2. ?Insignificant? (2/2)

Меня постоянно потряхивало.

Дышала через раз, ртом. Грудную клетку нещадно жгло, руки и ноги совсем замёрзли. Кажется, здесь пытались регулировать температуру, но, увы, у этих не-ехидн ничего не вышло. Невезучесть меня просто преследует, чёрт тебя подери.

Я не решалась заговорить с ней. Она иногда мне стучала, но я упорно игнорировала нежеланное внимание и упрямо молчала. Потом постукивания стали в разы реже, но где-то с периодичностью в полчаса она делала три лёгких стука по стеклу. Это меня злило. Но, конечно же, я ничего ей не говорила.

Побеседовать с полуглюком? Ха, конечно. Иногда, про себя, я тихо смеялась своим же глупым размышлениям. Меня забавляла моя же нелепость и чистой воды упрямство. Правда, это давало отвлечься от тупой боли.

Боль была повсюду. На каждом шагу, в каждом уголке моего сознания. Я была больной, уставшей и ни капли не здравомыслящей. Я не могла придумать ничего путного.

Ага. Весело, конечно.

Особенно после десятка страшных пыток.

Мой крик слышен только мне. Они ничего не понимают и только пытают непонятно зачем! За что мне всё это?! Чёрт возьми, как же я их ненавижу. Хватит уже! Хватит прикасаться ко мне!

Рычу. Меня не слышат! Боль растекается по сосудам, как будто там пустили мелкое стекло. Запах больницы становится чересчур невыносимым. Не могу так больше! Это слишком больно. Это нечестно. Я хочу, чтобы этот конец уже наступил. А моё сознание играло со мной в глупую игру. Я снова и снова просыпалась, ощущая, как тело почти разваливается. Эти... идиотские фантомные боли. Знание того, что мне было больно. Что больно будет. Пару раз мне даже казалось, что какое-то воспоминание просто тянет меня вниз. На дно.

Иногда я задыхалась от внезапного удушья и подолгу кашляла, забыв о том, что я притворяюсь спящей перед этой… женщиной. Как её вообще называть прикажете? Она была слишком упорной и, кажется, ненормальной. Да здесь все ненормальные, чего уж там! Она меня пугала, да так, что от этого домой хотелось в разы больше, и тогда я уже молча глотала осточертевшие мне слёзы, сетуя на несправедливость жизни. Мне иногда хотелось встать и, например, втоптать их всех в грязь, крикнуть в лицо, мол, посмотрите, что вы делаете! Но при мысли об этом, у меня сразу отнимался дар речи и сводило зубы. В голове сразу всплывало резкое ?комиссар?, и накатывал совершенно непонятный страх, заставлявший меня дрожать.

Но пробелы в памяти — вот что пугало меня ещё больше.

Я ужасно хотела домой, но некоторые воспоминания будто притупились и подтаяли по краям, как старые фотографии с плёнки. Забылась довольно большая часть имён, и я, хоть головой об стену бейся, вспомнить их не могла. Это вселяло в меня страх ещё больший, чем боль. Гораздо. Возвращение домой обретало совсем-совсем другой смысл, мне просто было необходимо вспомнить, иначе…

Наверное то, что бы случилось дальше, стало моей роковой ошибкой.

Так медленно текло время, и я только сидела на месте, пытаясь придумать что-нибудь путное и стараясь не паниковать. Сильно болела рука. Это меня отвлекало. Сеточка из чёрных ?вен? притягивала взгляд, но я не хотела туда смотреть. Кажется, она немного выросла. А ещё…

Чувствую или не чувствую руку?

Всё словно занемело.

Ещё один повод для истерики? Возможно.

По крайней мере…

А, лучше уж промолчать. Всё равно это ни к чему не приведёт.

Я перевела взгляд на стекло. Не-ехидна всё ещё ждала моего ответа. Как глупо. Однако ж, почему не поддержать беседу?

— Здравствуй, — сказала я, и мне показалось, что на лице девушки проскользнуло ощущение счастья. Или умиротворения. Не поймёшь, хотя глаза большие.

— Как ты? — быстро спросила она, и я не сразу поняла, о чём идёт речь. Только через пару секунд до меня дошло, что не-ехидна спрашивает о моём самочувствии.

— Бывало и… лучше, — подбирая слова получше, пробормотала и удивлённо начала её разглядывать. Не-ехидна выглядела очень странно, если присмотреться. На человека она была похожа по большей части лишь живым взглядом и довольно изящными пальцами. Об анатомии не шло и речи, и мне казалось, будто голова у неё как у младенца — большая и непропорциональная. Тут же пришлось себя одёрнуть, потому что всё это мне мерещилось. Конечно…

— Что они тебе делали? — фактически прошипела не-ехидна, взгляд её стал злобным, и я разглядела в нём дикую усталость. Как будто она…

— Я не знаю, — покачала я головой и просто показала ей забинтованную руку. Кажется, не-ехидна ахнула. По крайней мере, руки ко рту она приложила.

— Это уже перешло за грани, — скривилась она, и я попыталась вопросительно приподнять бровь. За грани? А разве это было нормально вообще?

— …но это разве норма?.. — пришлось спросить тихо, странное чувство заставило меня мелко дрожать. — …за какие грани это перешло?.. — Страх? Снова?

— Ты не местная, — внезапно вынесла вердикт моя собеседница, и я, снова удивляясь, склонила голову набок. О чём это она? Мы же все не местные.

— В каком смысле? — нахмурила я брови, и не-ехидна, пожевав губу (честно скажу, выглядело это очень-преочень странно), медленно и с расстановкой ответила мне (в тот момент мне показалось, что я маленький ребёнок):

— Все, кто здесь находится, — мобианцы из окрестностей… эй, что с тобой не так?

