Растущие из пепла (1/1)

"Стынет окно, а в закате играет солнце.Пейте вино, пойте песни, пока поется.Просто в камин бросьте еще немного дров,Вы, как и я, один - в общем, сюжет не нов.Вы столь близки и это так опасно,Но разум, верно, утонул в дурной крови:Вы ненавидите меня так страстно,В полшаге стоя от любви.В полшаге стоя от любви..."(с) Канцлер ГиАпрель, 1689 год, вблизи берега Эспаньолы.И началось все вновь с французов. Благодаря им или по их вине – здесь можно было судить по-разному, но именно они подхлестнули события. Сделав это на свою беду и к беспокойству многих других, они и в малой степени не догадывались о масштабе последствий, когда ненастным утром открыли огонь по испанскому фрегату невдалеке от скрытого туманной дымкой побережья Эспаньолы.Налетевший с юга шквал перед самым рассветом застиг ?Сан-Игнасио? неподалеку от мыса Беата, который теперь разделял флагман и ?Инфанту?. Та слегка отстала в ночи, и вероятно, усилившийся ветер застал ее команду врасплох. К тому моменту, как в утренних лучах ?Сан-Игнасио? оказался едва ли не лицом к лицу с двумя французскими судами, их капитаны имели все основания полагать, что прямо в их руки плывет возможная добыча – одинокий испанский фрегат.По тревоге команда была готова к бою со всей скоростью, необходимой при аврале. Дон Диего, спешно вооружившийся и облаченный в кирасу и шлем, холодно и цепко всматривался в приближающиеся корабли под французским флагом. Один из них, двадцатипушечный фрегат, по оснастке и линиям корпуса позволял заподозрить испанское происхождение. Он шел медленнее, и, казалось, был поврежден, что также склоняло де Эспиносу счесть его недавним трофеем французов - пожелавших присовокупить к своей добыче и ?Сан-Игнасио?.С его планами это намерение отнюдь не сочеталось. Более мощным и маневренным противником была ?Медея?, решительно шедшая на сближение с испанцем. Ее первый залп из носовых пушек, однако, был слишком поспешным, и жесткая, недобрая улыбка кастильского гранда была единственным ответом на эту атаку – до поры. Судя по всему, инициаторы сражения не отличались достаточно крепкими нервами – или же полагали, что испанец сдастся, видя их численное преимущество. А рассчитывать на это им не следовало: дон Диего сражался и в менее благоприятных условиях, и к тому же полагался на огневую поддержку новоиспеченного капитана Фернандеса. ?Инфанта? была поблизости – и полным ходом шла к месту сражения в тот момент, когда ?Сан-Игнасио? улучил верный момент и встретил ?Медею? яростным ревом пушек, бьющих точно в цель.Было бы гораздо проще, окажись второе судно французов хоть немного медлительнее. ?Консепсьон? - и верно, испанский пленник во вражеских руках, - помешал отточенному маневру, которым де Эспиноса желал увести свой фрегат с линии огня после бортового залпа по ?Медее?. Даже получив полновесный удар из двадцати пушек, чертов корабль не стал лавировать для самозащиты и не позволил увернуться ?Сан-Игнасио?. Дон Диего беззвучно выругался, видя, что ?Медея? могла теперь ощутимо огрызнуться, развернувшись к нему другим бортом – но та не спешила с пальбой. Отстрелявшись кормовыми пушками и совершив разворот, она вновь сближалась с врагом, пока тот был вынужден отражать атаку ?Консепсьона?. ?Сан-Игнасио? успел еще раз обдать ее шквалом огня, сметая все с ее палубы, но французский флагман упорно шел навстречу. Второй нападавший уже маневрировал, чтобы встретить налетевшую ?Инфанту?, но де Эспиносе было не до него – уклониться от ?Медеи? не выходило из-за ветра и упущенного в самозащите времени.- На абордаж идет, - оскалился он, сжав ладонь на эфесе рапиры. – У них боеприпасы на исходе, потому и рискуют без артиллерии. Приготовиться!В какой-то миг ему казалось, что осатаневшая ?Медея? летит не на абордаж – на таран. Было что-то отчаянное, берсеркерское в этой атаке, и когда затрещали столкнувшиеся борта, когда в темно-красную обшивку ?