Четвертый (1/1)

После начала учебы в новой школе жизнь Манабу стала еще более тоскливой, чем была прежде. Как и следовало ожидать, друзей он там не нашел – так было всегда, и Манабу даже не пытался завязать приятельские отношения с одноклассниками. Вскоре другие ученики начали над ним посмеиваться, как это было и в предыдущей школе, однако настоящим изгоем Манабу снова не стал: он оставался равнодушным к нападкам и подколам, никак особо не реагировал, больше игнорируя обидчиков, и в итоге, как это всегда бывает в детских кругах, от невзрачного тихого ребенка отстали.Манабу сам не знал, отчего в новой школе ему было так плохо – намного хуже, чем в старой – когда, по сути, ничего не изменилось. Однако, даже не понимая причин, страдал он из-за этих перемен не меньше. Единственным его утешением была игра на гитаре: как и говорила мать, в новой школе музыка предлагалась всем желающим факультативным предметом, куда Манабу и записался в первую же неделю учебы.А вот отношения со старшим братом после перехода Манабу в другую школу ничуть не изменились. Виделись они теперь значительно реже, фактически, только по вечерам, но глядя на Таа, Манабу каждый раз испытывал привычную злость, и чем дальше, тем более острой она становилась.Он хорошо запомнил тот день, когда старший притащил в дом собаку. Почему-то в памяти отложилось, что тогда Таа сильно задержался в гостях – ушел к кому-то из друзей, матери пообещал явиться в восемь, но слово свое не сдержал. Не появился он ни в полдевятого, ни девять. Их родители не принадлежали к тем людям, которые устанавливают для детей излишне строгие порядки, а Таа, к тому же, был уже достаточно взрослым, чтобы требовать от него чрезмерного подчинения. Отец и мать сидели в гостиной, пили чай и смотрели какую-то комедию, постоянно смеясь и весело переговариваясь, а взбешенный разозленный Манабу, будучи не в силах занять себя хоть каким-то делом, мерил шагами комнату и ненавидел Таа с утроенной силой. Брата в тот момент он считал последним козлом, который даже прийти вовремя не в состоянии, хотя какое ему, Манабу, до этого было дело, он не задумывался.А потом Таа явился: в замке щелкнул ключ, но родители, увлеченные фильмом, даже не услышали этого, а чутко прислушивавшийся Манабу сжал кулаки, с упоением придумывая, какую гадость сделает брату сегодня. Однако вместо привычного "я дома!", которое Таа всегда выкрикивал жизнерадостным голосом, когда возвращался, и от которого Манабу каждый раз недовольно морщился, он услышал тихое тявканье.Щенок имел вид откровенно жалкий: маленький, грязный, тщедушный, с блестящими бусинками глаз. Манабу глядел на него с открытым ртом и поверить не мог, что его противный братец прижимает находку к груди, не боясь перепачкаться, и чуть ли ни сюсюкает с шавкой, будто девчонка какая-то. От этого зрелища глаза Манабу затянуло пеленой, и он с трудом сдержался, чтобы не начать кричать в голос, требуя, чтобы собаку выбросили на улицу.Сперва все к тому и шло. Отчим привычно нахмурился, напомнив Таа, что уже запрещал ему прежде заводить животных, и с тех пор ничего не изменилось. Но брат упрашивал родителей с таким отчаянием, будто речь шла о жизни и смерти, а не о маленькой шелудивой псине. Чем больше он клянчил, тем острее Манабу чувствовал собственную ярость, мысленно желая, чтобы щенка, едва его вышвырнут на улицу, переехала первая же машина.Манабу даже не сразу понял, что произошло, когда заговорила его мать, молчавшая на протяжении всего обсуждения участи найденыша и задумчиво поглядывавшая на брата. В большинстве случаев она принимала сторону мужа и не перечила ему, а Манабу даже предположить не мог, что в пустяковом вопросе, касавшемся вшивой собачонки, она решит пойти ему наперекор.Таа с нечленораздельным визгом бросился ей на шею, собака принялась тявкать в унисон со своим новым хозяином, а Манабу опрометью кинулся в свою комнату, не зная, почему задыхается в присутствии других членов семьи. Позже он сидел на своей постели, забившись в угол и обняв себя руками, слушая, как за дверью носятся друг за другом брат и его зверушка, как Таа смеется и радуется, и как по полу стучат крохотные коготки его нового друга.- Ненавижу тебя. Ненавижу… - безостановочно шептал Манабу, подтягивая колени с груди и зажмуриваясь, с трудом сдерживая необъяснимые слезы. Тогда он был еще слишком мал, чтобы дать определение чувству, переживаемому так болезненно, ревнуя Таа ко всем подряд – от друзей до собаки.Спустя несколько дней после появления в доме питомца за одним из ужинов мать, внимательно наблюдавшая за сыном и, видимо, заметившая хмурые взгляды, которые Манабу бросал на брата и на Эру, неверно растолковала их и предложила:- Милый, ты можешь тоже завести какое-нибудь животное. У Таа вот есть Эру. Может, и ты хочешь собаку?- Не хочу я никакую собаку, - пробурчал недовольный Манабу, а Таа бросил на него веселый взгляд из-под отросшей челки. Таа вечно забывал вовремя подстричься и порой сам напоминал Манабу болонку, о чем он не забывал сообщать брату. Впрочем, слова младшего того не задевали, и из-за замечаний стригся он не чаще.- А если котенка? – не унималась мать, и Манабу бросил на нее уже сердитый взгляд.- Давай котенка, Манабу, - влез в разговор Таа. – Эру будет его гонять по квартире.- С тобой вообще никто не разговаривает! – тут же вспылил Манабу, а Таа, кривляясь, захлопал ресницами:- Ты только не плачь, Манабу…- Прекратите оба, - строго одернула их мать, и на этом разговор закончился.Больше она не предлагала Манабу завести какое бы то ни было животное, и хотя сам он понимал, что после того, как родители разрешили Таа держать в квартире собаку, отказать Манабу, попроси он о чем-то аналогичном, тоже не смогли бы, искать себе пушистого друга Манабу не стал. Он не особо любил животных, и если б обладал полной свободой действий, завел бы огромного волкодава, чтобы тот однажды совершенно случайно сожрал Эру. Однако появления в доме такого зверя родители точно не допустили бы.…В то время вечера будних дней Манабу проходили поразительно однообразно. Из-за того, что друзей у него фактически не было, проводить время никак, кроме как в одиночестве, он не мог. Потому, придя домой из школы, он сперва наспех делал домашнее задание, а потом долго, порой по несколько часов к ряду, терзал гитарные струны. Занятия вознаграждались успехом – Манабу быстро учился и уже в скором времени играл вполне сносно.Один такой пятничный вечер Манабу запомнил удивительно хорошо, и даже спустя время мог воспроизвести в памяти все до мельчайших подробностей, словно события имели место вчера.Родители ушли в театр, оставив детей одних. Как ни странно, Таа не позвал никого из своих многочисленных друзей в гости и тихо сидел в своей комнате, занимаясь неизвестно чем. Манабу не без удовольствия думал о том, что, быть может, брат рассорился сразу со всеми своими приятелями, хотя и понимал, что такого счастья с ним в этой жизни не случится.Достаточно долго Манабу перебирал струны гитары, листая тетрадь с аккордами и пытаясь исправить ошибки, на которые ему указал учитель. А потом он решил сделать небольшой перерыв и заварить себе чаю. Отложив в сторону гитару, Манабу поднялся на ноги, потянулся всем телом, разминая затекшие мышцы, и толкнул дверь в коридор.В прихожей было темно, а во всей квартире тихо – чем бы ни занимался Таа, делал он это совершенно бесшумно. И Манабу даже подумать не успел, зачем делает это, когда украдкой заглянул в комнату брата. Дверь была немного приоткрыта, а свет не горел – кромешную темноту разгоняло лишь свечение монитора, перед которым сидел Таа. Сперва Манабу, не увидевший ничего интересного, хотел даже отвернуться, пока брат его не заметил – в этот момент встревать в очередную перепалку хотелось меньше всего. И лишь в последний момент Манабу рассмотрел в полумраке, чем именно занимался Таа.Брат сидел к двери правым боком, немного повернувшись всем корпусом, отчего Манабу видел его достаточно хорошо. При этом сам Таа смотрел в монитор, где, по-видимому, шел какой-то видео-ролик. Какой именно, Манабу не мог видеть, а звук был сильно приглушен, и сделать какой-либо вывод о фильме, слыша лишь невнятное бормотание героев, не представлялось возможным.Манабу удивила поза Таа – она казалась крайне неудобной – и тут же привыкшие к темноте глаза рассмотрели, что тот делал. Манабу замер с удивлено раскрытым ртом, не в силах отвести глаз.Таа сидел в кресле, подтянув к груди левую ногу, и Манабу пару раз удивленно моргнул, когда понял, что старые спортивные треники брата, в которых тот расхаживал по дому, были немного приспущены. Взгляд Таа на экран казался странным – Манабу никогда прежде не видел, чтобы брат смотрел так. Веки были полуопущены, рот приоткрыт и губы блестели, словно тот недавно облизывал их. А правой рукой Таа сжимал собственный член и быстро, ритмично ею двигал.Никаких подробностей, кроме оголенного бедра Таа и отрешенного выражения лица, Манабу не успел рассмотреть, благоразумно отступив назад в темноту, пока его не заметили. Брат, занятый своим делом, действительно не увидел, что за ним подглядывали – хотя Манабу не боялся Таа, страшно было представить, что бы тот сделал, если б поймал младшего за таким занятием. Пить чай резко перехотелось, и Манабу чуть ли не бегом бросился в собственную комнату, в последний момент успев придержать дверь, чтобы она не захлопнулась с шумом за его спиной.