В эпицентре боли моей (1/1)

Закрыв глаза, Чимин руками за раковину держится, пытаясь на ногах удержать слабое тело, не дав пасть ему раньше времени. С каждым звуком приближающихся чужих шагов, сердце бьётся отчаянно, вырываясь из груди, что так неприятно сдавливает внутренности. Альфа подходит ближе, нависая и нагоняя страх на омегу своей тенью. Томное дыхание позади пробивает до дрожи каждый дюйм тела, а ледяные, чувствующиеся даже через рубашку, руки медленно проводят путь от ребер к худому торсу, нагло ныряя под прозрачную рубашку. Пара резких движений, и пиджак оказывается на полу, а потерянные глаза встречаются с тёмными и запретно манящими, в которых так отчетливо виден страх невинной жертвы. Арэн боится, что убьет. Боится, что пожалеет. Но мысль о другом альфе разум затмевает, а эти сладкие манящие губы масло в огонь подливают и манят, манят к себе. Не сдерживая ни себя, ни внутреннего зверя, альфа волосы омеги в пальцах сжимает, заставляя того голову поднять, губам подобно бархатным лепесткам раскрыться и хриплому стону вырваться. Губы впиваются в чужие губы, заглушая стон, что приятно вибрациями проходит в поцелуй. Поцелуй, что так сильно напоминает дорогое сладкое вино. Стоило Арэну почувствовать этот сладко-кислый вкус, как ему крышу сносит, с тормозов срывает. Отрываясь нехотя от губ и подняв омегу на руки, он сажает его на раковину, срывая ненужные тряпки. Старший искусно проводит руками по голому телу Чимина, запечатывая следы от прикосновений в памяти младшего, изводя едва сдерживающегося внутри змея. У Арэна на прелюдии времени нет, он слишком долго этого ждал. Чимин давно этого хотел. Боксеры летят на пол за остальной одеждой, и полностью обнаженный омега сияет перед грешником. Каждый сантиметр этого изящного тела манит, Чимин притягивает к себе уже горячие ладони альфы. Температура в помещении накаляется до предела, пространство заполняется чужими запахами и протяжными стонами омеги, стоило только Арэну без подготовки грубо войти и сразу перейти к размашистым толчкам, не жалея ни на секунду хрупкое тело омеги, что так отчаянно в крепкие руки ногтями впивается и губу до крови кусает. Не выходя из тела, альфа поднимает того на руки и трахает на весу, даже не думая отстраняться от сладких губ, что теперь обретают слабый металлический привкус. Чимин от больших размеров внутри и неподготовленности чужие плечи сжимает пальцами до крови. Чешуя на теле альфы вновь переливается, стирая татуировки с рук, а спину Чимин царапает, оставляя лишь алые полоски, жжение от которых Арэн не чувствует вовсе, ведь в его руках сейчас самое дорогое и самое сладкое существо на Земле.***— Знаешь, чего не сделают грешники никогда? — Чонгук берёт бокал с янтарной жидкостью и смотрит на него пустым взглядом. — И чего же? — смотря куда-то в зал, спрашивает Мин. Омеге сложно находиться так близко к грешнику, чувствовать его запах и не находить сил даже посмотреть на него, а мимолётная мысль, что рядом с этим самым грешником сидит омега и бесцеремонно льнёт к нему, проводя руками по бедру Чона, лишь хворост в разгорающееся пламя внутри подкидывает. Только хуже становится. Юнги встряхивает головой, отводя внезапно накатившее наваждение. А Чонгук будто не замечает состояние своего собеседника и как ни в чём не бывало отвечает. — Они никогда не предадут в отличие от людей. — Как жаль, что это не касается тебя. Ты и не грешник, и не человек. Чёрное омерзительное пятно, уродующее гладкую поверхность белёсой стены; жалкая ошибка природы. Получил немного денег и сразу начинаешь строить из себя важную хорохорящуюся персону, но будь уверен, что мне не составит труда от тебя избавиться, — Юнги тяжело это говорить, он у себя в голове у него прощение просит, молит, чтобы хоть раз за вечер на него посмотрел, сказал, что скучал, что без него жить не может. Мин снова шумно встряхивает головой, пытаясь выкинуть из головы очередные глупые мысли. А альфа и не слушает вовсе, приближается к своему омеге и что-то на ухо шепчет, а тот улыбается и к нему прижимается. Но когда на шее омеги замечает чернеющую метку, он, ничего больше не сказав, встаёт, швырнув салфетку на стол. Чон сразу его за руку берет, снизу на него смотрит и указывает на стул, но тот отрывает руку, лишь презренно окинув того взглядом уходит.