Сан-Игнасио? шершневыми жалами впились крючья, дон Диего изготовился к бешеной схватке. Французские мундиры замелькали над фальшбортом в клубах порохового дыма и грохоте выстрелов, которыми встретили их испанские мушкетеры. Зазвенели клинки, послышались первые вопли раненых, чье-то тело рухнуло под ноги капитану, уже отражавшему атаку двоих французов у самых шканцев. Яростным натиском он заставил одного из противников отшатнуться и споткнуться об это самое тело, а второй, защищенный доспехом, захрипел с вонзившимся под кадык острием капитанской шпаги. Чужая кровь брызнула де Эспиносе в глаз, и на миг он сам едва не оказался под ударом, полуослепший – но все же успел принять замах чужого клинка на собственный. Через мгновение атаковавший его француз уже распростерся на палубе, пронзенный рапирой – и этот выпад был столь молниеносным, что ошеломленный испанец не сразу осознал, откуда пришла подмога.- Сангре, назад! Вы сошли с ума! – рявкнул он, свирепо ринувшись вперед, чтобы оказаться между нападающими и Бладом. Вмешавшийся корсар, невесть когда выбравшийся на палубу с безопасного юта, хладнокровно и отточенно рубился с налетчиками бок о бок с ним – и недобро поблескивавшая рапира могла попасть в его руки только из безжизненной ладони незадачливого французского солдата. Свой черный камзол ирландец скинул, оставшись в белой рубашке, штанах и ботфортах, и светлая ткань на его незащищенной груди уже была забрызгана алым. Неистово выбранившийся про себя де Эспиноса мог только надеяться, что кровь была чужая. Оттеснить с линии схватки безрассудного пленника, рванувшегося в драку без доспехов, возможным не представлялось, и подчиняться приказу тот был отнюдь не намерен. Истинный пират, черт его дери – да таковым Блад и выглядел теперь, без мундира, но наконец-то с оружием в руках. В пылу боя дону Диего некогда было разглядывать нежданного союзника, но промелькнувшая перед ним картина была именно такова: холодный блеск синих глаз на твердом суровом лице, пружинистые быстрые движения, резкие смертоносные удары – точно и наверняка. Такой нипочем не останется за чужой спиной.Не останется. Но спину прикроет надежнее, чем десяток иных солдат.Отчаянный натиск французов был той волной, под которой они намеревались похоронить сопротивление экипажа ?Сан-Игнасио?, однако, испанская команда оказалась крепка на ногах. Шедшие на абордаж первыми уже покрывали палубу своими бездыханными телами, и штурм фрегата срывался на глазах, превращаясь в оборону для французских моряков, прижатых к борту. Следующая четверть часа преломила ход дела: кипевший у сомкнутых бортов бой перехлестнул за этот рубеж, разгораясь уже на ?Медее?, чья команда отступала в надежде хотя бы отстоять собственный корабль. Перешедшие в нападение испанцы, разъяренные прежним покушением, останавливаться не собирались, и дон Диего был бы первым среди них, если бы не одна причина – та единственная причина, что могла задержать его в такую минуту.- Проклятье! Сангре, стойте же! – капитан без лишних церемоний схватил пирата за плечо, видя, что тот вознамерился перемахнуть через фальшборт вместе с ним. Блад рефлекторно рванулся, высвобождаясь из чужой хватки, но затем мгновенно застыл, удержав шпагу на полпути к удару. Разгоряченное в драке лицо его недвусмысленно выдавало готовность к дальнейшему сражению, но горящие глаза глядели сосредоточенно, вменяемо, не замутненные боевым запалом.- Не доверяете?- При чем тут, к дьяволу, доверие?! Без кирасы в это пекло вам соваться незачем, - резко и хрипло оборвал его де Эспиноса. – Вы сделали достаточно. Останьтесь здесь и помогите раненым, вы же врач. Спасите кого сможете, пока мы с этими самоубийцами разделаемся!Блад колебался не дольше секунды, затем сомнение в его чертах сменилось пониманием. Отрывисто кивнув, он отступил на шаг, провожая испанца взглядом, когда тот одним хищным прыжком оказался на ограждении борта. Несколько мгновений дон Диего еще чувствовал на себе этот взгляд – не холодный, так странно, что вовсе не ледяной он больше! – а затем кровавая схватка заслонила собой все остальное до времени. В этом побоище команде нужен был ее запоздавший капитан – а этому самому капитану пришла пора спасать лицо и доказать воочию, что замедлила его отнюдь не трусость.