О том, что вытворял Таа в своей комнате, думая, что его никто не видит, Манабу имел представление весьма смутное – что-то такое обсуждали одноклассники, однако физически Манабу, видимо, отставал от них, не испытывая потребности во взрослом, не совсем приличном занятии. Неосознанно он провел рукой между собственных ног, чувствуя, как низ живота тянет от приятного напряжения. Нечто подобное в последнее время случалось с ним иногда: Манабу догадывался, что это как-то связано с взрослением, иногда поглаживал себя и понимал, что это очень приятно. Однако ласкать себя так, как это делал Таа, быстро и как будто немного грубо, ему не приходило в голову.Нерешительно переступив с ноги на ногу, Манабу боязливо оглянулся на дверь, опасаясь, что теперь за нехорошим занятием могут застукать его, и поспешно расстегнул ремень на джинсах. Однако в этот момент в прихожей раздался шум и голоса родителей, так некстати вернувшихся из театра, и Манабу поспешил привести в порядок свою одежду.В тот вечер он отправился спать пораньше, не объясняя причин такого поведения родителям. Забравшись под одеяло и стащив с себя нижнее белье, Манабу развел пошире ноги и осторожно прикоснулся к себе. Тело отозвалось почти сразу, Манабу почувствовал, как твердеет собственная плоть под пальцами, зажмурился и выдохнул. Одеяло только мешало, и он решительно отбросил его. Крепко сжимать член, двигая при этом рукой быстро и резко, оказалось намного приятней тех робких прикосновений, которые Манабу позволял себе раньше. Казалось, будто в паху что-то скручивается тугим комком, а ощущения отдаленно напоминали те, которые испытываешь перед мочеиспусканием, только в разы острее и приятней.В первый раз Манабу ничего не добился этими ласками, не умея и будучи просто не готовым удовлетворить самого себя – так же, как и в следующий, и последовавший за ним. Засыпал он едва ли не на рассвете в растревоженных чувствах, а наутро простыню украшали влажные пятна. Однако остановиться Манабу уже не мог, каждую ночь лаская себя снова и снова.Из интернета Манабу почерпнул много новых знаний о том, как можно сделать себе особенно приятно, а заодно научился чистить кэш. Больше всего он опасался, что о его грязных делах узнают родители – в том, что они именно грязные, он почему-то не сомневался: в пользу этого свидетельствовал хотя бы тот факт, что этим же развлекался его сводный брат, тот еще урод и засранец. А еще Манабу заметил странную особенность: если, мастурбируя, он мысленно воображал Таа, сидящего перед монитором в своей полутемной комнате и делающего то же самое, возбуждение усиливалось в разы, и томление становилось особенно невыносимым и приятным. В такие моменты сердце Манабу колотилось в несколько раз быстрей, а дыхание сбивалось.В одну из таких ночей, когда Манабу в одной длинной майке лежал, раскинувшись на постели, то поглаживая кончиками пальцев головку члена, то сжимая и с силой дергая тонкую кожу, перед глазами совершенно не к месту встала привычная утренняя сцена. Как раз в тот день незадолго до завтрака Таа вышел из душа в одном полотенце на бедрах, когда к нему с визгливым лаем подскочила его противная собачонка. Брат склонился, чтобы ласково потрепать ее по голове, а Манабу, который стоял за его спиной и собирал тетради и учебники в сумку, сперва увидел, как резко очертились позвонки под кожей, когда Таа согнулся, а потом заметил, что полотенце сползло до неприличия низко, открывая взору Манабу ложбинку между ягодицами. Почему-то в тот миг Манабу остро захотелось, чтобы полотенце упало совсем, а сводный брат остался без штанов на всеобщем обозрении. То, что никто, кроме Манабу, в тот миг его не видел, не отменяло этого желания.Однако Таа вовремя перехватил полотенце, выпрямившись, поправил его и направился в свою комнату, даже не заметив, что младший буравит взглядом его спину.И на пике самого сильного возбуждения, когда Манабу был готов начать жалобно стонать от собственной неудовлетворенности, перед глазами встала, как живая, утренняя сцена. Таа, худой и высокий, с белым пушистым полотенцем на тощих бедрах, его спина, растрепанные мокрые волосы и эта ложбинка – все одновременно.Манабу даже не сразу понял, что случилось. Он продолжал инстинктивно двигать рукой, задыхаясь от накрывших эмоций. Внутри будто оборвалось что-то, хлынуло наружу безудержной волной, освобождая его от почти болезненного напряжения.Опершись на локоть, Манабу тяжело дышал и рассматривал собственную правую руку. В первый раз спермы было совсем немного, белесые капли в темноте казались почти прозрачными, и Манабу, не задумываясь, зачем-то провел языком по раскрытой ладони. Вкус был странным и ни на что непохожим, но теперь Манабу мало сосредотачивался на ощущениях, понимая только то, что не может собрать воедино разбегающиеся мысли. Вновь упав на спину, он долго невидящими глазами смотрел в потолок и не заметил, как уснул, даже не укрывшись.Лишь спустя какое-то время, осознав и проанализировав случившееся той ночью, Манабу возненавидел себя за то, что, испытывая первый оргазм, он представлял себе Таа.…Одним единственным бесспорным плюсом, который был в переходе в новую гуманитарную школу, являлось то, что Манабу смог больше времени посвящать музыке. Игре на гитаре он отдался всей душой, не жалея ни сил, ни времени на любимое хобби, и потому не было ничего удивительного в том, что спустя примерно два года после поступления, когда Манабу было шестнадцать, его пригласили играть в рок-группу.- У тебя хорошо получается. Не хочешь попробовать себя в нашей группе? - с таким вопросом подошел к нему однажды после урока музыки парень, занимавшийся с ним в одном музыкальном классе.Его звали Ясуо, он был на год старше Манабу и играл, бесспорно, лучше его. Но оторопевшему Манабу он не без гордости пояснил, что их группа, существующая аж полгода, растет, развивается и нуждается в ритм-гитаристе. За Манабу Ясуо наблюдал уже давно, вот и решил предложить ему прийти на пробную репетицию, познакомиться с остальными музыкантами и попробовать сыграться.- Ну как? Есть желание? – спросил Ясуо, и Манабу медленно кивнул, не зная, чего сейчас больше в его душе: страха, удивления или восторга.Через много лет вспоминая свои впечатления от этой первой в его жизни группы, Манабу только снисходительно улыбался и качал головой. Дело было даже не в том, что группу собрали школьники – даже с учетом этого фактора она была бесталанна и бесперспективна хотя бы потому, что ни один участник, кроме, разве что, самого Манабу, не считал нужным развиваться и совершенствоваться, считая, что они и так неплохо лабают. Но в тот момент, когда он впервые переступил порог старого гаража, выполнявшего функцию репетиционной точки, увидел убогие музыкальные инструменты и таких же, как и он, невзрачных горе-музыкантов, сердце Манабу зашлось от восхищения, и он от души пожелал стать частью этого коллектива.Манабу понравился группе, а группа понравилась Манабу: и смешливый, невысокий барабанщик, и серьезный, такой же очкастый, как он сам, басист, и Ясуо, бывший лид-гитаристом, и вокалист, который являлся лидером группы. Манабу сразу понял, что именно вокалист, которого звали Торио, являлся душой и сердцем этого творческого союза. Он был чуть старше остальных – единственный, кто уже закончил школу, он пользовался у согруппников безусловным авторитетом. Позже Манабу узнал, что учебу Торио попросту бросил, подрабатывал по мелочи, где придется, и свое будущее видел только в музыке и творчестве. Торио был высоким и худым, с длинными высветленными волосами и неподражаемым голосом – наверное, голос Торио был единственным, что чего-то стоило в их группе, потому как сама музыка и ее исполнение хромали на обе ноги.Но Манабу все нравилось. Он не верил своему счастью, когда думал, что немного приблизился к мечте стать музыкантом, а со временем, чем черт не шутить, даже рок-идолом. Хотя об этом Манабу даже фантазировать боялся – сердце замирало от одной мысли о подобном.Таа хохотал, как ненормальный, когда услышал, что Манабу будет играть в группе, а потом долго мерил брата презрительным взглядом.- Тебе бы в сборную по шахматам, с твоей-то физиономией, - подколол он, однако на сторону будущего рок-идола встал отчим.- Зря ты смеешься, - заметил он. – Игра в группе – очень хорошее хобби. Я в свое время тоже играл.- Правда? – не поверил своим ушам Манабу и уставился на него во все глаза.- Правда, - кивнул тот и слабо улыбнулся, видимо, припомнив прежние времена, бывшие для него наверняка счастливыми. – Я играл на ударных.- Ни фига себе! – пораженно выдохнул Таа: такие откровения о собственном отце стали и для него открытием, а пораженный Манабу задал наиболее волновавший его вопрос:- А почему вы бросили?Отчим только плечами пожал. Улыбка сошла с его лица, а сам он вздохнул и ответил:- Да повзрослели мы. Кто-то уехал учиться, кто-то работал, не покладая рук, кто-то женился. Кстати, с твоей мамой мы познакомились на концерте, - произнес он, обращаясь уже только к Таа.