Второй (1/1)

Манабу было совсем немного лет, когда он пришел к неутешительному выводу, что жизнь его не удалась. Ничего приятного в своем прошлом он не мог припомнить, и в будущем также не ожидал хорошего, с детским максимализмом считая, что здоровье, семейное благополучие и достаток еще далеко не повод радоваться.Как-то так получилось, что счастья в семье не было изначально. Родной отец никогда не бил его, не злоупотреблял алкоголем, даже голоса не повышал, однако его равнодушие и отчужденность убивали Манабу быстрее, чем самое грубое обращение. Порой ему казалось, что он пустое место, а не человек, когда отец проходил мимо, не глядя и порой даже не реагируя, если сын спрашивал о чем-либо. Вопросами, из-за чего родители разлюбили друг друга, был тому виной наверняка нежеланный ребенок, и какие узы связывали их в далеком прошлом, еще до его рождения, Манабу начал задаваться значительно позже. А когда его папа в один осенний хмурый день просто ушел, ничего не объяснив, он долго горько плакал, горюя сам не ведая о чем.Мать любила единственного сына, чуть ли не на руках носила: ее забота и теплые слова согревали Манабу, хотя, будучи вредным и плаксивым, он никогда не выражал ни благодарности, ни ответной любви. Когда мать обнимала его, Манабу пытался вырваться, а когда целовала – вопил в голос, сам не зная, почему вытворяет подобное. Таких детей, как он, принято было называть трудными, но его мать никогда не жаловалась и не желала иного.Такая мама, как у него, вполне могла заменить обоих родителей: любви в ее сердце хватило бы на целую семью. Однако, как часто случается в мире, именно таким людям не везет в личной жизни. Манабу редко видел, чтобы мать улыбалась, и вместо того, чтобы радовать ее, капризничал и ныл еще больше, будто ее горестное состояние передавалось ему самому.Но одинокими они оставались недолго. Красоту матери, ее мягкий нрав и золотой характер оценил один предприимчивый банкир, некий Морио-сан, не понравившийся Манабу с первого взгляда. Впрочем, точно так же ему не нравились и все остальные люди. Морио-сан был старше матери на десять лет и сразу показался Манабу бесконечно старым. Мать объяснила, что с этим взрослым мужчиной познакомилась на работе, он часто приезжал в командировки в их родной город, в Иокогаму, а сам жил в столице, где у него был сын почти такого же возраста, как сам Манабу. То, что у Морио-сан был ребенок, Манабу не заинтересовало, зато порадовало, что живет он неизвестно как далеко и появляться слишком часто не сможет. Позже Манабу посмеялся над теми своими рассуждениями, узнав, что только для ребенка может существовать расстояние, кажущееся непреодолимым. А вот для взрослых границ нет ни в чем, и Манабу искренне пожелал поскорее вырасти, чтобы иметь возможность оказаться как можно дальше от семьи, частью которой стал после того, как мать познакомилась с немолодым кавалером.Манабу ненавидел Морио-сан и его сына, ненавидел за то, что они беспардонно ворвались в его жизнь, забрали из родного города и заставили делиться любовью матери. И даже то, что при ближайшем знакомстве выяснилось, что Морио-сан был не так уж плох, обладал достаточно хорошим чувством юмора, а к названому сыну относился даже терпимей и приветливей, чем к собственному, не добавило ему привлекательности в глазах Манабу. Манабу был вынужден терпеть новую семью, и он терпел, молча, сцепив зубы, лелея злость и раздражение в душе, не давая им выхода. И ни о какой симпатии – не то, что любви – даже речи быть не могло. Мать вздыхала и украдкой, когда думала, что он не слышит, говорила новому мужу, что Манабу плохо пережил уход родного отца. Манабу же злился и молчал о том, что ничего он не переживал – родной отец не любил его, Манабу отвечал взаимностью, а новый ему попросту был не нужен, с головой хватило и старого.