Под гипнозом (1/1)

Солнце светило, словно летним днем, но абсолютно не грело: лишь ослепляло глаза своими лучами. Тэхён лежит, облокотившись о сидящего рядом альфу, и читает Зендкера, а Хосок молча наблюдает за чужим чтением и не позволяет солнечным лучам касаться тэхёновых глаз. Альфа зачарован чужой натурой, этими полупустыми глазами, идеальным профилем и сладкими, манящими к себе губами. Его загадочность к себе тянет, его всего хочется познать, заставить открыться и в самое сердце залезть, но тот непоколебим: молчит, в глаза, по мере возможности, пытается не смотреть, всегда ко всему холоден. Хосоку рядом быть позволил, но не более. Изредка Тэхён рассказывает о книге, которую дочитал, и то, если альфа сильно попросит. Вот уже на протяжении недели альфа каждый день приходит к Тэхёну и ходит за ним по пятам, забывая о личном пространстве и других формальностях. Хосок всегда привык к себе располагать и никогда в свой адрес не слышал отказов, а тут и не отталкивает, и близко не подпускает — не говорит вовсе. Из-за этого альфа ночами перестал спать, с головы не может выбросить этого таинственного омегу, не может вот так позволить тому молчать. А потому и напрашивается к нему каждый божий день, иногда сутками остаётся в его комнате. Пока омега занимался своими делами, Хосок либо сидел в телефоне, либо любопытничал на чужих полках, расспрашивая младшего о каждой мелочи, а иногда уходил к соседу и интересовался у него о жизни Тэхёна, но тот, как и сам Хосок, ничего о брюнете не знал. Однажды альфа приходит к младшему со стопкой книг и улыбкой во все тридцать два зуба с заявлением, что с этого дня будет жить тут, пока не дочитает все эти книги. Омега лишь покачал головой, но говорить ничего не стал, смысла возражать все равно нет, думает он, и молча принимает ещё одного жильца маленькой комнатки. Комендант каждый вечер проверяет студентов, проходя по всем комнатам. На всеобщее удивление, альфу ни разу в чужом общежитии не поймали, даже если и ловили, он умело мог отмазаться. Очарованию харизматичного альфы никто не мог противиться. Хосок прямо на глазах Тэхёна позволял себе флиртовать с омегами, порой даже не замечая парня, но всегда в итоге возвращался к нему и, как ни в чём не бывало, продолжал попросту болтать. Тэхёна же такое отношение к себе не задевало, и на это он никак не реагировал. С каждым новым днём общество Хосока становилось настолько привычным, что редкое его отсутствие беспокоило омегу, но прямо ему никогда об этом не говорил, как мог пытался держать дистанцию. Лежать вместе на крыше стало некой традицией, и парни после каждого урока или очередного прогула встречались на крыше. — Тэхён, твой брат здесь, тебя вызывают к директору, — выносит Минджэ, стоя возле дверей, морщась от яркого света. Тэхён медленно спускается по лестницам, разбирая в голове возможные причины посещения школы Намджуном. Где-то в глубине души начинает разрастаться страх встречи с братом, но Намджун прекрасно понимает, хоть и не признаёт: младший чувствует обиду. Обиду за такое жестокое безразличие, хоть и не кровного, но брата. Приди Намджун в первый выходной день, когда омега отказался возвращаться домой, младший бы с распростёртыми объятиями к нему бежал, грел бы в внутри то родное, что называется любовь. Но Намджун не пришёл, даже не поинтересовался, не звонил и Тэхёна, как ненужного щенка, выбросил из своего дома, а после и из памяти. Тэхён, постучавшись, входит в кабинет директора, где спиной к нему сидит альфа, положив ногу на ногу, держа в руках бумагу. У Намджуна от стука даже глаз не дернулся, ни одна мускула на лице не пошевелилась. Он будто ждал, время