Альфа в ярости от выходки омеги, от его слов, от его переворачивающего внутренности взгляда. Всё в омеге его изводит, а то, что ему эта строптивая лошадка не принадлежит, лишь усугубляет ситуацию. Чон не хочет верить в то, что Юнги так власть поменяла, что он так смотрит потому, что в его руках жизни тысячи людей, и он волен делать с этими жизнями, что заблагорассудится. Не хочет верить в то, что он ошибся в ту роковую ночь, когда заговорил с этим на вид хрупким омегой, недооценил его. Чонгук готов сейчас ему в руки сердце своё положить, но он не хочет верить в то, что Юнги это любящее сердце сожмет неистово, заставит перестать трепыхать в грудной клетке, а его владельца умереть самой мучительной смертью. Арэн выходит под руку с Чимином, не обращая внимания на косые взгляды. Чимин сейчас счастлив, как никогда; он тому, кто рядом идёт, доверяет всего себя и, даже понимая итог этой связи, готов в омут с головой броситься и никого вокруг не слушать. Никому ничего не сказав, пара покидает мероприятие и, сев в машину альфы, без двух минут чета уезжает. Ночная прохлада, вызвав табун крупных мурашек, заставляет их в бешеном танце пробежать по бледной коже. Юнги, выйдя из помещения, стоит пару минут возле лестниц, пытается найти силы сделать шаг, отдышаться, попытаться не заплакать. Лёгкий ветерок щиплет глаза, а стоило их закрыть, как поток солёных горячих слёз покатился по щекам, обжигая кожу. Омега молча садится в машину, где всё это время его ждал Минхёк, и только захлопнув дверь, он вытирает слёзы и спокойно говорит:— Поехали домой. — Я могу отвезти вас кое-куда? — смотря через зеркало заднего вида на Мина, спрашивает Минхёк. Юнги ничего не отвечает, лишь положительно кивает и направляет свой взгляд на улицу, освещённую фонарями. Машина едет средь яркого города, высоких зданий и широких улиц. Омега высовывает руку изо открытого окна, наслаждаясь, как ветер обвивает ладонь, и откидывается на кожаное сиденье, слушая очередную классику, а Минхёк и не мешает, лишь изредка назад поглядывает и молчит, не беспокоя своего хозяина. Альфа счастлив, что тот доверился и позволил ему себя увезти, но опухшие от слёз глаза омеги его изводят, а то, что причины этому не знает, злит. Чем дальше они едут, тем мрачнее становятся улицы, а людей больше. Омега смотрит через окно и приходит в шок, когда понимает, что уже видел это место, и воспоминания эти не из приятных. Дикая вонь, мусор по среди улиц, разрушенные дома и куча обвисших проводов вокруг — место, где родился Тэхён. Пьяные альфы валялись рядом с мусором, наблюдая помутнённым взглядом за беготнёй на улицах, и случайно Юнги встречается с одним из них взглядом и секунд пять оба, не отрываясь, смотрят друг на друга. Омега замер. Глаза — зеркало души, говорят, Юнги это только сейчас понял. Он таких добрых глаз сроду не видел, такой мольбы в глазах и все мучения, что в чужих зрачках огнём пылали, ещё не скоро забудет. Машина резко остановилась у старой многоэтажки.— Тут живет мой папа, ехать до моей квартиры слишком долго, а мне нужно переодеться, да и машину лучше здесь оставить, нежели там.— Где — там? — Юнги спокоен, доверяет Минхёку полностью, но из чистого любопытства спрашивает. — Увидите, — обрубает альфа и выходит из машины, а после открывает дверь Юнги. Омега идет за Минхёком, осматриваясь вокруг за его спиной. Плохо освещённый и тихий дом пугал его, а скрипы пола и вонь отовсюду только нагнетали обстановку. — Папа! Папа, где ты? — зовёт альфа, снимая пиджак и включая свет в гостиной. Ещё через пару выкриков, со второго этажа спускается пожилой омега, держась за поручни и прихрамывая. Седые волосы чуть касались век, из-за чего седовласый останавливался и откидывал их назад. — Сынок! Неужели ты приехал, я так по