Две тысячи... (1/1)

Две тысячи пятый.Флоран, приложив невероятные усилия, присел на больничной постели. Просев, жесткие пружины противно скрипнули. Рядом — как и вчера, и позавчера — никого не было: Фло добровольно отказался от какой-либо помощи медсестер, направленной на его скорейшую реабилитацию, и теперь врачи приходили лишь на ежедневный осмотр больного, назначая все новые процедуры, прописывая новые виды анальгетиков и поливитаминов и следя за его состоянием. Теперь это была его ужасная жизнь, его постоянная боль, его ежедневная пытка, и Флоран считал, что должен сам со всем справляться: из-за своего сильного, но чрезвычайно упертого характера он принципиально не подпускал к себе медсестер, которые стремились поддержать его тело при его перемещении с кровати, он делал предписанные ему упражнения до того момента, пока все мышцы, которые еще хоть как-то работали и действовали, не начинало свербить от резких болей, он... Он имел ноги, но совершенно не имел возможности нормально ими управлять: после того теракта в метро у него, как оказалось, помимо отбитых внутренностей и раны головы, были проблемы и похуже — одна из частей колонн, прижавшая Флорана к земле, не только пережала тому ноги, но и раздробила голени на обеих ногах. И теперь мужчине сквозь боль, крик, а иногда и слезы приходилось фактически заново учиться выполнять простейшие движения, которые раньше давались ему автоматически. Взявшись одной рукой за подлокотник, а другой упершись на сиденье, Фло резко подтянулся, перемещая торс на коляску, которая внезапно стала отъезжать в сторону. Тяжело вздохнув, мужчина перевернулся, попытавшись сесть удобнее. Ноги так и оставались под одеялом: Флоран всегда накрывал их, не желая видеть синюшные конечности. Фло немного отъехал назад и аккуратно, двумя руками, опустил вниз одну ногу, а затем и вторую.— Ну что, здравствуй, Флоран, — мужчина, все так же, как и несколько недель до сегодняшнего дня, не веря своим глазам, с ненавистью в душе смотрел в зеркало на человека, прикованного к инвалидной коляске. От дикой раздирающей боли сердце будто сжалось в комок: в этом человеке не было ничего от прежнего Флорана. Белое из-за отсутствия свежего воздуха лицо, как у сумасшедшего, выражало — страшно было на это взглянуть — непостижимое уныние. Выпирающие кости были обтянуты будто полупрозрачной кожей, казалось, тронь ее, и она обнажит все, что должно быть сокрыто от посторонних глаз. Фло печальным взглядом окинул свое отражение в зеркале и задумался.Долгое, очень долгое время жуткая первозданная тьма оставалась для меня такой?же?тихой, как темной была и окружавшая меня тишина. Потом в?измученное болью сознание стали вливаться отдельные тревожащие звуки и дребезжание, крики и?стоны окружающих, взволнованные переговоры врачей и тихие рыдания Аннет. Ничего не видел я тогда, я был полностью обращен в слух...Стоп. Аннет? Что она-то здесь делает? Как оказалась здесь?.. Я?слышу слишком много голосов вокруг себя. Они так ненавистны?мне, потому что каждый звук эхом раздается в?моей голове, словно впивается в?мозг резким уколом. Больно: эта какофония разъедает мозг, заставляет сильнее сжимать зубы, потому что вынести такую гулкость я не могу.Но почему я?не?слышу его голоса? Такого странного мелодичного голоса, который я?хотел?бы?слышать сейчас больше всего, несмотря на?свое состояние. Он?бы?вернул меня к?жизни, я?уверен в?этом! Мне бы не было так больно, потому что голос Микеланджело успокаивает: от него веет спокойствием и уверенностью в том, что все обязательно будет хорошо — и боль пройдет, и этот кошмар закончится... За неожиданными звуками последовали такие же внезапные краски, яркие и?очень раздражающие. Проснувшись, я разбудил в своем теле и?боль. Отвратительную, сразу?же?сдавившую везде, придавившую меня к кровати.