правильное подгадал, давно подготовился ко встрече, знает, о чём будет говорить, и главное, что услышит в ответ. Директор ёжится, нервно в руках салфетку мнёт, пот со лба вытирает, но, заприметив омегу, натягивает рабочую улыбку и приглашает сесть. — Оставьте нас наедине, пожалуйста, — приказывает Намджун. Старик вскакивает и, ничего не говоря, выходит, будто это не его кабинет, и не он тут зовётся директором. Омега плюхается на кожаное кресло напротив брата, скрестив руки. — Ты прогуливаешь уроки? — спрашивает старший, не отводя взгляда от телефона. В его словах нет интереса к омеге, наоборот, абсолютное безразличие. — Нет.— Не ври мне, — уже повышает голос Ким старший и убирает телефон, прямо в глаза смотрит.— Не считаю нужным посещать уроки, которые меня не интересуют. — Я отправил тебя сюда, чтобы ты получил достойное образование, чтобы ты смог в будущем устроиться на хорошую работу. Я всё это делаю ради тебя, а ты плюёшь на мои старания. Как я могу доверить свою империю тому, кто даже говорить с людьми не хочет? — на такое заявление Тэхён лишь хмыкает.— Ты выслал меня сюда, чтобы я вам не мешал, чтобы не мозолил глаза. И не надо этого отрицать. Если честно, до сих пор не понимаю, зачем ты приехал. Показать всем, какой ты хороший брат? Или же тебе наскучило дома? Джин больше не развлекает? — цедит омега, откинувшись на спинку кресла.— Ты опять принимаешь наркотики? — Намджун приближается лицом к чужому и всматривается в глаза. Всматривается и на дне карих глаз видит пустоту, которую всю жизнь в них замечал. Намджун не тот, кому омега мог открыться, с кем мог выговориться, но альфа всегда знал, как тяжело Тэхёну, как он мучается от этих болей и себя ненавидит, что сделать ничего не может, не может помочь тому, кого приютил, кому кров дал. Альфа не тот, кто мог к себе прижать и говорить те заветные слова, что всё будет хорошо, а когда приступы случались, и вовсе уходил, потому что на мучения того, кого вырастил, смотреть не мог. Тэхён его семья, но он всегда был от него далеко, всегда в тени. — Нет, не принимаю, — говорит и голову опускает, не может больше видеть жалость в глазах напротив.— Я хочу помочь, Тэхён, я нашёл хорошего психиатра и даже говорил с ним, он... — Даже не думай, — перебивают альфу омега и сразу же меняется в лице. — Я больше не поведусь на такую чушь.— Он может помочь, давай просто попытаемся. Тэхён, я не хочу, чтобы тебе было больно, а если в ванной тебя вовремя не нашли, что тогда бы случилось? — омега проклинает стукача, бубня себе под нос. — Можешь не переживать, если умру, не нужно устраивать богатых церемоний, можешь просто выбросить тело в реку, мне плевать. Но в больницу я больше не вернусь, — омега встает и поправляет рубашку. — Более того, можешь забыть обо мне, это я тебе обязан, а не ты мне. За обучение я заплатить могу сам, а о других формальностях не переживай, твоё имя не будет испачкано. — Прекрати, я вырастил тебя, ты мой брат. И никогда, слышишь, никогда не смей говорить что-то подобное. Я забрал тебя из того пиздеца не для того, чтобы выбросить обратно. Но, клянусь, если я ещё раз услышу про того альфу, что крутится возле тебя, я превращу это место в ад. — Вместо того, чтобы беспокоиться об альфах рядом со мной, лучше присмотрись к своему мужу, а ещё лучше хоть раз скажи ему, как ты его любишь, а не требуй любви от него. Почему вам, взрослым, всегда кажется, что вы правы? Сами ни черта понять не можете, потому что не хотите. Строите из себя горделивых особ и никогда не говорите о том, что у вас на душе. — Так почему же ты молчишь? Почему сам никогда не говоришь о состоянии души? — Мне сказать, как сильно я тебя люблю? Или как сильно ненавижу свои чувства к тебе? — альфа замирает, с открытым ртом на омегу смотрит, слова найти пытается, но не может. Какие чувства? Но Намджун знал о его чувствах и до последнего, до хрипоты в голосе себе повторял, что пройдёт, забудет. Говорил, что это всего лишь лёгкая детская влюблённость, сам в это поверить хотел.