберусь, – Микеле, наконец, обрел власть над собой, но руки так не смог отнять. – Что же хочет узнать солнечный мальчик? – повторила свой вопрос цыганка, проводив взглядом девушку, все так же державшуюся за сердце. Маэва присела на скамейку и начала восстанавливать дыхание: в груди все болело очень сильно – будто сердце голой рукой сжимали. Однако она не прекращала наблюдать за Миком, давай понять, что она рядом, и, если что, обязательно поможет.Микеле поморщился, однако, взяв себя в руки, подумал, что перед ним сейчас просто цыганка, а там, в Чериньоле, были просто маленькие, глупые, бедные дети, и они точно уж никак между собой не связаны, а это значит, что женщина не хочет причинить ему вред. Ну или, хотя бы, это не главный ее мотив. Наверное.– Что вам нужно? – устало спросил он. – Вы взяли деньги, так отпустите меня, пожалуйста, мне уже больно, – и Мик кивнул на свое запястье с побагровевшими следами от полукружий ногтей. – Ничего я не хочу узнать, мне ничего не нужно, не надо, si prog id lasciarmi andare, Signore… – пролепетал он, случайно вновь сорвавшись с французского на итальянский.Гадалка прищурилась. Пальцы ее поползли вверх – ровно на то место, где у Микеле был самый глубокий шрам. Иногда он еще побаливал, когда, к примеру, изменялась погода, но теперь он заныл очень сильно, так, что Микеланджело показалось, будто ему каленое шило в запястье воткнули.– Боишься меня? Боишься, – нетерпеливо ответила сама себе женщина, не дождавшись мгновенного ответа, – потому и не говоришь ничего. Солнечный мальчик, давай, не бойся, давай, я тебе просто так погадаю. Дай мне руку свою, я все по линиям тебе скажу, – и, помедлив, Мик, пусть настороженно, но протянул ей левую руку. Судорожно вглядываясь в линии на ладони, женщина водила по ней пальцем. На удивление, кожа на руках цыганки была нежной, хоть и холодной, как лед, и от этого Мика на секунду пробрала дрожь. Он повел плечами, желая согреться.Внезапно глаза цыганки в каком-то испуге расширились, и она отдернула свои руки, отпустив Локонте. Тот прижал ладонь к груди и, автоматически схватившись за один из медальонов, который носил, не снимая, вот уже несколько десятков лет – подарок Анжелы, его сестры, на далекое шестнадцатилетие, небольшой четырехугольный католический крест – почувствовал, как его острые края впились в пальцы. С большим недоумением мужчина посмотрел на гадалку, выжидая, что та объяснит причины такого неожиданного испуга. И она объяснила:– Смердишь ужасно. Солнечный мальчик, а пахнешь, словно труп, – объясняя, пробормотала цыганка. Микеле нахмурился и, непонимающе наклонив голову вбок, хотел было что-то сказать, однако женщина, решившись, не дала ему этого сделать, взяв его обратно за руку: – Не перебивай и слушай. В линиях вижу яркий огонь и терпкое, как тёрн вино. Не знаю, откуда ты, мне видеть этого не дано. Не здесь твое место, солнечный, и родина не твоя: бежал ты давно от дома, забыл, что такое семья. Умирал ты, чувствую я, и не раз, но скрываешь все это от чужих посторонних глаз, – гадалка говорила так тихо, словно читала сама себе вслух, и взволнованному Мику от этого становилось очень жутко. – Слепо верил во что-то ты, не вижу, прости, во что: то ли в жизнь, то ли в чудо, но не было то дано… Однако я чувствую холод, дамасскую, твердую сталь. Но писано кровью по руке тебе – выть змеей, а вуаль – печаль. Тебе вышито богом ли, чертом, не знаю – пить боль до дна. Но ты сносишь все, ребенок, и обида тобой прощена, – женщина вновь посмотрела на Локонте и нахмурилась: – Знаешь, а за тобою сейчас стоят смерть и страх. Но ты их вот-вот отпустишь, сойдет вся кровь на руках, – почему цыганка говорила таким странным образом, Микеланджело не понимал, однако, не отдавая себе самому отчета, старался внимать каждому ее слову, боясь пропустить хоть что-то: в самом деле, все, что она говорила, было про него и о нем настолько, будто сейчас сам Мик рассказывал о себе. – В линиях вижу крылья я, сильные – взял, да лети, но не пускает что-то, велит тебе просто идти. Себе не даешь полета, корежишь себя на цепи, и вижу, как черный ворон кружит над тобой в степи. К той птице, себя проклиная, стремишься и рвешься ввысь, но ворон тебя раз клюнул – и вот ты стремишься вниз. Летишь, задевая ветки, хлестая себя по щекам. Тебе бы вернутся к птице – поближе к крутым небесам. Там ворон еще кружится, он ждет тебя, он не враг. Он раз, лишь раз оступился, клюнув за просто так. – Что вы несете? – наконец у Микеланджело закончилось терпение, и он почувствовал ярость. Не совладал с собой Локонте и, со злостью выдергивая руку, выкрикнул: – Чушь собачья! Вы все это по руке, по непонятным линиям видите, да? Мадонна, какой же это бред! – а из головы как-то вылетело, что все, сказанное цыганкой, правда.