Часть 9. (2/2)
И тело выгибает дугой, когда пальцы сжимаются на горячей, пульсирующей плоти. Его уже касались там, но не Саша, не так и не то... все уже было и не было ничего. И Пущин увяз, захлебнулся и потерялся — в нем, своем Саше. И только и возможно, что вскидывать бедра навстречу такой умелой руке, вжиматься в губы с каким-то жадным отчаянием, слизывать стоны и подставляться под поцелуи-укусы снова и снова."Я хочу... еще так, пожалуйста, Саша".
А князь сжимает и гладит, и двигает рукой все быстрее, а сам голову назад откидывает, открывая Ване беззащитную шею, и тот впивается губами с каким-то рычанием, не прекращая толкаться в ладонь. Кожа князя под пальцами влажная, и руки скользят по бокам, ведут по спине, проникая под измявшуюся ткань, и князь стонет в голос, выгибается и так сильно дрожит. Толкается навстречу, навстречу ему, навстречу собственному безумию, потребности, муке.— Ванечка... мальчик мой...
— Саша-а-а-а...
И это не сравнить ни с чем, что было прежде, ни с одной... ни с одной, чьих имен не сохранил плывущий рассудок. Ни с одной реальностью или фантазией, даже с тем, что было совсем недавно на узкой койке в лицее, когда ласкал себя сквозь боль и безумие и так сильно гнал прочь образ Саши...
"Нужен. Ты нужен мне. Нужен".Рука князя влажная и липкая от стремительно стынущего семени, и он последний раз отчаянно вжимается бедрами и глухо стонет в ванину шею, пока его накрывает волной, смывая из этого мира.
— Ваня, — губами в висок, и глаза тотчас закрываются, а руки обвивают так плотно, прижимают к груди. И тихо-тихо, уже засыпая, шепнет одними губами, останавливая кровь в венах Пущина: — Почему это не может быть реальностью, Ваня?
* *
Среди ночи подскочит как от удара. Попробует отдышаться, передернет зябко плечами. Все тело ноет, как после долгой скачки верхом, и в паху отчего-то липко и неуютно... и рубаха перекрутилась, и этот запах соленый, и саднящие губы, и...Яркими вспышками...Ваня... срывающиеся стоны. Беззащитный, доверчивый и открытый.Ваня здесь вот, под ним...
Выгибается, глаза закрывает, и шепчет, шепчет, кожу снимая..."Саша... Сашенька мой... Саша"Да что же...
Ведь снился, так часто, так много и стыдно.
Приснился?Но губы... губы точно пылают. Пылает вся кожа — на шее, плечах, на груди. И синяки на запястьях, где сжимались руки Пущина в момент наслаждения. И наверняка следы на спине, ведь отчего-то больно лежать...И Сазонов, непривычно тихий в своем уголке, шебуршится у печки.
— Водицы, барин?Кивает, не найдя в себе сил взглянуть дядьке в лицо. Как много видел? Что понял?— Вам бы, барин, обтереться как след... да платье сменить. Пропотели чай с лихорадкой проклятой, ну, теперь оно на поправку. Я в таз воды наберу, нагрел вот... и рубаху на стуле оставлю. Достанет сил ли подняться? Аль подсобить?Содрогнется, только представив, как дядька увидит все эти "украшения" на княжеском теле.
— Я сам, Сазонов. Спасибо, ступай.
Тот только потупится и тенью — за двери. Не косясь, не поджимая осуждающе губы, лишь только вздохнет едва слышно. Как будто... точно жалеет.
Смывать с кожи пот и следы преступления. Выдохи Вани и ванины стоны. Ванины губы и ванин шепот. Смывать, соскребая жесткой мочалкой до боли, до крови.
"Как же так, Ваня? Как же это возможно?.. Так сладко"* *
— Александр Михайлович никого не велели... Барин, полно, не нужно. Князь бредили ночью, с рассветом лишь глаза-то сомкнули. Барин...— Сазонов, не стой на пути.
Отодвинет дядьку плечом, ворвется в покои. Столько белого, что слепит, и солнце яркое не по-осеннему бьет сквозь раскрытые окна в лицо, щуриться заставляет.
Горчаков и не думает почивать. Приподнимется на подушках, бровь заломит надменно. Он кажется отдохнувшим и свежим. Такой опрятный, в рубахе с запахом ветра и неба. Вот только тени под глазами так глубоки, и горькие складки у рта...
Отложит томик стихов, и на мгновение, всего на мгновение, что длится короче секунды, что-то дрогнет в бесстрастном лице высокородного. В лице, что ночью преображалось то страстью, то нежностью, то мольбою...
— Сазонов, оставь нас, — резко, как взмахом хлыста. Твердо, без малейшей надежды на возражение. Без какого-то намека на снисхождение или слабость.
Дядька исчезнет с поклоном, уже не более заметный, чем тень в дальнем углу на стене. Ваня подойдет, комкая форменную фуражку в ладонях.
— Франц сказал, на поправку идешь, — с вызовом, не отводя дерзкого взора.
Саша замрет, уставившись на все еще вишневые губы, на виднеющиеся из-под воротничка алые кляксы — следы его губ. И ранка на щеке, которую хочется залечить поцелуем.
Моргнет, отгоняя морок.
"Не надо, князь, не думай, не помни. Не надо князь, заклинаю".— Грозится отпустит сего дня... Все бока уже отлежал...— Франт, да что же такое, князь? И снова ты делаешь вид, что ничего между нами!Сорвется на крик, хотя не хотел. Проворочался всю ночь и отправился к князю с четким намерением: все прояснить. Пан или пропал.
"Сколько можно же, Саша? Не мучай меня и себя, ты же тоже... ты же тоже не можешь".
— Пущин... Ваня... Ох, это сложно. Присядь, я прошу, а то нависаешь гвардейцем, шпаги вот на боку не хватает, — улыбка кривая, точно боли гримаса на красивом, но таком бледном лице.
— Ты мог прогнать меня ночью. Мог оттолкнуть, но ты отвечал, и потом...— Я сон и явь перепутал. Ваня, не гневи Бога, молю. Нам не должно, не дело это, пойми. Это, страшно подумать даже, чем кончиться может. А у нас вся жизнь впереди и карьера. Я — князь, а ты — внук адмирала. Это стыд и позор, это клеймо на весь род, и, в лучшем случае, изгнание, ссылка...
— Я бы пошел за тобой и в Сибирь...— Ваня, это тело молодое бунтует, кровь играет... Ванечка...И осекается, задохнувшись от собственных слов, от этого ненужно-ласкового, сорвавшегося с губ, как пуля в упор, и в Пущина, и в него, Горчакова.
— Откажешься, значит?— Только так и будет правильно, Ваня. Послушай...Но он не хочет, не может. Не будет. Злые слезы выжигают глаза, и под сюртуком клокочет яростью и обидой. Ногти впиваются в ладони до боли, до шрамов. И, захлопывая зло дверь, он не видит, как обессиленно сползает князь по подушкам, как искажается мукой лицо, как ниточка крови сочится из закушенной накрепко губы."Только так и будет правильно, Ваня".