Боже, да когда же это прекратится?! Отпустите меня, отпустите!!! Опять тащат меня куда-то, что-то делают, кричат... И опять эта боль, которую я уже не могу чувствовать — она постоянна, и я будто привык к ней. И крикнуть я тогда не мог — в истерзанных легких сплошные хрипы, а в глазах — сухая резь, потому что слезы уже не льются.Сквозь болевой шок я слышал, как врачи говорили об ампутации ног. Говорили так буднично и спокойно, как-будто они решали не судьбу пострадавшего человека, а задались вопросом: отрезать ли ножку пожаренной курочке? Кто-то прикрикнул на них, и они мгновенно заткнулись. Видимо, там был хоть один адекватный человек. А потом я почувствовал удушающий запах то ли мяты, то ли прополиса, и мое тело начало изгибаться помимо моей собственной воли. Длинный прут из холодного металла коснулся моего тела, больно прижав к кушетке: это было сделано, как мне объяснили позже, для того, чтобы я не рухнул на пол. Позже я ощутил теплую волну, разливающуюся по телу — это было похоже на размешивание акварели в воде: легко и мгновенно. Боль и страх отступили, а я, по случайности судорожно вдохнув еще порцию анестетика, уснул.Фло сильно сжал свои виски и уткнулся лицом в ладони, потирая воспаленные веки. Медленно и глубоко дыша, стараясь сдержать вырывающуюся наружу ярость, мужчина вновь обратился в собственные воспоминания. Чудовищные гортанные стоны и крики Флорана изводили все больничное крыло. Кричал он так, что вся больница слышала. От наркоза он отходил долго и страшно мучался. Терзающая его боль совсем не торопилась покидать Фло, словно пируя победу на его некогда молодом и красивом теле. Точеный торс мужчины проступал под тонким одеялом — некогда идеальный, теперь корпус был лишь кулем плоти со множеством ран, царапин, гематом и наложенными швами. Ужасная жажда – хуже, чем во время моего нахождения на станции, сковала меня. Врачи или санитары, не знаю, кто это был, держали меня за руки и ноги так как я — пусть слабо — но барахтался, меня кидало из стороны в сторону, а этого допускать никак было нельзя: из живота у меня торчала трубка, а в венах были капельницы. Я только и мог, что негромко постанывать и умолять дать хотя бы глоток воды. По крайней мере, я помню только это... О боли-то я помнил, но о криках – нет. Это было настолько непереносимо, что я то и дело терял сознание, ничего не видел. Было такое ощущение, будто я нахожусь в пустыне как минимум с неделю и за все время не выпил и капли. Голова была тяжелая, каждый свой вдох и выдох я слышал очень четко и громко, а в глазах у меня все утраивалось. Потом мне что-то вкололи, и сознание начало покидать меня окончательно. Помню, как мне приснился отец. Правда, все кусками, все обрывочно, будто в тумане. А потом ко мне пришел он — Микеле. И подал стакан холодной воды. Он был таким спокойным и безмятежным в обличии своем, что я невольно удивился и, конечно, обрадовался ему. А он в ответ на мое объятье лишь грустно улыбнулся и попросил уснуть, набраться сил. Тем же шепотом, что и тогда, на станции. Микеле, но если я усну, то не увижу тебя больше никогда, ты понимаешь, Мик?! — Фло, внимательно послушай меня. Если человек тебе дорог, — ответил мне итальянец, — то он никогда от тебя не уйдет, поверь. Он будет жить с тобой. В твоих воспоминаниях, мыслях, в твоем сердце. Я прошу тебя, так нужно, Фло, поспи... Я совершенно не хотел его отпускать и продолжал обнимать Микеланджело, чувствуя, как сильными ровными толчками бьется его сердце. Я понимал, что все, что я сейчас вижу перед собой — проделки моего разума, но чувства, которые я тогда ощущал, я ощущал по-настоящему! И эти порывы не давали сказать мне и слова: я боялся, что как только произнесу еще хоть что-то, Мик исчезнет, словно наваждение, и я уже никогда не смогу его найти. Он же просто стоял и улыбался уголком губ. — Спи, Фло, спи, — он, наконец, заговорил со мной вновь. Но лучше бы он этого не делал, потому что как только раздался его тихий, такой желанный моим сердцем голос, я сразу почувствовал боль, да такую сильную, что казалось, будто мне на живую распиливают кости. Может, не?