Трудно ли тебе жилось? (1/1)

Медленно гаснет свет в одном из крупнейших концертных залов Парижа. Взгляд тысячи любопытных глаз прикован к пока еще темной сцене, предвкушая событие, которого охотники за театральными премьерами ждали больше года. В зале царит атмосфера нетерпеливого любопытства… Недалеко пара завсегдатаев театра любопытно листает программку, пристально перечитывая актерский состав. Эти люди пока не известны широкому кругу зрителей, но, кто знает, как повернется их жизнь всего через пару часов?Микеланджело закрывает глаза и чувствует, как его сердце в бешеном темпе колотится. Локонте волнуется. Кажется мужчине, что удары его сердца слышны там, за тяжелой тканью занавеса. Самый волнительный, самый будоражащий сознание момент – пара минут до начала. За завесой, во власти эмоций, гудит ждущий тебя зал: разносится звонкий смех, постукивание каблуков о темный паркет, разговоры, шелест программок, скрип дверей… Занавес с шепотом начинает свое движение по двум направлениям, яркий свет софитов ударяет в середину сцены и лучами, завертевшись, разбегается по сторонам, освещая дребезжащую пыль, реквизит, полотно кулис. Секунда до истории, до жизни героев… Огромный вдох в легкие, меняются взгляд и жесты, встреча со светом, встреча… Счастье, боль, любовь и нежность, одиночество и слезы... Вольфганг Амадеус Моцарт, к вашим услугам!И артистичный поклон.Некоторые люди уже слышали песни из мюзикла, но большинство зрителей видело все это великолепие в первый раз. Труппа, а вместе с ней и танцоры, и актеры второго плана, выкладывались на тысячу процентов! Зрители, то и дело в изумлении вскакивающие со своих мест, слышали искренний смех, яростные крики, видели настоящие слезы потери и злости, наблюдали, как страшно было Сальери, которого мучили его же собственные черные демоны, охватывающие его тело длинными, словно щупальца, руками. А песни исполнялись так, будто это сами актеры оказались в той эпохе, будто это не Моцарта бросила Алоизия, а самого Микеланджело бросила Синтия. Будто это не Сальери страдал и боялся своих лукавых, а сам Флоран вновь изнывает от ужаса, лежа под завалом камней. Будто это не Наннерль радуется за непутевого брата, который прислал письмо о собственной женитьбе, а сама Маэва радостно обнимает и целует Мика, встретив его спустя долгих три года.Зрители смеялись вместе с ними, и в ужасе прятали глаза, когда Моцарта оттаскивали конвоиры от умирающей на ледяной от проливного дождя мостовой матери. Сальери же боялись и в то же время сочувствовали ему, погрязшему в муках зависти. Им всем поверили: поверили в их боль, в их страх, в их победы и поражения. И поверили в то, что Вольфганг Амадей Моцарт простил своего врага – Антонио Сальери, который пришел к Моцарту в последние минуты его жизни и одним лишь взглядом, в котором читалось беспокойство о здоровье композитора и надежда, что он поправится, попросил прощения. Многие зрители часто моргали – будто плакали, когда Микеле, до последнего державший руку Флорана, резко выдернул свою ладонь из его хватки и ушел. Ушел красиво.И когда под красивую музыку и изящный голос Кавальери закрылся занавес, многие не могли прийти в себя. Сначала было тихо. Потом раздался один негромкий хлопок. Потом – еще один. Потом еще, еще, еще! И когда занавес открылся, показывая утирающим от переизбытка впечатлений слезы зрителям уже не персонажей оперы, а артистов, люди стали подходить к сцене, чтобы посмотреть на актеров поближе и подарить им цветы. Они же, всем своим составом, пели финальную песню под гитару, на которой самозабвенно играл Флоран, и тоже улыбались вместе с залом. Их историю не оттолкнули! Их приняли! Естественно, по такому грандиозному случаю был снят целый клуб для приватной вечеринки, который мог вместить в себя всех участников. В клубе было очень просторно и слегка темновато. Внизу находился танцпол и диджейский пульт, а по периметру стен на первом этаже и на мансарде – "зона выпивания алкогольных напитков любой крепости и курения кальянов". Везде светомузыка, разные спецэффекты, и, естественно, большой ассортимент закусок и алкоголя. Через часа полтора половина труппы и организаторов были в полуготовом состоянии, а вторая половина – вообще в состоянии нестояния.– О, Мадонна, что сейчас бу-удет-то... – Микеланджело глянул с мансарды на танцпол. Там, сквозь дым и свет прожекторов, он увидел голову Дова, который зажигал, что говорится, дай Бог каждому. Рядом с ним, громко хохоча, дергался в такт музыке Солаль, снимая это действие на камеру. Еще на репетициях Локонте понял, что Со – извечный фото- и видео репортер. – Таким Дова я еще не видел, – и Мик повернул голову уже поддатого Флорана в сторону продюсера. – Дай Бог, чтобы стены остались стоять! Смотри, фору всем молодым даст!– Согласен! – проговорил Мот, пытаясь перекричать музыку, которая сильно била по барабанным перепонкам. – А ты-то чего сам не идешь танцевать? Главного героя уже все заждались!– Я не хожу по клубам и не умею дергаться в такт этой дурацкой музыке. К тому же, я уже слишком стар, – признался Микеле и задал логичный для клуба и их уже полупьяного состояния вопрос: – Что будешь пить?– Давай закажем вот этот коньяк, – Мот, вспомнив, как Мик дерзко отплясывал на "короле своих мечтаний", наугад ткнул пальцем в алкогольную карту: здесь было все схвачено, за все заплачено, поэтому они могли себе позволить не смотреть на цену.– Я виски хочу, –признался Локонте, пристально вглядываясь в описания напитков.– Ну и пей свой виски, Локонте, а я с тобой моим коньяком не поделюсь, – рассмеялся Флоран и жестом подозвал официанта.Спустя несколько минут им принесли требуемые напитки и пару небольших стаканов. Микеле подумал-подумал и вспомнил, что вообще-то нужно сказать какой-то тост. И тут его потянуло пофилософствовать. Странно, ведь он еще даже и не пьян. – Эй, Фло! Ну не будем же мы пить без тоста! – воскликнул Локонте, как только узрел, что Мот собирается пригубить коньяк. – Мы же не алкаши какие-нибудь! Хотя, если глянуть на тебя на Виктиме, то создается впечатление, что ты уже на сцену вышел поддатым. А ну, признавайся, рожа французская, пил за кулисами? – настроение Микеле поползло вверх. – Я актер, мне по статусу положено всех обманывать, – признался Фло. – Давай, говори свой тост. Я слишком хочу попробовать этот коньяк.– Ты знаешь, в России есть такая интересная игрушка – неваляшка, – как-то совсем-совсем издалека начал Микеланджело, заговорщицки нагнувшись к Флорану поближе. – Она очень на матрешку похожа. Как не клади ее горизонтально, она все равно сможет встать. Забавная вещь!