— Поэтому не спрашивай меня, чужого мне не нужно. Я просто хочу, чтобы ты понял: иногда о своих чувствах нужно оговорить. Джин тот, кто мне дорог больше всех на свете, и я не хочу, чтобы ты стал ненавистным шрамом в его жизни, о котором он будет жалеть всю свою жизнь. Мы с ним совершенно разные, но мне, как и ему, бывает больно, и я не про физическую боль. Прошу, не приходи больше сюда, — омега на минуту замолкает, опускает сожалеющий взгляд и продолжает. — Я убил в себе все надежды, не заставляй их зарождаться вновь, я не железный. Намджун не возражает, знает, что не выдержит, что вновь его боль увидит, чего альфа больше всего на свете боится. Внутри у него, как в тэхёновских глазах, пустота расплывается, всё вокруг собой накрывает. Любые чувства затмевает, последнюю надежду разрушает. Сейчас бы того, кто напротив сидит, обнять, согреть всем тем, что осталось, что для него в отдельном ящичке, в самом укромном местечке с надписью ?для брата? хранилось, но не может. Омега сам этого захотел, доступ к себе закрыл, а своими признаниями вовсе огромную стену возвёл. Намджун встаёт, даже взглядом младшего не окидывает, и молча уходит, закончив последние муки Тэхёна, полностью обрубив все связи между ними. Омега поднимается к себе и молча валится на кровать, не обращая внимания на сидящего за письменным столом Хосока. Альфа к Тэхёну в комнату спустился сразу же, как тот ушёл, и развлекал себя играми на чужом ноутбуке. Пока омеги не было, тот успел залезть к тому в сообщения, галерею, в документы, но к несчастью для альфы всё было пусто. В электронную почту Хосок бы и не додумался залезть, но неожиданный звук уведомления разжег в нём интерес: альфа сразу же полез проверять сообщения. И не мог поверить, когда увидел в строке отправитель ?Papaver Somni? — давно в своих кругах известный наркоторговец. Крупная шишка, которая вот уже в течение нескольких лет занимается перевозкой и продажей наркотиков, но сам лично с покупателями никогда не общается, все мелкие дела поручает своим людям. В самом сообщении не было ни слова, лишь пресловутых три восклицательных знака. Чон сидит и пытается разобраться в том, что видит. Papaver Somniferium — мак снотворный, травянистое растение, используемое для получения опиума и широко распространённое во всём мире. Морфин? — И давно ты пристрастился к наркотикам? — спокойно спрашивает альфа, не отводя взгляда от монитора. Тэхён от его слов вздрогнул, повернулся к нему лицом и, не мешкая, поднялся. — Кто позволил тебе читать чужие письма? — повышает голос омега, видя перед Хосоком открытое сообщение. Чон на омегу смотрит, впервые в его глазах эмоции видит, замирает. Заворожено снизу, прямо в глаза смотрит, изнутри чувствует, как закипает Тэхён. Ярость в чужих глазах ясно читается, она всего его заполняет, до дрожи доводит, кажется, будто в сто раз делает сильнее, крепче, увереннее, но омега, зубы стиснув, сам замирает. С эмоциями внутри справиться пытается, весь ураган унять, и, лишь за голову держась, вновь падает на кровать позади. Альфа за ним наблюдает, и впервые, доселе неведанное чувство испытывает: ему страшно, по-настоящему страшно, чего боится, сам не знает, но в самых глубинах души что-то терзает, по сторонам тянет, закрыть глаза просит. Нет. Его сейчас умоляют. И чего боялся понял, когда