Соткан из фальши (1/1)

Когда человек умирает — умирает мозг, но никогда не умирает душа. Она в том селится, в чьих руках сердце при жизни хранилось. Она добровольно сосуд, в котором покоилась, покидает и навечно к истинному своему взбирается и с каждым вздохом сильнее проникает в чужое тело, дабы истинный никогда не забывал, кому принадлежит. Юнги сидит напротив уже бледного трупа, не чувствуя ничего. Ничего не понимая, откидывая мысли и разум далеко от себя, ибо осознавать то, что сделал, не хочет и не может. Взгляд омеги бегает по телу ещё недавно живого друга, запоминая всё: черты красивого лица, изгибы синих губ и море недосказанности в глазах, в которые омега погружается всё глубже и глубже. Омега полностью себя затерял в том пустом мире, который открылся ему в карих глазах. Отпечатался внутри и вместе с чужой жизнью в этот самый миг скончался. Ничего неподозревающий Джевон только недавно вернулся на базу с поручения Юнги, сначала прошёлся по группам, осмотрелся и в самый последний момент поднялся к омеге. Как положено, постучался, но, не услышав ответа, повторил стук и только после третьего раза осмелился войти. Альфа медленно открывает дверь, проходит и замечает дрожащего Юнги, забившегося в угол стола, а перед ним лужу крови. Опуская глаза, Дже улавливает человеческие черты лежащего лицом перед омегой альфы. Джевона вдруг иглой в самое сердце укололи и там же её бросили, остановиться заставляют и лучше не дыши, говорят, не делай больше шаг. Альфу ноги еле держат, Дже с каждым шагом оступиться может и сам в этой крови погрязнуть. Только нависнув над телом, знакомые черты видит, замирает, голову быстро поднимает, а глаза беспорядочно бегать по стенам напротив заставляет, это не он, думает, стиснув зубы, держится. ?Только не опускай глаза?, — себя в голове молит, ?только не смотри туда?, — внутри кричит, но опускает и сам мёртвым телом оседает рядом. Кажется, в бездну падает, вечность к нему спускается, но не выдерживает, альфа, словно парафин, моментально плавится у чужого тела. Застывшая бордовая кровь на полу всего его пачкает, смертью наполняет и ужасно муторным состоянием отдаёт. Джевон не знал, что такое смерть, не знал, какой у неё запах или цвет, но сейчас она всего его заполняет, до тошноты доводит, изнутри рвёт и каждую клеточку по одному в нём иголками протыкает, изнутри кровью обливает и душит. Сейчас альфе не воздух нужен, ему бы смелости набраться к нему прикоснуться, себя уверить, что он, что это его Минхёк лежит перед ним, измываясь болью внутри отдаётся. Хёк к нему спиной лежит, пока, наконец, сердце своё ему не отдаст не упокоится, не сможет позволить Джевону спокойно пережить. И пока альфа сам не признает, что самое ценное потерял, биться будет и, если нужно, с самим собой. Осторожно дрожащими руками спины касается, пальцами медленно проводит по изгибам чужих мышц. Решается и вдыхает, еле слышный древесный запах отдаёт и вновь возрождается, в себя приходит, и не спеша, обеими руками держа голову, поворачивает тяжёлое тело к себе, глаза ему сразу закрывает, сколько бы силы в нём не было, всё бы смог пережить, но только не пустые его глаза, направленные на него. Весь в крови измазавшись, к нему теснится, прижимается и уже к себе на колени голову кладёт. Несколько раз по лицу осторожно проводит, он кончиками пальцев наизусть очертания запоминает. Наклонившись, солёными от слёз губами в лоб целует, пряди волос с засохшей кровью убирает и снова целует. К ледяным губам спускается и теплом своим насущным пытается поделиться, чтобы того согреть, чтобы губам его цвет придать, а улыбка расплылась на его красивом лице. Джевон, зарывшись в родное тело, вопит, от слёз задыхается, но отстраниться не может. Минхёк при жизни слишком мало его целовал, слишком мало был с ним одним целым. Минхёк был слишком мало ?