Святые имена (постканон, Якоб, Бэйзил) (1/1)

Чёрная страна напоминает обугленное поле.Такая мысль мелькает в голове у Бэйзила, когда он окидывает её взглядом с края зубчатой дворцовой стены. Обугленное поле их с Якобом дружбы, их надежд, их фантазий. И пусть даже люди на этом поле счастливо живут, видят солнце, верят, надеются и… любят своего короля, о чудесном исцелении которого уже шепчутся по всем уголкам. Пусть так, смотреть ― больно.― Ты наверняка продрог, Бэйзил. И ты можешь упасть, сидя так.Звук голоса заставляет его резко дернуться. Но всё же он слишком ловок, чтобы действительно упасть: ко многому приучила корабельная качка. Он улыбается, отчетливо понимая, что улыбка выглядит натянутой.― Не бойся. Я скакал по реям. На более промозглом ветру, Якоб.Ворон подходит ближе. Он кутается в свой плащ, хотя изувеченной клетки, которую надо прятать, больше нет. Руки скрещены у груди, и взгляд хмурый ― его оживляет только блестящее золото радужек. Мудрые, усталые глаза, прожигающие насквозь.― Как знаешь.Он останавливается рядом. Бэйзил всё же перекидывает ноги через каменный зубец и просто прислоняется к стене спиной. Молчит, не зная точно, что говорить. Очень надеясь, что Якоб сам что-нибудь скажет.― Ты…― Да? ― он вскидывается чуть быстрее, чем хотел бы. ― …настаиваешь, чтобы я ушёл прямо сейчас? Чтобы передать тебе престол, я должен…― …полагаю, ввести меня в курс дел?Голос предательски упавший. Сдавленный. Пожалуй, испуганный. Его в короли? Да ещё и вот так быстро, да ещё и в одиночестве, после всего? Неужели…― Именно так. Несколько недель. Потом я попрощаюсь с народом и…― Проклятье!Возглас прорывается, хотя Бэйзил обещал себе его подавить. С самого начала, зная, что разговор будет. Не получилось. Он ловит удивленный взгляд и криво усмехается:― С чего ты решил, что я хочу управлять этим местом в одиночку? С чего ты…― Двух королей не бывает. К тому же, если ты все же найдёшь себе супругу…― …Которую ты не подыскал за несколько сотен лет? ― невольно он даже фыркает. ― Мы придумали это место вдвоём, Якоб. Этот ваш наглый недоумок, Людовик Бродячий, говорил, что…― Так ты веришь наглому недоумку?Якоб улыбается. Впервые улыбается, самыми уголками губ. Медленно опускает руки, опавший плащ тут же начинает трепать ветер. Бэйзил вздрагивает от этой полузабытой улыбки, но всё вглядывается и вглядывается в неё. Очень тихо произносит:― Уверен ли ты, что не наоборот? Что не я должен оставить мирские страсти ради монастыря? Знал бы ты, скольких я убил, в то время как ты праведно хранил покой своей новой родины. Мой осколок памяти был острее.― А мой ― бесчестнее. Я должен был…― Боюсь, ты не смог бы меня поймать, если ты об этом. А попытайся ты ― я бы и тебя убил. ― Это известно только Богу…Бэйзил кивает и закусывает уголок губы. Ветер становится и правда холодным.…лики Бога-Отца, Бога-сына и ангелов смотрели на них со стен, а через узкие окна пробивался слабый свет. Для Бэйзила всё это было привычным и родным, для его врага ― чуждым и опасным. Бэйзил не случайно заманивал его именно сюда.Ворон нанёс ещё удар ― кулак рассёк скулу и заполнил рот солёной кровью, а голову гудящей болью. Но здесь силы кончились. Карро рухнул. Тишина продлилась лишь две или три секунды, а потом он вдруг закричал ― страшное глухое карканье вырывалось из горла, пальцы впивались в мозаичную поверхность. Одержимость рвалась из нутра. Душа ворона пыталась побороть заклятье, и это причиняло невыносимую боль. Глядя на корчащегося противника, Бэйзил понимал: ещё немного. И тогда хозяин будет наконец в безопасности. Но… ведь хозяин не любил, когда из-за него страдали.