Сын бунтарки, отец еретички (Закнафейн) (1/1)

Закнафейн всегда казался окружающим странным. Никак не вписывался в общество со всеми его порядками и ?законами?, будто ошибся миром?— это приносило много плюсов, но от минусов было впору лезть на стену. Всё началось с воспитания, конечно же?— его мать, чей образ давно выветрился из памяти, была зла на весь мир. Её не приняли в Арак-Тинилит, и с этого началась Великая Злоба?— вот и всё, что известно Закнафейну по сей день. Как же она желала отомстить всем и каждому! Но что могла простолюдинка? Она могла только ?бунтовать?, внося хаос во всё вокруг по мере своих скромных возможностей?— а затем злиться ещё больше, ведь хаос угоден ненавистной Ллос. Но нарываться на неприятности и нарушать порядки может каждый, а, к примеру, родить ребёнка и оставить его при себе, вместо того чтобы отдать на воспитание в общину, как это положено у простолюдинов, вот это уже был Поступок?— именно так, с большой руны. ?Моё дитя?— полукровка. Я зачала его от раба-человека?,?— заявила она во всеуслышание, будто даже гордясь очередной спорной выходкой. Это неправда, она сама призналась сыну, что это была всего лишь очередная жалкая попытка потоптаться на общественных устоях, но от позора было не отмыться. С годами становилось сложнее не поверить самому?— Закнафейн рос высоким, будто его чистая дровийская кровь и вправду разбавлена какой-нибудь иблитской грязью. Не каждая женщина могла смотреть на него свысока, и это притом, что мужчинам обычно приходится задирать голову, чтобы взглянуть в бесстыжие глаза своих тиранш.Его вздорная мать ненавидела всё, что связано с религией. Ни одного посещения службы, даже на праздник?— и пусть говорят, что придёт в голову, пусть грозят донести жрицам и выставить самой отъявленной еретичкой. Вместо прививания дровийских ценностей?— чтение свитков с поверхности. Любых свитков, лишь бы только их написали не в ненавистном мире дроу, где попытка самоутвердиться провалилась с треском. Всё должно идти наперекор традициям, мать не забывала об этом и на секунду. Когда младенец Закнафейн начал осознавать свою половую принадлежность, она вспомнила об этом с новой силой. Она рассказала всё?— ответила на все вопросы, будто сексуальное образование было её призванием, ?забыв?, правда, об одной детали. Она решила не объяснять сыну, что он всего лишь игрушка для чужого удовольствия, и порой Закнафейн жалел, что его не воспитали одним из бесчисленных мальчиков-подстилок. Самоуважение бесценно, вот только без него жизнь была бы на несколько порядков проще.А может быть, протест его матери не при чём, и всё дело в невероятном воинском мастерстве. Закнафейн много тренировался, но способности взлетели до такой отметки, что даже безбожник вроде него был склонен объяснять это божественным вмешательством. Он быстро стал сильнее многих женщин, и даже потеря оружия не выводила его из строя. Неуправляемая громила Бриза сбавляла пыл, оставшись с ним один на один?— разве одного только этого не достаточно, чтобы считать Закнафейна сильным и опасным?А может быть, мастерство тоже не при чём, и дело в чём-то другом.Закнафейн всегда был склонен к рассуждениям и некоторому самокопанию, но в последние годы вся его жизнь превращается в многочасовые разговоры с самим собой.Да, он учит молодёжь убивать, сокрушаясь об искалеченных душах детей?— но разве не в этом состоит его работа? (И то, о чём он ?сокрушается?, его дело. Никто не смеет в это лезть.)Да, он совершил много поступков, которыми не гордится?— но разве он когда-то называл себя образцом для подражания?Да, ему нравится убивать?— но убивать не всех подряд, а только тех, кто делает этот мир невыносимым, и с каких пор страсть к убийствам портит дроу?Да, он не спас Вирну от участи служить Ллос?— но что он мог сделать? Он ?