так уж?и плохо укрыться в сыром царстве мглы, свернуться клубком и?не двигаться? Заснуть, как попросил меня Микеле. Погрузиться в?глубокий сон?и?просто умереть. Это?же?почти не?больно, лишь легкий холодок коснется тела. Потому что я просто не могу больше вытерпеть... Фло тупо уставился на отражение своего непослушного тела в зеркале, и в голове его закрутились неутешительные высказывания врачей, произнесенные несколько недель назад:— Парень, да тебе крупно повезло. Знаешь, мы таких, как ты, на запчасти распиливаем, — небрежно бросил фразу рентгенолог, рассматривая снимки ног Флорана.— Простите за то, что я вынужден сообщить вам такую новость, но вы вряд ли когда-нибудь вновь сможете ходить, — развел руками хирург. — Я не волшебник, а всего лишь врач. Ни я, ни другие доктора не сможем вам помочь, Флоран.— Забей на себя, ты безнадежен, — подлил масла в огонь проходящий ординатор. Буквально несколько недель назад Флоран был абсолютно здоровым независимым человеком, у которого были свои далекоидущие планы, сокровенные желания, тайные стремления. Он вплотную занимался рок-музыкой, записывал альбомы с быстроразвивающейся группой, копил деньги на новую трехкомнатную квартиру, которую он присмотрел на бульваре Сен-Мишель, рядом с Люксенбургским садом и плавно текущей Сеной, у него даже была девушка, и он искренне хотел построить с ней семью — Аннет, которая, узнав о том, что ее мужчина никогда больше не поднимется на ноги, собрала вещи и просто ушла, бросила его, показав, что он никому не нужен. И Флоран действительно оказался теперь никому не нужен: единственный близкий человек, которому позвонили и сообщили о том, что его родной брат находится в больнице и нуждается в помощи, просто крикнул нечто похожее на "как хочет, пусть теперь так и выживает", бросил трубку, даже не дослушав обращение до конца, а затем сменил номер. Многочисленные тетушки поохали-поахали, однако на этом дело и кончилось: никто не приехал навестить Флорана кроме его коллег по работе. Фло имел такие замечательные перспективы на музыкальной арене... А теперь за ним нужен уход как за двухлетним малышом, который буквально не может самостоятельно опорожниться. Это было слишком для мужчины, это было действительно слишком!— Я безнадежен? Это я безнадежен? — закипая, тихо прорычал Флоран, случайно стукнув в порыве эмоций рукой по пульту управления. Коляска слегка дернулась. — Я снова начну ходить, чего бы мне это не стоило! — и двойник в зеркале пораженно замер, осмысливая то, что только что сказал его хозяин: все же Фло понимал, что раздробленные голени и черепно-мозговая травма, после которой он стал гораздо хуже видеть и испытывать периодические галлюцинации, так просто не позволят ему оправиться. — Никогда я с этим не смирюсь, вы слышите меня? Слышите, сволочи?! Ненавижу! Забить, значит, так?! Ходить не смогу? Хрен вам! — дикая безудержная злоба захлестнула мужчину с головой. — Сволочи! Да я еще танцевать буду и в футбол играть! — и тут коляска поехала куда-то в сторону и опрокинулась. Теперь Фло беспомощно лежал на холодном полу, придавленный тяжестью агрегата. На шум в палату вбежала медсестра и, всплеснув руками, причитая, начала поднимать Фло. Он довольно сильно похудел, и поэтому женщине не составило огромного труда вернуть тело обратно в постель. — Да подавись ты своей жалостью! — крикнул Фло медсестре вслед, как только она закрыла за собой дверь его реабилитационной палаты. После того, как женщина ушла, Флоран не выдержал и заплакал. Он так не плакал лет с десяти, а здесь его, двадцатишестилетнего мужчину, будто прорвало.