Он колебался ничтожно мало. Быстро опустился на колени рядом. Перекрестил и начал шептать слова с трудом выученной человеческой молитвы. Ворон обратил на него угасающий взгляд: тело по-прежнему сотрясала дрожь, окровавленные пальцы с поломанными когтями впивались в пол, а из горла вырывались лишь сдавленные хрипы. Бэйзил быстро снял с шеи шнурок, на котором носил маленький золоченый пузырёк святой воды. Отвинтил крышку и поднёс к ловящим воздух губам:― Выпей, тебе будет легче.Ворон рванулся, упрямо отвернул голову и довольно резко толкнул руку, так, что пузырёк едва не упал.― Тебе нужно это. Поверь. Прозвучал глухой, явно давшийся ценой огромных усилий, ответ:― Сгинь. Больше он не трясся, не кричал. Просто закрыл глаза и тяжело, с усилием, выдохнул – на шее лихорадочно пульсировала жилка. Лежал неподвижно, сжав руки в кулаки и прокусив до крови нижнюю губу. Лишь изредка его сильное тело словно пронзало невидимым крюком, вырывались слабые стоны. Но даже сейчас Карро отворачивался, явно желая умереть в одиночестве.Тогда Бэйзил просто схватил его за волосы, запрокинул голову и влил в глотку воду силой. Потом сделал глоток сам и, всё так же удерживая, прижался губами ко лбу, не переставал шептать молитву, вдыхая острые запахи крови, болота и темноты. И тогда в маленькое церковное окно заглянуло солнце… Ворон застыл. На какое-то время он потерял сознание.Так всё началось. ― Я хотел поговорить об этом с самого начала. Возможно, при всех, но не решился. Значит, скажу сейчас. Ты не должен уходить.Ворон смотрит всё так же пристально, уже без улыбки. Бэйзил возвращает взгляд.― Ты хороший правитель. Был и останешься. Я не понимаю, какую вину ты хочешь искупить, бросив Тирию со мной. ― Бросив?..― Народ любит тебя. А я ― даже с чистым лицом ― чудовище для них. Ты оставишь свой народ под властью чудовища?Тяжёлая рука ложится на плечо и болезненно сжимает.―Ты не был чудовищем по своей воле. Лишь из-за меня.― Думаешь, люди это поймут? ― снова он не сдерживает ухмылки. ― Ты будто ребенок. Если люди видят чудовище, ― они пугаются. Мало кто из них задумывается, почему чудовище стало таким.― Видишь, как ты мудр?― Якоб…― Ты ненавидишь меня.― Мне казалось, мы простили друг друга. По-настоящему. Якоб отстраняется. Выше поднимает воротник. ― Не будь трусом. Не сбегай.Он знает, что это почти оплеуха. Ворон вздрагивает. Снова кидает взгляд на его лицо:― Это не трусость. Это…― …отчаяние. Раскаяние. Усталость. Это я тоже знаю. Подумай, Якоб. Я… правда замёрз. Не хочешь выпить?― Я распоряжусь.― Увидимся в той твоей гостиной. Где самый большой очаг.Бэйзил дожидается кивка и первым уходит со стены. Почти сбегает вниз по винтовой лестнице, в конце концов едва не посчитав ступеньки носом. Пробегает связующую галерею, коридор, ещё одну лестницу во флигеле. Пугает встречных слуг и даже караульных, впрочем, они и так боятся настолько, что напугать сильнее ― некуда. Он даже не думал, что привыкнуть к этой новой жизни будет настолько трудно. Трудно говорить с Якобом и ещё труднее делать вид, что чувствует себя в этом огромном дворце как дома. Его корабль разбит, пираты из команды разбрелись по разным концам страны… Он остался один. Больше не Капитан Птиц, но и не тот, кем был раньше, ― не Бэйзил, которого в заражённом городе считали чуть ли не святым.