- Мама была твоей фанаткой? – рассмеялся тот и с интересом поглядел на отца. А у Манабу дыхание перехватило, пока он смотрел на брата. Когда тот не обращал на младшего внимания, не огрызался и не усмехался злобно, выглядел он как-то иначе, будто приятней, и подсознательно, где-то очень глубоко в душе Манабу чувствовал, что ему обидно от того, что Таа никогда не общается с ним как с равноправным полноценным человеком.- Вроде того, - снова улыбнулся его отец, и глаза Таа загорелись.- А правду говорят, что фанатки после рок-концертов… - начал было брат, но тут же осекся и перевел взгляд на Манабу, и его отец тоже нахмурился, будто без слов потребовал замолчать.Манабу сразу догадался, о чем идет речь: отчим и старший брат, который мнил себя здесь самым взрослым, дружно прервали беседу, чтобы не проболтаться о чем-то запретном, не полагающемся слышать юному Манабу, будто тот не понял, о чем идет речь. Рассердившись, он вскочил с места и вышел из комнаты, не желая больше наблюдать за таким снисхождением, и услышал, как Таа хихикнул ему в спину.Как бы ни потешался брат, как бы он ни высмеивал Манабу, дело двигалось. Потихоньку они репетировали, придумывали незамысловатые песни, и когда спустя полгода Торио пробил какой-то клуб, где они могли выступить с парой композиций в потоке еще десятка групп, счастью их не было предела.Семье Манабу не стал говорить, где будет проходить концерт: его бросало в дрожь при мысли, что Таа может заявиться и присутствовать в зале, когда он будет выступать впервые. Хотя почему-то еще неприятней было осознавать, что Таа не пожелает поднимать свою задницу и идти невесть куда, чтобы поглядеть на успехи младшего. Хотя с таким придурком, как Таа, можно было ожидать чего угодно, и потому, не зная, какой вариант поведения брата разозлит его больше, Манабу вообще ничего не стал рассказывать.Клуб, где они выступали, находился на самой окраине и был не просто третьесортным, а даже хуже. Выступление их потерялось в пьяном угаре зала, однако Манабу все равно перенервничал, впервые выходя на сцену. Он специально снял очки, потому как не мог припомнить ни одной рок-звезды с таким аксессуаром, и наделал рваных дыр на старых джинсах. Сам себе Манабу даже почти нравился таким, а уверенности в себе придал Торио, хлопнув по плечу перед самым выходом и заверив, что Манабу выглядит круто.Внутренняя дрожь не проходила и после короткого выступления. Манабу оглядывался по сторонам, рассматривал восхищенными глазами зал и собравшуюся публику и впитывал в себя атмосферу этого места, чувствуя, что вот оно, его будущее, и именно так будет проходить вся его дальнейшая жизнь. С группой они устроились за одним не самым чистым, как и все в этом клубе, столиком, и Манабу не стал возражать, когда на его долю заказали пива. Прежде он толком не употреблял алкогольные напитки: пробовать приходилось, но чтобы пить много – нет. Его одноклассники были намного опытней в этом вопросе, но так как в школе с Манабу никто не дружил, на веселые гулянки, устраиваемые в тайне от родителей, его не звали. Однако в тот момент мелочи, вроде собственной неискушенности, беспокоили Манабу меньше всего.Не прошло и десяти минут, как за их столиком началась настоящая текучка: кто-то подсаживался, чтобы поприветствовать начинающую группу, кто-то отходил, а на его место усаживался очередной новый знакомый, и так до бесконечности. В скором времени Манабу понял, что у него голова идет кругом то ли из-за происходящего, то ли из-за выпитого. Но в любом случае, едва ли не впервые в жизни он чувствовал себя счастливым. Люди вокруг улыбались, смеялись, вели себя доброжелательно, и Манабу было очень приятно чувствовать себя частью этого действа.Рядом с ним сидел Торио: в отличие от всех остальных, лидер не отходил и не отсаживался, веселился чуть ли не больше всех и пил тоже за троих. Из-за того, что за столик набилось непропорционально много народу, их с Торио все больше теснили на узком, изрядно облезшем диванчике, в результате чего Манабу оказался вплотную прижат к вокалисту, хотя это его уже не волновало. Он был в том состоянии, когда от эйфории и восторга любые неудобства не то, что кажутся незначительными, а просто не существуют.- Манабу, ты чувствуешь себя звездой? – спросил его Торио, опуская руку на плечо и еще крепче прижимая к себе, а Манабу неуверенно и не совсем трезво рассмеялся:- Чувствую…- А вот и зря! – неожиданно заявил Торио и тут же захохотал, убирая руку и выпуская Манабу из объятий. – Потому что до звезд нам еще топать и топать. Но!На этих словах он поднял указательный палец вверх, будто желая, чтобы Манабу обратил на его слова особое внимание, и тот послушался, действительно внимая, краем уха услышав, как рядом засмеялась какая-то девчонка.- Но мы станем звездами! Мы будем выступать в лучших залах страны! Да!Присутствующие восприняли слова Торио как тост, тут же подняли свои стаканы и дружно выпили. Пару глотков сделал и Манабу, неожиданно понимая, что картинка перед глазами плывет, и отмечая, что, видимо, это и есть показатель того, что пора остановиться. Однако додумать мысль он не успел: Торио потянул его за локоть к себе и зашептал на ухо – из-за грохота музыки Манабу разобрал лишь последние слова:- …если хочешь.Что ему предлагают, он не понял, и только через секунду увидел, что Торио под столом на раскрытой ладони протягивает ему какую-то белую таблетку, внешне похожую на обычный аспирин. Однако в том, что это такое, сомнений не возникло. Несмотря на легкое опьянение, Манабу вспомнил, что о вероятности возникновения подобных ситуаций его неоднократно предупреждала мать: что однажды какие-то чужие люди, а может, даже его друзья могут предложить ему непонятные лекарства и заверить, что после будет хорошо, однако принимать "угощение" ни в коем случае нельзя. За этим обычно следовала длинная лекция о сущности наркомании и трудностях ее лечения, а Манабу покорно внимал, с трудом подавляя раздражение. В конце концов, он был уже не маленький, чтобы не знать, что такое наркотики.В нужный момент сто раз повторенные слова матери возымели эффект, и даже теперь Манабу, будучи не совсем трезвым, прежде чем ответить, успел испугаться.- Мне не… не надо… - пролепетал он и даже попытался отодвинуться от Торио, что было не совсем реально в такой тесноте.Только тот и не стал настаивать. Пожав плечами, он сунул таблетку в рот, и тут же отвернулся в другую сторону, знакомясь с очередным подсевшим парнем.- Когда в самом начале выключили свет, я чуть со страху не помер, - тем временем, делился с басистом Ясуо. – Я пока не умею так играть, чтоб на струны не смотреть. В темноте полный пиздец – ничего не видно. Во, думаю, сейчас сыграю…Басист что-то отвечал на это, но Манабу не слышал: его тихий голос тонул в громкой музыке. И не без гордости Манабу отметил, что его темнота не напугала – он без света мог играть вполне спокойно, смотреть на струны ему уже давно было не нужно.Здравая мысль о том, что надо прекращать пить, позабылась, едва появившись, и Манабу угораздило влить в себя еще полбанки пива, когда он понял, что ему уже нехорошо, а еще – что надо отлить.- Выпусти меня, - попросил он сидящего рядом и преграждавшего путь к выходу Торио, но тот, общаясь с какими-то очередными знакомцами, имена которых Манабу если и услышал, то не запомнил, даже не шелохнулся. Ничего не оставалось, как толкнуть друга локтем в бок. – Эй, ты слышишь? Выпусти!Наконец заметив, что его внимание пытаются привлечь, Торио резко повернулся, и Манабу даже в своем неутешительном состоянии заметил, что у вокалиста какие-то странные, будто безумные глаза. Однако что именно производило такой эффект, разбираться не было времени.Выбираясь из-за столика, Манабу успел заметить, что движения лидера стали какими-то странными, будто лихорадочными, а еще он немного зависал, глядя на Манабу, пока тот неуклюже проталкивался через толпу к коридорчику, где, по идее, должны были находиться туалеты.Только встав на ноги, Манабу понял, что прекращать пить надо было значительно раньше. Идти получалось с трудом, а пробираясь к заветным комнатам, он пару раз чуть не упал, цепляясь за стену и путаясь в собственных ногах. Еще какое-то время Манабу потратил, озираясь по сторонам, пытаясь определить, куда это он забрел, и когда в затуманенный мозг пришло понимание, что вроде бы делает он все правильно, сзади раздался знакомый голос:- Манабу, ты потерялся, что ли?В полумраке Торио был плохо различим, но то, что это был именно он, сомневаться не приходилось – голос их вокалиста сложно было спутать с чьим-то другим. И Манабу, осознавая, что язык безнадежно заплетается, заторможенно кивнул. Смог ли Торио разглядеть этот жест согласия или и так все понял, Манабу не знал. Но зато лидер сразу нашел нужную дверь, решительно толкнул ее, и темный пол пересекла длинная полоса слабого света."Как в фильме ужасов", - почему-то отметил Манабу, но продолжить мысль ему не позволил Торио:- Сюда. Заходи, - скомандовал он. Манабу послушно ступил вперед, входя в более-менее освещенное помещение туалета.Уборная в этом клубе отличалась от общественных сортиров, виденных Манабу прежде. Вместо общей комнаты с раковинами и несколькими кабинками, эта больше напоминала полноценную ванную, разве что без душевой кабинки. Тут было достаточно просторно, имелось в наличии даже зеркало, висящее над грязной раковиной, и Манабу засмотрелся непонятно на что, заторможено оглядываясь по сторонам, не заметив, как за спиной захлопнулась дверь.