из чужих глаз покатилась слеза. Когда тот нутро обнажил, всего себя наизнанку раскрыл, заплакал. Альфа сам чувствует, будто по его щеке катятся слёзы, обжигая кожу, к губам проникают, оставляя солёный привкус. Оба друг напротив друга сидят, молчат, найти слов тут невозможно. Тэхён открываться тому не должен был, а альфа и не хотел этого. Чон никогда бы не подумал, что чужие слёзы его так тронут. Нет, он омегу не жалел, сейчас себя было жалко, он видел то, чего видеть не должен был, теперь с этим ходить, жить. А как тут жить, когда такое видел, как спокойно спать, если даже после пары тэхёновых слов альфа бодрствовал ночами напролёт. Хосок встаёт, медленно подходит, на колени встаёт, рукой по щеке проводит, в глаза смотрит. Он сейчас не слёзы стереть хочет, а их причину, надеется, что омега вмиг, с дуновением ветра, обо всём плохом забудет и вновь маску равнодушия на лицо нацепит, и пусть всегда молчит, пусть просто рядом будет. Альфа приподнимается, легонько касается солёных губ своими и отстраняется, вновь повторяет, но в этот раз дольше целует, медлит, осторожничает. А когда Тэхён сам в чужие волосы зарылся руками, альфа и поднялся. Омега ложится и даже не смотрит на Чона, медленно стягивающего рубашку, закрывает глаза и позволяет слезам непрерывно катиться по щекам. Альфа нависает сверху, подстраивает своих ногу меж омежьих, чувствует, как за несколько секунд страх меняется в нарастающее возбуждение. Сущность сильнее чувств и эмоций. Омега под ним лежит, каждое касание чувствует. Плачет. Чон нежен и как никогда осторожен, любого лишнего движения боится, а потому всё инстинктам отдает и на них положившись действует. Пуговицы на чужой рубашке расстёгивает, с каждым проходящим поцелуем на животе сильнее обнажает. Руками по тонкой талии проводит, искусно изгибы рисует, губ не отстраняет. К шее доходит, еле слышный запах карамели вдыхает и будто впервые дышит, млеет. Сильнее к телу прижимается, не отстраняется, лишь напористее становится. Омега так глаза и не открывает, неподвижно лежит, лишь руками сильнее простыню сжимает, когда Чон, сам того не замечая, кусает его в шею. Альфа сам раздевает, на обнажённом теле свои следы видит, восхищается. Без одежды омега кажется более худым, чем есть на самом деле, его кожа будто прилипла к костям, но это не делает его мене привлекательным, наоборот, Хосоку худоба омеги нравится, он в этом некий свой фетиш ловит и уже удовольствие получает. Но в глаза не смотрит, любые сожаления и отговорки из головы выбрасывает, ведь омега ему себя впервые открыл, впервые подпустил так близко, он с ним не говорит, но он ему себя читать позволяет, а альфа пользуется. Хосок целует внутреннюю сторону бедра, дразнит, языком по нежной коже водит, из-за чего по телу омеги пробегает табун мурашек. Альфа, осторожно надавив на колечко сжатых мышц, медленно вводит один палец, сразу чувствует, как чужое тело напряглось из-за ощущений внутри, мнётся, недолго подготавливая, проталкивает и второй. Омега выгибается из-за болезненных ощущений, но звука не издаёт, лишь едва слышно всхлипывает и губы кусает. А когда пальцы альфа сменил членом, завыл от боли, издав свой первый стон, который Чон ловит поцелуем, и сразу начинает втрахивать Тэхёна в кровать. Альфа одурманен, вся его стойкость вмиг исчезает, стоит ему почувствовать это, такое желанное ощущение себя внутри него. Он просил себя не смотреть на его закрытые глаза, но не может, не может не смотреть, как лицо того покрывается румянцем, как он силой жмурит глаза и, главное, как аппетитно кусает губы. Чон бы сам завыл от удовольствия, но кажется, будто голос потерял, и звука издать не