Сопротивлялись французы остервенело. Даже когда де Эспиноса прорубил себе путь на квартердек, где сгрудились защищающиеся, даже когда поодаль накренился на пробитый и залитый водою борт тонущий ?Консепсьон?, команда ?Медеи? не спешила смириться с поражением. Потребовалось решительно штурмовать это последнее укрепление, прежде чем уцелевшие матросы все-таки бросили оружие, а светлое полотнище французского флага скользнуло вниз, прочь с опустевшего флагштока.- И что это было за безумие? – сквозь стиснутые зубы произнес дон Диего по-французски, глядя на молодого офицера, застывшего перед ним. Тот был бледен, осознавая, что старшие по званию уже отправились в мир иной, а ему только предстоит иметь дело с последствиями их ошибки. Взгляд у кастильского гранда был не самый приветливый: под конец боя чей-то клинок зацепил его левое предплечье, рука болела и кровоточила, а мысли перекликались в его рассудке стаей не в меру разговорчивых воронов. И догадаться об этих помыслах злополучному французскому храбрецу, стойко державшемуся до самого конца сражения, было совершенно неоткуда.Сангре – без брони, без защиты, посреди боя. Он пират. Ему привычно. А у меня от страха сердце застыло, стоило это увидеть.Он же мог встать на сторону французов. Понадеяться вырваться из плена таким образом. Но он бился за нас. Он, Питер Блад, чтоб его душу! Бросился наперерез тому негодяю, оборонял меня… а я – его.Он едва не получил удар шпагой, и не раз, пока сражение шло на ?Сан-Игнасио?. Я отбивал эти удары. И теперь понимаю, что он все это время отводил те выпады, что предназначались мне.Отвечайте сами на свой вопрос, капитан: и что это было за безумие?!***Камзол остался где-то на юте, отброшенный в сторону при хладнокровном и быстром решении. В руках была шпага, на которой чернела и запекалась остывающая кровь – но свою боевую службу она сослужила, а для хирурга это был не лучший инструмент. Разве что добивать кого…Эта мысль отдавала настолько похоронным юмором, что Блад даже не усмехнулся ей. Защита ?Сан-Игнасио? от внезапного нападения закончилась для него так же стремительно, как и началась. Испанцы брали верх, и на квартердеке ?Медеи? он мог видеть дона Диего – поручиться за невредимость испанского капитана у него бы не вышло, но во всяком случае, тот несомненно был жив. И своим приказом он позаботился о том, чтобы уцелел и пленник, для которого на фрегате не было припасено вооружения и доспеха.Но и работы для ирландца на окровавленной палубе оказалось немного. Легко раненые матросы продолжали бой, тяжелые ранения мало кому оставляли шанс и на десяток лишних минут жизни. Один из испанцев корчился на баке со сломанной ногой, стараясь не орать в голос, и Блад поспешил к нему, краем глаза заметив, что из безопасного укрытия на корме выбрался корабельный медик. В драке этому сеньору почтенного возраста делать было нечего, однако теперь побывавший его пациентом корсар был рад присутствию коллеги. Наскоро наложив шину пострадавшему испанцу, Блад помог перенести его в лазарет и оставил там на попечение доктора. Сам же ирландец поспешил возвратиться на шкафут, зорко следя за положением дел на ?Медее? и вместе с тем желая удостовериться, не подает ли признаков жизни кто-то из поверженных. Он видел, как закованный в вороненую броню де Эспиноса махнул рукой вдали, и по его сигналу французское знамя опало вниз безжизненным полотнищем – и одновременно расслышал горький и слабый стон у себя за спиной.Французский офицер, полусидевший в нескольких шагах позади него, тяжело привалился спиной к фальшборту. Он не шевелился прежде, лицо его было наполовину закрыто налипшими на взмокшую кожу волосами, а багровая лужа, неумолимо густевшая и расширявшаяся под ним, молчаливо намекала на плачевный исход дела. И все же сейчас несчастный приподнял голову, и спущенный флаг был ему отчетливо виден, а смысл этого знака мучительно понятен.- Не двигайтесь, - предупредил его Блад на своем ломаном французском, быстрым шагом направляясь к нему. Тот попытался было опереться о скользкую палубу перепачканной в крови рукой, приподняться, но подчинился этому твердому голосу и спокойной уверенности в нем. – Я врач, вам помогут. Все худшее уже позади.