- А ты чего здесь?.. – опомнился он, когда Торио подошел вплотную, но тот не стал отвечать, схватив Манабу за кисть правой руки, и резко развернул его к себе лицом.То, что последовало за этим, Манабу сперва списал на разыгравшееся из-за алкоголя воображение. Торио толкнул его к стене, прижимая всем своим телом и впиваясь губами в его губы. От неожиданности Манабу попытался выдохнуть и приоткрыл рот, чем Торио тут же воспользовался, проскальзывая языком внутрь. Его ладони шарили по поясу и бедрам Манабу, торопливо, почти лихорадочно, а целовал он настолько грубо, что скорее кусал, чем ласкал губы Манабу.Первым желанием было оттолкнуть и дать с размаху по физиономии, чтобы не смел распускать руки. Но из-за удивления Манабу не сделал этого сразу, растерялся, а когда опомнился, его попытка оказалась откровенно слабой и неуверенной. Манабу не испытывал ни страха, ни отвращения, – скорее, безграничное удивление. В голове почти прояснилось, и теперь он остро чувствовал и осознавал происходящее, а сознание цеплялось за всякие мелочи. Тусклую лампочку под потолком, странные темные пятна непонятного происхождения на стене напротив, облупленную краску на двери.Торио жмурился, пока целовал и лапал его, а Манабу смотрел широко раскрытыми глазами, уже не пытаясь оттолкнуть, но почему-то видел все, что угодно, кроме своего друга. Когда рука Торио скользнула между его ног, и он грубовато сжал пальцами его член, Манабу понял, что его возбуждает происходящее: этот дикий поцелуй, неловкие касания, которые язык не поворачивался назвать ласками, и запах Торио: странная смесь из аромата дешевого парфюма, ментоловой жвачки, сигарет.Нащупав его стояк, Торио наконец остановился и отстранился, улыбаясь довольно и победно, а после дернул за кончик ремня в джинсах Манабу.- Я не хочу… - запоздало опомнился тот, однако ни одного движения, чтобы остановить Торио, не сделал, а тот смотрел прямо на него непривычными, немного пугающими глазами с такими расширенными зрачками, что радужки почти не было видно, и улыбался так удовлетворенно, словно уже получил все, что желал.- Да ладно тебе. Чего ты как целка… – только и ответил на это Торио, одной рукой разворачивая Манабу к себе спиной, а второй – надавливая между лопаток, заставляя наклониться и упереться руками в края раковины.Пока друг дергал пуговицы и молнию на его джинсах, у Манабу было несколько секунд на то, чтобы повернуться и попробовать дать отпор. Хотя Торио был физически сильней, наверняка он не стал бы принуждать согруппника. Но Манабу почему-то ничего не сделал, продолжая покорно стоять, наклонившись, глядя на грязную раковину и покрытый ржавчиной и известью кран. Был тому виной алкоголь, все еще туманивший сознание и замедлявший реакции, или же воспротивиться помешало собственное возбуждение, такое невыносимое и приятное, какое он никогда не испытывал прежде, впоследствии Манабу не смог сказать. Раньше его даже не целовал никто, а теперь внезапно за какие-то пять минут следом за первым поцелуем должен был последовать первый секс, причем отнюдь не с девушкой. Но в тот миг Манабу почему-то не боялся.Только на мгновение, когда он поднял взгляд и увидел себя самого в зеркале, растрепанного, с широко распахнутыми глазами, перед мысленным взором мелькнуло лицо Таа, и тут же под сердцем кольнуло невыносимо-острой болью. Но в этот момент Торио, справившись с застежками, потянул с него штаны, и Манабу мотнул головой, прогоняя неуместный образ, сильнее сжимая края раковины обеими руками до побелевших от напряжения ногтей.- Сам такой маленький, а болт такой здоровый, - сообщил ему хриплым шепотом Торио, опуская горячую в контрасте с прохладным воздухом ладонь на его член и несильно сжимая, отчего Манабу с силой стиснул зубы, чтобы не заскулить от сильного возбуждения.Второй рукой Торио расстегивал свои штаны – Манабу не столько чувствовал, сколько понимал это. Голова снова закружилась, и на мгновение ему показалось, что он кончит от одних прикосновений Торио. Лишь неимоверным усилием Манабу удалось сдержаться. Интуитивно он попытался расставить шире ноги, однако этому мешали спущенные до колен штаны.Торио возился недолго, не больше нескольких секунд. Перестав поглаживать Манабу, он отнял руку, продолжая осуществлять за его спиной непонятные манипуляции, а после в раковину полетел какой-то незнакомый предмет, который Манабу с небольшим опозданием идентифицировал как упаковку от презерватива.Торио действовал опытно и быстро, так, что Манабу даже не успел понять, в какой момент все началось, и лишь когда пальцы его друга прошлись между ягодиц, он словно опомнился и дернулся, с опозданием соображая, что не стоит делать того, к чему его склоняли. Однако сопротивление было слабым и не слишком уверенным, а Торио соображал не слишком хорошо.Над раковиной был закреплен контейнер с жидким мылом, таким же дешевым, как все в этом клубе – когда Торио надавил на кнопку, едко пахнущее и слишком жидкое, оно большей частью пролилось мимо его пальцев, образуя на краю раковины маленькую желтоватую лужицу. Именно на ней на пару мгновений Манабу сосредоточил свое внимание и чуть было ни взвизгнул, совсем позорно и по-девичьи, когда Торио надавил пальцами, проникая внутрь его тела.Все, что происходило после, Манабу помнил очень смутно. Из информации, почерпнутой на просторах интернета, бывших его единственным источником сведений, он в жизни не мог сделать вывод, что будет настолько больно. Торио еще и не начал, а у Манабу уже саднило от отвратительного мыла, и мышцы против воли судорожно сжимались, не допуская проникновения.- Нет… - жалобно прошептал Манабу, не вырываясь, заранее понимая тщетность этих попыток, и еще ниже склоняясь над раковиной, когда Торио наконец вынул пальцы и надавил на его поясницу, требуя, чтобы он прогнулся.- Да что с тобой, такое, блядь… - выругался вслух тот, но конец фразы Манабу уже не услышал.Боль была такой сильной, что на секунду почудилось, будто он потеряет сознание. На периферии мелькнула идиотская мысль о том, что член не может быть таким огромным, и сейчас в него суют не меньше, чем бутылку. Манабу показалось, что внутри от резкого вторжения что-то порвалось, но боль была настолько обжигающей, что у него даже не осталось сил испугаться за собственное здоровье.Каким чудом ему удалось подавить рвущийся вопль, Манабу сам не знал, но зубы он сжимал так крепко, что казалось будто они вот-вот раскрошатся. Торио стонал за его спиной, двигался быстро и решительно. Ему было хорошо, в этом не возникало сомнения, а тихий скулеж, на который начал срываться Манабу, он попросту не замечал.В миг наивысшей боли, когда Манабу думал, что сдастся, не выдержит и взвоет, начав вырываться, как раненое животное, он неожиданно снова представил Таа. Мысль не была какой-то конкретной, скорее, перед глазами Манабу промелькнули разобщенные образы: длинные волосы, взгляд исподлобья, тонкие пальцы, и по непонятной причине Манабу захотелось позвать Таа – он сам не понимал почему, ведь даже будь тот здесь, просить защиты у него точно не стоило бы. И в тот же миг Торио толкнулся в его тело в последний раз, шумно выдыхая на ухо и крепко обнимая Манабу за пояс.Манабу тошнило и мутило, он с трудом держался на ногах, и лишь то, что он по-прежнему цеплялся за раковину, спасало от падения на грязный пол. Торио наконец отпустил его, выбросил презерватив в унитаз и направился к выходу из туалета, на ходу бросив:- Штаны надень.Когда захлопнулась дверь, Манабу еще некоторое время стоял на месте, глядя в зеркало перед собой, не веря в то, что всего несколько минут назад он занимался сексом в общественном сортире. Совсем по-взрослому, прямо как рок-звезда. По неизвестным причинам в мысли опять настойчиво лез образ старшего брата, и прежде чем поправить свою одежду, Манабу произнес одними губами его имя.…Хотя Манабу, как любой подросток, часто фантазировавший и воображавший себе свой первый секс, и подумать не мог, что все произойдет вот так, уже на следующий день после концерта он понял, что не испытывает ни разочарования, ни горечи, как, впрочем, и удовлетворения. Ему самому было странно, почему такое важное событие не оставило ярких впечатлений: может, причиной тому было алкогольное опьянение, которое притупило все чувства и заглушило эмоции, а может, из-за того, что Манабу представлял свой первый раз как-то иначе, произошедшее он воспринял несколько равнодушно, будто и не было ничего. Чего именно Манабу ожидал от первого секса, он сам не смог бы объяснить и почему-то подсознательно чувствовал, что лучше не задумываться об этом.Через два дня, когда Манабу шел на репетицию своей группы, он не переживал и не волновался. Отчего-то он был абсолютно уверен в том, что Торио либо сделает вид, что ничего не случилось, либо и правда уже все забыл – в конце концов, они оба были в не совсем адекватном состоянии, а лидер еще и закинулся какой-то неведомой наркотой. Однако ожидания Манабу не оправдались.На репетицию он немного опоздал, и когда переступал порог гаража, выполнявшего функции репетиционной точки, все музыканты были в сборе и активно обсуждали их первый концерт, делились впечатлениями и о чем-то спорили, даже не заметив сразу появления Манабу. Только вокалист, всегда самый шумный и активный, почему-то сидел в стороне и не принимал участия в общем гвалте, а вошедшего Манабу смерил долгим хмурым взглядом. Манабу только плечами пожал и отвернулся, отмечая, что меньше всего ему хочется касаться темы произошедшего в туалете клуба.