Две тысячи шестой.— Ну что, здравствуй, дорогой Флоран. Жизнь, порой, бьет очень больно, но эти удары — лекарство для тебя, — в зеркало смотрел бледный мужчина, опирающийся правой рукой на спинку электрической инвалидной коляски. Прошел еще один долгий тяжелый год борьбы, его недавно выписали из очередного реабилитационного центра, но Флоран все так же боялся надолго отходить от единственной вещи, которая позволяла ему передвигаться без боли. — Твою же мать, я, конечно, хотел похудеть, но не настолько, — за все время сражения за свое будущее Фло похудел до шестидесяти пяти килограмм и теперь представлял собой скелет, обтянутый кожей. Он, придерживаясь за стену, мелкими-мелкими шагами, превозмогая часто вспыхивающую боль в ногах, прошел на кухню со словами: "Жрать. Быстро и много! Желательно, чего-нибудь очень вкусного, вредного и калорийного."Мужчина добился того, чего хотел: хотя врачи в один голос и заявляли, что шансов на то, что он вновь сможет ходить, почти нет, Флоран поднялся на ноги. Врачи всё шутили про меня: "киборг с искусственной нервной системой". Да, блять, прямо с ее полным отсутствием. Просто они не видели, как я кусал руки, чтобы во время выполнения очередного упражнения, прописанного, впрочем, без надежды на какое-либо улучшение, не кричать на всю больницу. Долгие месяцы я восстанавливался. Ко мне вернулись силы и здоровье. Не в полном объеме, естественно, но я уже могу встать и дойти до других комнат, могу двигаться, могу есть и не бояться, что мне станет плохо, что мои органы не примут пищу, могу играть на гитаре, а не лежать растением и быть беспомощным. И все это — несмотря на многочисленные гематомы, частичное кровоизлияние в мозг и другие более страшные малоприятные вещи. Сроки восстановления врачи предсказать мне так и не могут?— это действительно сложно. И?однажды я услышал от них фразу, которая стала ответом на?все мои дальнейшие расспросы и вопросы: "Все очень индивидуально!".Несколько тяжелых месяцев ушло только на?то, чтобы научиться хоть как-то ковылять. Это было чертовски больно, но я ожидал улучшений как можно быстрее и?поэтому старался активно заниматься. Может, поэтому и?получилось все всего за?два года. Хотя я до сих пор прихрамываю, и прихрамываю очень сильно?— не столько?потому, что у?меня болят ноги, а, скорее,?потому, что нарушена координация, и?многие движения при ходьбе я, если нервничаю, делаю "не?по?порядку", забывая естественный порядок движений. А?нервничаю я?почти постоянно...Из моей головы все так же не выходит тот темноволосый мужчина, спасший мою жизнь. Микеле. Могу ли я — нет! — имею ли я право так тебя любить, Мик? Конченый идиот, со странными, какими-то неподобающими сексуальными взглядами, как я смею об этом хотя бы задумываться? Просто ты был так искренен со мной. Даже когда тебе было больно, даже тогда, когда ты прошел через... Через то, что спасло нас троих... Ты все равно искренне, сквозь боль, страх и отчаяние улыбался мне так светло и радостно, даря кусочек надежды человеку, который не мог даже повернуть головы, не испытав при этом жгучих болей. Итальянец, что с тебя взять? Мне никогда не понять твоих намерений, Микеланджело. Что двигало тобой, когда ты бросился защищать сначала меня, еще тогда, на рельсах, потом Маэву, потом того маленького мальчика, не помню, как его звали?.. Но, честно говоря, я бы очень хотел уловить ход твоих мыслей хотя бы один раз. Просто понять... Твои действия были весьма непредсказуемы и внезапны: угадать, что ты будешь делать в следующую секунду было практически невозможно.