– Матрешки, неваляшки какие-то... Локонте, итальянский ты сказочник, ты тост хотя бы можешь нормально сказать? – Фло тоже развеселился. – Давай, заканчивай, а то скину тебя сейчас на голову Аттья. Будем искать потом нового продюсера. – Я не такой уж и тяжелый! – Микеланджело прикинул высоту падения: умереть он, конечно, не умрет, но макушка Дова сильно от этого пострадает. Как и здоровье Микеле. Причем не от встречи с полом, а от встречи с разъяренным Довом. – Так вот. Не перебивай! Не лежит она, не падает, как не укладывай, она поднимается. Пожелаем же себе, чтобы и мы были такими же неваляшками, и как бы эта сука-жизнь не старалась уложить нас на лопатки или поставить подножку, чтобы мы распластались на полу, мы бы тут же поднимались! – завершил свою проникновенную тираду Локонте.– Мда. Если бы ты не сказал три секунды назад про то, чтобы мы поднимались с колен, – пожал плечами Фло, – то я бы подумал, что ты хочешь сказать что-то про члены. Уж очень это звучало...– Да ну тебя! – отмахнулся Микеле от своего Сальери. – Давай, выпьем.И они выпили. А потом еще выпили. А потом еще. И еще. И еще.Допились до того, что Фло уже просто сидел и ковырял вилкой креветок, лежащих беззащитно на его тарелке, а Моцарт, подперев подбородок руками, увлеченно курил кальян. Какое-то время они просто слушали музыку, которая доносилась снизу. Наконец Флорану надоело молчание, и мужчина, вспомнив на свою пьяную голову то, что Микеланджело признавался Маэве, будто одержим самим Мотом, задал вопрос:– Ты ничего не хотел бы, – Фло, икнув от обилия выпитого коньяка, икнул, – мне рассказать, м, Локонте?– Хотел бы рассказать, какой вкусный у меня виски, – докурив кальян, Мик отложил трубку в сторону и пригубил напиток. – А еще что-нибудь? Может, что-то о... О... Теракте? – это было совсем неправильно: задавать такой вопрос Микеле тогда, когда в пылу радости он и думать об этом забыл. Фло увидел, как его собеседник мгновенно подобрался на диване, закинув на него ноги. Не забыл. Такое не забывается.– Ты бестак... Бесткн... Бсакнт...– Чего-чего?– Бестакт... Некультурно это, короче говоря, вот, – осилил наконец Микеланджело, плюнув на слово "бестактный". – Не думаю, что сейчас время и место, Фло.– Наоборот, Микеле! – сегодня у нас началась новая жизнь, черт возьми! Мы должны распрощаться со своими страхами, понимаешь, о чем я тебе толкую! – Мот, едва не свалив кальян, схватил Мика за запястья так ловко и быстро, что то не успел их выдернуть их его стальной хватки. – Расскажи мне, что тебя тревожит! Я же вижу!Микеле и подумать не мог, что дело примет такой оборот. Эх, Маэва, Маэва! Где же ты сейчас со своими спасительными речами и успокаивающими объятиями? Ты сейчас так нужна Микеланджело! Нужно было на что-то решаться. В принципе, Локонте осознавал, что вечно носить это в себе нельзя, однако пока еще признаться себе в этом не мог. Поэтому нашел выход: попросил Флорана первым поделиться тем, что он помнит после того, как его вытащили из-под завала. Если помнит вообще. — Не знаю, что тебе и рассказать про это… Больно как-то вспоминать. Быть может, лучше мы поговорим о чем-то более приятном, чем о том теракте? — Флоран попытался, что говорится, слиться и, нахмурившись, поскреб бороду. Микеле отрицательно покачал головой, проговорив что-то вроде "а вот меня заставляешь!", и Фло, вздохнув, ненадолго задумался, все взвесил и принял решение. Точнее, бутылка алкоголя решила всё за него. — Ладно, итальянский ты любопытный гад... Очнулся я под огромным завалом камней, вообще ничего не видел и не слышал. Постоянные боли в спине не давали мне больше потерять сознание. Помню еще, когда меня вытащили, кровь сочилась отовсюду: мне было дико больно, когда врачи отдирали куски прилипшей к телу ткани, когда плеснули на лицо холодной воды, чтобы смыть с него кровь — как же она жгла. Это помешало потерять сознание, — Мот поморщился. — В этот момент я думал, что уже почти мертв. Я уже не чувствовал своего тела — лишь ужасное содрогание всех нервов внутри и тяжесть в голове, словно она вот-вот лопнет.– Успокойся, не шевелись, все почти закончилось. Ты мужественный. Чем больше ты двигаешься, тем больнее тебе будет. — Я хотел подняться, но понял, что почти не чувствую ног. Мое тело тогда будто разрубили на две части. Я не испытывал ничего более мучительного в своей жизни, поверь!.. Я одно время страдал почечными коликами, я когда-то ломал себе руку – нет, блять, схожих болей, Мик! Это насилие было непостижимо для меня! За что нас всех так наказали? — яростно выкрикнул Фло и, забывшись, стукнул кулаком по столу, чуть было не попав по тарелке. Мужчину буквально затрясло от злости. От громкого звука Локонте вздрогнул, но Фло примирительно коснулся его запястья, призывая успокоиться. — Прости, — виновато опустил глаза Флоран. — Не знаю, что такое на меня нашло... И каждое утро. В первый день была нестерпимая боль. Я лежал, не мог не то что встать — а хотя бы повернуться влево-вправо. Ничего не помогало. Ничего не ел дня три вообще. Свежая вода облегчала боль на две-три минуты, и все повторялось вновь. Первые дни я был куском фарша, который за что-то пытался биться. Я до сих пор не понимаю, как сохранил рассудок, Микеле... Даже врачи...Врачи посчитали меня живым мертвецом, никто из них не верил в мое восстановление. Человек в каталке. Меня посчитали мертвым в двадцать пять лет! В двадцать пять! Понимаешь, что такое ощущать себя трупом всего лишь в двадцать пять?! — горько произнес Фло, выпивая стакан сока. Микеланджело положил подбородок на руку и грустным внимательным взглядом посмотрел на рассказчика. Возможно, он не понимал, что значит чувствовать себя трупом в двадцать пять лет, зато отлично осознавал, что такое быть тридцатидвухлетним никому не нужным бедным музыкантом, доведенным до состояния, предшествующего самоубийству, без гроша в кармане и веры в завтрашний день.Фло, не замечая, что Микеле сильно погрустнел, продолжил, находясь во власти собственных ужасных воспоминаний: — Сообщать было некому: лишь брату позвонили, а он кинул трубку, даже не дослушав, что я лежу в больнице. Мне хотели ампутировать ноги, ампутировать выше колена, но я сразу сказал "нет!". Это было чем-то вроде инстинкта выживания. Я не хотел оставаться калекой! Кому бы я таким был нужен, Мик? Ни отца, ни матери – обуза в жизни, обрубок человека! — больше Фло ничего не мог сказать, кроме пьяных слез, и опрокинул в себя одну рюмку текилы.Для Микеле стало неожиданностью то, что Флоран может плакать. Но, видимо, своим вопросом о прошлом Мик тронул мужчину за живое, вероятно, никому еще ни разу не высказанное, поэтому слова, несмотря на то что Мот говорил, будто не желает поднятия подобных тем, лились из его уст водопадом. Еще одна выпитая во время рассказа рюмка развязала язык Локонте, и то, что такой вопрос задавать не следовало, он понял очень поздно:— А почему твой брат не приехал?— О. У него другая жизнь, — видно было, что Микеле своим вопросом очень задел Флорана. — Хочешь, я могу тебе рассказать об этом. Только это долгая история.