Когда репетиция закончилась и все начали собираться, никуда не торопившийся Торио будто невзначай попросил Манабу задержаться. Только теперь ему на мгновение стало не по себе: повторения случившегося он точно не желал – секс с Торио не принес удовлетворения, а слишком резкие движения до сих пор причиняли сильный дискомфорт. Только побег с испуганными глазами выглядел бы совсем по-детски и глупо, потому Манабу, деланно равнодушно пожав плечами и скрестив руки на груди, замер прямо посреди гаража и выжидающе уставился на лидера.- Вот только не надо смотреть на меня так, - заявил сердитым голосом Торио, едва за последним согруппником закрылась дверь. – Я тебя не заставлял. Ты сам этого хотел.- Возможно, - не стал спорить Манабу, передергивая плечами.- Не возможно, а хотел! – неподдельно возмутился Торио. – У тебя стояк был покруче моего!Манабу только хмыкнул в ответ и опустил глаза, понимая, что из затеянного вокалистом дурацкого разговора ничего путного не выйдет. Торио нервничал и хотел оправдаться перед Манабу, только сам не знал, как это сделать.- Я, пожалуй, пойду… - только и произнес он, но лидер чуть ли на месте не подскочил, когда понял, что сейчас Манабу уйдет, так ничего ему и не сказав.- И не надо на меня злиться! – еще сильней завелся от его равнодушия Торио. – Такое впечатление, будто я перед тобой в чем-то виноват!На этих словах он сделал несколько нервных шагов из стороны в сторону, а Манабу неожиданно понял, что его приятель вопреки собственным словам и правда считает себя виноватым. Вот только с его доводами Манабу не мог не согласиться: никто никого не принуждал, а он не то, что не отбивался – он даже не просил его не трогать. Все, что случилось между ними, случилось по обоюдному согласию.- Я не злюсь, Торио. Честно, - вздохнув, произнес Манабу и потер кончиками пальцев переносицу.- Точно? – спросил лидер, тут же снова застыв на месте и искоса поглядев на Манабу.- Точно. Не бери в голову, - отмахнулся он и потянулся к чехлу с гитарой, посчитав, что вопрос выяснен, и он может уходить.Но неожиданно Торио сделал неуверенный шаг вперед и перехватил его руку, несильно сжимая запястье. Подняв на него глаза, Манабу увидел, что тот смотрит встревоженно и неуверенно, во взгляде его читалось нечто совершенно незнакомое. Секундного замешательства Манабу хватило для того, чтобы Торио притянул ближе к себе, сразу опуская свободную руку на пряжку его ремня.- Так. Вот теперь я точно не хочу, - поспешно дернулся назад Манабу, пытаясь освободиться, но Торио не позволил.- Да успокойся ты. Я… Я ничего не сделаю…- Ага, как же! – на мгновение перед глазами Манабу встали события двухдневной давности и в груди неприятно потянуло от мысли, что сейчас все может повториться. Терпеть такую боль снова он был не готов.- За мной должок, - Торио говорил твердо и не разжимал пальцев: хватка его оказалась неожиданно крепкой, и Манабу никак не удавалось вывернуться.- Какой еще должок? – спросил он, нахмурившись, и тут же раскрыл от удивления рот, когда Торио вместо ответа опустился перед ним на колени.- Ты охрененный, Манабу, - хриплым голосом произнес тот, глядя снизу вверх и расстегивая молнию на его джинсах, а Манабу сглотнул, тут же зажмурившись. Сердце забилось с утроенной силой, и он понял, что физически не сможет заставить себя сдвинуться с места и уж тем более оттолкнуть…В Торио не было ничего особенного или невероятного, но с ним Манабу чувствовал себя комфортно и легко. Первый неудачный секс забылся, и вскоре он с удивлением констатировал, что ему нравится быть с Торио: проводить вместе время, ходить куда-то вдвоем и заниматься сексом тоже. Торио не был ни грубым, ни эгоистичным, как показалось Манабу после первого секса в туалете. Тогда приятель был пьян и обдолбан и поступал совсем не так, как в повседневной жизни. Он никогда ни к чему не принуждал Манабу, ничего не требовал, а в близком общении оказался далеко не таким поверхностным, каким Манабу считал его прежде.Называть связавшее их чувство любовью у Манабу почему-то не получалось. Они никогда не признавались друг другу в каких-то особенных чувствах, не делали романтические подарки к праздникам, не ревновали друг друга и не слали перед сном сообщения с пожеланием спокойной ночи. И, тем не менее, случайный секс по пьяни перерос в нечто большее. Прошел год, затем второй, а Манабу и Торио были по-прежнему вместе.- Мы как друзья, которые иногда занимаются сексом, - как-то раз дал определение их отношениям Торио, и Манабу утвердительно кивнул, уточнив:- Только не иногда, а все время.Торио тогда рассмеялся и взлохматил его волосы. Манабу был прав: трахались они постоянно, иногда успевая по два-три раза за день. И такие отношения ему нравились. Они ни к чему не обязывали, но рядом с Торио Манабу уже не чувствовал себя одиноким и никому не нужным.…В то утро Манабу проснулся от трели телефонного звонка. Родители были в отпуске уже вторую неделю, брат с утра пораньше уходил на пары, и потому Манабу, пользуясь возможностью, бессовестно прогуливал занятия в школе, рассуждая при этом, что до конца учебы осталось не так уж много, а прочие предметы его не слишком волнуют в связи с поступлением в консерваторию, где всякие биологии и химии в принципе никому не нужны.На его заявление о том, что свое будущее он свяжет с музыкой, родители отреагировали неожиданно спокойно. Манабу ожидал долгих пререканий, однако те даже не стали отговаривать, только отчим потребовал, чтобы Манабу получил высшее образование.- Музыкант без образования навсегда останется любителем, - веско произнес он. – Даже если ты будешь сто раз талантлив и прославишься на весь мир, твоя музыка останется убогой и интересной только восторженным малолетним девочкам, если ты не научишься делать свою работу профессионально.От такого напора Манабу сперва оторопел, а потом кивнул, соглашаясь. Он никогда не задумывался о том, что музыке тоже надо учиться – не просто с репетитором в школе, а в высшем учебном заведении как будущей профессии. Однако в тот момент, услышав мудрые слова, он не смог не согласиться.Принявшись к подготовке к поступлению, Манабу приложил немалые усилия и к окончанию школы показал высокие результаты. Манабу понял, что судьба его предопределена, и потому на школу беззастенчиво наплевал, мечтая о том дне, когда наконец покинет ее стены.- Чего тебе? – недовольным спросонья голосом пробормотал он в трубку, когда увидел высветившийся на дисплее номер Торио.Через неплотные занавески в комнату врывалось весеннее солнце, и Манабу, недовольно щурясь, забрался под одеяло, где было темно и уютно.- И тебе доброе утро, Манабу-у-у, - протянул довольный Торио, безошибочно определив, что разбудил своего друга. А Манабу, которого и в бодром состоянии раздражало, когда Торио принимался коверкать его имя, сердито засопел.- Чего ты хочешь? – дал ему последний шанс он, готовясь нажать на сброс и отключить телефон, лишь бы досмотреть сны.- Тебя хочу, - неожиданно серьезно заявил Торио и замолчал, ожидая реакции, а Манабу тяжко вздохнул.- Это невозможно. Я сплю, - после недлительной паузы произнес он и снова хотел сбросить вызов, но Торио на том конце провода возмутился:- Манабу, ты меня динамишь уже третий день! Охренел совсем? И это при том, что твои родители уехали и в кои-то веки нам есть, где! А у тебя вдруг желание пропало. Что я должен думать?- Думай, что два дня до этого были выходные, и дома торчал брат, - проворчал Манабу и выбрался из-под одеяла, принимая сидячее положение.Торио умудрился прогнать остатки сна, а может, тому виной были мысли о брате – неприязнь, которую Манабу испытывал к Таа, бодрила лучше кофе и энергетиков. Не глядя пошарив рукой на тумбочке, он отыскал пачку сигарет, сунул одну в рот и щелкнул зажигалкой – курение в комнате было одной маленькой блажью, которую он позволял себе, пока родители были в отъезде.- Ну и что, что брат? Ты сам говорил, что у него непрерывная пьянка уже вторую неделю. Почему тебе не устроить что-нибудь? Например, пригласить меня!От вопросов Торио Манабу поморщился и затянулся глубже, тут же откидываясь на подушку. Объяснить Торио, как и любому другому нормальному человеку, какие именно отношения связывали его со сводным братом, и почему Манабу лишний раз не хотел с ним не то что вступать в конфликты, а даже общаться, было невозможно. Манабу ненавидел Таа, ненавидел всем сердцем и от всей души. Порой, даже когда брат, вроде бы, не делал ничего плохого или некрасивого, у него темнело в глазах от гнева. Манабу тошнило, когда он видел, как Таа тискает свою собаку, словно та была любимым человеком, а не просто бездушной тварью. Бесило, когда тот часами болтал по телефону невесть с кем и ржал при этом, как конь. Раздражало, когда тот делал очередной прокол и хвастался своим пирсингом родителям, будто совершил какой-то удивительный поступок. И эти крашеные патлы, и странные шмотки, и подведенные черным карандашом глаза – все это вызывало девичий визг и обожающие взгляды, из-за которых Манабу уже устал беситься. Он ума не мог приложить, что в Таа все нашли, почему считают его обаятельным, притягательным. Почему за ним бегают толпы девок, мнящих, что перед ними художник-маргинал, когда Таа был всего-навсего обыкновенным размалеванным дебилом?..