Но отвращение, испытываемое с первого взгляда к будущему отчиму, померкло на фоне яркого чувства, которое он пережил, когда познакомился с его сыном. Даже спустя годы Манабу хорошо помнил все те эмоции, которые накрыли его, когда он впервые увидел высокого красивого мальчика в ресторане, куда их привели родители.Незадолго до выхода из дома Манабу закатил истерику и долго ревел в надежде, что мать оставит его в покое и отправится на неприятную встречу в чужой город одна. Только в тот раз действенный метод не сработал – мать была непреклонна. Умыв, причесав и нарядив его, она едва ли не силой заставила спуститься вниз и усесться в машину. Тогда же Манабу узнал, что Иокогама от Токио находится не так уж далеко.Манабу очень боялся, хотя сам не мог объяснить, чего именно, и, когда они переступили порог ресторана, крепко сжимал руку матери своей вспотевшей ладошкой, затравленно озираясь по сторонам. А потом он увидел Морио-сана и его сына.Таа поразил Манабу с первого взгляда. Он был высоким, даже слишком высоким для его возраста, улыбчивым и лохматым – позже Манабу вспоминал, что тогда его волосы были чуть длинней, чем полагалось мальчику. Мама объяснила ему, что Таа станет его старшим братом, и если прежде Манабу не знал, радоваться или расстраиваться из-за этого, то теперь просто смутился. Таа сиял улыбкой и казался беззаботным и веселым. Он радостно поприветствовал его мать, и хотя при этом немного покраснел и переступил с ноги на ногу, выглядел все равно общительным и уверенным. А потом он перевел взгляд на Манабу.Улыбка тут же исчезла с его лица, а сам он презрительно скривился, будто обнаружил в тарелке жука или лягушку. По крайней мере, Манабу знал, что именно с таким выражением лица мать глядит на нечто пакостное, что ей особенно неприятно. Будущий братик рассматривал его от силы полминуты, а после поморщился, отвернулся и забыл о нем. Манабу стоял пораженный и чувствовал, что в носу щиплет, а губы неконтролируемо дрожат. Тогда он с трудом сдержался, чтобы не расплакаться, что, впрочем, не помешало ему разреветься чуть позже.…Первые недели в новом городе оказались особенно мучительными. Манабу злило все: от комнаты, хотя она была просторней и лучше его прежней, до матери, которую он винил во всех случившихся бедах. Однако просиживая целыми днями в своей комнате, больше всего он думал о сводном брате. У Таа, такого взрослого и умного, так понравившегося его матери, были такие же, как он сам, взрослые друзья, с которыми он целыми днями пропадал где-то. У Манабу друзей не было и прежде, в Иокогаме, почему-то никто из ребят не хотел общаться с ним, а сам Манабу очень стеснялся подходить первым после того, как однажды незнакомый паренек обозвал его очкариком и долго обидно смеялся. Таа, хотя тоже периодически надевал очки, когда читал или смотрел телевизор, таких проблем явно не имел. Это поражало и злило Манабу. Брат занял все его мысли, Манабу думал о нем, когда просыпался и когда засыпал, и часто шептал в темноту единственное слово – "ненавижу" – когда слышал, как тот смеется за стенкой над чем-то, разговаривая по телефону, или весело болтает, общаясь с его, Манабу, матерью. Изначально Манабу даже сам не понимал, какой смысл заложен в это слово, но ему казалось, что именно его используют взрослые, выражая такие чувства, какие он испытывал к брату.Через некоторое время Манабу надоело сидеть сутками в четырех стенах, однако начать выходить и пытаться общаться с новой семьей, означало бы негласную капитуляцию. Манабу представлял, как обрадуется его мать-предательница, и как будет насмехаться Таа, потому быстро нашел другой выход.