В собственных покоях он обессилено приваливается к стене. Взгляд упирается в деревянное распятье. Христос смотрит мягко и понимающе. По крайней мере, так кажется.― Боже, ну почему… ― Как тебя зовут?Голос звучал совсем тихо, слабо.― Бэйзил. А ты?..― Карро. Я… больше не нападу на тебя и твоего хозяина. Прости, я, кажется, довольно сильно тебя потрепал.Бэйзил выпрямился и только сейчас снова почувствовал боль в виске. Они пережили уж не одну стычку, и если считать все их раны, то ?сильно потрепал? было вовсе не тем выражением, которое подходило. Но теперь, кажется, всё осталось позади.― Это ерунда. Правда. Да и я тоже, как вижу, доставил тебе неприятности.Карро с усилием сел, потом поднялся на ноги. Развернулся и медленно направился к выходу из церкви. Бэйзил некоторое время смотрел на его высокий удаляющийся силуэт, потом неуверенно спросил:― Куда ты теперь?Он остановился и обернулся:― Не знаю. Точно не к ней. От неё я хочу быть подальше. И… забыть бы, как она назвала меня. Прощай.Бэйзил тогда почувствовал: надо бежать следом. Остановить. И он побежал. Удивительно просторная комната, которую, кажется, готовили для него долго, старательно. Откуда в абсолютной черноте могли появиться вышитые серебром балдахин и гардины цвета ночного неба? И мягкие звериные шкуры? И богатое зеркало ― редкая для этой глубоко древней страны вещь, наверняка привезённая из Ротонды Низких Облаков? У приоткрытого окна тихо звенит золотая связка колокольчиков, подвешенная на канделябр. Бэйзил подходит и касается колокольчиков пальцами.i>Птичьи игрушки. Не хватает только прутьев. </i>Усмешка снова прорезает губы, взгляд мечется по помещению. Книги… множество книг. Помнится, раньше его тянуло к ним, хотя читал он плохо, с трудом. Но это было давно.Сейчас он опускается на свою постель и прижимает ладони к вискам. Жмурится, глубоко вдыхает. И осознаёт, что страх и озноб только окрепли. Он вряд ли сможет жить в этом замке один. И вряд ли сможет чем-то править. Из клетки. Карро. Почему-то именно сейчас Бэйзил вспоминает это старое имя, первое, которое получил ворон. Имя демона Жестокосердия. Как давно оно осталось в прошлом, как давно его сменило видоизмененное ?Иаков? ― в честь того, кто жаждал восседать на небесах подле Христа. Того, кого сам Христос звал Бурей. Якоб.Его союзник. У них обоих были святые имена, потому что хозяин верил в них. Господь… возможно, Он тоже?Нет. Якоба нельзя отпускать. Осознав это, Капитан Птиц снова улыбается. У него есть привычка успокаиваться, как только появляется хотя бы тень решения. Даже если за решением пока нет плана.*В гостиной сгущаются тени. Расползаются по стенам, тянутся друг к дружке, танцуют и дрожат. Теплый оранжевый свет ― лишь возле широкого жарко натопленного очага. И Бэйзил сразу идёт туда, не сводя глаз с высокой фигуры, устало сидящей на расстеленной шкуре бурого медведя.― Грог. Я подумал, что тебе понравится.Полуобернувшись, Якоб делает плавный жест когтистой рукой. Указывает на два наполненных кубка, в инкрустациях которых кроваво блестят рубины. Таким же кровавым кажется прозрачный напиток.― Да. ― Поколебавшись, он подходит, присаживается рядом. ― Когда мы разживались выпивкой, то варили подобное. Хорошо согревает.