- Манабу, ты там что, уснул? – вернул его в реальность голос Торио, и Манабу встрепенулся, нечаянно стряхивая пепел с сигареты на одеяло.- Нет, не уснул, - честно признался он и посмотрел на часы: стрелки показывали начало одиннадцатого.- Так что скажешь? Мы увидимся сегодня или нет? – теперь голос Торио звучал откровенно расстроенно. Видимо, он уже понял, что надавить на совесть Манабу не получится, но увидеться с ним ему все равно хотелось.- Окей, приходи, - выдохнул Манабу и, предварительно утопив окурок в чашке с недопитым чаем, забрался обратно под одеяло.- О! Супер! – неподдельно обрадовался Торио. – Я сейчас бутерброд дожру, и тогда…- Через три часа, не раньше, - остановил его порыв Манабу, чувствуя, что снова проваливается в сон.- Но, Манабу… - опять попытался возмутиться тот, однако он остался неумолим:- Не раньше.Накануне Манабу до глубокой ночи сначала репетировал очередные партии, потом резался в новую игрушку, а после пытался уснуть, но за стенкой брат трахался с какой-то не в меру визгливой девицей. Манабу не знал, что Таа с ней делал, но в определенные моменты у него закрадывались подозрения, что брат садист и вытворяет нечто не совсем естественное. Впрочем, у Таа раз на раз не приходился: порой попадались вполне смирные барышни, которые вели себя тихо, хотя Манабу это не особо помогало. Если к Таа приходила девушка, он физически не мог уснуть, пока тот не выставлял красавицу за дверь. Ночевать он не позволял еще ни одной, и Манабу в глубине души был благодарен за это невесть кому. Отчего-то ему не было покоя из-за того, что брат развлекается в соседней комнате, и даже если он ничего не слышал, часами лежал в постели без сна, душимый муками неподдельной злобы. Ловеласом Таа вышел заправским, потому Манабу мог посчитать по пальцам ночи, когда спал спокойно, пока родители были в отъезде.Торио не выдержал и заявился на полчаса раньше, потому Манабу встретил его на пороге, заспанный, лохматый и в одних трусах. Однако того ничего не смущало: наоборот, Торио неоднократно говорил, что ему нравится, когда Манабу горячий ото сна. Еще Торио плел что-то о том, как чудесно пахнет его кожа, когда он просыпается, и прочую сентиментальную чушь, которую Манабу не очень нравилось слушать.Безмозглая шавка Таа крутилась под ногами, радовалась гостю и прыгала ему на ноги, за что получила пинок под ребра, но все равно не успокоилась.- Зачем ты так с собачкой? – удивился его негативной реакции Торио и склонился, чтобы погладить Эру. Его порядком отросшие светлые волосы тут же растрепались, а тонкая кофта сползла, открывая полоску бледной кожи на пояснице. От этого зрелища Манабу передернул плечами: в такой позе Торио до ужаса напоминал Таа, когда тот приветствовал свою любимицу, гладил ее и щелкал по носу. Торио вообще часто смахивал на брата какими-то едва уловимыми жестами и интонациями в голосе, но Манабу предпочитал не думать об этом.- Достала она меня, - проворчал он. – Вечно под ногами крутится и мешает. Запру ее на балконе…Как и следовало ожидать, Торио не дал Манабу времени ни на душ, ни на первую сигарету, быстро разделся сам, стащил с него белье и сразу перешел к действиям – видимо, действительно успел соскучиться за эти дни. Манабу не имел ничего против, не сопротивлялся, рассудив, что покурить будет даже приятней после, и полностью расслабился, получая удовольствие. О том, что их могут побеспокоить, Манабу не волновался. Занятия у Таа длились до вечера, да и после них он обычно долго не являлся, гулял где-то с друзьями и вообще неизвестно чем занимался.И потому, когда Манабу, кончив, приоткрыл глаза и увидел перед собой брата, он даже не испугался, решив, что это обычный глюк.Нечто подобное иногда случалось с Манабу – уже неоднократно в момент наивысшего наслаждения перед глазами всплывал образ старшего брата. Манабу не фантазировал о нем, не воображал рядом с собой в эту минуту, но почему-то против воли перед мысленным взором возникала ненавистная физиономия. Вероятно, виной тому было постоянное присутствие Таа в его жизни, негативные эмоции, которые он вызывал – так себя успокаивал Манабу и от души пытался не обращать внимания на странные выходки собственного воображения. И потому, увидев Таа, наблюдающего за ним и Торио, он сперва решил, что ему опять чудится.Понадобилось несколько секунд, чтобы до расслабленного после оргазма Манабу дошло, что в этот раз ему не привиделось, и он подскочил, как ужаленный, отталкивая от себя Торио.- Что случилось? – недоуменно заморгал тот, а Манабу уже натягивал штаны.- Выметайся.- Да в чем дело? – недоумевал его друг, и он чуть было не взвыл в голос.- Проваливай, говорю. Брат вернулся.- Что?.. Где? – недоуменно огляделся по сторонам Торио, будто Таа должен был обнаружиться прямо в этой комнате.Но Манабу его ответом не удостоил, сунул вещи в руки и потащил к выходу.- Слушай, в чем дело, а? – возмущался Торио, подпрыгивая на одной ноге в попытке попасть в штанину на ходу.- Он нас видел, - коротко объяснил Манабу и почувствовал, как от собственных слов по спине пробежал холодок.- Ну и что? – удивился его друг. – Это ж не папа и не мама. Или он у тебя гомофоб?- Лучше б мама увидела, - пробормотал Манабу и, даже не попрощавшись, едва ли ни насильно вытолкал Торио за дверь, сразу с силой захлопывая ее.Лишь оставшись один, Манабу выдохнул и попробовал собраться с мыслями, задаваясь вопросом, из-за чего он так переполошился. Медленно делая шаг за шагом, он вернулся в свою комнату и окинул растерянным взглядом привычную обстановку, разворошенную с ночи постель и оставленные впопыхах на прикроватной тумбочке солнцезащитные очки Торио. Натянув на себя домашнюю майку, Манабу еще раз вздохнул и попытался убедить себя, что ничего из ряда вон выходящего не случилось. Таа, вот не напрягался по поводу того, что Манабу регулярно слышал, как он трахается со своими многочисленными пассиями, меняет их регулярно и даже не пытается это скрывать. И то, что он однажды застал младшего брата за подобным занятием, вообще было мелочью по сравнению с его выходками. Правда, Манабу был отнюдь не с девушкой, но какая, в конце концов, Таа разница.Медленно опустившись на свою постель, Манабу потер глаза и выдохнул, отмечая, что душевное равновесие к нему не возвращается. Что-то в произошедшем было не так, и лишь теперь до него постепенно начинало доходить, что именно.Глаза Таа. Этот странный, ни на что не похожий взгляд. Таа никогда прежде не смотрел на Манабу так. Он видел Таа буквально секунду, прежде чем тот ретировался, по неведомым причинам не став вмешиваться в происходящее, никак не прокомментировав то, что увидел, и даже не усмехнувшись. И не было ничего удивительного в том, что Манабу сначала принял увиденное за разыгравшееся воображение, потому что Таа глядел на него, как иногда смотрел Торио: в его взгляде читалось что-то похожее на восхищение… Или даже на желание.Сердце Манабу забилось быстрей, он резко поднялся на ноги и сделал несколько нервных шагов из стороны в сторону, путаясь пальцами в собственных волосах и кусая губы. А потом, даже не задумавшись, зачем делает это, направился в коридор – к комнате Таа.Немного позже, задаваясь вопросом, какого черта его понесло к старшему брату, Манабу сам не знал, как объяснить свой порыв. Он приводил самому себе аргументы вроде того, что хотел удостовериться, что Таа не расскажет обо всем родителям, или что он сам желал высказать ему пару ласковых по поводу подглядывания. Манабу не признавался даже себе, что на самом деле хотел снова увидеть этот взгляд Таа, удостовериться, что ему не почудилось. И именно поэтому он, не постучавшись, осторожно приоткрыл дверь, замерев на пороге.На смену непонятному волнению пришла едкая злость, когда Манабу увидел Таа, сидящего на корточках рядом со своей псиной. Брат как ни в чем не бывало гладил собаку, и Манабу почувствовал, что ему не хватает воздуха. Подсмотренная сцена не произвела на старшего никакого впечатления, странное выражение в глазах Таа Манабу просто померещилось, а когда тот обернулся и смерил его привычным раздраженным взглядом, Манабу показалось, что в груди оборвалось что-то.Далее события разворачивались по привычному для них сценарию: Таа огрызался, Манабу тоже, однако выдавая злые ехидные реплики, он даже не чувствовал ярости, которая не так давно охватила его. На смену ей пришла оглушающая пустота, и Манабу чеканил слова, не задумываясь, словно действовал по давно отработанной схеме, не требующей глубоких размышлений. В реальность его вернула физическая боль – он подумать не мог, что дойдет до подобного, что брат изобьет его так безжалостно, и даже не пытался сопротивляться.В завершение, будто желая добить окончательно, Таа вышвырнул его из комнаты как паршивого котенка и захлопнул дверь за спиной, словно в один миг Манабу стал ему неинтересен.