— Мы вроде как никуда не торопимся, не так ли? — Мик, окинув взглядом празднично украшенный зал, где веселилась вся труппа, уже давно не обращавшая внимания на мужчин, сидящих в VIP-зоне на мягких диванах, сделал еще один глоток.— Мой отец, — начал Фло, — всегда поддерживал мои начинания: он видел, что мне нравится слушать музыку, что я этим увлекаюсь, и, когда настал момент выбирать школу для моего обучения, он решил отдать меня в актерско-музыкальное заведение. Все уроки, которые там вели, были мне по душе: вокал, история искусств, литературные чтения, актерские манеры — все это мне нравилось, и на занятия я ходил с огромным удовольствием.Так прошло четыре года, близился мой выпускной, — улыбнувшись своим воспоминаниям, Мот скомкал салфетку и бросил ее на стол. — Я учился более чем замечательно, все успевал, в общем, был бы отрадой моих родителей, если бы не одно но, – Фло помолчал, смакуя в памяти явно не самое приятное воспоминание. – Мой отец умер от какой-то внезапной болезни, буквально в два дня. Произошло это в больнице, в которую его доставили очень быстро, но мне почему-то никто не соизволил этого сообщить, объяснив, что он улетел работать в другую страну. Как понимаешь, ни о каких "скайпах" и соцсетях тогда речи не шло.***– Мам, а я дома, – в этот день, как обычно, с порога отчитался Флоран, снимая с себя серый — в школе запрещалось иметь яркие сумки — портфель и легкую синюю ветровку. Сегодня он задержался: слишком много практических занятий. Заметив, что у матери на глазах блестят слезы, Фло, как взрослый обняв ее, спросил: – Ты плакала? А где папа?– Папа… – зажмурившись не более, чем на секунду, женщина решилась… соврать. – Твой папа, Флоран, уехал работать в другую страну. И вряд ли мы сможем видеться, – произнесла она.– Он что, совсем не вернется? – мгновенно опечалился ребенок, отмечая взглядом отсутствие обуви и верхней одежды отца.– Совсем, Фло, – словно не понимая, что чувствует сейчас его младший брат, ответил внезапно вышедший из своей комнаты старший сын. Такой же, как и мать, печальный.Портфель выпал из рук мальчика.– Вы шутите, да? – безумно захотелось плакать. Флорану почему-то думалось, что отец сейчас тоже выйдет из комнаты и скажет, что они его разыграли. – Мама, так же не бывает. Он должен будет приехать обратно. Он обещал мне, что придет на мой выпускной! – выпускной в четвертом классе не бог весть какое важное событие в жизни человека, но маленький Флоран ждал его очень сильно: там он должен играть им же сочиненные песни на гитаре, а милая одноклассница Мэри будет ему подпевать. И что, теперь отец не сможет присутствовать на таком важном для Фло… – Вы шутите, я знаю! Папа вернется к нам обратно.Матери, как ни странно, не хотелось обнимать сына, успокаивать его, прижав к себе. Ничего он не понимает, этот маленький музыкантишка! Она первоначально была против того, чтобы ее сын пошел учиться в эту убогую – по ее словам – школу для будущих музыкантов, которые всю жизнь будут играть в переходах и метро. Женщина не раз говорила об этом своему мужу, но тот ее не послушал и все же записал сына в это заведение. Мать схватила первое, что попалось под руку – какую-то керамическую статуэтку, и, со всей силы размахнувшись, ударила ее об пол. Осколки мгновенно разлетелись по коридору, и один из них острым своим краем мазнул Фло по кисти, – Мот глянул на светлый сантиметровый рубец на правой руке. – Мальчик закрыл лицо руками и испуганно вжался в входную дверь. По полу валялись осколки. Не только осколки статуэтки, но осколки детских мечтаний, побед и надежд. Осколки некогда целого, но рухнувшего в один момент. – Видишь?! Как это не склеить, так и семью ты больше не склеишь – сказала я тебе, что отец не вернется из другой страны – значит, он не вернется! Иди в комнату и учи свои уроки, будь умницей. Через двадцать минут пойдешь ужинать, разогреешь на плите что-нибудь из холодильника, – и мать удалилась в зал, напрочь забыв про осколки в своем горе.Старший же брат, с которым у Фло никогда не было доверительных отношений, наблюдая за этой сценой, тоже не обнадежил Флорана. Напротив, он схватил куртку и молча вышел из дома. Маленький мальчик остался вообще один.Ночью, когда заплаканная мать заглянула в комнату Фло, желая узнать, почему младший сын еще бодрствует в столь позднее время, она увидела спящего за письменным столом Флорана и… Склеенную фигурку. Пусть немного неумело и неаккуратно, но от первого до последнего осколка. ***– Эй, Фло? Ты чего задумался? – спросил у него Мик, вновь немного отпивая из стакана. Кажется, еще немного, и его вывернет от огромного количества алкоголя, но слушать историю друга – равно, как и осознавать всю его боль – без текилы и виски было невозможно.– Да ничего, – Мот еле-еле улыбнулся уголками губ и продолжил разговор. – Не устал еще меня слушать? Может, поговорим о чем-то более приятном, чем воспоминания из детства? И вообще, признаю – я был неправ, когда попросил тебя рассказать...– Нет, – перебил его Локонте, – я хочу узнать об этом, мне действительно интересно тебя слушать. Все, что бы ты ни говорил мне, – Мик подпер уже тяжелую голову рукой и посмотрел на собеседника уже мутноватым взглядом, который выдавал почти крайнюю степень его опьянения.– Хорошо, только дай мне слово, Микеле, что потом и о себе все расскажешь, окей? – Локонте, не раздумывая, кивнул. Ему важно было знать о Фло все. – Единственное, что я замечал, так это то, как мама плачет по ночам, но я списывал это на длительное отсутствие отца. Не мог же я в десять лет подумать, что мои родные скроют от меня ужасающую действительность? Мне было очень грустно. С того времени я, раньше заводила и душа компании, стал замыкаться в себе. Мне этот отъезд казался несправедливым. Ты потерял кого-то, но непонятно, почему? В больнице все знали. Мама знала. Брат знал. Но меня сочли безграмотным ребенком и не дали никаких разъяснений. С того года все пошло наперекосяк. Что мама, что брат... Они постоянно думали, что я все делаю не так. Пытались поучать меня. У нас никогда не было криков и скандалов, но обмен холодным взглядом и нелестными словами – постоянно. Это значило куда как больше, чем если бы они просто на меня кричали.