Я часто вспоминаю тебя, Мик, и от этих дум мне хорошо ровно настолько же, насколько и невыносимо больно. Сердце ноет, бьется слишком тяжело. Вероятно, ты погиб, Микеле. Многие погибли тогда, я слышал это по телевизору, когда, год спустя, в одной из новостных телепередач рассказывали об этом страшном событии. Оно полностью перевернуло мое мировоззрение. Ведь когда смерть прямо рядом с тобой, то потом, если ты по чистой случайности выжил, жизнь воспринимается гораздо проще. А все проблемы, которые возникают, меркнут на фоне того, что ты видел, слышал и чувствовал. Я вообще удивляюсь, как люди с ума-то не сошли?Просто понимаешь, Микеланджело, — Фло, выдохнув, присел на стул и вытянул обе ноги: даже от такого непродолжительного "путешествия" по квартире ноги мужчины начинали болеть. — Я совершенно один, без поддержки. Даже друзья, которые вначале приходили ко мне в больницу, увидев, что я лежу растением, быстро прощались и никогда больше о себе не напоминали. Один. один, один... Ни отца, ни матери, ни друзей, ни теперь еще и брата с девушкой. Я схожу с ума, медленно и верно схожу. Мне нужно отвлечься, — и Флоран, быстро пересев на коляску, укатил в зал, достал гитару и стал наигрывать импровизированную мелодию и подпевать, не попадая в ритм, поскольку текст тоже был сплошной безрифмовой импровизацией:мне очень хотелось бы каждым прохладным утром, омывая морскою холодной водою босые ноги, бегать и видеть, как равнодушно взирают богина безразличный прилив Лигурийского моря.я хотел бы сидеть всё время в кафе терассах, там, где постоянно крутят незабвенное mucho, и встречаться в старых улочках только с теми, кто, как ты, никем в мире этом совсем не приручен.одиночеством бьет безмятежность. будь б я капельку помоложе...но - привет тебе, окаянная неизбежность! -я родился печальным, озлобленным и не божьим.Две тысячи седьмой.— Привет, Фло!— Доброе утро, Дэвид. Что расскажешь мне интересного, а? — мужчина перехватил руль своего автомобиля другой рукой и прижал телефонную трубку к плечу.— Флоран Мот. Счастлив вам сообщить, — начал его продюссер патетичным голосом, — что вы приглашены дать сольный концерт в одном из престижных джазовых клубов Парижа, в котором собирается весьма важная и достойная публика. — Ух ты, — Фло был искренне удивлен. — Что за клуб такой?— Лайонел Хэмптон! — обрадованно ответил ему продюссер. — Потрясен, что он сразу не пришел тебе в голову.— Охренеть! — мужчина даже слегка сбавил газ. Пристроившись за какой-то небольшой желтенькой машинкой с дамой у руля, Фло удобнее взял трубку и продолжил разговор. — Что там по числам, по гонорару?— Фло, ты сам прекрасно знаешь, что такие вещи по телефону не говорят, — серьезно раздалось на том конце провода. — Подъезжай в студию, и я тебе все объясню. Ты, кстати, где пропадаешь? Ты сейчас должен сидеть со мной в кабинете и пить заваренный Хлоей кофе. — Мне по делам заехать нужно, Дэв, — Фло не спешил делиться своими планами.— Да какие у тебя могут быть дела, когда тут такое... Какое, кстати, сегодня число? — задал вопрос продюссер и, видимо получив эту информацию быстрее, чем успел ответить Флоран, произнес: — А, знаю, куда ты направляешься. Ты только поторопись, потому что тебе оттуда потом долго добираться: по-любому в пробки попадешь.— И куда же я направляюсь? — Дэвид этого не видел, но Фло кинул взгляд на букет роз, перетянутых широкой алой лентой.— Проспект Бёске? Я угадал? Говорю же, не задерживайся, а то простоишь потом. Поедешь обратно — поверь моему опыту — сверни через улицу Сен-Доминик, а дальше — мимо садов Тюильри, — порекомендовал мужчине Дэвид и отключился.— И откуда он только все знает, а? — Флоран, покачав головой, положил трубку на панель и, обогнав желтенькую машинку, сверкнул поворотником и скрылся за углом.