всего лишь мужчина?, как здесь принято говорить.Да, он смотрит свысока на Риззена и ему подобных?— но разве не такой участи заслуживают неспособные защитить себя?Да, он придумывал десятки отговорок, чтобы остаться в городе и никуда не сбегать. ?Поверхность враждебна и населена жестокими созданиями?, после свитков, открывавших ему далёкую от пропаганды правду. ?Я не могу бросить дочь?, после взгляда в несчастные глаза маленькой Вирны?— можно было бы схватить её в охапку и бежать, не дав угаснуть этому постепенно меркнувшему взгляду, но этого не было сделано. ?Отсюда нет выхода?, после воспоминания о лихой юности и пребывании в шайках. Любой желающий может покинуть город?— но не каждый, справедливости ради, продержится на воле больше одного дня. Закнафейн мог бы продержаться. Он мог бы выжить в самых экстремальных условиях и даже дойти до поверхности, но он оставался в городе.И что он должен услышать о себе после всего этого? Лицемер? Трус? Вселенский страдалец, способный лишь сокрушаться о неправильности всего вокруг?Может, и так, но… Как же говорилось в том свитке с поверхности? Что-то о забрасывании камнями и тех, кто считает себя ни в чём не повинными. Не дроу осаждать его упрёками и обвинять в ?неправильности?. Кому угодно, только не дроу.Но теперь, когда у него много времени и достаточно смелости признаться самому себе, он понимает, что все эти годы всего лишь цеплялся за лучшую жизнь.Да, всё вокруг вызывает отвращение и осуждение, но какое это имеет значение, когда тебе удаётся занять высокое место?Его жизнь вызывает зависть? Нет, сказать так, значило бы промолчать. Это женщины завидуют ему, мужчины же просто смотрят вслед с беспомощной ненавистью. Что поделаешь, дроу не умеют радоваться чужому успеху.Закнафейн оказался в руках законченной садистки, но он слишком полезен, чтобы познать на себе всю силу её истинных желаний. Он стал легендой этого города?— его имя известно тем, кто далёк от военного искусства, а ученики Мили-Магтир готовы осадить Дом До’Урден за одно право взглянуть на поединок с участием великого и непобедимого Закнафейна. Он получает всё, что пожелает, он живёт в достатке?— и мог бы жить в роскоши, если бы не склонность к аскетичности,?— у него свои покои в замке далеко не последней из матрон, у него, в конце концов, есть личный тренировочный зал с самым восхитительным арсеналом.И всё это он должен был бросить из-за некоторого недопонимания с миром? Чтобы уйти неизвестно куда, существовать непонятно как и строить жизнь с самого начала?Со временем, правда, становилось всё сложнее.Сначала ему указали его место. Однажды, заподозрив, что неделю отсутствующая мать не вернётся в дом, юный Закнафейн подался ?на волю? и прибился к банде отщепенцев. Эту банду вскоре сменила другая, а затем менять окружение вошло в привычку. Даже среди этих полудиких женщин и мужчин, наплевавших на негласные законы и отбившихся от общества, он оставался странным и никем не понятым?— пока одна из матрон, прознав о его мастерстве, не прибрала его к рукам. Закнафейн повидал многое, он успел испытать, кажется, всё, от перспективы мучительной смерти до противоестественных, откровенно бунтарских вещей, вроде разговоров о чувствах, но жизнь предстала в новом свете с обретением покровительства одной из могущественных женщин. Матрона Симфрей взяла его себе, создала прекрасные условия, даже дала свою фамилию, но порой подъём ?наверх? показывает, что самое место тебе на дне. Жизнь, за которую многие согласились бы на самые страшные посмертные муки, стала для Закнафейна пленом.Затем его выкрали с поля боя по заказу Мэлис, будто он был вещью и не имел своей воли. Со временем он понял, как ему повезло?