его альфой? и, вспоминая в голос, кричит, не может больше сдерживаться, не в силах тихо утрату перенести. Дже кричит, но голоса не слышит вовсе, он себя живым сейчас не чувствует, сейчас в его руках лежит его жизнь, и она оборвалась, в этих губах навек поникла, и весь тот недолгий свет, который Минхёк смог разжечь, погас и, альфа уверен, что навечно. Сердце в груди то бешено бьётся в агониях, то вмиг останавливается и заставляет перестать работать все органы, как по щелчку. Джевон не смог выдавить и слова из себя, он кричал так громко, как только мог, но кричал только в себе, без звука для остального мира. Себя криками оглушал, голову разрывал, но замолкнуть не мог. По венам его теперь не кровь течёт, а самая горькая и вязкая боль, и, только когда в голову отдало, Дже стих. Замолк крик в душе и замолкли чувства. У Джевона на них столько планов было, столько ещё прекрасных моментов вместе воображал. Каждый день представлял, как они вместе будут жить, обустраивать свой быт, готовиться к созданию семьи. Представлял, как Минхёк будет делать ему предложение и, как самый счастливый, со слезами на глазах скажет ?да? и как из детского дома будут брать ребёнка. Но доселе представлял, как впервые Хёк ему в чувствах своих признается, как будет крепко обнимать и шептать на ушко нежности и сказки о вечной любви. Джевон так терпеливо шёл к своему воздыхателю, как долго терпел, чтобы не сорваться, когда тот рядом стоял и как от переполненных чувств в его руках обнажался, как сам к нему на поклон и услужение пошёл помнит. Джевону повезло, как никому. Он никогда не узнает, что Минхёк к нему взаимности испытывать не будет никогда. Что тот его только использовал и при первом же удобном случае выбросил бы на улицу или сам убил. Минхёк не любил и никогда бы не полюбил эти верные детские глаза и никогда бы себе не позволил к нему что-либо испытывать, кроме ненависти и презрения. Джевон никогда не узнает, что сердце Минхёка только у одного человека в руках будет, и сколько бы раз этот человек не спускал курок, альфа будет предан ему даже после смерти, потому как умирал он с его именем на устах. Джевон получил то мнимое счастье, о котором грезил, но никогда не получит подлинную его душу. Только спустя час беспомощной битвы с собой, Джевон приходит в себя и вызывает охрану, которая забирает Юнги домой на руках, который так не смог унять дрожь во всём теле. Разобравшись с любопытными солдатами и убедившись, что случившееся не вылезет наружу, Джевон забирает тело своего альфы и уезжает в соседний город в церковь.***Юнги возвращается домой только под вечер, когда Джин уже зевал, сидя один в гостиной, и выбирал детскую комнату в журнале. Высокий альфа с мускулистым телосложением и ростом выше среднего несёт на руках худощавого и совсем потерявшегося в чужом объёмном теле Юнги. Омега так и не смог прийти в себя и судорожно пытался удержаться за чужой ворот, но сил омега был лишён полностью, как и разума тоже. Альфа стоит с омегой на руках, смотрит на ошарашенного омегу и лишь крепче сжимает хрупкое создание, чтобы защитить от мира всего, и только, когда Джин вскакивает и несётся к ним, альфа расслабляет хватку. — Боже, — как скорбную участь произносит омега, смотря на неживой вид Юнги. Джин за живот хватается и непонятные боли испытывает, столбенеет, перед собой впервые увидев живого мертвеца. От мыслей этих омегу всего перекосило, ледяными мурашками покрылось тело и комнату будто вьюгой накрыло. Когда сам думал, что уже умирал, он не умирал. Сейчас только понимает, что такое погибель, что такое живое тело, окутанное мраком и тлеющее прямо на глазах. — Что случилось? — тихо выдавливает из себя омега. Мин на вопрос омеги не реагирует, продолжает с дрожью бороться и взглядом повсюду бегать. Альфа к Джину приближается и тело Мина к нему тянет, вопросительно смотрит, ничего не говорит. Он с рождения голоса был лишён, с малых лет знал, что такое тяготы судьбы и как нужно выживать в этом мире знал, родителей несколько лет назад потерял и, как мог, молча скорбел, но впервые в чужой жизни поучаствовав, себе говорит, что омега в его руках долго не протянет. Для таких давно могила уготована, с датами в надгробном камне, но то, с каким рвением омега за него, как за жизнь, ухватиться пытается, не восхищать не может. И вот, стоя напротив растерянного Джина, альфа ответа ждёт, что с полуживым делать.