- Худшее уже случилось… - побледневшие губы мужчины шевельнулись, белокурые пряди его были сброшены со лба, открывая молодое восково-белое лицо, на котором прежний здоровый загар теперь угадывался лишь по странной желтизне оттенка. Черты его казались неестественно заострившимися, и доктор нахмурился, видя еще одно подтверждение быстрой и угрожающей кровопотери. Судя по всему, здесь не обошлось одним лишь поврежденным бедром и током крови из бедренной вены: стоило ожидать и внутреннего кровоизлияния…- Господи, Блад, вы?.. – сорванный голос офицера звучал шелестом, и склонившийся над ним пират встрепенулся, не позволив, однако, дрогнуть своим рукам. Движения его пальцев были так же быстры и экономны, как и вспышки мыслей, сложившихся в удивленное узнавание.- Месье де Леваль? Вы же оставались в Картахене с господином де Кюсси, - ирландец с осторожностью уложил раненого на палубу, устраивая его ноги приподнятыми и слегка согнутыми в коленях. Недавний знакомец, с которым Блад успел переброситься дюжиной-другой фраз за время своего альянса с де Риваролем, был, пожалуй, последним, кого флибустьер ожидал повстречать еще раз в этих морях. И к своему огорчению, он уже понимал: эта встреча с молодым французом, достойно несшим службу и ничем не навредившим ему лично, однозначно была последней. Распахнутые полы мундира и разорванная рубашка позволяли врачу видеть несколько глубоких рубленых и колотых ран, раскромсавших тому живот, а срывающееся дыхание намекало на то, что один из уколов чужой шпаги зацепил нижний край легкого. При таком обилии травм и истечении кровью не помогла бы уже ни лигатура, ни прижигание, ни чудо Господне. Чудом было уже то, что израненный француз не метался и не выл от невыносимой боли – но опыт подсказывал Бладу, что причиной тому мог быть только шок, милосердно заглушивший для бедняги предсмертные страдания.- А вы за де Риваролем гнались… откуда же вы здесь?.. – шепот умирающего офицера был на удивление разборчив. – Боже… если вы правда доктор, умоляю вас, спасите… и флаг спустили… Господи, я не готов вот так…- Ну-ну, поберегите силы, - строгий тон Блада ничуть не выдавал той тяжести, что царила в его душе в тот миг. Растерзанное нутро умирающего было закрыто от его собственных глаз вновь сведенными краями его одеяния. Кираса, почему на нем не было кирасы?! Вопрос этот всплыл в разуме пирата одновременно с иной картиной: ладонь де Эспиносы, с силой сжавшаяся на его плече, и яростный выкрик испанца: не лезть без доспехов!- Видите и слышите меня ясно? Боль чувствуете? – Блад уже вспорол штанину пострадавшего, намереваясь пережать рану на бедре. В голову настойчиво лезла жестокая фраза про мертвого и припарки, но все прочие на палубе действительно были мертвы, а перед ним лежал еще живой человек, который надеялся на него. Который хотел верить, что выживет, и до нестерпимости явно, по-человечески боялся умирать.- Вижу, слышу… боли нет. Совсем нет. Выберусь, правда?.. – француз дергано улыбнулся на одну сторону, но губы его тут же скривились. – Только жажда адская… пожалуйста, у вас же фляга, дайте немного воды!- Пить вам сейчас нельзя. Потерпите, скоро жажда пройдет. Пока что позвольте… - Блад отвлекся на считаные секунды, отвинчивая крышку фляги, которую прихватил с юта для промывания ран на месте: подчас кровь мешала определить характер повреждения. Теперь же он делал то единственное, что мог: слегка смочил сереющие губы де Леваля, давая тому буквально полглотка желанной воды. Раны в брюшной полости налагали вето на то, чтобы его напоить: и без того обреченный, он мог оказаться пробужден от своего бесчувствия движением жидкости в поврежденном нутре.- Я остановлю кровь, а вы пока говорите со мной. Вы должны оставаться в сознании, - ирландец принялся накладывать на изувеченное бедро тугую давящую повязку. – Как вас занесло сюда из Картахены? Что произошло с де Кюсси и с остальными?