Трубецкой/Рылеев (канон, PG-13) (1/1)

Сергею отворила рылеевская экономка; ничего не спросила, никаких разговоров водить не стала. Просто ответила на его короткий кивок взмахом руки и таким же коротким: “Кондратий Фёдорыч у себя в кабинете, прибраться вздумалось”. Звучала недовольно, губы тоже поджала строго — не доверяла, видать, Кондратию в этом занятии. Мол, сейчас господин Рылеев так приберётся, что ей потом втрое больше времени придётся потратить на наведение порядка. Сергей усмехнулся, взбегая по лестнице наверх. Почтенная дама, бесспорно, была права — она понимала в любой уборке куда больше, чем весь круг их с Кондратием общения, но как раз Кондратия стоило опасаться, вероятно, больше прочих. Он же сущий хаос, человеческое воплощение всего безумного и запутанного. Положа руку на сердце — ведь за это Сергей его и полюбил. За смелость в идеях, готовность утверждать свой собственный порядок вместо навязанного извне и ту сумятицу, что поэт Кондратий Рылеев со дня знакомства вносил в холодную, спокойную сергееву голову.Приоткрыв дверь в кабинет, Сергей действительно увидел, как в кабинете пытаются навести порядок — но как будто бы это была женщина? В старом, штопаном халате и чепчике набекрень, но очень изящная и вертлявая, с тонкой талией и открытой шеей. Явно не та самая, хорошо знакомая всем участникам собраний, экономка, впустившая Сергея в дом; да и не успела бы она добежать сюда впредь него. Но пошто холостому Кондратию, живущему в небольшом доме, две работницы? И не при его скромных доходах такими роскошествами развлекаться, в самом-то деле.Дама, притом, трудилась вполне уверенно, даже открыла ящик рылеевского стола и деловито покопалась в бумагах. Сергей чуть не обмер. Слишком много причин было к тому, чтобы похолодеть от мысли, как в вещах Кондратия кто-то хозяйничает! И стихи его вольнодумные в чужие руки попасть не могли ни в коем случае, и письма от товарищей по обществу стоило хранить в секрете. Но ведь ещё были начерканные рукой Сергея интимные записки с совсем иными тайнами — не менее важными, не менее заветными.Он не успел ничего сказать, не успел откашляться и твёрдо спросить, где Кондратий, когда дама в халате присела и её рука в манжете с небрежно нашитыми рюшечками дёрнула ручку другого ящика — самого нижнего. У Сергея вспыхнуло лицо; он вспомнил, что именно оттуда Кондратий доставал всякие приблуды для их развлечений — обычно ночных, но иногда и при свете дня кое-каким штукам из нижнего ящика находилось применение.Дама чуть повернулась, поправляя чепец, и если раньше Сергей ничего не говорил от растерянности, то сейчас все слова просто застряли в глотке. Как там было у баснописца Крылова — в зобу дыханье спёрло, вот как есть спёрло. Черти поэтические, умеют же слова найти.Никогда не ведал, что в тайном политическом обществе найдёт себе не только соратников по уму, но и любовные метания. Никогда не ведал, что весь сгорит от нетерпения, расстёгивая не корсет столичной прелестницы, а пиджак Кондратия Рылеева. И тем паче — никогда не ведал, что кровь ударит в пах от одного вида того же Рылеева в женском халате и чепце. Но ударила так, что шаг сделать сейчас неловко было. Смотрел бы и смотрел, как все текучие линии обрамляют фигуру Кондратия. Сергей и не замечал раньше, какая у него талия тонкая, какие плечи острые. Как запястья хорошо смотрятся в рукавах женского одеяния. И это ведь, подумать только, всего лишь старый никчёмный халат. А если бы довелось увидеть Кондратия в наряде, достойном его собственной красоты… Слово “платье” томилось в голове и каталось на кончике языка таким стыдным, таким сладким вкусом.— Князь! — Кондратий, наконец, заметил его и поспешил к дверям, одёргивая халат. Сергей, наверное, не уследил за своим взглядом, и лицо Кондратия окрасилось в пунцовый цвет. Изумительно шедший дурацкому чепчику, если начистоту.— Просто пыльно тут, — почти извиняющимся тоном сказал Кондратий и потянул рукав с плеча. — Накинул старьё маменькино, не думал, что встречу тебя прямо так.— Меня ли тебе стесняться, — покачал головой Сергей и потянулся за привычным поцелуем. По щеке скользнуло жёсткое кружево чепчика, быстро сменившееся мягкими губами Кондратия. Как, оказывается, хорош был такой контраст; и как ещё хотелось приобнять того за пояс, проведя руками внутри широкого халата. Кондратий снял чепец, взору предстали обычные рыжеватые кудри — но вновь не отделаться было от мысли, что ловить губами выпавшие из-под какой-нибудь красивой шляпки завитки Сергею бы понравилось ничуть не меньше, чем просто зарываться в них лицом.— Я же сказал, — сорвалось у него быстрее, чем он успел обдумать свои слова, — нет нужды стесняться. И торопиться тоже.Кондратий посмотрел на него изумлённо, округлившимися глазами и медленно-медленно поправил халат на плечах вместо того, чтобы таки его сбросить. Кажется, пришла очередь Сергея смотреть на него и чувствовать жар на щёках.Если бы только на щёках, впрочем.— Серёжа, — нараспев сказал Кондратий и провёл ладонью вдоль струящейся ткани, — неужто тебе приятно видеть на мне женские одежды?Сергей не ответил, только выдохнул коротко — и тем самым, конечно, выдал себя целиком и полностью. Перед Кондратием он никогда не мог скрыть истинных чувств и помыслов. Тот всегда заглядывал ему в душу, в голову, в сердце, считывал любые желания и стремления.— Всего лишь старьё маменькино, — улыбнулся Рылеев истинно иезуитской улыбкой и поиграл широкими полами, словно пышной юбкой. Само собой Сергею пришло на ум — могла бы быть самая что ни на есть всамделишная юбка, а из-под неё выглядывали бы белые, хрустящие от чистоты панталоны. Да что происходит-то, что за хаос у него в голове творится — и снова причиной Кондратий Рылеев.— А может быть, — мягко сказал Кондратий и сам себе руку Сергея на талию уложил, — ты бы и на губы раскрашенные посмотрел? Только подумай, Серёжа, как бы ты выглядел, если бы я тебя тогда расцеловал от головы до кончиков пальцев. У меня сердце колотится, едва представлю.Он прильнул к Сергею совсем близко, настолько вплотную, как только мог, и Сергей всё прочувствовал — колотящееся сердце и жар внизу живота. От одних разговоров они оба уже сгорали от нетерпения. Кондратий рисовал совершенно немыслимые образы (тоже ведь чёрт поэтический, ещё как умеет словами костёр развести), но ни о чём не мог думать сейчас Сергей кроме того, как все те образы претворить наяву.— Карминно-красные помады нынче в моде, — шептал Рылеев ему в самый изгиб шеи и целовал, целовал беспрестанно, — но нежно-розовые, рассветного цвета, тоже хороши, верно?