Удар по яйцам оказался таким сильным, что Манабу с трудом нашел силы доползти до постели и лечь. Он не удивился бы, если б теперь оказалось, что брат повредил ему что-то жизненно важное, но в тот момент ему было плевать на собственное здоровье. Подтянув колени к груди, Манабу лежал на боку и смотрел невидящим взглядом перед собой, а в душе разливалась горечь и неподдельная обида. Он думал о том, что за всю свою жизнь спал с одним лишь Торио, не зная никого другого, но почему-то в глазах Таа, который был ненамного старше и который уже перетрахал все, что движется, все равно был извращенцем, которого надо лечить. Манабу пытался убедить себя, что на слова брата ему плевать – он никогда не прислушивался к старшему и не интересовался его мнением, но вопреки голосу разума обида душила, и Манабу упрямо сжимал зубы, сдерживая невольные всхлипы.В квартире было тихо, а физическая боль потихоньку отступала. Правда, на фоне душевной муки она казалась ничтожной, и Манабу больше порадовало бы, если б он смог, как страшный сон, забыть этот день – день, когда и без того ненавидящий его брат продемонстрировал свое пренебрежение, брезгливость и отвращение.Через какое-то время он наконец забылся, пусть и не во сне, но в какой-то странной полудреме, а очнулся через некоторое время от шума в коридоре. Прямо под дверью его комнаты брат громко рассмеялся, разговаривая с кем-то по телефону, и хотя он тут же прошел в сторону кухни, Манабу встрепенулся и больше не смог уснуть. На улице смеркалось, в комнате царил полумрак, и только желтоватый свет проникал из прихожей через тонкую щель под дверью.Пошевелившись, Манабу понял, что жить будет: движения причиняли боль, однако терпеть последствия жестокости брата ему было не впервой. Лежа на спине, глядя в потолок и прислушиваясь к беззаботной болтовне Таа, который бродил по квартире, разговаривая по телефону и непонятно что при этом делая, Манабу понимал, что не испытывает привычной обжигающей ярости. В этот раз ненависть была холодной, не кипящей в жилах, а будто медленно назревающей глубоко в груди. Быть может, из-за того, что впервые в жизни Манабу чувствовал себя по-настоящему униженным, он не злился и не бесился – только жаждал наказания для Таа. Чтобы ему было так же больно, как больно он сделал сегодня Манабу."Вот только у засранца нет слабых мест", - думал Манабу, щуря глаза и плотно сжимая губы. Наверняка, со стороны он выглядел зловеще, но в эту минуту никого не было рядом, чтобы увидеть выражение его лица. А потом неожиданно, словно ответом на его мысли, из-за двери раздалось веселое тявканье, и глаза Манабу широко распахнулись из-за внезапно пришедшей идеи. Таа не любил никого, кроме себя, и никем, кроме своей собственной персоны, не интересовался, если не считать Эру.Отвратительно позитивная и дружелюбная зверушка не понравилась Манабу с самого первого взгляда, зато брат любил ее всем сердцем, души в ней не чаял и обожал больше всех своих придурковатых приятелей и безмозглых девиц вместе взятых.Из размышлений Манабу вывел телефонный звонок, однако увидев на дисплее номер Торио, вызов он сбросил. Очевидно, приятель волновался и желал выяснить, все ли у Манабу в порядке. Вот только разговаривать спокойно он все равно сейчас не смог бы, пораженный собственным неожиданным и смелым решением. Выключив телефон и отложив его в сторону, Манабу повернулся на бок, обнимая одной рукой подушку, и невольно улыбнулся, злорадно и довольно, предвкушая скорое возмездие.…План Манабу был прост и оттого дерзок. В первую очередь он решил не спешить и дождаться возвращения родителей. Сам себе он объяснял это решение желанием отвлечь от себя лишние подозрения, на деле же опасаясь, что без посторонних брат, если обо всем догадается, просто убьет его. На что Таа способен ради собаки, Манабу не знал, но попасть под горячую руку не желал. Свои дальнейшие действия Манабу хорошо продумал, оставалось лишь дождаться подходящего случая, который не замедлил явиться. Когда однажды утром, едва проснувшись, Манабу услышал, что с собакой вместо брата собирается идти гулять мать, он подскочил, как ужаленный, понимая, что вот он, шанс. То, что мать была не такой бдительной и не так сильно тряслась над собакой, Манабу даже не сомневался, а значит, его задумке сложившиеся обстоятельства давали ряд неоспоримых преимуществ.Быстро одевшись, Манабу, как уже делал неоднократно, выбрался через окно во двор, и притаился за высокими, уже распустившимися кустами жимолости. Поутру они были в росе, и Манабу мгновенно промок, однако такие мелочи его не заботили. Он увидел, как мать спустила Эру с поводка, как сама отвлеклась, читая какую-то афишу, вывешенную на доске с объявлениями, и как собака Таа потрусила по дорожке, любопытно озираясь по сторонам.- Эру… Эру, иди сюда, - полушепотом позвал ее Манабу, не высовываясь из кустов, но собачонка услышала, приветливо тявкнула и поспешила на зов. С непонятной ему самому досадой Манабу отметил, до чего же ничтожные существа эти собаки: вот кошка в жизни не подошла бы к человеку, который ее не любит. А Эру, неоднократно получавшая от Манабу по ушам, приветливо виляла хвостиком и лизала его пальцы, прежде чем он ловко подхватил ее на руки.Действовать надо было быстро, потому Манабу решительно направился за дом, подальше от возможных случайных свидетелей, и, добравшись до собственного окна, присел под ним на корточки, тут же беря в руки заранее заготовленный осколок кирпича. Все должно было выглядеть несчастным случаем если не перед Таа, на отношение которого Манабу было плевать, то хотя бы перед родителями. Они не должны были усомниться, что с Эру произошел какой-то невразумительный несчастный случай.Как-то раз в одной передаче Манабу видел, что раньше в деревнях крестьяне, разводившие кроликов, когда приходило время умертвлять животных, убивали их одним точным ударом молотка по темечку. Молотка у Манабу не было, и он легкомысленно решил ограничиться камнем. Вот только когда дошло до дела, он почувствовал неописуемый страх.Эру глядела на него черными бусинами глаз и совсем по-глупому вывалила маленький розовый язычок. Точно так же она всегда смотрела на Таа, а тот умилялся и тискал ее. Манабу же в этот миг не испытывал ничего, кроме тошноты. На секунду зажмурившись, он понял, что дрожит, а еще – что лоб его покрылся испариной и сам он вспотел так, будто два часа занимался спортом."Может, не надо?.. " – прозвучал к голове малодушный внутренний голос, и Манабу, рассердившись на собственную слабость, открыл глаза и нанес быстрый удар.Собачка взвизгнула и дернулась, а Манабу с ужасом понял, что ударил недостаточно сильно, не убив с первого раза. Второй удар с перепугу получился более отчаянным, и Эру тут же затихла, а Манабу, разжав левую руку, которой держал ее, а заодно и выпуская камень из правой, отшатнулся назад, приземляясь пятой точкой на сырую землю.Во все глаза он смотрел на результат своих действий и чувствовал, как в душе поднимается настоящий ужас от понимания того, что он только что натворил. И то, что поступок его был взвешенным, обдуманным и заранее спланированным, никак не уменьшало охватившего его ужаса.К горлу подкатила тошнота, и если б не пустой с утра желудок, Манабу наверняка сразу же вывернуло бы. Живот будто спазмом скрутило, когда он смотрел на мертвое животное перед собой с небольшой кровавой лужицей вокруг головы. Почему-то в этот миг он не думал о брате, из-за которого все это затеял – перед глазами калейдоскопом крутились воспоминания, как собачка пыталась подружиться с ним, постоянно норовила запрыгнуть на руки и приветливо тявкала, встречая, когда он возвращался из школы."Соберись", - мысленно приказывал себе Манабу. – "Соберись, тряпка…"Однако привести себя в чувство не получалось. Манабу не осознавал, как брал в руки еще теплое, но уже мертвое тельце, как прятал его под ближайшим кустом. Все это тоже было частью плана: несколько дней Таа должен был искать свою питомицу, лелея пустую надежду на то, что она найдется живая и здоровая, и лишь много позже Манабу должен был подкинуть ему мертвую собаку. Но об этом он тоже не думал, когда забирался через окно в комнату, когда неловко оступился и чуть было не встретился носом с полом, когда сидел прямо под подоконником, обнимал себя руками и трясся от неконтролируемой дрожи.Таа оправдал и превзошел все его самые смелые ожидания. Он сбился с ног в поисках собаки и, даже несмотря на свалившуюся на него хворь, провел весь день на улице, безрезультатно зовя Эру, остывший трупик которой лежал в кустах под окном Манабу. У Таа были усталые покрасневшие от болезни глаза и он сетовал на то, что ночью на улице припустил дождь, а Эру осталась там совершенно одна, и неизвестно, смогла ли найти приют. На брата, внимательно наблюдавшего за ним исподлобья, он даже не глядел. А Манабу буравил взглядом Таа, смотрел на расстроенных родителей и понимал, что не испытывает ни удовлетворения, ни торжества. Таа был наказан, но цена, которую заплатил за это Манабу, оказалась слишком высокой. Перед глазами стоял образ маленькой Эру, которая смотрела на него доверчивыми глазенками и сопела своим влажным черным носом. Манабу уже не казалось, что унижение, которое причинил ему Таа, заслуживало такого наказания.Проведя самую ужасную в своей жизни ночь без сна, не имея сил даже забыться в полудреме, Манабу плюнул на свой изначальный план мучить Таа несколько дней и, едва небо начало светлеть, выбрался через окно во двор, достал из-под кустов тельце мертвой Эру, шерсть которой промокла от дождя, а глаза остекленели и казались теперь мертвыми стекляшками, как у игрушечной собаки, и отнес ее к парадному входу. Кто-то – отчим, обычно уходящий на работу первым, или сам Таа – должен был обнаружить ее. Вернувшись в комнату, Манабу снова забрался по одеяло и наконец смог ненадолго забыться тревожным сном.