- Не знаю, что стало с господином де Кюсси… нас разнесло в этой адской неразберихе. Картахену… испанцы отбили, как вы и говорили барону. Он бросил нас там, и вы ушли, а потом со стороны Рио-дель-Хача нагрянула эскадра… месье Блад, я не чувствую ног…- Это из-за перевязки, не пугайтесь. Иначе вам еще долго не грозит полнокровие, - флибустьер улыбнулся краем губ, и легкая ироничность его тона звучала самым утешающим из обещаний. – Я скоро перестану вас мучить. А что же корсары с ?Лахезис? и ?Атропос??- ?Лахезис? они спустили на воду с приливом… за несколько часов до того, как испанцы подоспели. ?Атропос? так и осталась на суше, пробоины слишком… - на несколько секунд голос де Леваля стал слишком тих, чтобы Блад мог разобрать сказанное. Француз дышал все тяжелее: давала знать о себе рана, мало-помалу впустившая воздух в его грудную клетку и оттого губительная для легких. - … в гавани была просто преисподняя. Я не уверен, но кажется, ?Лахезис? прорвалась на волю. Они-то спаслись, а мы… форт ведь был разрушен, обороняться никак, а горожане ударили в спину, они же натерпелись от наших… Те негры с Гаити, которых набрал господин де Кюсси… они переметнулись к испанцам. Нам пришлось отступать из города небольшим отрядом… нас бы затравили в лесу, как зверей, но мы смогли обойти испанцев и ночью захватили ?Консепсьон?. Он пострадал, его охраняли хуже, и мы выбрались на нем из этого злосчастного места…Послышались шаги, и тень легла на резко замолчавшего офицера, словно захлебнувшегося своей последней фразой. Блад поднял голову, встречаясь взглядом с корабельным врачом ?Сан-Игнасио?, и отрывисто покачал головой, видя выражение лица седого сеньора.- Здесь ничего серьезного, я справлюсь и один. Уже почти залатал его, а вы лучше помогите на ?Медее?, - он говорил по-французски, и голос его звучал деловито, почти небрежно. Брови испанца вскинулись в удивлении, которое грозило перетечь в негодование: опытный медик прекрасно понимал, каким бредом звучали эти слова. Блад спешно предупредил его возмущенный ответ, который мог бы оказаться фатальным.- Entiendo la gravedad. Será mejor así*, - произнес он чуть тише, и на его загорелом лице промелькнуло выражение горечи. Де Леваль этого разглядеть не мог, но испанский доктор замер, усилием воли возвращая своим чертам спокойное выражение. Он услышал достаточно, а все остальное прочел в темной синеве чужого немигающего взгляда. Кивнув, он отступил, чтобы обойти корабль с последней проверкой, а ирландец вновь повернулся к пациенту, чье белеющее лицо начинало подрагивать в тревоге.- Я забыл, что мой коллега с французским не вполне в ладу. Или же это мое произношение так чудовищно, - пояснил Блад, и раненый слабо улыбнулся ему. Ресницы его дрожали, дыхание то частило, то становилось прерывистым, и вскоре глаза его начали закрываться, точно внезапный сон неуклонно окутывал его своей теплой тяжестью.- Простите, доктор… я только на пару минут. Солнце такое, глазам больно, - шепнул он, и горькая гримаса перекосила его лицо. – Вы были так правы… не надо было на Картахену. Де Ривароль обманул нас всех. И ведь он с почестями вернется, а за потерю города отвечать заставит нас! – молодой офицер последним усилием сжал бескровный кулак, но его перемазанные в крови пальцы тут же обмякли, оставив на его ладони багровые подтеки. – ?Медея? шла нам на помощь, а встретила только ?Консепсьон? и предупреждение о верной смерти в Картахене. Мы потому и напали на ?Сан-Игнасио?… если вернемся с пустыми руками, де Ривароль точно повесит все на нас, и нам в живых не остаться. Будь он проклят…- Де Ривароль мертв. Я видел это собственными глазами, - ирландец наклонился чуть ближе к умирающему, голос его стал мягким и успокаивающим. – Он ответил за свое предательство, а вам опасаться нечего. Все ваши беды закончились. Сейчас вы уснете, а когда проснетесь – все обязательно наладится. Вы служили честно, и я клянусь, что никто наверху вас не упрекнет.- Там уже все знают?.. – в тихом выдохе француза не было ни капли недоверия, лишь бессильная радость и бесконечное облегчение. Блад склонил голову, хотя в этом жесте не было нужды: де Леваль его уже не мог видеть его.