Они молчат. Опять молчат, больше не зная, что говорить. Смотрят на огонь, ворочающийся в каменном плену и пожирающий древесину. Тепло постепенно окутывает со всех сторон, но изнутри лёд всё такой же крепкий. Бэйзил морщится в раздражении, наконец пальцы крепко сжимают ножку кубка ― как могли бы сжимать рукоять клинка.― За тебя.И даже это звучит как вызов, а не как тост. Якоб явно ощущает это. Вздрагивает, но отвечает мягко и бесцветно:― Скорее за тебя, мой друг.Возможно, стоит просто выплеснуть терпкий напиток ему в лицо, после чего хорошенько ударить. И всё же другая мысль кажется удачнее:― Тогда за нас.Кубки негромко звякают друг о друга, рубины ловят блики. И снова наступает тишина, в которой голос имеет только пламя. Но ее не стоит затягивать, чтобы не ушла решимость. ― Та девочка… ― Бэйзил делает глоток. ― Почему-то я вспомнил её. Которая защищала тебя от меня… Она вряд ли будет довольна.Ворон, кажется, опять вздрагивает. Вскидывается. Глухо уточняет:― Принцесса Арабэк? ― Да. Ей не понравится, если ты уйдёшь. Она, кажется…― Бэйзил, она супруга Бродячего. Между нами никогда не могло бы быть…Он смотрит в пол, губы сжаты в упрямую линию. В глазах блестит рыжий свет.― Она очень красива.― И добросердечна как истинное дитя. Никогда даже не подозревала, что я……чудовище. Бэйзил понимает, что это и есть непроизнесённое слово. В раздражении он отставляет бокал.― Хватит. Мне осточертело твое покаяние, Якоб. Теперь в глазах тяжелое беспросветное отчаяние, которое не перебивает даже пламя.― Но что ещё я могу…Предел достигнут. Пират одерживает верх над будущим королём. Бэйзил разворачивается и крепко хватает Якоба за воротник. Притягивает, встряхивает, ощущая, что неостывший грог из кубка проливается на колени. Кожу сквозь одежду жжет, но на это некогда обращать внимание. Внутри поднимается привычная сносящая всё на пути ярость, только в этот раз ее мишень уже не так ясна. Ворон не пытается потупиться или освободиться. Обе его руки безвольно опущены.― Стань собой, Якоб… ― Бэйзил шепчет это одними губами. ― Просто стань собой снова. Тебя назвали в честь апостола Иакова Воанергеса. Иаков Воанергес не искупал своих грехов, запираясь в монастыре.Якоб по-прежнему не опускает глаз. Но устало зажмуривает их, прежде чем прошептать:― Он был безгрешен, Бэйзил. Я…Здесь ухмылка возвращается на лицо сама собой.― Там, где всё началось с Первородного Греха, безгрешных не существует, Якоб. Просто не может быть. Можно дать много обетов и сделать много добра, но…― Ты всегда рассуждал довольно смело. Слишком смело.― А ты со многим соглашался.Еще несколько мгновений они молчат… и наконец слабо улыбаются друг другу. И невидимый лёд даёт наконец первую настоящую трещину. Бэйзил разжимает руки и отстраняется. Отряхивает рубаху, ощущая, как ткань липнет к пальцам.― Извини, большая часть пойла теперь на мне. Но ещё осталось.Он берёт кубок и переливает часть своего грога в почти пустую чашу ворона. Тот наблюдает с удивлением, недоверчивая или ещё какая-то улыбка… она так и застыла на тонких губах.― Что?― Пойло? ― тихо переспрашивает Якоб. ― Ты занятно выражаешься для будущего короля.Бэйзил, хмыкнув, небрежно откидывается назад, на большую шелковую подушку.― Ещё поучи меня витиеватым монаршим выражениям.Якоб только тихо смеётся, качая головой. Бэйзил выдерживает молчание не дольше полуминуты. И почти выкрикивает, резко, как в лихорадке, дёрнувшись.