тебе соскучился. И почему ты так поздно? В такое время лучше быть дома, — глаза омеги блестят, то ли от старости, то ли от наступающих слёз радости. Подойдя к сыну, он обнимает его, нежно поглаживая спину. — Я даже покушать не приготовил, а ты, наверное, голоден, да и гость с тобой, как же так! Старая моя голова. — Папа, успокойся. Всё в порядке, я только переоденусь, и мы пойдем, — альфа медленно целует омегу в лоб. — Ты не познакомишь нас? — спрашивает старший, кое-как выпутавшись из объятий и с интересом разглядывая Мина. Минхёк в ступоре смотрит то на папу, то на Юнги. — Это госп… — Меня зовут Юнги, и я его друг, — перебивает альфу Юнги и, медленно поклонившись, одаривает омегу искренней улыбкой, а после смущённо опускает голову. После знакомства Минхёк ведет Мина к себе в спальню и, предложив подождать его там, поворачивается, чтобы уйти, но останавливается и спрашивает:— Почему вы сказали ему, что я ваш друг. Это было совсем необязательно, я не стесняюсь своей работы. — Я сказал это не из-за тебя, просто думаю любой родитель мечтает видеть своего ребенка на вершине, а то, что он в подчинении такого омеги, как я, его точно не утешит, — альфа ничего не отвечает и уходит в соседнюю комнату, чтобы переодеться. Дверь в комнату, где переодевался Минхёк, находилась напротив кровати, на которой сидел Юнги. Скрипучая дверца была заперта не полностью, благодаря чему омега неосознанно смог лицезреть почти полностью обнажённое спортивное тело альфы. Красивые изгибы и подтянутые мышцы будто намертво отпечатались в сознании омеги и тот мысленно бил себя по лицу, просил прийти в себя и стереть это из памяти, но прекрасное имеет свойство прилипать к мозгу. Пока Юнги с собой боролся, альфа переоделся и вернулся к нему, держа в руках несколько фотографий. — Я давно хотел папу отсюда забрать, но он не хочет, говорит, что вся его жизнь здесь прошла, — Альфа садится рядом и нервно скручивает фото.— Можно? — указывая на фотографии, спрашивает омега, а альфа не возражает, медленно отдает. Омега рассматривает фото и даже улыбается, видя счастливого юного Минхёка. - А где детские фотографии? — смотря на альфу, спрашивает Юнги. — У меня их нет, он забрал меня с улицы, когда мне было двенадцать и, с тех пор он стал моим папой. Мой родной папа выгнал меня, потому что я мешал ему в личной жизни. Отец его бросил, когда узнал, что он ждёт ребенка. С того самого момента я, по мнению своего родителя, являюсь причиной всех его неудач. Он работал в борделе, был практически под каждым альфой в городе и что самое ужасное, так это то, что он был этим доволен и до самого последнего вздоха считал себя выше других. К счастью, я совсем на него не похож и меня это безумно радует, — альфа спокойно говорит, не отрывая глаз от фотографий, не находя силы посмотреть Юнги в глаза, боясь, что увидит в них лишь жалость и презрение, но тот безэмоционально смотрит, ему его не жаль, он им сейчас восхищается. Восхищается стойкости и храбрости, чтобы априори незнакомому человеку рассказать тайны своего прошлого и тонкости своей души. Сейчас Минхёк перед ним сидит уязвимый, ещё чуть-чуть, и он пустит слёзы, покажет слабину, думает Юнги, но тот стоек. Он перед собой будто прозрачную стену возвёл и ближе не подпускает, не позволяет дотронуться до глубины, внешне будто обнажённой, души. Юнги молчит, внимательно слушает, не перебивает и, почему-то, а почему сам не понимает, хочет услышать всё, каждую мелочь, любую деталь его истории, но Минхёк, улыбнувшись, забирает фотографии обратно.— Нам уже пора, пойдёмте, — говорит альфа, встав с кровати. — Можно, пожалуйста, на ?ты?, а то мне некомфортно. — Как скажешь. Попрощавшись с папой Минхёка, они выходят и, оставив машину, идут по мрачной улице пешком. Юнги к таким резким неприятным запахам не привык. Пьяные люди, которые едва держатся на ногах, вызывают лишь отвращение. Вокруг кипела жизнь, о которой омега даже не подозревал, о которой ему никогда не говорили. О том, что в его городе, где каждая вторая машина собрана по индивидуальному заказу и превышает стоимость самых дешевых апартаментов, стоимостью в несколько миллионов долларов, где шелестящие бумажки с четырехзначными цифрами уже давно не считаются за купюры, а у каждого гражданина имеется свой счёт в банке с миллиардами на счету, оказывается, не всё так гладко. Как говорится, у всего есть обратная сторона медали. Юнги переосмысливает всё.