может. Тэхён не в силах разжать руки, пальцы уже начинают неприятно пульсировать от боли, но омега боится, что его унесёт, что не выдержит и пару секунд без опоры. Омеге нравятся все прикосновения, нравятся действия Хосока, но отлепить себя от кровати, потянуться к нему, обвить его шею руками и взаимно целовать он не может. Сейчас это тело альфой охвачено, он сам решает, что и как делать, а Тэ подчиняется беспрекословно. Ему это нужно, он тепло с тела чужого ловит. Больше не хочет быть неживым, не хочет казаться пустым, в нём ведь душа живёт, что каждый день этого тепла требует, которое никто дать не в силах. Но Хосок сам потянулся, сам решил теплом поделиться. А пустота внутри с каждым толчком, с каждым блаженным стоном, поцелуем и прикосновением заполняется и сулит не опустошаться больше. Омега внутри умирает, чтобы вновь возродиться и никогда тьму к себе не подпускать. Хосок рядом будет, думает, и разжимает пальцы. ***Распределение расположения военной техники, проверка подготовки военных групп и их финансирование — Юнги днями напролёт отсиживается в военных базах, порой забывая о еде и сне. Большая часть подготовки прошла на ура, осталась лишь малая часть. Ни солдаты, ни командиры определённых групп вопросов лишних не задавали, а за такие деньги, что им выплачивает король из государственных финансов, они и родню свою убили бы, иногда думает омега. Комитет Адмиралтейства в недоумении из-за отсутствия на всех заседаниях первого лорда. С назначением нового лорда тот ни разу не соизволил появиться на собрании лордов-заседателей, отчего терпение господ лопалось с невероятной скоростью, а потому лорд-канцлер — старший сановник государства, вызвал Юнги на собрание и велел в обязательном порядке явиться. Мин злился, что время, проведённое в кабинете за стопкой бумаг, он тратит впустую, а неожиданный звонок от канцлера вовсе вывел из себя. ?У меня нет желания засиживаться с ними?, —тцедит омега, сидя в машине по дороге на заседание. Король назначил своего человека охранять Мина, пока Минхёк будет занят компанией, а Юн и не возражал, сам давно хотел найти ещё одного человека рядом. Теперь все обязанности Минхёка выполняет Джевон — альфа, двадцать шесть лет, бывший служащий королевской гвардии, был личным охранником королевской семьи и вот уже шесть лет верно служит королю. Молодой альфа среднего телосложения с приятной, располагающей к себе внешностью. Мину понравился сразу. Его улыбка и умение без формальностей, но при этом не переходя границы беседовать омега оценил по достоинству. Джевон всегда внимателен, рассудителен и чуток, порой по глазам мог понять, чего хочет Юн. По дороге остановился купил кофе для омеги, который вот уже на протяжении недели не может нормально поспать. Предложил перекусить, но Юнги вежливо отказался, уверяя, что не голоден, хоть и сам не помнит, когда в последний раз пробовал горячее блюдо. — Прошу прощения за задержку, подготовка отнимает у меня слишком много времени, — проходя к сидящим друг на против друга заседателям, извиняется омега. Канцлер сидит в центре, по его правую руку сидит спикер, а по левую — пристав. Юнги проходит в центр, здоровается с канцлером и рядом сидящими. — Сторонники из комитета Адмиралтейства недовольны вашей службой, Мин Юнги, уверяют, что вы недобросовестно выполняете свои прямые обязанности, — спокойным голосом говорит альфа лет сорока, держа в руках ручку. Юнги стоит напротив канцлера, в зале абсолютная тишина, а взгляды присутствующих прикованы к молодому лорду.