– И ворон тот будет рядом, не вижу я: как и когда, запомни, мой солнечный мальчик, что жизнь у тебя одна, – продолжила гадалка, поправив платок. – Ты много допустишь ошибок, да, точно, ведь ты не святой. Но вижу я ворона рядом: он крылья раскрыл над тобой. Не вижу я – ангел-хранитель ль, иль просто бесчувственный рок, но он исцелить тебя сможет, – цыганка вскинула на него глаза, – как раньше тебе он помог!– Это все? – устало спросил Микеланджело, делая себе пометку во внутреннем блокнотике при следующей встрече с цыганами бежать как можно дальше и быстрее.– Не веришь?! – зло сверкнула глазами женщина. Медные пластинки как-то опасно и немного жутковато зазвенели. Их было слышно даже сквозь гомон оживленной улицы. – Не верь. Сам увидишь. В жизни твоей сейчас есть человек, которого ты ненавидишь. Но все пройдет. Просто верь, что ты… – она не договорила, потому что Микеле со злостью развернулся в сторону Маэвы.– Всего хорошего. Возьмите вы эти деньги, gesu, возьмите деньги, прошу, и ничего больше не говорите, ради всего святого! Уходите! Цыганка посмотрела на Локонте и, развернув его к себе, оскорбленно бросила ему в лицо всю пригоршню монет, которые дала ей Мелин. Деньги зазвенели и прокатились по земле, отпрыгивая по асфальту в разные стороны. Женщина закуталась в платок и буквально через пару секунд смешалась с толпой и исчезла. Микеланджело вновь схватился за крест, чувствуя его холод. К нему, заметив, что женщина куда-то пропала, подошла Маэва и повернула мужчину к себе, испуганно заглядывая в его глаза.– С тобой все хорошо?– Ага, – странно спокойно отозвался Мик, сжимая пальцами крестик. Мужчина глубоко дышал, вбирая в себя холодный воздух, и думал над словами этой так неожиданно появившейся перед ним цыганки. Да, она оказалась права, и не верить ее словам у Микеле, несмотря на его нелюбовь к цыганам в целом, не было, в принципе, никаких серьезных оснований. Она оказалась права и в том, что он здесь чужой, в том, что здесь не его родина, права она оказалась и в том, что он не раз калечил себя, и выживал по чистой случайности, по неловкому стечению обстоятельств. Она права в том, что он таскает за собой смерть, страх – все это добровольно тащится им мертвым грузом, который обрастает депрессией. Получается, что и насчет этого ворона, этого черного ворона, она, черт побери, тоже права? Как?! Как Микеле сможет простить эту черную птицу, забившую его почти насмерть своими острыми, ладно сложенными крыльями, заклевавшую его хищным клювом, исцарапавшую длинными когтями? Неужели сможет?Локонте задумался, и вдруг понял, что держит в руках не только крест, но и цепочку. Вздрогнул. Ощутимо вздрогнул, даже, вроде, хмыкнул или вздохнул. От его подруги это не укрылось, однако она быстро нашлась, что ему ответить. Улыбнулась и взяла его за запястья, приставила его дрожащие ладони вместе с зажатым в них крестом и цепочкой к своей груди.– Микеле, ну порвалась у тебя цепочка, и что с того? Не волнуйся ты так – заменишь, купишь новую… Знаешь, что это означает? – улыбнулась Мелин, взяв его за руку еще крепче.– Что? – тихо спросил Мик, не догадываясь, что же такого позитивного скажет ему сейчас Маэва, потому что он всегда думал, что разрыв цепочки или потеря амулета приводят к тяжелым последствиям. Просто такое наблюдалось у него постоянно: так, в последний раз, когда отлетело железное крепление какого-то скандинавского оберега, что Локонте носил на шее года три – кажется, он купил его после того теракта в метро – он едва-едва не попал под машину. Хорошо, что мы тогда с Флораном шли, он вовремя меня оттолкнул в сторону…– Это означает то, что ты готов освободиться от всего, что давило тебя, обвивало, как удавка – шею. Это хорошо, – стремилась поддержать мужчину Мелин. – Ты веришь вообще в это все? – девушка почему-то не договорила, имея ввиду религию.– Ну, – замялся Микеланджело, честно задумываясь: вроде как ярым фанатиком никогда себя не считал, да и в церкви не помнит, когда был последний раз, а все равно в душе ворочалось какое-то неясное упование на высшие силы, – да, наверное… – неуверенно произнес он наконец.– Так вот: это тебя там, наверху, освободили от всех прошлых страданий и испытаний, которые выпали на твою долю, – Маэва старалась говорить как можно убедительнее. – Теперь ты снова в начале пути, и только ты вправе строить свою жизнь! Мике, – девушка потрясла его за плечи, – все ушло с этой цепочкой, понимаешь? Вся дрянь твоя, она вся вот здесь сейчас, – и девушка разжала тонкие пальцы Локонте. В ладони блестела цепь. – Она больше не твоя, все, ты с этим расстался, не твое это больше, ты понимаешь меня?.. Не твое. Отпусти это, Мик, пожалуйста, я тебя очень прошу...