― Не уходи. Это всё, о чём я прошу. По крайней мере…Хотя бы сейчас. Я тоже боюсь снова стать чудовищем… *Мальчик был одет в чёрное, как и все тирийские мальчики. Словно пойманный невидимой петлей, замер на краю крыши, не сводя огромных серых глаз с зависшей в воздухе галеры. Бэйзил оказался рядом одним стремительным прыжком ― приземлился, выпрямился, откинул за плечо волосы. Выскользнув из ножен, меч поймал блик солнечного света. ― Здравствуй… разоряешь гнёзда?Глаза ребёнка расширились от ужаса, наткнувшись на блестящий клинок. Конечно, узнал. Пески Стеклянных Пустынь, которыми наверняка пугала мама. Так близко. Так обманчиво…― Как красиво… ― прошептали побелевшие губы. Вслед за этим мальчик сделал два шажка назад. А Бэйзил наоборот подошел, криво ухмыляясь из-за маски.Да, конечно, гнёзда, что же ещё… как раз какое-то приютилось на трубе, из соломы и обломков хвороста. Там что-то пищало, режа слух. Бэйзил облизнул губы.― Знаешь нашего короля?Кажется, мальчик, у которого уже начали дрожать колени, ждал любого вопроса, кроме этого. И даже обрадовался, что может кивнуть. Закивал часто-часто, а потом ещё сказал:― Якоба Добросердечного, Якоба Скорбного… конечно знаю!― Добросердечного… скорбного…Лезвие просвистело в воздухе, и Капитан птиц сам остановил его прямо у мальчишки перед носом. Тот слабо прохрипел что-то. Но больше не пятился. ― А меня знаешь?На этот раз он мотнул головой, замерев взглядом на кончике стеклянного клинка. Этот страх… он был почти осязаем, и Бэйзилу это чертовски нравилось. Он уже прикинул: один обманный бросок, мальчик отскочит и… дальше вниз. И четыре этажа. Но пока Бэйзил не двигался. Лениво склонив голову, уточнил:― Не знаешь, малыш? Уверен?― Вы…Клинок слабо качнулся в воздухе.― У тебя ещё есть одна попытка. В глазах мальчика блеснули слёзы. Интересно… подумал ли он о своей маме, у которой, возможно, один? Или просто о том, что этот стеклянный меч делает очень больно, но вряд ли больнее, чем каменная мостовая далеко внизу? Или…― Вы… тот пират… грозный и…Он запнулся. Но по-прежнему стоял на месте. А руки ― с самого начала ― держал сжатыми в кулаки. Бэйзил невольно заинтересовался: что же могло стоять за ?и??― Неплохо. Так что же? Грозный и…Он даже слегка опустил меч, направляя уже не в нос, а в грудь мальчишки. Тот тяжело сглотнул.― …неприкаянный. Так о вас говорят. Его словно ударило. Хотя он остался стоять, а его рука осталась в прежнем положении. Но взгляд… возможно, мальчик заметил какую-то перемену, потому что одна слеза ужаса всё-таки сбежала по лицу вниз. И неожиданно…― Да… это я.Он вернул клинок в ножны. Шагнул навстречу, протягивая руку, изо всех сил стараясь улыбаться… мальчик закричал и шарахнулся прочь.Бэйзил поймал его уже почти в падении, грубо дернул на себя, наверняка растянув сухожилие. Кулаки, как он заметил, так и не разжались. И слёзы больше не текли. ― Я… не трону тебя. Он дал знак галере опуститься поближе. Прежде чем прыжком вернуться на палубу, увидел: мальчик нетвердо подошел к гнезду. Разжал кулаки. И высыпал то ли крошки, то ли зёрна… Потом внизу кто-то закричал: ?Стража! Стража! Пираты в городе!?. И галера резко взмыла к облакам. Он напряженно наблюдает за бледным лицом ворона… получает наконец кивок… и облегченно закрывает глаза.― Спасибо. ― Я во всем буду следовать твоей воле, Бэйзил, пока ты не изгонишь меня. Да будет так.