— Пожалуйста, положи его на диван, — говорит, наконец, омега, придя в себя, и торопится поправить подушки и сделать место поудобнее для Юнги. Убегает быстро, как может, наверх, и пока альфа пытается отцепить от себя дрожащего омегу и уложить его, не сделав больно, Джин спускается с пледом в руках и по пути зовёт Адиса. Бета незамедлительно является перед хозяевами и встаёт напротив бархатного тёмно-зелёного дивана, где уже лежит Юнги, и ожидает приказ Джина. — Адис, пусть немедленно включат камин и закроют все окна, — спокойно говорит омега, приближаясь к бете. Подойдя в плотную, на ухо тихо продолжает: — Разбавь с чем-нибудь успокоительное и принеси для Юнги, он так всю ночь мучаться будет. — Будет сделано, господин, — поклонившись, Адис удаляется. Над особняком Минов расстилается призрачный туман, медленно проникая в мглу и огораживаясь от людских глаз и лишнего звука. Двор и сад дома окружен фонарями, и этот искусственный свет освещает поверхность, пока самое сердце обители заполняет темнота, суровыми кошмарами охватывая сознание хозяина. Омега лежит абсолютно один на том диване, где и заснул, маясь от плясок неугомонного рассудка. Юнги снится огонь, охватывающий его и сжигающий дотла, чтобы холод и близко не смог к нему подойти. А открыв глаза, вновь видит языки пламени перед собой, будто приближаясь к нему близко касаются его век, но омега снова бредит.В двух метрах от него горит камин, служа единственным освещением в доме и источником тепла для Юнги. Недолго пролежав с открытыми глазами и стараясь разогнать вьющиеся вокруг него назойливые мысли о смерти, Юн поднимается, оперевшись о мебель. К огню омега становится всё ближе, а от разума дальше. Всё, что кричит мозг, отрицает и будто уши от голосов в голове закрывает. Юнги заворожен играми пламени и взгляда от них оторвать не может. Себя там видит. ?Сгори же?, — себе тихонько говорит и к пламени тянется, но не выдерживает температуру и отодвигается. Ночь, как и все предыдущие, оказалась холодной, а наступающий ветер бьёт прохладой по лицу, осушая кожу. Омега и сам не понял, как оказался на крыше, направляясь босиком по каменному полу к краю парапета. Ветер, словно руки, тянет его в разные стороны, а он, не весящий ничего, разрывается от борьбы с ним. Дрожащими коленями от усталости о металлическую стенку держится, что делает, сам не знает, снова ком в горле глотает и в очередной раз против всего мира идёт. А дрожь не унимается, она в его теле поселилась и живёт в нём, доводя Юнги до срывов. Руками держится о фартук и, покачиваясь, пытается подняться на ограду, как позади слышит тихий, хорошо ему знакомый голос. Он его именем окликает, омега, повернувшись, никого не видит, показалось, думает, вновь пытается подняться. Я должен был умереть от холода в том подвале, чтобы никогда не причинять боль другим людям. Мин Юнги — чудовище и такому, как он, место в аду, чтобы заживо сгорать. Я не хочу быть им, не хочу больше ошибаться.— Юнги, сынок, — нежным, манящим к себе голосом зовёт его омега позади. — Мой сладкий мальчик, — продолжает он, усладой проникаясь каждой сказанной фразой в самое пекло избитой души. Эта нежность в голосе ему, как воздух был необходим, так его имя никто и никогда не произносил, кроме папы. С самого младенчества помнит папино ?сладкий мальчик? и каждую ночь после смерти, ревя, мечтал, чтобы снова услышать этот мягкий голос. Юнги не поворачивается, в играх своего разума разочароваться боится. Боится, что, повернувшись, его не увидит и сильнее к краю, а после и в самое дно спуститься захочет. — Мой самый добрый и самый красивый омега, — добивает голос, и Юнги не выдерживает: снова плачет, в очередной раз загорается и заново дышит. Все силы в себе собрав, поворачивается и столбенеет, когда перед собой в белом одеянии, будто живого, с самой искренней улыбкой, с горящими глазами и раскрытыми объятиями папу видит. Шагу сделать не может, на колени встаёт и, как может, изливается там же. За все десять лет папа никогда к нему не приходил, воспоминания о себе забрать навечно хотел и, сколько бы Юнги не ждал, ни разу во сне не навещал, голоса не подавал. А омега ждал, каждую ночь ждал, но вместо него всегда зелёные глаза встречал, и вновь умирал, и сейчас думает, что умер и папу видит уже в другом мире. Старший ближе подходит, сам рядом садится и осторожно чёрных волос касается, нежно поглаживает, а улыбку с лица не стирает. — Он меня ненавидит, папа. Бог меня ненавидит, — всхлипывая, произносит Юнги, цепляясь за папу.