— ему пытались внушить ложные воспоминания, будто никто его не похищал, с ним обращались мягко, вызывая этим зависть любого из мужчин, его, в конце концов, выпускали из замка. Он ходил в таверну, чтобы напиться и встретиться со старыми знакомыми?— разве позволяют такое презренному рабу? Закнафейн никому не позволит называть себя рабом, даже Мэлис выбирает при нём выражения, но порой он жалеет обо всей этой ?мягкости?. Будь он действительно избиваемым пленником или сидящим на цепи рабом, у него было бы гораздо больше причин бунтовать. И, может, больше решимости бросить всё и бежать из этого ада.Он знал самых разных мужчин?— сильных, независимых, или даже и то, и другое сразу, но постепенное осознание собственной ?уникальности? ударило по нему сильнее похищения. Закнафейна не прельщала идея быть завоёванным и подчинённым, и он был настолько дерзок, что не стеснялся говорить об этом вслух. Многие мужчины покорялись?— под влиянием религии или же просто в страхе за свою жизнь,?— другие отделяли подчинение женщине от всего, что принято считать унизительным, и это делало жизнь гораздо легче, кое-кто хватался за любую возможность навеки оградить себя от женского общества, но большинство спокойно принимало мысль, что их место у ног хозяйки?— и не в такое поверишь, когда одна и та же идея вдалбливается в головы целого народа на протяжении долгих веков и многих поколений. Подчинение имело много форм?— одни гордились своей ролью подстилки, принимая за честь воплотить природный замысел, другие мастерски играли на женских слабостях, заставляя сражаться друг с другом за одну лишь улыбку победительнице?— но суть оставалась одна. Таких, как Закнафейн, больше не было. Даже мужчинам, уверенным, что используют женщин, становилось не по себе от ?дерзости? Закнафейна.И тогда начало приходить осознание. Он всё ещё жив. Он, непокорный, имеющий на всё своё мнение, спорящий с матроной, всё ещё жив в мире, где сыновей избивают за оторванный от пола взгляд, а избранных любовников передают друг другу, как вещи. Да, великий воин Закнафейн полезнее живым и невредимым, но его ?недостатки? всегда перевешивали достоинства. Его могли бы убить много раз?— для этого, в конце концов, не обязательно вызывать на поединок,?— его могли бы сломать?— он слишком хорошо знал Мэлис, чтобы сомневаться в этом,?— его могли бы ?перевоспитать?, но все разговоры об указании ?дерзкому самцу? его места оставались разговорами, ведь Мэлис ?бережёт? его сама и ограждает от желающих раз и навсегда укротить строптивого. Закнафейн до сих пор жив, но не столько от своей полезности и великого таланта, сколько от милости одной тиранши, распалённой его непокорностью. Слишком интересная игрушка, чтобы выбросить. Его будут терпеть, любая выходка сойдёт ему с рук, пока он заводит Мэлис. Любой другой сошёл бы с ума от такого везения и не терял ни минуты, но Закнафейн никогда не был таким, как все. Он не испытывал от этого осознания ничего, кроме глубокого унижения.Годы шли, а с ними приходило понимание. Всё больше разочарований, всё сильнее желание бросить эту жизнь и уйти куда-нибудь?— пусть даже в дикие пещеры, чтобы жить там, как животное, но затем появилась Вирна. Чудесное дитя?— чистый взгляд, беззлобная улыбка, звонкий смех и никакой жестокости. Это была его дочь?— конечно же его! Одно её присутствие озаряло всё вокруг светом, ослепляя злобных дроу и разгоняя осточертевшую тьму. Вирна была такой же, как он. Вирна была дочерью Закнафейна?— она не могла появиться от союза с жалким Риззеном, она не походила на злобных отродий патрона, и любой из бесчисленных любовников Мэлис не мог быть причастен к её рождению. Это было яснее ясного, это не подлежало сомнению. Закнафейн просто знал, что это его дочь, и даже у самой Мэлис не было прав на это дитя.