Постоянное давление со стороны родных и отсутствие их поддержки отвлекало меня и раздражало, и в итоге привело к тому, что я, после очередного конфликта с матерью в стиле "живи как хочешь, но из тебя ничего путного не выйдет, потому что ты делаешь все не так как я тебе говорю", психанул, как девчонка, собрал вещи и покинул дом, долгое время не поддерживая связь с родными. Таково было мое вступление во взрослую жизнь – в семнадцать лет я, получив грант на обучение в ВУЗе, уехал в Канаду. Его я закончил с отличием, и универ порекомендовал меня в хорошие театры, к неплохим продюсерам. Конечно, на главную роль сразу меня никто не поставил. Я был либо на подпевке, либо участвовал в незначительных сценах. Но опыта и хороших знакомств становилось все больше и больше, и влиятельные люди музыкального мира Франции наконец заметили меня. Они стали приглашать меня на музыкальные вечера, за которые платили неплохие деньги. Я был буквально нарасхват. Передо мною были такие перспективы, что я был очень-очень горд собой и все время задумывался – а был бы горд мой отец? Я знаю, что он совсем не хотел бы меня видеть грустным и побежденным – именно ради этого я боролся, да что там – до сих пор борюсь! – каждый день, чтобы быть счастливым и радостным. Я знаю, отец хотел бы, чтобы я был таким, – Микеле, выслушав эту длинную речь, согласно кивнул, вспоминая, как его собственные родители не интересовались, на что он живет, как ему там, в Париже... Сейчас они с Флораном были похожи на двух глупых мальчиков с голубыми мечтами идиотов и одинаковыми судьбами – уехать, черт знает куда, подальше от семьи, оставить дом ради того, чтобы изменить всю свою жизнь. Микеланджело и не подумал бы, что у него с Фло так много общего.Большинство обладателей нормального, счастливого и спокойного детства хорошо учились в школе, вовремя завели семью, в которой правят лишь мир и понимание. Внутрь себя они ни в коем случае не углубляются, ведь там точно нет ран, которые нужно осматривать и беспокоить, наполняя их слезами, возвращаясь к ним снова и вновь, и изворачиваться всем нутром от смутной хандры и душевной боли.– Однажды вечером мне позвонил брат, – продолжил мужчина, поправив свои темные волосы, по которым бликом проходился яркий свет ночного клуба, – и буквально прошипел в трубку, что мать умерла. Он потом долго и громко орал, что это все из-за меня, что это я виноват, потому что покинул дом, а она не могла этого долго выносить. Не могла долго выносить? Что-то, извините, за пять-шесть лет я не услышал не единого звонка от нее. Меня так разозлило то, что вину свалили на меня, что я не удержался и бросил трубку. Конечно, мама есть мама, и мне было очень плохо, но я даже не поехал в свой родной город, хотя имел на тот момент и деньги, и время. Кстати, к моему стыду, я лишь недавно узнал, где ее хоронили, – признал Мот. – Я не поехал, потому что не вынес бы этого зрелища: гроб, обитый внутри бархатистой тканью, зареванные тетушки, которые готовы друг другу глотку перегрызть, и мой брат-сволочь, который только и ждал того момента, что родители умрут и оставят ему завещание. Он всю жизнь сидел на шее у матери, свесив ножки, пальцем о палец не ударил, чтобы хоть что-то заработать! И еще кричал мне в трубку, чтобы я прислал ему денег. Денег-то я ему выслал, а вот уважение мое – да хотя бы как мужчина! – он давно уже потерял. Больше мы с того времени не общались. Даже с праздниками друг друга не поздравляли, что уж говорить о том, чтобы встретиться. Недавно, после того, как прошло второе прослушивание, я решил съездить к нему: поговорить, как мужчина с мужчиной. А он, – Мот стукнул рукой по столу, вспоминая подробности, – он просто не пустил меня в мой собственный дом! Мне пришлось ночевать той ночью на вокзале! Ты представляешь? Не пустил родного брата в дом!– Вот мразь, а, – протянул Микеле, покачав головой.– Так что его реакция была вполне естественна, я от него другого ответа и не ждал. Помню трогательную речь моего брата. Он говорил так искренне. И помощь ниоткуда не пришла. Боже, никто не поверит, как это сложно, Мик, насколько же это сложно – вот ты просто попробуй лечь на пол и представить, что всего того, что находится ниже бёдер, у тебя просто нет – не чувствуешь ты этого, понимаешь? Ляг и попробуй вскарабкаться на кровать. А оттуда попробуй пересесть на коляску... Эй! Локонте! Куда-а? – Микеланджело сполз под стол. – Я же пошутил, – улыбнулся Фло, но эта улыбка имела мало чего общего с весельем. – Короче говоря, хорошего в этом мало. Мне говорили, что я не смогу ходить. А я смог, видишь?! Мик, я смог! – мужчина почти выкрикнул эти слова: настолько они были важными. – Вот и все. Микеле, вот неужели тебе нравится то, как я рассказываю все это уже час? Ладно бы последние новости, но это… – Нравится, Фло, – успокоил его Локонте. Он, нахмурившись и отпив еще половину стакана виски, задал еще один вопрос: – Слушай, а ты ведь помнишь, как мы познакомились?– Ага, забудешь тут. Три года не забывал, а здесь вдруг взял и забыл. Да я это, несмотря на все мое состояние тогда в таких подробностях помню, что жутко становится. До сих пор счастлив, что помог именно тебе. Черт, я готов поклясться тебе, Мик, что мне захотелось помочь именно тебе, хотя в слое дыма и пыли вместо воздуха я почти ничего не видел!– У тебя что на коже? – Микеле не преминул дотронуться до руки Фло.– Мурашки. Видишь, как мне страшно об этом вспоминать. Зачем болтать о том, что нам обоим известно? Давай поговорим о чем-то другом. А, – Мот вспомнил, что сам Микеланджело тоже обещал ему поведать историю своей жизни. – Да хоть ты мне расскажи, как складывалась твоя жизнь до этого несчастного метро?– Хм, моя история не годится твоей в подметки. Меня, конечно, знатно потрепало, но…– Микеле, ну давай. Микеле, я знаю, знаю, что ты, как и Маэва, как… Как и я, – сглотнув вставший то ли от волнения, то ли от того, что он слишком много выпил, произнес мужчина, – многое пережил. Предательство, боль – каждое это событие, если не оставило белого росчерка на твоей коже, – Фло кинул взгляд на запястья, обмотанные разноцветными платками, – то уж точно заклеймило сердце. И я до злых слез ненавижу каждого, кто посмел изуродовать твои неприкосновенные душу и тело - ведь эти суки навсегда останутся в твоей памяти, – додумал мысль Мот, но вслух не сказал.– Прошлое у меня было… Ну, тяжелым, – начал Локонте. – Я вырос в хорошей внимательной семье, – как же безбожно Микеланджело сейчас врал! – в доме которой постоянно устраивались празднества, собиралась огромная стая родственников: веришь ли, нет, но иногда случалось так, что приезжали такие далекие "близкие", что я их даже не знал. И после маминых слов вроде "Ах, как ты можешь их не знать, это же кумовья сестры двоюродного дяди твоей бабушки по отцовской линии", все обратно в голове не становилось.