— Не правда, он просто знает, что ты справишься. Он верит в тебя, как и я.— Забери меня отсюда, пожалуйста, я не хочу больше оставаться без тебя. Я не сильный, папа, — заикается омега, и сам уже не понимает, что говорит, а перед глазами вовсе ничего не видит. — Я слаб и очень устал, и он ненавидит меня, я знаю.— Не решай за него, сынок, ведь он дал людям второй шанс, когда перерождал в том же теле. Значит, и тебе даст, только потерпи чуть-чуть. Терпение — ключ к покою, которого ты так хочешь. Я буду всегда с тобой, и все те, кто тебя любят, тоже.— Папа, — зарывается в чужую грудь омега и заливается очередным потоком слёз и криков. — Я убил его, папа, я убил того, кто больше всех меня оберегал. Я забрал чужую жизнь и погряз в его крови. — Пожалуйста, мальчик мой, прошу тебя, только живи. Назло всему миру живи и сильнее становись, — омега с сыном, как никогда, нежен, робко целует, будто раны зализывает и на ушко те самые заветные слова шепчет, убаюкивает. На Юнги падает призрачный свет, и свет этот краем кажется. Мин вот-вот к концу своему придёт, но нет. Он рядом с папой сил набирается и каждое его слово теперь заветом ему служить будет и очередным толчком к новому пути. Обнимает его и слышит, как успокаивается сердце, как перестаёт дрожать тело, и руки крепче становятся. Ночь всегда сменяет день, и свет всегда будет ждать в конце любого пути, омега это в родных объятиях слышит и к себе привить пытается, навсегда запомни, говорит, но подсознание вновь явилось в тёмном обличии и из-за спины нашёптывает: ?Не запомнишь, и путь твой вечно будет покрыт беззвёздной ночью?. Пока Юнги в призрачных объятиях папы млеет и новый шанс себе пытается дать, Чонгук со стороны наблюдает и в очередной раз в жизни разочаровывается, до боли в висках понять пытается, что с этим омегой делают. Зачем так беспощадно испытывать на прочность хрупкую душу и сердце брошенного ребёнка. Альфа все десять лет за ним наблюдал, все эти десять лет его убить пытался, но не смог. Не смог стать тем, кто заберёт и так его измученную жизнь, даже всем богам назло порой твердил, что омегу этого сбережёт, что умереть ему не даст, потому как жизнь его страшнее смерти. Юнги так часто просил его убить, что каждому новому дню разочаровывался и до последнего надеялся, что он последний, но Чонгук не в силах отдать омегу смерти. Алкар вмиг испепелится, когда умрёт истинный его, а рождённый человеком вечность скитаться будет с пустотой в душе, без чувств, без эмоций и с камнем вместо сердца. Чонгук думал, что давно истинного своего потерял, потому как только дыру внутри чувствовал и в одиночестве бродил, пока не встретил Юнги и за раз не испытал всех тех заветных чувств, о которых говорить боятся, но слышать всю жизнь хотят. Чон смотрит на Юнги и сам готов на колени пасть и от слабости своей кричать, да так, чтобы без голоса потом выть, потому что не может в себе силы найти и к нему подойти, защитить от мира сего, чтобы никогда больше не плакал, и к себе каждую секунду мог прижимать. Альфа знает, что это его ошибка, что это он причина всех его страданий. Если бы он тогда не пришёл на вечер и не осмелился поцелуем его усыпить, дабы омега не видел всего этого кровопролития, то сейчас ему бы не пришлось наблюдать, как побитое тело к краю на смерть идёт. Чонгук устал быть далеко, и то, что каждый раз омегу в слезах достаёт, беситься заставляет, и копотью нутро покрываться. Для Юнги кусочка в сердце мало слишком, и Чонгук это знает, хоть и всеми силами сопротивляется и сам тому указать место хочет. Беспорядочно вошёл в него, всеми рецепторами служит, свою важность диктует и правила устанавливает. Либо убей, либо люби — другого не дано.