Мобианцы.

Меня прорвало на смех. Мо-би-ан-цы. Очень смешное слово, которое мне померещилось. Да-да, конечно. Оно точно мне показалось, и я… да. Это просто моё больное воображение. Мне всего лишь страшно.

— Мобианцы? — переспросила, пробуя это слово на вкус. — Или я не так сказала? Прости, меня подводит слух в последнее время…

— Почему ты ничего не знаешь о своей же расе? — резко спросила меня она, и смех (не моего голоса) прервался. — Ты росла изолированно? Ты помнишь, что с тобой произошло в прошлом? Ты здесь родилась?

Миллион вопросов, словно шипы пронзающих меня изнутри. М-о-б-и-а-н-ц-ы.Моя раса. Конечно же нет, потому что… потому что…

— Скажи, что ты не ехидна, — хрипло прошептала я, всей своей сущностью цепляясь за свои галлюцинации. Нет. Этого не может быть. Это неправда.

Ехидна нахмурила брови.

— Но я ехидна, — последовал ответ, и я снова расплакалась.

*** Первые десять минут я не могла себя остановить. Меня трясло от рыданий, я прятала лицо (морду) в ладонях, чтобы эта ехидна не видела моего, скорее всего, опухшего носа и красных глаз. А она, кажется, просто недоумевала и не понимала, что вообще происходит.

Но через некоторое время слёзы закончились (или усталость взяла верх) и я, удручённо прислонившись к стеклу, медленно выдала ей в лицо:

— Вообще-то я должна быть человеком.

Она нахмурилась, и во всём её виде читалось чистое недоумение. Как будто она никогда не встречала людей или вообще не слышала о таких.

Потом она тихо спросила:

— Как?

— Я не знаю, — пожала я плечами, и к горлу подкатили слёзы. Опять. Я не могла думать дальше. Не могла предвидеть, как поступить. Всюду словно наступил туман, и сознание скрылось под его занавесом.

— Так, — она странно развела руками, — теперь по порядку. Сначала скажи, откуда ты.

— С Земли, — ответила я. — Евразия. Европа. Город и страну, боюсь, ты не узнаешь. Если это то, о чём я думаю, то…

— Так, — второй раз пробормотала она. — Ты… хочешь сказать, что ты с альтернативной Земли?

— А?.. — об этом, кстати, я и не задумывалась. Но тогда получается… — Я… я не знаю. Я просто… я просто была человеком… и вот, проснулась здесь!

Они не должны знать, что я знаю о них. Никто не должен. Никто и не узнает. Я ведь вернусь домой и унесу эту тайну с собой в могилу. Верно же?

— Хорошо, ладно, — вздохнула ехидна, — что ты ещё скажешь, кроме своего имени и места жительства?

— Ничего, — сухо бросила я. — Плохо помню. При всём моём страхе и панике, голова ещё немного варила. Сказать о том, что я знаю об этих ребятах из комиксов? Поведать о том, что мой детский разум, скорее всего, их придумал, и я не верю ни единому её слову? Описать жизнь среднестатистического ребёнка? Пф. Нашла что рассказывать. Кроме того, она бы всё равно ничего не поняла. Это же прошлое.

— Хорошо, — в третий (я сбилась со счёта) раз сказала ехидна. — Ты не хочешь об этом говорить?

— Умное заявление, — съязвила я и отвернулась к стенке. Противная ехидна, испортила мне настроение ещё больше своими идиотскими вопросами. Надоела.

И всё-таки я…

— А меня сюда посадили только потому, что не хотели упекать за решётку, — внезапно сказала ехидна.

Чего?

— Уличили в том, что я в заговоре с революционерами, — продолжала говорить она. — Я даже их гимн знаю наизусть. Красивый. А ведь мне говорили: не ходи, Над, вперёд, сиди в задних рядах, не суйся. — Я услышала, как она пододвигается поближе, по стеклу что-то стукнуло.

— Что ты пытаешься мне этим сказать? — проворчала я, поворачиваясь к ней и натыкаясь на печальный ( а ещё почему-то знакомый) взгляд.

— Ничего, — пожала плечами та, неопределённо скользнув по мне взглядом. — Просто... я пытаюсь немного отвлечь тебя от мрачных мыслей. Обычно так делали мои знакомые. Мне, лично, это помогало. Почему бы и не помочь тебе?

Меня передёрнуло.

?Я жду, когда ты уже наконец поймёшь, глупая!?

— Помогло, — вдруг улыбнулась я. Если сдаваться, то сдаваться по полной. — Спасибо. Спасибо большое. — Когда я это сказала, она улыбнулась мне в ответ. Улыбка не была страшной.

— Если хочешь, то... я могу спеть для тебя, — с энтузиазмом проговорила ехидна (её зовут Над, зови её Над). Я пожала плечами. Всё равно делать нечего. Пока что.

Когда она начала тихо петь, прислонившись к стеклу, я поняла, что в ней есть патриотизм. Нет, не совсем... Что-то своё.

Я прислонилась к стеклу в ответ.

— Держись, ещё совсем немного.

Держись, ещё совсем немного.

Держись, ещё совсем немного.

И всё будет хорошо.

И всё будет хорошо...

Песня слилась для меня в какофонию звуков, и я расслабила мозг, не переводя, что поёт Нади-Ла.

— Fight on just a little while longer.

Fight on just a little while longer.

Fight on just a little while longer.

Everything will be alright.

Everything will be alright...

— Sing on just a little while longer.

Sing on just a little while longer.

Sing on just a little while longer.

Everything will be alright.

Everything will be alright...

Последние слова были чистым эхом. В этой песне был же смысл, да?

Неважно.

У меня есть время подумать. Позже.