Омега никого вокруг не замечает, стоит и смотрит на того, кто сидит напротив, а тот в ответ взгляда не отводит. — В чём выражается недобросовестность моих действий? Можете привести хоть один пример? — с нотками дерзости отвечает Мин. — Вы ни разу не появились на собрании, уверен, даже не имеете понятия, каковы ваши обязанности, — в глазах альфы загорелся недобрый огонёк. — Я понимаю, вы молоды, в вас ещё не угасло желание гулять и развлекаться, но не забывайте, что вы являетесь первым лордом и несёте ответственность за любые действия, — канцлер специально уделил внимание его возрасту, выше хочет казаться, мудрее. Думает, что того врасплох застал и в душе ликует, перед всеми унизит, надеется. — Если не ошибаюсь, я первый лорд комитета Адмиралтейства, и моими прямыми обязанностями являются защита и оборона страны, чем я и занимаюсь, пока вы тут просиживаете свои задницы и попросту треплете языком. — Что за дерзость! — возражает кто-то из сидящих в зале. В зале начинается гул, каждый высказывает своё недовольство словам юноши. Но, как только омега продолжает, все замолкают. — Я тот, кто охраняет ваш покой и покой вашей семьи. Вся военная мощь находится в моих руках, и пока я нахожусь на этом посту, я буду выполнять те обязанности, которые сам посчитаю нужными, — выдаёт омега, при этом ни на тон не повышая голос. — Будьте любезны не беспокоить меня безо всяких на то причин, буду за это очень благодарен, — Юн окидывает взглядом заседателей, сидящих с открытыми ртами, которые явно не ожидали такого ответа от юного лорда. Некоторые в нём сразу же уловили черты характера покойного Мина, его стойкость на ровне с отцом стоит. Его голос до мурашек спокоен, до зависти убедителен и никто слово не смог выдавить. Все друг на друга косятся, молчат. Юнги кланяется и, ничего больше не сказав, уходит, оставив всех уже спорить между собой. Джевон настоял, чтобы омега поехал домой, чтобы отдохнуть привести себя в порядок. Юнги, недолго возражая, согласился. Тёплый душ и вкусная еда не помешают, думает. И уже через полчаса Роллс Ройс заезжает в давно пустующий дом Минов. Омега сразу насторожился, увидев во дворе машину Минхёка, с ним Юнги уже не виделся две недели, лишь изредка созванивался насчёт работы. А тут альфа сам приехал, даже не предупредил. — Я уж думал вечность тебя придётся ждать, — недовольно выносит альфа, сидя на диване со стаканом бурбона в руках. На журнальном столике стоит наполовину опустошённая бутылка и папка с бумагами. Альфа одет неформально: лёгкая клетчатая рубашка поверх чёрной футболки и чёрные порванные джинсы. — Что-то случилось? — с опаской в глазах спрашивает омега, подойдя к Минхёку. — Да, нам нужно поговорить. Желательно наедине, — делает акцент на последнем слове альфа и окидывает взглядом Джевона, стоящего позади Юнги, и недовольно фыркает. Юн уходит в кабинет, приглашая за собой альфу. — Юнги, ты должен бросить затею с войной. Король что-то замышляет и пока я не знаю что, ты должен разорвать с ним все связи.— Хёк, ты себя слышишь? Он наш король, как, интересно, мне разорвать с ним связи? — омега недоволен и своё недовольство пытается скрыть, не хочет альфу задевать, но тот будто сам нарывается, напрашивается, чтобы место его указали. — Это был не Чонгук. Он не тот, кто приказал тебя изнасиловать, — и Юнги замирает, молча смотрит на альфу, а глаза слезами наполняются. Внутри будто ураган бушует, всё нутро омывает, все чувства между собой меняет. Это был не Чонгук, говорит сердце. Это был он, кричит разум. Омега не знает, чему верить. Сознание Юнги подводит, ничего ясного не показывает, себе верить не позволяет, но сердце ждёт. Ждёт, что альфа вновь повторит, будет уверять, что не лжёт, что столько мучений он не зря прошёл, что больно ему делал не тот, кого он по сей день в самом центре сердца хранил от разума и предрассудка. Но вмиг меняется, а слёзы так и замирают, не дав выплеснуть эмоции, вновь каменное лицо цепляет. Мин вспоминает, что свои глаза ясно видели того, кто это сделал. Чона они никогда не забудут, ту бездну в глазах не забыть, а голос и подавно. ?