Сумерки плавно переваливаются в рассвет, и на горизонте уже виднеются отголоски солнечных лучей. Тёплые объятия папы сменяются чонгуковскими, и омега, как за спасательный круг, не соображая, за что держится и какова цена спасения в этот рассвет, окутанного мглой, томно дышит в чужую грудь, единственным звуком являясь. Юнги в чужих сильных руках, медленно согреваясь, наконец спокойно засыпает. Никогда бы Чон не подумал, что сможет испытывать столько неведанных чувств и только лишь к одному смертному существу. Когда со стороны наблюдал за отверженными от мира всего людьми, он стыда такого не чувствовал, отнекивался, презирал, но Юнги ему другой мир показал. Только он смог на примере показать, как необъятны человеческие страдания и сколько за столь короткую жизнь можно всего пережить и вытерпеть. Чонгук столько раз убивал, сам несчитанное количество раз умирал, голыми руками мог внутренности выпотрошить и даже голову оторвать. Никого никогда не жалел и не стал бы, не будь этих хрустальных глаз и невинного сердца. Альфе впервые стыдно за то, что не знал в жизни таких забот, что всегда мог от всех избавиться. Стыдно, потому что ему не так больно, как тому, кто сейчас в его руках; что он не видит тех кошмаров, а главное — вытащить его оттуда не может. Юнги ведь ничего не понимает. Не понимает, что происходит, что правда, а что мираж. В этой паутине фальшивой жизни запутан и никак выбраться не может, и помочь ему никто не способен, и только сейчас, целуя омегу, Чонгук обещает. Себе в первую очередь обещает, что тело омеги никогда больше не будет дрожать, пока бьётся вечное сердце его.***Если есть на свете способ избавить себя от неугомонного сердца, что нестерпимо бьётся в надежде достучаться до чужой души, Намджун бы его нашёл. Всё бы для этого сделал, никаких средств не пожалел бы, только бы хоть раз спокойно в тишине посидеть, но не может, ибо омега его не по правую руку его сидит, не заполняет помещение запахом своим и не исцеляет уставшее тело искусными руками, не ублажает больше сладким голосом. Омега ушёл, а тишина в огромном доме его давит, тарабанит по перепонкам и ни о чём думать больше не позволяет. Альфа устал. Устал так, что на стены готов лезть и головой о них биться, только бы отпустило. Только бы уснуть спокойным сном и готов даже не проснуться больше, лишь бы не тянуться к нему больше и из головы хоть на миг выбросить, не бежать после работы домой в надежде, что супруг вернулся и с тёплыми объятиями ждёт его. Лишь бы больше не утыкаться в его одежду, вдыхая сладкий запах его тела и кормя себя очередной порцией одиночества и тоски по нему.Сам себе испытание на выдержку устраивает, научиться жить без чужого, но такого родного смеха заставляет, но сам знает, что не выдержит. Уже не выдерживает, потому как каждую ночь возле миновского особняка круги наматывает и вот-вот готов сорваться во внутрь и на руках Джина забрать с собой, но столько лет спустя по-новому стойкости учится и пока на отлично справляется. Делами себя загружает и на рожон во все государственные дыры лезет да всех вокруг достаёт. Зачислился в список кандидатов на пост лорда-канцлера, хорошие позиции занимает и новые связи обретает. Состояние своё вдвое расширяет и с каждым днём себе, ?динокому себе, повторяет, что все двери этого мира для себя откроет, чтобы ни в одной из них Джин не смог закрыться. — У меня к тебе предложение, — бесцеремонно зайдя в кабинет к брату, Тэхен бросает на стол стопку бумаг и садится напротив. — Очень выгодное для тебя предложение, — уточняет Тэ.— Ты должен быть в школе, не вынуждай меня силой тебя туда отправлять, — Намджун своё раздражение скрыть и не пытается вовсе, сейчас хоть кричи на младшего. Старший вздыхает и просто переносицу трёт, мысленно успокоить себя просит. — Как же я от тебя устал.