И кубки, уже почти опустевшие, снова звякают. Тот, чьим первым именем было ?Карро?, боялся грозы. Гроза была единственным, чего он боялся, и бледное лицо становилось еще бледнее, стоило загреметь за горизонтом первым громовым раскатам.Якоб считал себя запятнанным грехами.Поэтому каждый раз ему казалось, что гроза пришла за ним. Чтобы наказать. Бэйзил видел этот страх. Видел и хозяин, но ни разу ни одного увещевания или утешения не сорвалось с его губ.― Он поймёт сам.Так говорил добрый чародей, прежде чем тихо закрыть дверь своей маленькой комнатки, похожей скорее на келью послушника.Когда за окнами ярилась буря и молнии разрубали небо ветками, Якоб просто ложился на свою устроенную прямо на полу постель и прикрывал голову руками. Фигура его казалась тогда сгорбленной и жалкой, а широкие плечи сотрясались при каждом реве грома.Бэйзил жалел его. Обычно садился к окну, зажигал на подоконнике свечу и начинал тихо читать что-то из Завета. Не уверенный точно, что безмолвный ворон слышит его, не уверенный, что не слишком внятное чтение приносит хоть какое-то облегчение этому измученному существу… возможно, читая, Бэйзил успокаивал скорее себя. Он не останавливался, пока гроза не утихала. Даже когда она утихала, Якоб обычно не поднимался. Еще какое-то время оставался в подобии оцепенения, и даже очнувшись, почти не подавал голоса. Потом всё становилось как обычно. И ни разу Бэйзил не заговаривал о том, какие страхи несут с собой тяжелые свинцовые тучи. А ведь эти страхи не были понятны Бэйзилу до конца.Якоб… был славным существом, так ему казалось. Обладавший удивительной сдержанностью и мудростью, он исполнял все указания того, кого признал теперь и навеки своим хозяином. Запоминал сложнейшие формулы, которые старому чародею уже трудновато было держать в своей голове. Не пропускал служб в церкви, более не страшась входить под своды. Был добр и приветлив с людьми, являвшимися за помощью. Понимал в медицине и множестве иных наук, и, как не без ревности отмечал Бэйзил, стал хозяину полезным помощником. Намного лучшим, чем был сам Бэйзил, которому скверно давались даже чтение и письмо.Впрочем, дела пошли намного лучше, когда хозяин перестал обучать его, полностью препоручив Якобу. Тот оказался ко всему прочему прекрасным ментором, с которым буквы легко складывались в слова, а слова ― в предложения, с которым стали даваться счет и десятки намного более сложных вещей.…Может быть, и поэтому каждую грозу Бэйзил читал при свече строки из Завета. В надежде хоть как-то отдать этот долг. Однажды, когда гроза была особенно лютой, сквозняк загасил свечу. До этого грохот ненастья заглушал слова, которые Бэйзил ― уже вполне отчетливо ― произносил. Кажется, тогда это были слова о бесплодной смоковнице, и, кажется, сам Бэйзил вздрогнул, когда теплый рыжий завиток, мучительно изогнувшись, вдруг превратился в дымную струю. И стало темно.― Якоб…За окном расцвела голубая, многопалая ветка молнии. Бэйзил отложил книгу. Сложил у груди руки и тихо, но отчётливо повторил последнее, что успел прочесть:― И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши…Ворон молчал. Он лежал лицом вниз, в привычной своей позе, прикрывая голову, но Бэйзил заметил, как сжались когтистые пальцы. Они, сведенные судорогой, впились в черные волосы.― Это значит… ― Бэйзил медленно поднялся и пошёл навстречу, ― прощать и себя тоже. Подними голову, Якоб. Подними.