- Да, там уже все знают. И вас там ждут, как только вы наберетесь сил во сне, - он взял мраморную руку раненого в свою, прощупывая на запястье угасающий пульс. Холодеющая кисть шевельнулась и замерла в теплой ладони Блада. Губы француза едва заметно затрепетали, и корсару почудилось в этой дрожи слово благодарю. Он мог ошибаться. Он мог расслышать верно. Ничто из этого не изменило бы тот факт, что биение крови в безжизненной артерии затихло и прекратилось под нажимом его чутких пальцев. Грудь офицера больше не вздымалась, лицо казалось страдальчески искаженным из-за приоткрытого рта, и это выражение Блад видел слишком часто, чтобы спутать с любым иным. Всезнающие личности наверху уже, должно быть, принимали де Леваля должным образом – пока здесь, внизу, бывший флибустьер стоял на коленях над его мертвым телом.- Что ж, де Ривароля вы там точно не повстречаете. Это я вам обещаю, - все так же негромко произнес Блад, заменив этими двумя фразами все возможные отходные молитвы. На палубе за его спиной вовсю звучали голоса и топот ног, и он знал, не оборачиваясь, чьи шаги только что замерли совсем рядом с ним.- Жив? – де Эспиноса не стал затрудняться осмотром, обращаясь к врачу. Блад обернулся, видя протянутую руку капитана, и поднялся, принимая его помощь. Алыми пятнами на ладони пленника дон Диего брезговать не стал: сам выглядел немногим лучше после свирепой схватки.- Умер. Они прибыли из Картахены. Город отбила испанская эскадра.- Знаю. Этим господам пришлось дать мне кое-какие разъяснения, - испанский капитан дернул подбородком в сторону захваченного корабля. – У них за старшего остался юноша, которому жить хочется больше, чем молчать. А вот прежний их командир, не иначе, смерти искал…- И благополучно нашел? – ирландец перевел взгляд с собеседника на ?Медею?. Там, на палубе, выжившие французы столпились на шкафуте, безоружные под прицелом испанских мушкетов. Дон Диего мрачно усмехнулся.- Не по моей вине, уверяю вас. Сангре, да ведь эта ?Медея?… ах, черт, я же вам не рассказывал. Она пару недель назад удрала от Мигеля, когда он разгромил французов при Эспаньоле. И шла на соединение с флотом де Ривароля, а до Картахены не дошла: с ?Консепсьона? предупредили. Жаль, что его под испанский флаг уже не вернешь, перестарался Фернандес… - де Эспиноса сокрушенно махнул ладонью в направлении тонущего корабля, павшего жертвой ?Инфанты?. Сновавшие вокруг него шлюпки, впрочем, давали надежду на спасение его погибающего экипажа.- Эти бесноватые не пополняли боеприпасы, на абордаж пошли, очертя голову… Имели шансы на успех, конечно, но ей-богу, не понимаю, - кастильский гранд пожал плечами, внимательно наблюдая меж тем, как с ?Медеи? выводили и выносили нескольких раненых испанцев. – Им не было нужды навязывать мне бой.- Была. Они не знали о смерти де Ривароля, и полагали, что он сделает их козлами отпущения за потерю Картахены и бесславное возвращение. И поставили все на карту, чтобы прикрыться добычей, - объяснил ирландец. Дон Диего смерил взглядом сначала его, затем обескровленное тело де Леваля.- Так яснее… Ваш знакомый, полагаю?- В малой степени, - Блад отвернулся от погибшего, ища взглядом что-то, чем можно было достойно прикрыть того, и не находя. Возвратившись к испанцу, взор его внезапно и настороженно потемнел. – Что у вас с рукой, Эспиноса?- Да то же, что было бы с вами целиком, окажись вы в этой резне без брони, - фыркнул аристократ недовольно. Неловкое положение его левой руки, прижатой к боку, выдавало боль, которую гордый ибериец не допускал в свой голос или выражение лица. – Раз вы так внимательны, то не окажете ли любезность заняться мной? У моего врача сейчас работы хватает, не хочу отвлекать его на эту ерунду. Да и не могу я доверять своих людей заботам сомнительного пирата, не проверив это на себе.- Сомнительному пирату должно быть лестно, полагаю? – съязвил Блад, направляясь вместе с ним на ют. – Кость задело?