Роскошная квартира Морио-сан, куда они перебрались после свадьбы, располагалась на втором этаже, а окна комнаты Манабу выходили в маленький дворик, поросший жимолостью и какими-то диковинными красными цветами. Прямо под его окном был широкий карниз, больше напоминавший козырек, и если встать на него, а потом осторожно спустить ноги и повиснуть на руках, можно было спрыгнуть, не ударившись. Первый побег Манабу совершил на десятый день своего пребывания в этом доме, после чего вылазки стали носить постоянный характер. Забраться назад в комнату было намного сложней, чем выбраться из нее: Манабу приходилось фактически карабкаться по стене старого, но все еще добротного дома. За фасадом с обратной стороны следили не так тщательно, как с парадной, потому местами в стене попадались выщербленные кирпичи. Цепляясь за эти щербины, упираясь на них поочередно то левой ногой, то правой, Манабу забирался на карниз и уже с него перелезал через подоконник. Эта лазейка для побега много раз сослужила Манабу добрую службу, как пока он был совсем маленьким, так и значительно позже, когда он стал уже подростком.Идти Манабу было особо некуда. Он просто гулял по незнакомому району, мерил шагами улицу, порой уходя на достаточно большие расстояния. Как-то раз он увидел во дворе Таа, веселившегося со своими приятелями. Мальчишки сидели на корточках полукругом и делали что-то непонятное: то ли играли в карты, то ли бросали какие-то фишки. Манабу наблюдал за этим действом из-за ближайших кустов, оставаясь скрытым от глаз друзей, и всем сердцем ненавидел и смеющегося Таа, и его приятелей.Первый настоящий конфликт между ним и братом Манабу запомнил удивительно хорошо, как и причину, его спровоцировавшую. Тогда мать хвалила Таа, а он, даже не глядя на Манабу, всем своим видом демонстрировал собственное превосходство. А потом Манабу подслушал, как мать предложила сводному брату называть ее мамой, и услышал, как от радости изменился голос Таа. Брат стал ближе матери, а Манабу снова остался не у дел, как он понял тогда. Обида смешалась с яростью: Манабу бросился в свою комнату и, упав прямо на ковер, долго колотил кулаком по полу в бессильной злобе, давя в себе рыдания. В тот же вечер он придумал, как отомстить брату. Причем за что именно он мстил, Манабу сам не знал – наверное, за ту радость в голосе, которую хорошо расслышал даже через закрытую кухонную дверь.Идея сама по себе ему не принадлежала: нечто подобное Манабу видел в каком-то фильме, где дети наказали своего вредного соседа, подкинув ему дорогие конфеты и обвинив в воровстве. Конфеты Таа любил, причем не какие-нибудь, а импортные, как понял из одного разговора Манабу. Когда ему тоже предложили угоститься, он, поджав губы и отвернувшись, из вредности отказался, хотя очень хотелось попробовать сладости в ярких шуршащих обертках. Таа тогда посмеялся и заявил, что ему больше достанется.Вытащить несколько крупных купюр из кошелька матери не составило труда. О том, что он научился сбегать из своей комнаты, никто не знал, потому Манабу провернул свой хитрый план легко и просто. Уже став старше, он сам поражался, каким чудом его тогда не раскрыли взрослые, как не заподозрили неладное и почему не усомнились в вине Таа. Хотя последнему имелось вполне логичное объяснение: Таа любил конфеты "Моцарт", они якобы высыпались из карманов его курки, сдачу от покупки Манабу подсунул туда же, а у него самого имелось прекрасное алиби – и отец, и мать были уверены, что маленький страдающий из-за перемен в жизни мальчик даже носа из своей комнаты не показывает.Закрывшись у себя, Манабу даже ухо прижал к стене, с наслаждением слушая, как Таа рыдает в своей комнате. Особенно это приятно было потому, что прежде он не видел такого взрослого и уверенного в себе брата плачущим. Манабу очень надеялся на то, что Морио-сан решит наказать сына физически. Его самого никогда не пороли, однако неоднократно он слышал, что в некоторых семьях подобное практикуется, и Манабу уповал на то, что строгий отчим был сторонником таких методов воспитания. Манабу многое отдал бы за то, чтобы посмотреть, как с Таа снимут штаны и выдерут, как он будет плакать и дрожащим голосом обещать, что больше так не будет, каясь в проступке, которого не совершал. При этом Манабу допускал, что смотреть на унизительную порку родители не пустят, однако его удовлетворил бы и сам факт того, что жестокое наказание имело место. Возможно, Манабу даже удалось бы подслушать, как Таа снова плачет, теперь не только от обиды, но еще и от боли.