Семья у меня в целом была понимающая и заботливая. Чрезмерно, порою, заботливая. Они, видя, как я почти постоянно нахожусь в своей комнате: что-то рисую, мастерю, отдали меня в школу для умственно отсталых детей. Преподаватели же, видя во мне какой-то потенциал, добились моего перевода в другую школу, в нормальную – возможно, им не хотелось, чтобы мои таланты были загублены еще на корню. Считая себя непримиримым бунтарем, я, как только мне исполнилось шестнадцать, собрал немногочисленные шмотки и покинул родную Чериньолу. Помотавшись по Италии, вкусив всю прелесть ее провинции, я направился в Венецию, но надолго в ней не задержался, и уехал в Рим. Вот где раздол для деятелей искусства, – горько произнес Мик. – Хочешь – рисуй дома под брезентом, хочешь – играй в маленьком захолустном театре, а хочешь – даже в переходах пой. И не приведи Господь тебя заметят. В общем, условий для развития хоть какого-нибудь направления искусства не было. Чтобы хоть как-то ухватиться в этом городе, мне пришлось поступить в архитектурный вуз. До конца я там, правда, так и не проучился – властям было выгоднее прикрыть университет, объединив его с техническим. Таким образом, кафедра архитектуры прекратила свое существование, а мы – студенты архифака – свое обучение. Кто-то ведь на пятом курсе был, кому-то оставалось лишь диплом написать, – Локонте задумался, и Фло сразу понял, что этот мифический "кто-то" сейчас сидит прямо перед ним. – В общем, после долгих бессонных ночей, проведенных с кофе и ватманом в обнимку, все студенты остались со справкой о том, что они просиживали свои штаны в стенах вуза. Не понимая, почему мне так не повезло с местом рождения, я отправился в Бельгию, считая, что там предпосылок для моего музыкального развития будет больше. Как же я ошибался, когда думал, что там будет легче! Первое, с чем я столкнулся – так это не с незнанием языка, Фло, нет, – Микеле довольно быстро выучил его основы, – а с тем, что найти квартиру иностранцу было более чем тяжело. В какой-то момент, вдали от моей родной страны и родного языка, меня охватили смутный страх и паника, вместе с инстинктивным желанием вернуться к спасительным старым привычкам. В это время я лихорадочно впитывал всё, как губка. Я нашел себе новых друзей, которые взяли меня в свою группу, но в один момент все пошло наперекосяк. Денег у меня постоянно не хватало: мне не то что платить за квартиру, порой мне было не на что есть. В итоге из квартиры меня выставили, жить в гаражах у друзей я бы не смог.– Гордый? – Фло устало посмотрел на рассказчика. Глаза мужчины уже слезились от дыма кальянов, и Флоран переставал видеть Локонте, наблюдая лишь очертания.– Да, – признал Мик.– И где же ты жил?– Везде. Ночевал на чердаках, в том же метро... Какое-то время я вынужден был жить просто на улице, умываться в привокзальных туалетах. Друзьям ничего не рассказывал, они, хоть и знали о моем бедственном положении, но все же считали, что мне есть, где жить. У них тоже часто не было денег, но всегда была крыша над головой. А потом в какой-то момент я потерял и своих друзей – я был чересчур странным для них. Стал изгоем еще в большей степени. Не понимаю, как до конца не озлобился – может, спасла творческая рассеянность. Ну, или чувство постоянного голода, когда другие ощущения просто притупляются настолько, что ты вообще о них забываешь. О, это было ужасное время. Моя гордость так страдала, когда я вынужден был просто попрошайничать, напевая песни на итальянском языке под гитару на улице и в переходах. Весь этот мир, который включал в себя проституцию, ночные клубы, огромные сборища извращенцев разных мастей, мир, в котором люди просто выблевывают кровь и собственную плоть... Этот и только этот мир принял меня, понимаешь? Ты вот был хотя бы раз в стриптиз-клубе? Там нельзя увидеть в полумраке тела этих жриц любви... Они совсем не гладкие и чистые, как это кажется в свете огней, наоборот, они обрюзгшие жиром и целлюлитом на задницах, а животы и спины все в ссадинах, угрях и синяках. А хваленая стройность самих проституток обусловлена недоеданием и наркотиками, Фло! Знаешь, однажды я выступил в каком-то "клубе", если это можно было так назвать, а хозяин со мною не расплатился, посчитав, вероятно, это не слишком нужным. Точнее, расплатился, но таким образом… Этот клуб находился не в самом благоприятном районе города, а потому и публика там была весьма специфичная. Пьяные завсегдатаи кафе, наверное, решили, что макияж музыканта, который развлекал их всю ночь, слишком броский, и подумали, что его нужно слегка подправить парой ударов по лицу. По-моему, я отключился после первого же удара в сплетение. До сих пор помню только то, как перед глазами полыхнуло. Я валялся там, словно изувеченный и пьяный бродяга. Мне пришлось тогда ночевать под дверью этого гребаного клуба с лицом, почти сплошь измазанным кровью – так нещадно они меня исколотили. Не понимаю только – за что? Но, видимо, судьба решила сжалиться надо мной. Меня, валяющегося в осколках бутылок и собственной разбитой гитары, около служебного входа, нашла девушка-официантка, по совместительству – стриптизерша, которая работала в эту смену. Она-то и вызвала скорую.Тогда я первый раз связался с родителями: попросил выслать денег. Мать, так и не поняв из моей речи до конца, чем я занимаюсь, и что со мной случилось, все же выслала мне требуемую сумму. Поверь, Фло, много я не просил, просто я действительно оказался в таком положении, что...– Микеле, я понимаю, не оправдывайся – Мот откашлялся, задохнувшись от паров дыма. – Прости, я тебя перебью. Давай, как только ты мне доскажешь свою историю, мы выйдем на улицу и прогуляемся? Не могу уже здесь сидеть, правда...– Ох, как же много я тебе всего рассказал. Ты еще не устал меня выслушивать? – встрепенулся Локонте, потягиваясь на диване.– Микеле, – Мот покачал головой. – Я только рад с тобой разговаривать. Я рассказал тебе все, и прошу тебя ответить мне тем же.Микеле улыбнулся:– Ладно. В общем, я уже смирился с тем, что жизнь моя в другой стране не сложилась, и подумывал вернуться обратно в Чериньолу. Ох, знал бы ты, как тяжело мне было признавать это поражение. Возвратиться к родителям, словно побитый щенок… Но выхода у меня не было, поэтому я потихоньку зарабатывал деньги на билет обратно уборщиком в различных ресторанах и кафетериях. Однажды в один из ресторанов зашел мужчина, по которому было видно, что он является какой-то весьма крупной шишкой. Ну, или не шишкой, – пожал плечами мужчина, – а просто уважаемым человеком. Я, протирая столы, заметил, как он, поев, подошел к администратору и попросил провести его через задний вход. Я удивился, но значения не придал, и продолжил свою работу. Как только я вошел на кухню, я услышал какой-то приглушенный стук в "служебку" с улицы. Распахнув дверь, я увидел, что над нашим посетителем навис какой-то мужик с явно нехорошими намерениями. Кинув то, что у меня оказалось под рукой – а это была то ли кастрюля, то ли сковородка, я уже и не помню – я случайно оглушил грабителя.Удивленный взгляд мужчины, пытающегося состыковать парня в форме уборщика и лежащего оглушенного им мужчину, забыть сложно. В благодарность мне он сунул несколько довольно крупных купюр и, поблагодарив, буквально испарился в воздухе. Свалил, проще говоря. До сих пор не знаю, кто это был, но обычные люди с такими суммами по подворотням не шляются. Мне бы на эти деньги да свалить обратно на родину, так нет – я вновь решил попытать удачу. Купив билет до Парижа, я, удивляясь самому себе, ждал назначенный рейс.