Но запланированное поступление Вирны в Мили-Магтир откладывалось по самым неожиданным причинам, а затем случилось то, что до сих пор заставляет в ярости бить стены. Её отправили в Арак-Тинилит, едва она достигла минимального возраста для зачисления, и, глядя в жестокие глаза Мэлис, Закнафейн по сей день не может отделаться от мысли, что отчасти это было сделано назло ему. Вирна едва тянула программу?— она была создана для воинской карьеры, Закнафейн повторил бы эти слова бесчисленное количество раз, и, даже не будь Вирна единственным созданием, до которого ему было какое-то дело, он всё равно пришёл бы в отчаяние оттого, какой талант загубили в угоду демонической паучихе. Закнафейн, конечно же, сказал об этом Мэлис. Он много чего тогда сказал… Надо быть редкой дурой, чтобы принять такое идиотское решение. Фанатизма больной на голову Бризы хватило бы сполна, чтобы Паучья Стерва отвалила от этого Дома и никогда больше не совала в дела До’Урден свои мохнатые лапищи. Надо было хватать его Вирну в охапку, пока она была младенцем, и валить из этого ада, подальше от дряни, не имеющей никакого права называть себя матерью его ребенка. Закнафейн не думал о последствиях. Он был готов к тому, что с него кожу снимут за эти слова, что его будут бить всеми хлыстами города, что его скормят демонам, или свяжут и бросят в клетку с обозлёнными рабами?— но не тут-то было. Мэлис понравилась его реакция. Эта ненасытная стерва всегда заводилась от его непокорности.?Хуже уже не будет?, решил тогда Закнафейн, и махнул рукой на всё, но у жизни есть свойство удивлять. Эта дрянь Мэлис всё же нашла способ сделать из Вирны образцовую жрицу?— и это было сильным ударом.А затем Закнафейн узнал, что третий сын не был очередным риззеновским отродьем, и это было полным крахом.Да, Закнафейну должно быть всё равно?— он, в конце концов, даже не знает, какое имя дали младенцу, пока тот лежал под паучьим кинжалом, но откуда тогда это ощущение потери? С какой стати это ранит не меньше, чем поражение в борьбе за Вирну? Почему на ум приходит мелодраматичный бред вроде ?лучше бы вы убили меня??Мэлис до сих пор жаждет видеть его в своих покоях, но он попросту не может смотреть на эту женщину. Закнафейна воспитывали не так, как любого из мужчин, никто не учил его, что секс для мужчины?— акт отдачи. Никто ему не говорил, что заняться с женщиной сексом значит позволить ей взять себя, или разрешить воспользоваться своим телом, или один из тех вызывающих у не в меру гордого мужчины отвращение способов сказать то же самое более унизительно, ставя секс по согласию в один ряд с насилием, но от каждого прикосновения этой дряни он ощущает себя почти что осквернённым и думает только о том, как бы сдержать рвотные позывы. После всего, что она сделала, Закнафейн попросту не может выносить её прикосновений, и он даже не утруждает себя тем, чтобы скрывать омерзение при её виде. Мэлис, превращавшая каждое ?свидание? в борьбу и упивавшаяся непокорностью, расстроилась, как самая безнадёжная дура, но главное, что она наконец-то оставила его в покое. Закнафейну, правда, было бы плевать, даже реши эта маленькая, злобная женщина принести его в жертву и покончить со всеми этими сложностями.Если бы можно было начать заново… Он бы многое изменил. А может и нет. Легко рассуждать вот так, когда всё уже свершено, и опыт приобретён. В юности он был куда больше похож на образцового дроу, и едва ли, признаваясь самому себе, он выбрал бы другой путь. Он прожил жизнь так, как прожил. Что сделано, то сделано. Есть о чём жалеть и за что ненавидеть себя, но могло быть гораздо хуже?— и это одна из тех многочисленных вещей, которые надо просто принять.Но у него осталась дочь.Да, Вирну ?