Так рассуждал Манабу, сидя в своей комнате в темноте прямо на полу, прислушиваясь к глухим рыданиям сводного брата за стеной и впервые за долгое время улыбаясь.Однако ничего подобного не произошло. Таа лишили на месяц карманных денег и неделю не отпускали гулять, запретив заодно играть в приставку и смотреть телевизор. Брат ходил понурый и несчастный, и даже на Манабу бросал отнюдь не злые, а скорее хмурые взгляды. От этого Манабу испытывал бесконечную злобу. Он ждал, что Таа будет так же, как и он, проявлять ярость и раздражение, хоть какие-то эмоции, однако тому опять все было безразлично. А вскоре после этого инцидента настала пора идти в школу, и обо всем случившемся постепенно забыли, как о дурном сне.Время шло, Манабу привыкал к своей новой жизни, научился ровно и спокойной общаться с отчимом, и со стороны их семья казалась вполне благополучной. Единственное, что осталось прежним, это ненависть, которую Манабу испытывал к Таа, которая крепла и росла вместе с ним.Оболгав и унизив Таа перед родителями, Манабу негласно объявил ему войну, и тот принял вызов. Оба они понимали, что взрослые не должны знать об истинных отношениях между сыновьями, потому, даже будучи еще маленькими, старательно берегли видимость мира. Разумеется, те понимали, что дети так и не смогли подружиться – мать горевала об этом, отец сохранял показное равнодушие. Однако худой мир, который лучше доброй ссоры, их вполне устраивал, и дети старательно изображали равнодушие друг к другу, выдавая себя крайней редко, в тех случаях, когда не начать драку было просто не возможно.- Таа! Ты же старше! Будь умней, - строго требовал отец.- Манабу! Уймись! Прекрати злить брата, - устало упрашивала мать.И их сыновья быстро успокаивались, но лишь для вида, награждая друг друга напоследок злыми взглядами, без слов обещая поквитаться при первом удобном случае.Однако как-то раз в самый разгар учебного года, когда Манабу исполнилось тринадцать лет, а Таа было уже пятнадцать, произошла история, поднявшая на уши не только их родителей, но и всю школу.Незадолго до этого Манабу захотел учиться играть на гитаре, о чем и сообщил семье.- Какой из тебя гитарист? Ты себя видел, чмо? – ехидно поинтересовался Таа, когда их мама ненадолго вышла из комнаты.Манабу не нашелся, что на это ответить, потому со всей дури засадил Таа ногой по лодыжке. Брат зашипел, аж согнулся от неожиданной боли, и уже замахнулся, чтобы нанести ответный удар, когда мать вернулась. Одним взглядом Таа пообещал Манабу страшные муки и отвернулся. А уже на следующий день отец купил приемному сыну новенькую акустику и нанял репетитора.Музыка увлекла Манабу так, как ничто не увлекало прежде. Родители не были сторонниками методов воспитания, когда детей против их воли отдавали в различные художественные и спортивные секции, отчего у Манабу никогда не было никакого занятия, кроме школы. Теперь, наконец обретя хобби, он почувствовал себя намного счастливей, а еще было очень приятно смотреть, как из-за его занятий раздражается Таа. Брат постоянно огрызался, посмеивался и заявлял, что Манабу бренчит на гитаре слишком громко и слишком бездарно. Видеть, как тот злится, было бесконечно приятно.С началом полового созревания с внешностью Манабу случилась настоящая беда. И без того не самый симпатичный ребенок превратился в гадкого лягушонка. И лицо, и шею, и спину Манабу обсыпало такими угрями и прыщами, что его мама приходила в ужас, рассматривая воспаленные язвы на теле сына, и даже отвела его к дерматологу. Врач ничем помочь не смог: посоветовал какие-то отвратительно пахнущие лосьоны и заверил, что через пару лет все пройдет. Ждать так долго Манабу совсем не хотелось – он сам пугался, когда смотрел на себя в зеркало, но выбора не оставалось. А еще было обидно от того, что Таа посмеивался над ним, не упуская ни единого удобного случая. Брата горькая участь большинства подростков миновала, о прыщах он знал только понаслышке, зато поиздеваться над младшим был всегда рад.