Во Франции мне наконец оскалилась удача. Я быстро арендовал квартиру, нашел себе работу, познакомился с кучей выгодных людей. Но прошло какое-то время, и я вновь остался не у дел. Музыкальные компании не хотели со мной больше сотрудничать, потому что появилось новое течение в музыке, которое меня выбешивало. Не мог же я писать в том жанре, который меня раздражает? Они мне так и сказали:"Микеланджело, то, что ты поешь, теперь не модно, а потому нам нет смысла с тобой сотрудничать". Деньги быстро кончились, их хватало лишь на оплату квартиры. И я сдался, Фло. Не мог больше терпеть это, очень боялся вернуться в ту нищету, которая преследовала меня в Бельгии. Самое страшное, это когда у тебя совсем нет денег, и ты сидишь, размышляя, на что тебе завтра есть. Но еще больше я боялся вернуться домой. Это бы означало мое поражение. Поэтому я принял для себя решение, которое меня устраивало более, чем полностью: я решил покончить с собой.– Что? Что ты с собой хотел сделать? – Флорана даже подбросило на диване. – То есть, домой тебе ехать было стремно, а самоубийства ты не побоялся?Микеле практически пропустил эти слова мимо ушей. – Я решил проехаться в другой конец Парижа. К Сене. К мосту. Он был яркий, красивый. Меня всегда привлекали эпатажность и красочность огней. Кстати, мы сейчас здесь и сидим, – признался он.– Ты хотел слететь ласточкой с этого моста? Так, когда мы выйдем на улицу, без меня вообще никуда не уходишь. Кто тебя знает?! – Мот буквально вцепился в стол. Даже костяшки побелели. А что было бы, если бы не этот взрыв? Что, если бы Микеле доехал?.. Что, если бы он, Флоран Мот, так и не увидел бы этого несносного итальянца? Несносного, но такого...– В метро я все никак не мог прийти в себя. Кипели гнев, злость и бессилие. Как, ну как же мне жить по-другому? Я не видел выхода: у меня не было ни нормальной работы, ни зарплаты, ни достойного жилья. Я больше не хотел впадать в депрессию, я устал от этого! – Мике, покачав головой, уткнулся взглядом в стол. – Во Франции, вообще, я давно уже это заметил, многие женщины и мужчины постепенно увязают в депрессии и не имеют сил выйти из нее самостоятельно. Порода что ли у вас, французов, такая порченая?.. В Италии, к примеру, вообще нет такого понятия. Я не хотел быть напичканным таблетками и опустошенным быть тоже совсем не хотел. Мне нужно было бы бороться, чтобы выйти из этого положения, но я уже не мог. Просто устал. Сел я в этот долбанный поезд, а потом прогремел взрыв. Меня завалило напрочь, ты сам видел, когда помогал выбраться. Потом эти крики, стволы оружия на шее, – Мика передернуло так, будто он вновь ощутил холод металла, – тут еще и ты сознание потерял. Мадонна, Фло, как же я за тебя боялся! Каждые две минуты, наверное, проверял у тебя пульс, боясь, что однажды приложу пальцы к шее и не почувствую пусть слабых, но равномерных ударов сердца. Потом этот, – Мик сморщившись, словно от боли, посмотрел в потолок, – Аделард, – почти одними губами прошептал он. – И Михаэль, и рельсы, и завалы… Даже не знаю, как меня вытащили. Вообще не помню. Помню уже только яркий свет в машине скорой помощи. Потом опять провал, и следующее воспоминание – ты.Флоран поперхнулся алкоголем и почувствовал, как зажгло дёсны и язык.– Я просто помню, что ты мне снился. Вот такая вот игра разума, – улыбнулся Микеланджело. – Не могу сказать точно, что ты мне говорил, но помню ощущения: до этого мне казалось, что меня затягивает куда-то. Знаешь, как в зыбучий песок проваливаешься и сделать ничего не можешь – начнешь барахтаться, так тебя еще быстрее засосет. А ты что-то говорил мне, и ощущения становились другими – после этого я чувствовал, что становлюсь предоставлен сам себе: мне никто не помогает выбраться, но и не мешает, понимаешь? – Локонте уставился на дискошар, мерцающий всеми цветами радуги, и подвис на этом, проговаривая слова в пустоту: – Потом я метался. Вроде был жив, но не имел возможности двинуться с места. Слышал вокруг себя писк, голоса... Хотел пить, просто до ужаса, но не мог и пальцем пошевелить. И голоса, голоса, голоса. Оказывается, я провалялся в коме несколько дней и вопрос о дальнейшем моем жизнеобеспечении уже стоял ребром. Еще день – и меня бы просто отключили от системы. Я пережил клиническую смерть, Фло.– Боже, – Флоран нахмурился, а по спине его пробежал легкий холодок. – Микеле...– Зато этот теракт помог мне понять, что ничего, важнее жизни, у нас нет. И что бы ни происходило, выход всегда найдется. А после больницы, в которой мне каждый вечер вкалывали снотворное, я практически ни одну ночь спокойно не спал. И сны еще такие, словно на экране: то нас окружили, как того маленького Михаэля, то автоматом по лопаткам водят, прижимая тебя к стене, то вагон взрывается, то… – Микеланджело хотел было сказать про Аделарда и про то, как все его тело сводит после таких снов, но вовремя себя одернул. – Ужас, в общем. Просыпаешься – и зубы скрипят, а ты пытаешься вспомнить – где же ты сейчас? Там или здесь? И самое страшное во всём этом именно ощущение настоящего, реального. Той самой неизвестности, помнишь, Фло?.. Ты не знаешь, ткнут ли в тебя автоматом, выводя в круг, или не заметят. Изнасилуют или изобьют. Спасут, или ты навсегда будешь погребен под толстым слоем камней и укреплений... – и Локонте завершил свой рассказ. На душе теперь не скребли кошки. Он открылся Флорану, как это советовала сделать Маэва несколькими месяцами ранее. Открылся лишь сейчас, здесь, в свете ярких огней и на пьяную голову, понимая, что, возможно, Фло об этом завтра, запивая анальгин рассолом, и не вспомнит. Но Мик ощутил, что ему и взаправду стало легче – словно огромный груз свалился с души, освобождая место всему новому. Микеле показал себя настоящего – не тот надуманный образ Моцарта или вечного мальчишки, а себя – испуганного действительностью, побитого судьбою, но от этого не менее сильного. И Мот это понимал, но предпочитал не акцентировать на этом внимание.– А я так на двух работах заматывался, что мне и снов-то никаких не снилось, Мик. Давай еще выпьем, а потом выйдем, по-ик!-дышать нужно... – предложил Фло, не в силах больше слушать речь друга. После шестого бокала коньяка пить виски на брудершафт было не самой лучшей идеей: Флорана начало тошнить и откровенно потянуло блевать, а Микеланджело сидел, обливаясь потом из-за дикой духоты. Мот что-то сказал ему про то, чтобы он расстегнул свою рубашку и развязал платки на запястьях, на что получил категоричный ответ, мол, Мик очень не любит, когда кто-то видит обнаженные участки его тела. То ли фобия у него такая, то ли мания, то ли что-то еще, но Фло и в самом деле никогда не видел его даже переодевающимся в их общей гримерке. Зато после того подслушанного разговора с Маэвой он довольно часто представлял себе обнаженного Микеле. От этих воспоминаний у Мота заболело в паху. Тепло разлилось внизу живота, и Флоран еле заметно прикусил язык и чуть прикрыл глаза.