- Вряд ли. Я бы и не дергался, но есть мнение, что какой-то мерзавец загнал мне клочок ткани глубоко в рану. Не хочу из-за пустяка лишиться потом руки, - поморщился дон Диего, видимо, отчетливо представляя вероятную угрозу. – Все распоряжения я уже отдал, а то, что будет дальше – история долгая, вы сами не хуже меня знаете. У нас шестнадцать человек погибло, у них вчетверо больше.- А что теперь грозит живым?- Да за какой надобностью они мне? Возьмут шлюпки с ?Медеи? и скатертью дорога: здесь до французской части острова рукой подать. Ничего им не грозит, разве что намокнут порядочно, - испанский капитан покосился на видневшуюся вдали полосу берега, затянутую серой вуалью сгустившегося над ней дождя. Пелена над побережьем разрасталась, маревой дымкой тянулась к морю, и остановившийся на ступенях Блад почувствовал, как тянет с севера едва ощутимой прохладой. Воздух будто терял свою солоноватость, и врачу подумалось, что именно таков запах у спасительного средства, аромата не имеющего. Так пахло то, чего просил и не получил вдоволь умирающий – чистая, пресная вода.- О чем вы думаете, Сангре?Дон Диего задал свой вопрос негромко, размеренно, и учтивое спокойствие его тона было бы уместно в кругу искушенных дипломатов. Легкая бледность на его щеках и чуть взмокшие пряди на лбу были бы неприметны для большинства собеседников. И если пристрастное внимание Блада и вцепилось в эти детали, то в глазах ирландца они отнюдь не окрашивались позором, которого так отчаянно избегал сейчас кастильский упрямец.Ему было больно. Ясное дело, очевидное для любого простака, не обремененного медицинскими знаниями, - любому человеку станет больно, когда у него копаются в открытой ране. Но именно эту прописную истину де Эспиноса впустую пытался отрицать всем своим видом, от невозмутимого лица и недрогнувшей осанки до выверенных интонаций. Это было картинно, это было комично из-за полной неуместности среди окровавленных бинтов и прокаленных инструментов. И отчего-то смотреть на это было не смешно – мучительно.Распоротая острием рапиры рука уже была щедро промыта и обеззаражена, и Блад постепенно извлек из раны расслоившиеся обрывки ткани, некоторые из которых представляли собой жалкое сплетение мокрых ниток, и каждый грозил заражением крови. Испанец сидел беззвучно, не дернувшись ни разу, подставляясь на эту экзекуцию и лишь дыша медленнее обычного, словно воздух в каюте вдруг стал для него слишком густым и тяжелым. Болеутоляющего он не принял, от предложенного Бладом лауданума шарахнулся, как черт от ладана, и теперь тихо просил ирландца о двух вещах – отвлечь его и притвориться, что не расслышал мольбы в этом причудливом вопросе.- О том, какой запах у пресной воды, - совершенно честно отозвался ирландец, накладывая первый стежок на обработанную рану. Осторожно стягивая проспиртованными швами ее края, он позволил себе лишь мельком взглянуть в лицо де Эспиносе, для которого удивление на миг перекрыло боль. Хотя бы отчасти врач достиг своей цели, продолжая умело зашивать и все так же откровенно пояснять. – Последняя воля умирающего – это святое, верно? Тот человек просил меня о двух вещах: спасти ему жизнь и дать ему воды. Я, как истинный кровожадный пират, цинично проигнорировал обе просьбы. Люблю лишний раз помучить честного христианина на радость всем князьям преисподней. Сейчас вот на вас практикуюсь…- Тьфу на вас! – дон Диего не выдержал, растеряв всю свою стоическую невозмутимость и разразившись рваным и нервным смехом. Плечи испанца вздрагивали, кажется, отнюдь не от веселья, но эта вспышка дала ему хоть какое-то облегчение, пусть Бладу и пришлось придержать его руку у локтя, требуя неподвижности. – Извините, не шевелюсь… Мне доктор доложил, что вы взялись спасать безнадежно изувеченного… а воды-то почему не дали?- Нельзя поить при таких ранах. Он был в шоке и не чувствовал боли, а так отходил бы в муках. Милосердие обернулось бы жестокостью, - ирландец уже закреплял шелковую нить и вновь бережно прошелся по шву смоченной в спирте тканью. – Вы спросили, о чем я думаю, капитан, и ответить сложно: много всего намешано. К примеру, о де Ривароле: о том, как подлость одного может и после его смерти поломать жизни других. О том, как я убедил обреченного человека, что ему еще жить и жить. О том, как я чувствовал свою неспособность спасти. А это, знаете ли, страшно. Всякий раз страшно.