Наверное, с гитарой Манабу и правда выглядел комично. Инструмент у него ассоциировался с кумирами: красивыми и статными музыкантами, покорявшими своей музыкой, да и не только ею, тысячи сердец. Манабу в то время смог покорить только воображение дерматолога, который, глядя на него, пораженно заверил, что "все в пределах нормы, однако редко подобное встретишь".Большой скандал, как это часто у них случалось, начался с мелочи. Провокатором стал Манабу: за завтраком, пока Таа вышел на минуту ответить на звонок какой-то из своих девчонок, которые бегали за ним, как приклеенные, а мать отвернулась, Манабу, разозлившийся перед этим из-за того, что братец постоянно носится туда-сюда, от души насыпал ему в чай соли.Перед родителями они никогда не демонстрировали истинную сущность своих отношений, предпочитая решать все между собой, потому Таа даже не имел возможности отказаться от отвратительного напитка, чтобы не выдать себя и брата. Вернувшись и отпив из чашки, он весь перекосился и с яростью уставился на Манабу, который расплылся в довольной улыбке, а мама тут же заботливо спросила:- Что такое, Таа? Горячий слишком?- Нет. Все в порядке, - натянуто улыбнулся он и мужественно залпом выпил весь чай.Когда вечером Манабу обнаружил, что на его гитаре срезаны все струны, он даже не удивился. Урон был достаточно существенным: по негласной договоренности не имея возможности рассказать о случившемся родителям, утрату предстояло восполнять за счет собственных карманных денег.Но Манабу не стал расстраиваться: вместо этого, дождавшись, когда брат перед сном пойдет в душ, он прокрался в его комнату, подошел к включенному компьютеру и запустил форматирование диска. Этому Манабу и его одноклассников научили совсем недавно на уроке информатики, объяснив, что процедура необходима для профилактики файловой системы. Однако еще тогда, сидя на уроке, Манабу отметил про себя, что знания могут пригодиться ему для совсем иных целей. Так оно в итоге и оказалось.Таа ничего не сказал Манабу, никак не прокомментировал его выходку и даже взглядом не выдал своих чувств, отчего Манабу догадался – брат задумал какую-то особенную месть, и ожидать ее стоит в самом скором времени.…Манабу и Таа учились в одной школе, только Манабу был младше, и поэтому в стенах учебного заведения пересекались они нечасто. Большинство одноклассников даже не знало, что они сводные братья, потому что лишний раз общаться друг с другом те не желали.Таа не относился к числу тех школьников, которых все знают и считают едва ли не звездами, однако у него все равно была своя компания, друзья, а еще за ним постоянно бегала пара-тройка влюбленных девчонок. Чтобы стать действительно популярным, Таа был не настолько раскованным и общительным и слишком много времени уделял учебе. Точные науки давались ему со скрипом, зато гуманитарные предметы он знал на отлично, а еще посещал факультатив изобразительного искусства, где преподаватели неоднократно отмечали его высокие достижения.Манабу в новой школе, как, впрочем, и в старой, друзей не нашел. Он не стал изгоем, над которым издевается весь класс – на момент его поступления у одноклассников были уже другие жертвы, однако на него никто никогда не обращал внимания. Иногда Манабу вспоминал арабские сказки, где упоминалась шапка-невидимка, и думал, что не такая уж это выдумка: порой казалась, что магический атрибут украшает его голову, из-за чего никто его не замечает. При этом он логично рассуждал, что уж лучше так, чем быть всеобщим посмешищем и объектом издевательств – подобного веселья ему хватало и дома.Часто, не зная, чем занять себя на переменах, Манабу украдкой наблюдал за Таа и испытывал бесконечное раздражение. Брат все время был в компании друзей, чем-то делился с ними, эмоционально размахивая руками, уговаривал отличниц дать ему списать не сделанное домашнее задание, а иногда ходил за учебный корпус курить с одноклассниками добытые неизвестно каким чудом сигареты.