— Не переживай, это последнее моё предложение, сделаешь, как я тебя прошу — получишь и почётное кресло, и от меня заодно избавишься навсегда, — Тэхен будто с издевкой с ним разговаривает, каждое слово тянет, улыбается и губы надувает. С ручкой на столе играется и периодически глаза на брата поднимает. — Я раскопал несколько интересных сделок Чон Хэ Ина и нашёл там некоторые несостыковки. Наш министр финансов немного обворовывает страну, переводя деньги на свои поддельные счета и делает это очень даже грамотно. Все деньги, переданные на реконструирование домов маргиналов он разделил и перевёл в десять разных банков. Твоя задача выступить с этими отчётами, — указывает на нетронутые альфой бумаги, из-за чего Джун разгорается желанием узнать полное их содержание, — на собрании лордов, и его тут же отстранят от должности, а после заставят выплатить всё до копейки. — Допустим, а тебе от этого какая выгода? — с недоверием смотрит на младшего альфа и с настороженностью, не отводя взгляда, и откидывается на спинку кресла. — Я хочу, чтобы его сына, Чон Хосока, посадили в тюрьму, желательно в колонию строгого режима, а младшего брата лишили связи с ним. Ты ведь сможешь это организовать? — Намджун и не заметил, как младший стал серьёзней, голос стал грубее, а тон ниже. Он теперь без ухмылки смотрит, даже , кажется, не моргает и дышит через раз. Взгляд заострил и куда-то в сторону смотрит, но ни брата, ни себя не может заставить отпустить все обиды и вновь ту маску безразличия нацепить.Хотел бы, чтобы старший ни о чём не догадался и, со всеми условиями согласившись, отпустил, но Намджун не тот, кто мимо себя пропустит его вылезающее наружу отчаяние и крики о помощи, которые никогда из уст Тэхена не звучали. Намджун видит и хочет возразить, потребовать объяснений и начать вновь изрекать наставления и бесконечно прививать о ценностях чужой жизни, но промолчал и, лишь покачав головой, выдохнул. — Как всё-таки ты беспощадно теребишь в руках чужие жизни. Мне жаль, что я не воспитал в тебе что-то похожее на любовь. — Ты воспитал во мне железный нрав и хладнокровие. Я не знаю, что такое дать жизнь, но знаю, каково это, когда у тебя эту жизнь отнимают. Не смертью, а нелюбовью, — омега решается и на последней фразе глаза на альфу поднимает и в упор тому смотрит, понимание в них ищет, и, кажется, находит, тот доселе так никогда не смотрел, и сейчас Тэхен уголками губ еле заметно улыбается, уже уверен, что не зря пришёл, и что брат поможет. Всё, как просит, сделает и вопросов больше лишних задавать не будет, потому омега успокаивается и продолжает. — Не от меня ты должен был это услышать, но, зная, что он с тобой не живёт и в одиночку страдает, я не сказать не могу, ибо гордости у вас на целый батальон хватит, и прощения просить тоже никто из вас не будет. Ты, альфа, — глава семьи, его муж и отец его будущего ребёнка. Наплюй на всё и ни минуты не думая иди к нему, если нужно, в тот же миг весь мир к его ногам брось и ноги его целуй, но не позволяй твоему ребёнку в первые секунды жизни быть вдали от отца. А Джину чувствовать одиночество в столь важный для него момент. — О чём ты говоришь? — альфа запинается и до конца не понимает, о чём говорит младший, и некоторые слова мимо ушей пропускает. — О том, что твой омега ждёт от тебя ребёнка и вот-вот родит, пока ты тут балуешься со своим богатством. Нужно быть слепым, чтобы не заметить положение супруга, да ещё и обидеть его в такой момент. — Ч-что? Как ждёт ребёнка? — в голове альфы вовсе всё поплыло куда-то в другую сторону, а соображать о чём-то не может от силы вовсе. Альфа напряженно сидел, сжимая руки, пока обрабатывал столь важную для себя информацию, а после выдохнул и сорвался со стола, беспорядочно шёл к окну, вставал там, смотря на городской вид, а после вновь возвращался к столу. Слова будто на языке останавливались и не пытались выйти наружу, но какие слова тут нужны, когда столь желаемое счастье у него в руках было, и он его так легко отпустил. Когда то, чего так долго с таким трепетом ждал, теперь в паре шагов от него находится. Намджун из реальности выпал в мысли о ребёнке, глупо улыбается им и уже представляет, как он в утробе растёт, и расплывается в ещё большей улыбке. — Ты уж там разберись со своим характером и будь сдержаннее с Джином. Никто другой, как он, все твои махинации терпеть не будет и любить тебя так, как он, не осмелится никто. — Ты думаешь, он любит меня? Искренне, как я его? — альфа впервые с горящими глазами и с огромной надеждой об этом спрашивает. — А ты возьми и у него спроси. — Спрошу, сейчас же к нему сорвусь и, смотря в глаза, спрошу.