Минхёк больше не может обратить взор на пошарпанные и местами обвалившиеся здания. Сложно помнить каждую рану, знать, как получил каждый шрам. Помнить, как за мусорными баками прятался от ухажёров папы, как до полусмерти единственный родной человек избивал и под холодный дождь на улицу выбрасывал. Как стучался в дверь, моля впустить. За то, что жил, прощения у него просил, всё сил пытался найти, закрыв глаза, спрыгнуть с крыши своего дома. Как молча клеймо сына шлюхи носил и, ком в горле проглатывая, вперёд шёл. Это в прошлом, думает, но прошлое его здесь не отпускает, свинцом по венам расплывается в памяти. Говорить об этом, оказывается, в разы легче, чем молча всё отрывками через себя пропускать. Юнги к нему ближе становится и неуверенно руками касается чужих, альфа, смотря на ошеломленного Юнги, берёт его руку и заставляет держать его под локоть.Грязные, плохо одетые, пьяные и под наркотой — люди, что окружали их. От этой картины Юнги изнутри выворачивало и вызывало приступ рвоты, из-за чего он сильнее сжимал чужую руку. Пройдя минут двадцать, они добираются до более-менее целого здания, разукрашенного граффити, из которого доносилась громкая музыка. Моргающая неоновая вывеска ?Garden? окрашивалась в разные цвета, чем привлекала к себе больше внимания. Юнги не сразу понял, куда попал, лишь внутри, проходя через целующих пар и еле ходячих молодых людей, до него дошло, что Минхёк привёл его в клуб. Кто-то, держа в руках шприц, лежал на полу, испуская последних дух, и никому до этого не было дела. Казалось, Мина уже ничем не удивить, но это место не давало расслабиться, нужно быть на чеку, ожидая от этих, с первого взгляда, похожих на нелюдей. Минхёк берет омегу за руку и ведёт к барной стойке, а после, нежно обвивая тонкую талию, сажает его на стул. — Я закажу кое-что, и мы поднимемся наверх, — громче обычного говорит альфа прямо в ухо, а омега не возражает, лишь неуверенно кивает. Подойдя к одному из официантов, Минхёк говорит тому что-то пару минут, вскоре вновь возвращается к омеге и ведет его на второй этаж, в помещение, обставленное красной мебелью. Юнги садится на кожаный диван и ждет, когда Минхёк подойдёт ближе.— Я не хожу по клубам, я не пью такие напитки, и вообще, зачем ты меня сюда привёл? — Я должен сделать так, чтобы ты отдохнул. Сейчас это моя прямая обязанность, и что бы ты не говорил, этой ночью ты забудешь обо всём, что тебя беспокоило днём, — держа в руках стакан с янтарной жидкостью, говорит альфа.— А если я не хочу забывать? — Хочешь, я знаю. Сначала, омега сопротивлялся, пытался объясниться, даже приказывал, но Минхёк непоколебимо один за другим наполнял стаканы и повторял: ?Я буду трезв и за всем прослежу, не беспокойся?. И уже через пару минут Юнги осушал сосуды с терпкой жидкостью один за другим. Омега расслаблено лежит на диване, смотря в потолок и играясь в руке с очередным напитком. Эйфория полностью накрыла парня, затуманивая последние отголоски трезвости и рассудка. Минхёк, как верный пёс, на кресле рядом сидит, молчит и даже в сторону Юнги не смотрит, не беспокоит, как и всегда.— У тебя такое красивое тело, — еле слышно бубнит омега, делая глоток, чему альфа чуть заметно улыбается. — Я бы даже втюрился в тебя, если бы не этот ублюдок Чон Чонгук. Я не течный омега, которого изнасиловали два амбала по приказу человека, в которого я до сих пор влюблён. Я… я даже не знаю, что сильнее: моя любовь к нему или ненависть. Как можно испытывать так много чувств к одному существу? Почему мне становится больнее с каждым днем, а ему всё равно? Почему я страдаю один? — омега и сам не понимает, что говорит и есть ли в этом какой-нибудь смысл. Не отвлекаясь ни на что, он продолжает сверлить взглядом потолок и заливать в себя алкоголь, а потом и вовсе без прелюдий с горла начал.