Манабу помнил, как впервые увидел брата с сигаретой: как-то раз, в погожий весенний день, прогуливаясь по школьному двору между вторым и третьим уроком и лениво озираясь по сторонам, Манабу, совершенно случайно поглядев в сторону, заметил Таа и кого-то из его друзей прямо за углом здания школы. Сигарета, которую Таа сжимал в пальцах, была тонкой и длинной, наверняка украденной кем-то из одноклассников у матери или старшей сестры. И, тем не менее, с этой сигаретой Таа казался странно притягательным – Манабу несколько секунд не мог отвести от него взгляд, а потом, опомнившись, поспешил ретироваться, пока его не заметили.В тот же вечер Манабу наябедничал матери, что Таа курит, и брату устроили выволочку. Вспоминать о том, что последовало за этим, он не любил – синяки, оставленные от побоев Таа, сходили больше двух недель.Каждый раз наблюдая за Таа в стенах школы, Манабу со злостью думал, что его брат подхалим, трус, придурок и еще много кто. Манабу считал, что тот подлизывается к самым популярным ребятам в школе, заискивая и пресмыкаясь, пытается завоевать их расположение, прогибается перед самыми задиристыми, потому что на самом деле боится их, прикидывается паинькой перед учителями, чтобы получить хорошие оценки не за знания, а за хорошее отношение. А особенно сильно Манабу бесило то, что Таа постоянно заигрывал с одноклассницами, а те были рады ответить взаимностью. Таа все считали красивым, с чем Манабу категорически не соглашался, однако его мнение никого не интересовало. Брат был высоким, не слишком улыбчивым и ходил со стильной стрижкой – волосы были чуть длиннее допустимого, но почему-то и эту вольность ему прощали.Когда Манабу решил тоже немного отпустить волосы, он сам не осознавал, что это стало своего рода подражанием. Вот только если у Таа отросшие пряди лежали ровно и красиво, то у Манабу они торчали во все стороны, из-за чего он сам начал производить весьма несуразное впечатление.Войну, которую они вели уже на протяжении пяти лет, братья не выносили за пределы своего маленького мирка, и никто не знал, что их связывает лютая ненависть. В школе и при родителях они сохраняли видимость холодного отчуждения, и окружающие заподозрить не могли, насколько жестокие испытания они порой устраивали друг другу. И лишь когда Таа из-за выходки Манабу с его компьютером разозлился по-настоящему, скандал грянул на всю школу.После того, как расплаты за форматирование диска не последовало, Манабу оставался начеку, ожидая какой-то особенно изощренной гадости. Однако предугадать того, что задумал Таа, все равно не смог.Из-за проблем с кожей, делавших его совсем безобразным и отвратительным, уроки физкультуры стали для Манабу сущим наказанием. Было мучительно стыдно раздеваться перед одноклассниками, у которых если и была та же проблема, то уж точно не в таких масштабах. Однако выход он нашел: в раздевалку Манабу старался прийти раньше остальных, а после урока немного задерживался, будто ради собственного удовольствия хотел еще немного повисеть на турнике или поупражняться с каким-то спортивным снарядом. Когда одноклассники расходились, Манабу возвращался в раздевалку и уже в полном одиночестве принимал душ.Через три дня после того, как он почистил брату компьютер, был тот самый ненавистный ему урок физкультуры, и Манабу, по уже привычному плану, сперва задержался, дожидаясь, пока в раздевалке не останется ни души, а потом отправился в душ.И когда, выйдя из кабинки с одним единственным полотенцем в руках, он обнаружил, что его шкафчик открыт, а все вещи пропали, он едва ли не взвыл в голос, мысленно ругая собственную неосмотрительность. Что произошло и кто виновник, Манабу даже не сомневался, растерянно глядя перед собой и не представляя, что теперь делать. Таа утащил все: одежду, обувь и даже сумку с телефоном. Ситуация получалась откровенно безвыходной, и Манабу медленно опустился на невысокую скамейку у стены, гадая, что теперь делать.