В памяти Фло всплыло несколько моментов последних, предшествующих премьере недель: Мик после достаточно утомительных репетиций усаживался в гримерке на кресло, диванчик, или даже на холодный пол. Он и сидел вот так, уставившись невидящим от усталости взглядом в стену или потолок, и криво усмехался, когда Флоран пытался что-то ему сказать. И Фло не оставалось ничего кроме, как просто обнимать стиснувшего от ежедневных перегрузок зубы Микеланджело так сильно, чтобы он через несколько минут почувствовал себя лучше. Кто, как не Мот, знал, что слова поддержки не всегда нужны человеку. Иногда полезнее просто его обнять. Черт, ну только не это, блять! Ну не сейчас, нет, – мысленно протянул он, заерзав на диване от боли в паху.Мик в темноте клуба, периодически разгоняемой радужным светом, вроде пока ничего не заметил.– Налей мне еще, – пьяно произнес Локонте, чуть было не слетев с дивана.– Чего тебе налить? Ты же уже и так еле сидишь, – Фло даже не дернулся, понимая, что если он встанет, то выдаст себя со всеми потрохами. Пусть темно, пусть Микеланджело совсем не трезв, но...– Да воды мне налей, мне реально плохо. – Давай сам, тебе намного ближе, – негромко произнес Фло, стараясь вести себя естественно, что у него никак не получалось. Довольно узкие джинсы – какого, спрашивается, сальеривского хера, он их надел? – сильно стягивали вставший член, и это заставляло Флорана сильно краснеть и переставлять ноги под столом так, чтобы найти более-менее удобную позу.– Эй, герр Сальери, с вами все хорошо? – веселящемуся и в то же время чуть не блевавшему Микеланджело даже в темноте показалось, будто его партнера по мюзиклу сильно лихорадит. Актер прикоснулся подушечками пальцев к горячей от алкоголя, духоты и возбуждения коже Флорана и провел от виска ко лбу, а после спустился по носу к подбородку. – Конечно, я в порядке. Кстати, на твоем месте, я бы не пил все, что наливает тебе Антонио Сальери. Это же не его вином отравили, дорогой Вольфганг, – попытался улыбнуться Фло, но прикосновение руки Мика распалило его еще больше.– Ну ладно, ты-то воду как, будешь? – и, не дожидаясь ответа, Локонте поднялся, плеснул себе немного воды и потянулся с бутылкой к Моту.– Я? Нет, Мик, нет, не буду! Не буду, я сказал!.. Ай, мама моя, Локонте, чтоб тебя, блять! – Микеле пошатнулся и, не удержавшись, упал на мужчину, задевая собой его тарелку с ужином, которого осталось, к сожалению, не так уж и мало, поскольку Мот только и делал, что либо говорил, пока Мик пил, либо пил, пока Мик говорил.– А герра Сальери случайно не забрасывали креветками? – донеслось откуда-то снизу.– Не знаю, но сейчас я тебя просто прикончу. Моцарт хренов, ты что наделал, а? Это были мои лучшие штаны! – наигранно-зло сказал Мот.– Я все уберу сейчас, честно, погоди только, мне нужно подняться, – донеслось из-под стола. Микеланджело с кусочком креветки в волосах и стекающим по ним соусом жалостливо уставился на француза из-под стола. Опираясь одной рукой об холодный пол, чтобы не упасть совсем, второй он держался за бедро Мота. Слишком близко к тому, за что держаться не следует – даже слегка пальцами ширинки касался. Бог мой, как ты случайно… – Мот едва подавил в себе стон и откинул голову назад. Почти не отдавая себе отчет в действиях, Мот запустил пальцы в чрезмерно залаченые волосы Мика и надавил не его затылок так, что расстояние между губами мужчины и ширинкой Флорана резко сократилось. В голове вихрем пронеслось что-то из еще адекватных мыслей, но все были вытеснены одной: ничего не знаю-я пьяный-мне можно-он сам упал-я ни в чем не виноват-суд меня оправдает. Точно так же мысль о том, что, возможно, Микеланджело сейчас найдет в себе силы подняться и оставит его без "эротической хотелки" (все же Микеланджело уже имел опыт общения в подобном ключе), не задержавшись на секунду в мозгу Фло, галопом унеслась в далекие-далекие дали. Микеланджело пьяно рассмеялся, но, осознав, что Фло настроен весьма серьезно, запаниковал. Перед его глазами, как на экране, пронеслись те ужасные часы в метро, стонущий Аделард с хищным взглядом, собственная алая кровь на полу, стекающая по ногам тонкими струями… Надо сказать, Локонте совсем не желал повторения подобного принуждения и ужаса, пусть и с Флораном. Вырвался он быстро, несмотря на испуг. Так толком и не поднявшись на ноги, Микеле отшатнулся было от Флорана, словно тот был болен смертельной болезнью, но, забыв, что рядом стоит тяжелый стол, больно врезался затылком в его край. Итальянец припомнил все ругательства на родном языке, которые были даже более заковыристые, чем иные русские высказывания. Фло, посмотрев на пол, нерешительно протянул мужчине руку.– Все равно ты меня после этого возненавидишь, – Микеланджело увидел в глазах француза вину за содеянное. – Я не хотел, – а эта фраза была произнесена чуть ли не шепотом, с таким отчаяньем, какое, вероятно, сам Фло не испытывал и в метро, лежа под завалом камней. Голос явно был не театральным, а искренним. – Сейчас подумаешь, что я извращенец, что у меня недотрах, и все такое… – Все нормально, – пробормотал Микеле, потирая саднящий от удара затылок, – мы просто-напросто пьяны. Собирайся, – приказал он слишком веселым тоном. – Мы идем гулять.Нихрена не было все нормально. Значило ли это то, что…***– Делай, что хочешь, но я тебя не отпущу даже на секунду, Слетишь еще, ты же п-пьяный, – протянул мужчина, зевая от притока свежего воздуха. Уткнувшись носом в худую спину итальянца, Флоран с наслаждением вдыхал его запах – алкоголь, парфюм и... Что-то такое, что заставляло вспоминать именно о Локонте. Как у каждого человека есть свой запах, так обладал им и Микеле: нечто терпкое, да еще и отдающее слегка, совсем чуточку, корицей. Возможно, разгадка была в том, что Мике очень любил латте со сливками и щепоткой этой приправы, поэтому настолько пропитался этим запахом, что, кажется, уже сроднился с ним. После того, что случилось в клубе, Моту стало как-то плевать на то, что подумает о нем Микеланджело. Но сам Микеле, похоже, пока что совсем ни о чем не думал. Он стоял на мосту, вглядываясь в огни Парижа, и, уткнувшись лбом в ледяную стропилу, с наслаждением вдыхал воздух. Флорану казалось, будто Мик дышит луной. Пена ночного тумана и автомобильного смога была неподвижна и лишь изредка мерцала яркими пятнами. Стояла восхитительная ночь, нежная, как чудодейственный бальзам, словно нарочно созданная для прогулок. Из головы потихоньку выветривался алкоголь.