перевоспитали?, но она все еще жива. Вирна всё ещё здесь. От неё осталась одна лишь оболочка, да, но неужели несчастный стареющий дроу не может тешить себя надеждой, что где-то в глубине опустевшей оболочки остался след его славной Вирны? Может, это очередная отговорка, всего лишь новый повод остаться в этом мире и ничего не менять, но он нужен дочери. Мелодраматично и глупо? Ну и пусть. Как будто кто-то осмелится сказать это ему в лицо.—?Слишком много изменений для столь короткого промежутка времени,?— говорит Вирна самым обыденным тоном, с привычным теперь налётом пафоса и высокомерия, когда они двое последними выходят из тронного зала. Отродья Мэлис и жалкий Риззен уже убрались из тронного зала. Новобранец-Ши’Нэйн осталась за теперь уже закрытыми дверями зала, получать от Мэлис распоряжения по новой работе. Никто не видел очередное, минутное сближение отца и дочери?— только грозные стражницы у дверей, но они будут молчать. Что движет ими? Уважение к великому воину? Страх перед тем, кто будучи мужчиной, сильнее многих женщин? Нежелание лезть в дела жриц и начальства в лице мастера оружия? Ллос их знает, но они всегда делают вид, будто при виде Закнафейна, говорящего с Вирной, их настигает избирательная слепота и глухота.—?Это так,?— отвечает Закнафейн. Им обоим нет дела до серьёзного разговора?— им обоим, кажется, нет дела до происходящего в этом Доме. Они даже не вдумываются в произносимые слова, отрицая на момент всё, чему учат дроу. Нужен повод обменяться фразой и взглянуть друг на друга не украдкой, но как сделать это, не вызвав гнева всевидящей Мэлис или Паучьей Стервы? Это, может быть, единственная возможность за долгие недели, или даже месяцы.Закнафейн смотрит на дочь, наверное, с безысходностью. Всего мгновение, но этого сполна хватает на то, чтобы увидеть, что эти твари сделали с Вирной. Пятиголовый хлыст вьётся вокруг пояса, во взгляде неутолимая социопатическая скука, на губах улыбка самой беспринципной садистки… Нет, это не настоящая Вирна. Его чудесное дитя всего лишь копирует одобряемые модели поведения. Старательно копирует, может быть, даже не понимая, что делает… Но это не Вирна. Это не она.—?Нет, это я,?— возражает Вирна, взглянув на Закнафейна с возмущением. Искренним, настоящим возмущением там, где её образу следовало бы схватиться за хлыст и преподать жалкому самцу урок за дерзость. Подслушивает мысли… Конечно же, она подслушивает мысли?— зачем ещё кто-то пойдёт учиться на высшую жрицу, не подгоняемый хлыстом? Закнафейн старается не подавать виду, что он понял, но губы сами растягиваются в улыбку. —?Это я,?— неловко продолжает Вирна, украдкой оглядываясь, нет ли у проявления возможной слабости потенциально опасных свидетелей,?— та кто возьмёт на себя разгребание всего беспорядка. На правах… На обязанностях новой старшей дочери. Это просто ужасно, сколько на меня теперь свалится работы!—?Конечно,?— отвечает Закнафейн почти невпопад, улыбаясь несвойственному поведению попавшей врасплох дочери. —?У вас теперь много работы, госпожа Старшая Дочь.Вирна улыбается в ответ совсем не по-злодейски?— всего на секунду, тут же возвращая на лицо прежнее холодное, горделивое выражение, а затем её настигает осознание случившегося. Вирна отшатывается от Закнафейна, с ужасом смотря в его полные понимания глаза, почти впадая в панику от его искренней, поддерживающей улыбки, и на ходу вымаливает у Паучьей Стервы прощение, не спуская с источника искушения глаз.Вирна ускоряется, стремительно и совсем не величественно скрываясь за ближайшим поворотом, а Закнафейн смотрит на это и не может отделаться от одной единственной мысли. Есть ещё в этом создании прежняя Вирна. Его дочь жива, его Вирна будет жить, и никому, даже Проклятой Паучихе не сломить его чудесное дитя.А если это очередная отговорка и всего лишь новый повод остаться в этом мире, чтобы ничего не менять… Ну и Ллос с этим. Закнафейн смотрит вслед несломленной дочери и с самой искренней улыбкой посылает всё в Бездну.