Вариантов было совсем немного. Урок физкультуры был последним, и, стало быть, в школе уже почти никого не осталось. Этот факт Манабу посчитал плюсом: не хотелось, чтобы кто-то увидел, в какой глупой ситуации он оказался. С другой стороны, просить помощи было не у кого, Манабу продолжал автоматически вытирать волосы, в панике воображая, как будет добираться домой голышом.Единственное верное решение пришло в его голову не сразу, а когда Манабу додумался что делать, он еще некоторое время не хотел приводить его в исполнение. Так как справиться с проблемой самостоятельно он не мог, выходило, что надо просить помощи. А ввиду отсутствия друзей обратиться он мог только к матери. После замужества она не стала устраиваться на работу, оставалась домохозяйкой, и если бы Манабу позвонил ей и объяснил, что нужно приехать и привезти одежду, она тут же исполнила бы его просьбу. Только потом пришлось бы объяснять, что произошло, а Манабу этого остро не хотелось: он уже представлял, как мама начнет причитать и сокрушаться из-за того, что над ее сыном так издеваются в школе, обратится к учителям, а может – и к директору, и тогда скандала вокруг него самого не миновать. А Таа выйдет сухим из воды, потому что даже если Манабу решит сдать брата, никто не поверит, что это действительно сделал он. Представить доказательства Манабу вряд ли смог бы.Однако выбирать было не из чего. Тяжело вздохнув, он поднялся на ноги и обернул полотенце вокруг бедер, мысленно порадовавшись, что хотя бы не придется идти с голым задом.Единственным местом, откуда можно было позвонить домой, являлась учительская – обычно она не запиралась, а ввиду того, что занятия закончились, велик был шанс никого там не встретить. Чтобы добраться туда, надо было всего лишь пройти по длинному коридору и подняться на один лестничный пролет. Совсем недалеко, как подумал бы Манабу в иных обстоятельствах, но только не теперь. Мысленно пожелав себе удачи, а еще – никому не попасться на глаза, он осторожно толкнул дверь раздевалки и прислушался.В школьном коридоре был пусто и тихо, из высоких окон лился свет вечернего солнца, пылинки плясали в его лучах, а в поле зрения Манабу не было ни души. Неуверенно переступив порог, он вышел и огляделся, готовый в любой момент броситься обратно в укрытие, однако опять ничего подозрительного не заметил. Внутри все дрожало от страха и плохого предчувствия: Манабу понял, что надо действовать быстро, пока не началась паника, и потому торопливо засеменил в сторону лестницы. И когда он уже достиг ее, а до заветной двери в учительскую оставалось преодолеть несчастный пролет, случилось самое худшее, что только можно было себе представить.Из примыкающего коридора со смехом и улюлюканьем высыпала целая толпа школьников. В тот момент Манабу показалось, что их было не меньше двух десятков, хотя на деле – всего пятеро. Таа среди шутников не обнаружилось: не иначе, трусливый брат подослал издеваться своих друзей, а сам участвовать не стал, хотя Манабу не сомневался, что тот вполне мог наблюдать за происходящим с безопасного расстояния.От неожиданности, стыда и страха вместо того, чтобы броситься обратно в раздевалку, Манабу замер на месте, а потом попятился к стене, из-за охватившего его ужаса не понимая, что теперь делать. Враги смеялись так громко, что этот хохот оглушил Манабу, у него закружилась голова и подкосились ноги. Он не разбирал, что ему говорили, что кричали издевательски, и отстраненно отмечал, что его фотографируют на телефон, но в тот миг ему было плевать на это. Единственная мысль, бившаяся где-то на подсознании, была о том, что это дурной сон – еще немного, и он проснется.- Что здесь происходит? – раздался строгий голос откуда-то слева, и Манабу вздрогнул, стряхивая оцепенение и не веря сразу, что подоспела помощь. Возле лестницы стоял преподаватель литературы и во все глаза смотрел на открывшуюся картину. Выражение его лица было настолько ошарашенным, что не возникало сомнений – он сам не слишком верил в то, что ему не привиделось, будто толпа школьников издевается над полуголым мальчиком.