– Зато ты прям трезвый. Трезвее всех трезвых, Мот. Ты обошел Сальери на его Виктиме. Браво! – и Мик похлопал в ладоши. Звук получился весьма громким. Мужчина поморщился от этого и спрятал руки в карман. Повернув голову вправо для того, чтобы увидеть Флорана, который уткнулся подбородком ему в плечо, Локонте спросил: – Хочешь сказать, Фло, что я дерганный истерик, от которого следует прятать ножницы и острые предметы?– Ну, ножницы – не ножницы, а от мостов тебе следует подальше держаться.– Слушай, Фло. А давай покричим! – неожиданно даже для самого себя предложил Микеланджело, вырвавшись из хватки мужчины и пьяным шагом быстро направившись к перилам. Мужчине очень хотелось просто покричать, чтобы звук опустился от горла к паху – чтобы все его тело превратилось в один сплошной крик.– Кому покричим? – не понял Флоран. – Отойди оттуда, долбанутый! Господи, Локонте, да куда же ты!..– Да никому! Просто мне хочется кричать!!! – и Микеле в самом деле заорал.На них оглянулись люди, которых, хвала богам, было не слишком уж и много в столь поздний час. Но от этого крик мужчины казался намного громче.– Мик! Локонте! Блять, прекрати же! – схватив актера за куртку, Мот потянул мужчину обратно. – Сейчас из страдающего пострадавшим заделаешься! Но Микеле продолжал кричать. Забив с высокой колокольни на Флорана и окружающих их людей, прижав руки к животу, он выдыхал последнее "ААА-ООО-УУУУ-ЕЕ-ЭЭЭ". Орал Микеланджело так где-то с минуту, пока у Флорана не закололо в ушах, а у него самого – в груди, пока Мику не показалось, что кровь вот-вот толчками брызнет из его горла. Он задыхался. И не задохнулся. Город "огней славы и прессы" сожрал его крик. И, то ли от количества выпитого, то ли от того, что он хотел ощутить вкус жизни, Локонте, вновь оттолкнув Фло, который так за него боялся сейчас, шагнул к краю моста и сильно, больше, чем по пояс, свесился с перил, окидывая взглядом звездное темное небо. Он же давно не маленький, вырос. Так чего ему бояться этой высоты, этой воды? Другого он боится. В его когда-то светлых озорных вихрах, теперь нещадно сожженных краской разных оттенков, вновь проявилась седина. Пока ее никто и не видит, но сам Микеле, подходя к зеркалу, то и дело отодвигает пряди волос, чтобы увидеть под ними "старость". Или, скорее, "страх", его результат.Взрослый – тридцать пять лет? Нет! Сложно стать взрослым, когда привык вечно удивляться непознаваемой жизни и людям, присутствующим в ней.Поэтому-то Микеланджело и грустит постоянно, хотя сам себе признаться в этом не хочет: ему очень душно в реальности, словно весь мир – одно сплошное игольное ушко, сквозь которое без боли и не протиснешься. Для него существование здесь – чужое и пресное, словно ему здесь не место, не время…— Отойди оттуда! Я тебя убью, если ты не отойдешь! – француз чувствовал, как в груди все сжалось от страха. – Локонте! – решив, что если гора не идет к Магомеду, значит, Магомед ловит такси и сам едет к горе, Фло осторожно подкрался к повисшему на перилах Мику и схватил его за талию, оттаскивая назад. – Все в порядке. С нами обоими все в порядке, Микеланджело. Все, что кажется ужасным и безвыходным, – проговорил Флоран, опасливо глядя через перила на речную гладь, – на самом деле очень даже круто.– Чего? – уставился на него Локонте. – Ничего не понял: не говори сейчас такими ребусами, а то у меня голова разорвется...– Тяжело было, – пояснил Мот. – Я обдумывал это, когда лежал в больнице. Тяжелее и больнее, чем всем твоим друзьям или знакомым. Но от этого ты станешь только сильнее. И душа станет только ярче.– Ты серьезно веришь в то, что сейчас говоришь?– А ты разве нет? – наклонил голову Мот. – Не скучай по звездам в небе, Мик, создавай их сам, – Фло заметил направление взгляда Микеланджело и подошел к нему так близко, как этого не позволяли рамки приличия. – Прости меня...– За что? – не понял Микеле.– За это, – и, не сдерживая себя больше, Мот крепко обнял его и поцеловал куда-то рядом с нижним уголком дернувшихся губ. Глаза Локонте потемнели еще сильнее, стали почти черными, а лицо словно окаменело. – Прости меня, прости! Я не позволю себе больше такого! Только не прогоняй меня, Мик, прошу!...От нахлынувшего возбуждения кожа Микеле словно покрылась маленькими-маленькими иголочками, а область паха налилась такой тяжестью, что, кажется, еще немного, и ширинка просто разойдется.Крепко-крепко обнимая Мика за шею и прижимая его к себе так, что можно было буквально услышать, как бьется его сердце, отделенное ребрами, Фло поцеловал веки мужчины: – Я очень скучал по тебе, Микеланджело, очень, Мик, понимаешь меня?.. Слышишь, что я тебе говорю, слышишь? – словно в бреду все повторял и повторял Мот.Мик сглатывал слюну, но от волнения даже этого не получалось сделать, он лишь рассеянно смотрел на мужчину, который начал нежно гладить его по дрожащим от прохлады лопаткам.– Господи, Фло. Не надо, я прошу тебя, – дрожа всем телом, проскулил Локонте, вспоминая прикосновения Аделарда. – Мне страшно! Мадонна, Флоран, пожалуйста, отпусти меня! – мужчине казалось, что вот-вот придет боль, что Флоран захочет толкнуть его, ударить его головой об арматуру моста, что Мот буквально через секунду бросит его на землю, или раскроит ему череп об каменные перила, но Флоран лишь успокаивающе гладил его по спине, крепко прижавшись к его ключице лбом и тяжело дыша. – Мой, мой, Микеле, – трясся Фло и, словно заведенный, повторял одну и ту же фразу. – Я не причиню тебе вреда, просто поверь мне. Я ни в коем случае не позволю себе...И Микеланджело наконец поверил. Поверил в то, что больше не будет боли. Поверил в то, что есть на свете человек, который не старается его уничтожить или надругаться над ним, избить или уничтожить морально. И сейчас этот человек стоял прямо перед ним.– Твой, – покорно ответил Мик, слегка прикусив собственную нижнюю губу, и улыбнулся в плечо Мота, слегка размазав об него подводку. Прикрыв глаза, он стоял и вдыхал холодный воздух, которого теперь казалось мало. Ощущение, что легкие слиплись, а сердце больше не перекачивает кровь по организму, заставило Мика схватится за ткань одежды Мота и тихо сползти на мост.– Микеле! Микеле! – встревоженный Флоран нагнулся, чтобы подхватить его тело. – Что с тобой? Тебе плохо?!– Да, – еле-еле просипел Локонте, чувствуя, как его выворачивает наизнанку. Сказалось большое количество алкоголя и эта эмоциональная встряска. А еще усталость. Да, эта усталость определенно выбивала из колеи.– Поехали, – приказным тоном произнес Мот, подставив руку и помогая этим мужчине подняться.– Куда? – недоуменно проговорил Мик, у которого в глазах все сливалось.– Подальше отсюда, уже никто не заметит, что нас нет. Ты слишком пьян, – по-правде говоря, сам Фло не лучше держался на ногах, но, видимо, он был крепче Микеле. Хотя, выпили они достаточно. Даже более чем.В кармане звякнули ключи от квартиры.