И сколько бы алкоголя не было в организме омеги, перед глазами и в уме лишь один облик стоит и как всегда эти зелёные глаза. Чон Чонгук его никогда не отпускал, как вторая личность всегда внутри живёт и за каждым его движением следит. Юнги не понимает, как сердце, которое альфа без малейшей жалости в руках комкал и по кусочкам рвал, может лишь с его именем на устах жить, лишь его к себе подпускать. Но одно Юнги знает точно: Чонгук — его утешение, заставляющий одной улыбкой, хоть и фальшивой, забыть обо всём. ***Капризы Джина доходят до своего апогея и после очередного скандала с мужем, Намджун не возвращается домой несколько дней, ночуя в отеле. Омега крушит всё вокруг в ярости от действий мужа, но прямо тому ничего не говорит и, как ни в чём не бывало, после его приезда не изменяет свой безразличный взгляд. Джин знает о себе всё и всё в себе может контролировать, но когда альфа выбрасывает что-то подобное, то выходит из себя. — Зачем нужно было вытаскивать Тэхёна? — недовольно спрашивает омега, сидя напротив Намджуна и скрестив руки. — Хотел поставить вас в известность, что Тэхён уезжает учиться за город, — не отвлекаясь от трапезы, говорит альфа.— Что? Что значит уезжает? Ты с ума сошёл, ты же знаешь, что он не может, — Сокджин вновь начинает выходить из себя и повышать голос. Пара долго спорила о том, что лучше для младшего и чего ему на самом деле не хватает. Джин яростно бился за то, чтобы Тэхёна никуда не отправляли, но альфа за вечер ни разу голос не повысил и спокойно повторял, что так будет лучше для всех. Джун своим спокойствием выводил омегу ещё больше, отчего тот, зубами скрепя, начинал кричать. — Ты прекрасно знаешь, что ему сложно адаптироваться в обществе, а сам отправляешь его жить одного, так ещё и в школу какую-то непонятную ходить со всеми. — Его нужно было давно готовить к самостоятельной жизни, как, ты думаешь, он будет в будущем жить без нашей помощи? Именно! Он просто не выживет. — С каких пор ты строишь из себя заботливого брата? Тебе никогда не было до него дела, так что изменилось? Тэхёна никогда такие слова не задевали и в частности, он их просто не слушал, представляя в голове другой мир с ?иными?. Что бы кто ни говорил: он брата, хоть и не родного, любит, и всю жизнь ему будет обязан, и мужа его тоже любит, хоть тот ведёт себя иногда как капризная стерва. — Джин, послушай, я сказал, что он поедет в ту школу, значит поедет, и что бы ты ни говорил, я своего решения не поменяю.— А его ты спросить не хочешь? Если ты не забыл — он живой человек. — Разговор окончен, начинай собирать вещи, со следующей недели начинаются занятия, — Намджун больше возражений слушать не стал и, отложив салфетку и поблагодарив прислугу, вновь уходит. — Я не могу поверить, — недоумевая откидывается на спинку стула Джин. — Почему ты ничего не сказал, почему молчал? Лучше бы ты свой мегаразум на своего братца направил.— Там мне будет лучше, чем здесь, — тихо, почти шепотом, говорит омега, не поднимая голову. — Глупый ты ребёнок. Если думаешь, что мешаешь нам, то я не понимаю, почему ты до сих пор… — Когда ты ему скажешь, — неожиданно перебивает его младший. — Скажу что? — Что ждешь ребёнка от него.— И откуда ты это вынюхал? — На твою электронную почту пришли результаты анализов. — Ещё раз залезешь в мою почту, и я разобью твой компьютер. — Так когда ты его обрадуешь? — Никогда, — Джин задумчиво опускает глаза и пытается найти слова оправдания, чтобы Тэхён его понял и не осуждал. — Я избавлюсь от него. — Почему?— Потому что он будет таким же монстром, как Намджун, и таким же несчастным, как я. Эта не та жизнь, в которой я хочу растить своих детей. — Ты не думаешь, что это несправедливо по отношению к нему, он ведь мечтает об этом с самой вашей свадьбы. — Он избавится от меня, когда получит то, что хочет. А я без него ничто, и из-за этого я ненавижу его сильнее.