Все обидчики Манабу замолчали и сами испугались не меньше, чем он перед этим. Телефон тут же был спрятан, а один из школьников пролепетал какие-то несуразные оправдания. Однако Манабу уже не услышал, что именно тот сказал. Сознание будто померкло, и последнее, о чем успел подумать Манабу прежде чем провалиться в забытье, это о том, что теперь большого скандала не миновать.…Родители запаниковали и вызвали к сыну врача, однако никакого нервного срыва и тому подобных ужасов, которые успела вообразить его мать, тот не диагностировал. Также врач сказал, что домашний режим не является необходимой мерой после свалившегося на ребенка стресса, но на следующий день в школу Манабу все равно не отправили, как не пустили туда и через неделю, и через две. Манабу было непонятно, для чего нужны такие меры, потому как чувствовал он себя вполне сносно. Однако был только рад поводу не ходить на занятия, сидеть дома, перебирая струны гитары или читая, изредка выбираясь через окно на недолгие прогулки.Ученикам, которые подловили Манабу в коридоре, сделали строгий выговор. Шум из-за случившегося поднялся на всю школу: и их родителей, и родителей Манабу неоднократно вызывали для выяснения обстоятельств, однако школьники так и не рассказали, что зачинщиком всего случившегося был Таа. По их версии, они просто шли по коридору, увидели голого Манабу и решили посмеяться – поступили нехорошо, это да, но заранее ничего не планировали, и уж тем более не крали его вещи из раздевалки. В итоге взрослые поверили им, а истинного виновника инцидента так и не нашли. Манабу не знал, как именно Таа провернул все это, действительно ли те ученики стали случайными свидетелями его позора, или все было спланировано злобным братом заранее. Но то, что вещи утащил именно он, сомневаться не приходилось.- Ты такой умный и смелый только в пустой комнате с компьютером, - ядовито процедил он, когда на следующий после его позора день Манабу более-менее пришел в себя и вышел из своей комнаты. – А как отвечать за свои выходки – так в штаны наложил.Манабу тогда ничего не ответил, мысленно пообещав отомстить позже и не менее жестоко, а брат лишь криво усмехнулся, прочитав все по его лицу.Родители по очереди приходили в комнату Манабу и пытались поговорить с ним о случившемся, либо же просто отвлечь беседой ни о чем. Мать предприняла попытку пригласить психолога, чтобы поскорее вернуть сыну душевное равновесие, однако тот упросил ее не делать этого, заверив, что с ним и так все в порядке. Про себя Манабу отметил, что покой ему вернет только скорая мучительная кончина брата. Неприятная история оставила свой нехороший след. Глядя на осунувшуюся мать и хмурого отчима, Манабу понимал, что те постарели за несколько последовавших после инцидента недель – казалось, что они переживали и горевали даже больше него самого. Манабу ненавидел Таа и желал ему смерти, а брат ходил с невозмутимым видом и только плечами пожимал, видя заплаканные глаза матери.В свою старую школу Манабу больше не вернулся – родители поставили его перед фактом, что его перевели в другую, и после выздоровления он отправится учиться в специальную гимназию с гуманитарным уклоном, где сможет посещать разные интересные факультативы. Например, с музыкой и игрой на гитаре.- Тебе же нравится играть? – с вымученной улыбкой спрашивала мать. – Вот теперь ты сможешь заняться этим более углубленно.Манабу только кивал, уныло констатируя, что выбора ему просто не оставили, и понимая, что спорить уже не имело смысла. После учиненного позора, о котором уже точно знали все, от младших до старших классов, уйти в другую школу, чтобы не подвергнуться насмешкам, было правильным и единственно верным решением.Однако Манабу не испытывал ни радости, ни облегчения. Он сам не знал, почему.