Как закончите, выбросите на улицу?, — каждый день мозг, как проклятие повторял, напоминал и теперь без участия не остался, в лицо бросил, вот она — твоя любовь, язвит. Душу, которая вот-вот исцеление в делах находила, швы вновь кровоточить заставляет, не щадит, а потому Юнги и не верит.— Зачем ты это делаешь? — тихим, доселе незнакомым для альфы голосом говорит омега. Юн в глазах ответ ищет, просит правду сказать, умоляет. — Это всё король, Юнги, он тебя использует. Чонгук ничего об изнасиловании не знал, более того, сам в ярость пришёл. Я это в глазах его видел, я не обманываю, Юнни, пожалуйста, поверь мне. За день до нападения в дом Кимов троих грешников убили люди короля, когда те пересекли границу ради лекарств. Среди них был и лучший друг Чонгука, они всего лишь хотели правосудия. — Теперь понятно, почему, — к омеге будто осознание приходит, он к столу подходит, почти улыбается, куда-то в пустоту смотрит. — Месть, значит, — Юнги это себе говорит, уверенности своим утверждениям подаёт. — Нет, Юнги, к тебе бы он не притронулся, я в этом уверен. Пожалуйста.— Уходи, — тихо произносит Мин.— Юнги, ты марионетка в руках короля, он тебя использует и выбросит, когда ты будешь ему не нужен. Прошу, я тебя не обманывал и не обману никогда. Я не хочу видеть, как тобой пользуются. — Уходи! — Юнги уже в голос кричит, яростно в глаза смотрит, а Минхёк больше не настаивает, молча уходит, захлопнув дверь. Альфа за дверьми несколько минут стоит, злость смирить пытается, держится, чтобы по стенке не бить от безысходности. Спокойно выдыхает и уже уйти собирается, как его у входных дверей Джевон останавливает с ехидной улыбкой, стоит и смотрит. С ног до головы рассматривает, облизывается. — А, шестёрка короля, — язвит Минхёк, презренно окинув альфу взглядом, и вид сделал, будто не заметил, как тот медленно провёл языком по кремовым губам.— Ты, вижу, молодец, хорошо сидишь. Мальчишку на войну, а сам на кресло. Умно. Не жалко его? Совсем юный ведь.— Ты будешь последним, перед кем я буду оправдываться. Отойди, — Минхёк за плечо толкает, себе путь освобождает. — Он такой душка, когда выпьет, всё на свете может рассказать. Да ещё и умоляет трахнуть его на ближайшей горизонтальной поверхности, — Минхёк Джевону закончить не дал, за воротник схватив, к стенке больно прижимает и на пару сантиметров от земли поднимает, прямо в лицо дышит. — Только попробуй. Не так посмотришь на него, я тебе глотку перережу. — Фу, какой жестокий. Остынь, он не в моём вкусе, — альфа улыбку с лица не убирает, за чужие руки держится, что его воротник сжимают. Плавно взгляд с глаз к чужим губам опускает и сглатывает. Кажется, Джевон понял, что такое голод, что значит жажда, ему бы сейчас этих алых губ искусить. Просто попробовать, думает, глаз свести не может, будто под гипнозом свои губы вперёд тянет. Но Минхёк, на себе эти голодные глаза заметив, отпускает, точнее швыряет альфу и поправляет подол рубашки. — Может, сходим вечером куда-нибудь, поужинаем? — вновь улыбаясь, спрашивает Джевон. — С шавкой короля мне одним воздухом дышать противно. — Можем дышать только твоим, — издевается Джевон и вновь тянется к чужим губам. — Мерзость, — выносит Минхёк и скоропостижно уходит прочь.— Посмотрим, как ты эту мерзость будешь умолять дать тебе, — совсем тихо шепчет альфа и провожает Минхёка обиженным взглядом.