…Смерть собаки подкосила и без того больного брата. Таа несколько дней провалялся в постели почти в беспамятстве с высокой температурой и даже на условных похоронах домашней любимицы, которые устроили родители, не присутствовал. В том, что Таа раскусил его, Манабу не сомневался: он понял это по взгляду, которым брат смерил его. В его глазах читалось даже не отвращение, а неподдельное удивление: видимо, Таа поверить не мог, что Манабу способен на подобное. И, глядя в тот миг на Таа, Манабу думал о том, что совершил большую непоправимую ошибку. Не надо было убивать собаку, просто потому что существуют грани, через которые переступать нельзя ни при каких обстоятельствах. Но Манабу, движимый своей ненавистью, сам не заметил, как перешагнул через черту невозвращения.В том, что Таа нанесет ответный удар, Манабу не сомневался и даже ждал этого с каким-то болезненным предвкушением. Он не радовался тому, что смог сделать Таа больно, понимая, что своим поступком в большей мере наказал себя. Образ никогда не любимой собаки никак не покидал его воображение, и Манабу не знал, как долго ему будут являться в страшных снах доверчивые глаза животного.Примерно через неделю после всего случившегося, когда мать вышла за покупками, а все еще не пришедший в себя после болезни Таа оставался дома, Манабу сидел в своей комнате и привычно перебирал гитарные струны. И он даже не удивился, когда дверь резко распахнулась, а на пороге замер его старший брат.Таа смотрел без злости, прочитать его взгляд Манабу в принципе не мог, но сразу понял, что вот оно, началось – сейчас он ответит за то, что совершил. Вместо страха пришло облегчение: Манабу про себя отметил, что если Таа изобьет его до полусмерти, ему самому станет легче, а новая волна ненависти к сводному брату вытеснит из души сожаления о никчемушной собаке, на которую Манабу в порыве какого-то умопомешательства решил поднять руку. Брат специально ждал, когда они останутся дома одни, и теперь пришел отомстить ему.- Я знаю, что это ты сделал, - холодно проронил Таа, не моргая, глядя на Манабу и даже не переступая порога, будто войдя в комнату можно было отравиться или заразиться чем-то опасным.Манабу ничего не ответил, только медленно оставил гитару, поднялся на ноги и шагнул вперед навстречу Таа. Со стороны они, должно быть, выглядели странно: Таа стоял в коридоре, держась за дверную ручку, а Манабу остался в комнате, только опустил руку на дверной наличник. Как будто один брезговал войти, а другой опасался выйти.- Ты очень прозорливый, - в том ему ответил Манабу, даже не спрашивая, о чем идет речь.Немного помолчав, Таа покачал головой и тихо, едва ли ни шепотом произнес:- Ты монстр, Манабу. Я никогда не думал о тебе лучше, чем ты есть, но даже я представить не мог, что ты такой.- Ну так с открытием тебя, любимый братец, - Манабу выдавил из себя ядовитую улыбку, что далось неимоверным усилием: на деле Манабу хотелось разрыдаться в голос и попросить Таа поскорей переходить к наказанию, которое он, безусловно, уже придумал.Слова Манабу Таа не понравились, он нахмурился и заметно напрягся, однако бить почему-то все равно не спешил.- Тебя лечить надо, псих, - ровным голосом произнес он, и Манабу натужно расхохотался.- В последнее время ты слишком часто посылаешь меня к доктору, - отсмеявшись, произнес он. – Может, просто снова дашь мне по яйцам, и тем ограничимся? Тошнит от тебя…- Ты за это ее убил? – прервал его Таа, и Манабу увидел, как глаза брата темнеют. – Ты убил Эру за то, что я… За то, что я тебя ударил?..Собственные слова показались Таа абсурдными. Он широко раскрытыми глазами смотрел на Манабу и, видимо, ожидал, что тот опровергнет его предположение и приведет какое-то иное обоснование своему поступку. Брат не мог поверить в то, что за какие-то побои можно убить ни в чем не повинное животное. И слушая его, Манабу чувствовал, что у него физически начинает болеть сердце. Ведь, правда, как можно было уничтожить живое существо из-за того, что один человек повздорил с другим?- Ты меня не ударил. Ты меня избил с особой жестокостью, - вопреки собственным мечущимся мыслям пояснил Манабу, даже не шелохнувшись и никак не показав, насколько сильно его задевали слова Таа, насколько он сам мучился из-за своего преступления. – С твоей псиной я поступил нежней, чем ты со мной…- Заткнись, - предупреждающе произнес Таа, голос которого почему-то начал звучать глуше, но Манабу уже не мог остановиться.- С одного удара не получилось. Мы, пидары, как ты можешь догадаться, слабые и хилые. И когда я врезал ей во второй раз, она…Договорить Манабу не успел. Совершенно точно Таа изначально не планировал делать ничего такого – возможно, он даже не собирался бить брата: Манабу читал эмоции на его лице, как в раскрытой книге. И он просто не успел среагировать, когда в глазах Таа неожиданно мелькнула незнакомая тень.Он не стал замахиваться, не стал хватать Манабу шиворот или делать еще что-то подобное. Он просто резко захлопнул дверь, с ручки которой по-прежнему не убирал ладонь.Манабу показалось, что все происходило, как в замедленной съемке, но все равно не успел отдернуть кисть, и уже через долю секунды он увидел, как пальцы левой руки зажимает между тяжелой дверью и наличником, на который Манабу опирался. Почему-то он не почувствовал боли: просто перед глазами потемнело, и Манабу провалился в пустоту.Он смутно помнил, что ненадолго очнулся, когда его везли в скорой, но почти сразу снова потерял сознание. Левую руку будто в кипяток опустили, выносить такую боль было просто невозможно. А в следующий раз Манабу пришел в себя уже в больнице.Лежа в постели и отходя от наркоза, Манабу чувствовал, что его подташнивает и что у него кружится голова. Рука снова начинала ныть и он даже представить боялся, что будет, когда действие обезболивающих закончится. Иногда Манабу казалось, что он будто падает – тогда он дергался от страха, с опозданием понимая, что все еще лежит в больничной койке, в полной безопасности. Периодически он отключался, и ему снился Таа. В этих видениях брат стоял перед ним и наблюдал молча непонятно за чем, и Манабу было невыносимо стыдно, потому что казалось, что он то убивает Эру на глазах у Таа, то занимается сексом с Торио.Когда наконец пришло некоторое облегчение, Манабу решил, что он пролежал в мучительном непонятном состоянии больше месяца, и очень удивился, когда узнал, что был в беспамятстве всего один день.- Все будет хорошо, милый, - гладила его по здоровой руке мать и смотрела с неописуемым сочувствием.Она рассказала, что Таа ей все объяснил – что это сквозняком захлопнуло дверь, и Манабу получил ее по руке. А испугавшийся Таа сразу вызвал скорую. Еще она заверила, что брат обязательно навестит его, и что отчим тоже зайдет вечером. Но Манабу уже не слушал. Он смотрел за окно в весеннее голубое небо и думал о том, что легко отделался. По крайней мере, Таа его не убил, и это уже было немало.Однако то, что обрадовался он рано, Манабу понял, когда на обход зашел доктор. Сперва он слушал вполуха, не особо сосредотачиваясь на сведениях о сути его травмы, решив, что ему все равно не расскажут ничего интересного. Перелом или сильный ушиб, что там у него было, не особо интересовали Манабу – заживет, как заживали синяки, которые ему прежде оставлял брат. Но в определенный момент, когда слуха наконец достигли слова, которые стоящий у постели врач говорил матери, Манабу неожиданно напрягся.- Из четырех пальцев, по которым пришелся удар, сломаны все четыре, а один даже в двух местах. Мы сделали все возможное, но заживать будет долго…Перед глазами мгновенно поплыло, Манабу осенила страшная догадка, и он не спросил, а выдохнул тут же возникший вопрос, перебивая светило медицины:- Скажите, а я смогу… играть на гитаре?И мать, и врач дружно переглянулись. Недоумение на лице последнего быстро сменилось растерянностью. Видимо, он никак не ожидал, что первым вопросом, который задаст все еще мучимый болью пациент, будет именно такой. - Пока сложно сказать. Надо посмотреть, как будет заживать и насколько нарушится функциональность… - объяснял врач, но Манабу видел, что тот врет. Он не смотрел в глаза, видимо, не желая так сразу сообщать плохую новость. Манабу понимал, что чуть позже он скажет, что ему жаль, но играть уже ни на каком инструменте Манабу не сможет, даже не подозревая, как много для этого пациента значила музыка. И, конечно, на самом деле он не будет испытывать никаких сожалений: у этого доктора за день случалось так много операций, что сопереживать каждому пострадавшему не хватило бы никаких душевных сил.Игнорируя сочувствующие взгляды матери, Манабу закрыл глаза, сдерживая рвущийся стон, мечтая опять потерять сознание. Почему-то в эту минуту он не думал о Таа – вместо ненавистного брата, покалечившего его легким движением руки, перед мысленным взором стояла картинка их первого, не слишком удачного выступления."Манабу, ты чувствуешь себя звездой?.." – будто наяву он услышал голос Торио. – "Мы будем выступать в лучших залах страны! Да!.."- Обязательно будем… - прошептал Манабу, даже не осознавая, что говорит вслух.