В это утро на проспекте Бёске, рядом с тремя станциями метро весьма и весьма многолюдно — не протолкнуться. Мужчина бегом спустился на станцию и окинул взглядом пространство: для станции города Парижа здесь было слишком тихо. Нет, естественно, человеческий гомон присутствовал, но он не перебивал печальную музыку. Здесь никто не говорил возвышенных речей: люди либо скорбили молча, либо рыдали навзрыд. Ведь никакими словами не передать то, что пережили тогда заложники и родственники погибших и пострадавших людей.Ничего на станции не напоминает о тех событиях: нет больше ни развалившихся каменных колонн, ни перебитого в нескольких местах эскалатора, ни развороченных взрывами скамеек, ни огня, ни крови — НИ-ЧЕ-ГО. Станцию отстроили заново. Все новое, чистое, все блестит.Плотным ковром выложены цветы: преимущественно — красивые гвоздики. Кто-то молча ставит свечи, возлагает цветы и уходит, а кто-то подолгу стоит и плачет. Конечно, хочется безоговорочно верить в то, что этот ужас больше никогда не повторится, но никто не может быть в этом уверен. Никто не знает, что будет завтра, послезавтра или — зачем так далеко загадывать? — через минуту. И те люди, которые ехали три года назад по своим делам: возможно, кто-то на работу, или к детям, или к любимой девушке — тоже не знали.Фло бережно положил букет красных роз на уже начинающие вянуть гвоздики и, сунув руки в карманы, прошел до конца станции и обратно, задержавшись рядом с колонной. Что-то громыхнуло, мужчина с испугом вжал голову в плечи. Всего лишь поезд.В глазах Флорана будто потемнело от жутких воспоминаний того далекого года, а по всему телу пробежали мурашки. В тот раз смерть прикоснулась к нему гораздо сильнее, чем?он мог себе представить, практически оставив его без смысла жить дальше: он потерял здоровье, близких людей и работу — никому не был нужен безногий балласт. Но сильная воля удержала Флорана Мота на плаву, и вот он — почти тридцатилетний мужчина с собственной трехкомнатной квартирой рядом с Люксенбургскими садами, с кучей выгодных музыкальных контрактов и с почти восстановившимся здоровьем. Инвалидность с него сняли только потому, что он поднялся на ноги. Но мелкие осколки прошлого в его голове все же остались, — те два дня его очень изменили. Как минимум, теперь он, не подозревая, что копирует поведение Микеланджело, боится ездить на метро, и предпочитает передвигаться — пусть и по диким столичным пробкам — но на машине, а как максимум — Флоран научился ценить то, что еще недавно казалось ему таким неважным.На мгновение мужчине показалось, что он увидел в толпе знакомую фигуру. Не веря своим глазам, он рванулся в сторону, пытаясь ее нагнать. Но это действие успехом не увенчалось: у Фло резко потемнело в глазах и он, схватившись за чью-то ветровку, осел на пол — отказали ноги.— Месье, — мужчина присел рядом с Флораном и схватил его за руку. — С вами все хорошо?— Да-да, — прошептал Мот, выискивая взглядом юркую фигуру. Неужели почудилось? Что ж, вполне могло, с твоими-то галлюцинациями.— Может, вас проводить? — предложил свою помощь незнакомец и помог Фло встать.— А у вас что, так много времени? — несколько резко ответил Флоран, отряхивая джинсы. — Простите, мне не следовало так говорить, — осекся он и поправил волосы. — Все хорошо, я сам, сам.Сам. Все он сделает сам.Пройдет какое-то время. Жизнь течет, многое проходит, многое покрывается пылью воспоминаний. Фло работает буквально на износ, до полного морального отупения и физического истощения, впахивая на двух работах. Сначала — в офисе, потом — в студии: приезжая домой, он только и может, что сделать себе чай с чем-то вкусным и сладким — к примеру, с шоколадной "Нутеллой" — и упасть на кровать в объятья мягкого одеяла. И такая усиленная работа наконец принесла хорошие плоды: качественные видео с его дебютных выступлений в популярных джазовых клубах и профессиональные записи, выложенные на его личной странице в?"Myspace", привлекли внимание знаменитых продюсеров рок-оперы "Моцарт", и они пригласили Фло участвовать в кастинге.