- Всякий раз? – де Эспиноса старался не морщиться, пока первые слои чистого бинта плотно ложились на его руку. Это ему вполне удавалось, только подрагивали точеные крылья носа, будто он не то хищно принюхивался, не то вознамерился чихать. Зрелище было забавным со стороны, но Блад глядел серьезно, накладывая повязку так щадяще, как только было возможно.- Вы же не считаете, что это единственный случай на моем веку? Не он первый, не он последний, я же не Господним даром людей лечу… - невесело улыбнулся он. – У каждого врача свое кладбище. При моей специфичной профессии у меня так и вовсе целый Макросс…- Что-что у вас, простите?- Приподнимите немного руку и держите вот так. Хорошо… Я имел в виду старое кладбище аббатства Макросс, что на юге Ирландии. Мертвецов у меня предостаточно, вот я о чем.- Это не только врачам знакомо, - дон Диего как-то странно взглянул на него из-под встрепанных прядей, сбившихся на лоб и похожих на взъерошенную мальчишескую челку. – Многие могут припомнить, как хотели кого-то спасти и не сберегли. В каком-то смысле свое кладбище есть у всех нас, хоть оно и не у каждого разрастается до вашего аббатства. Мне вот сегодня повезло – успел вас поймать, прежде чем вы наделали глупостей.- Всем бы ваше везение, мой капитан, - фыркнул Блад. Белая полоса плавно скользила в его умелых пальцах, надежно укрывая багровый надрез. – Раз вы мне команды в бою отдаете, считаю себя вправе вас так звать пока что… А вот я с недавних пор у фортуны не в чести, - полушутливая гримаса на миг проявилась и тут же исчезла с его посерьезневшего лица. – И вот думаю теперь: ведь этому юноше незачем было умирать. И многим кроме него – незачем. Вся эта мерзостная ситуация была бы невозможна, не свяжись я с де Риваролем и не отвоюй я ему проход в Картахену. Стоило швырнуть этому мерзавцу его патент в лицо еще на Гаити и уходить оттуда с эскадрой: он не посмел бы нас задержать.- А ваши люди что же? Они разве не намеревались поживиться на этом альянсе? – испанец явно увлекся откровениями корсара в достаточной степени, чтобы отрешиться от утихающей боли, и это стоило того, чтобы препарировать собственную совесть на его глазах. Блад пожал плечами, фиксируя бинт чуть ниже локтя, обнаженного высоко закатанным рукавом. На запястье де Эспиносы он старался не смотреть, понимая, как уязвимо ощутит себя раненый гранд, если вспомнит про открытый его взору старый шрам.- Сказал бы им, что барон – бесчестный обманщик, намеренный использовать нас как пушечное мясо и не заплатить ни сентаво. И что характерно, предрек бы совершенную правду. Даже после запоя, думаю, они все же поверили бы моему слову, а не его обещаниям, - ирландец глядел прямо, не пряча ироничного блеска потемневших глаз. – А потом… что ж, оставаться с ними я все равно уже не мог. Подарить им свой фрегат и пожелать семи футов под килем, а потом – спасибо и адью, господа, дальше сами. Забрать у д’Ожерона векселя на мое имя, попросить его о помощи с документами, и с первым же торговым судном – во Францию. Лечить или воевать, или все сразу… да что угодно, по большому счету. Только бы не Картахена. Ведь были же иные дороги, были, так до чего же я тогда допился, если не видел их...- Не в выпивке дело, Сангре. Уверяю вас, - медленно и осмотрительно дон Диего пошевелил перевязанной рукой, желая притерпеться к ощущениям. – Вы, помнится, смеялись над моим фатализмом, и сейчас, извольте, я предоставлю вам очередной повод для иронии. Я долгое время терзался схожим вопросом. Пытался понять, имел ли я возможность действовать иначе, мог ли разглядеть другие пути. И отсюда, с расстояния нескольких лет я вижу их отчетливо, но это ничего не меняет. Тот человек, которым я был, не мог поступить по-другому в свой момент времени. У него тогда не было достаточно веских причин сворачивать с выбранной дороги. Это не только про судьбу или Божий промысел, это… про механику. Про то, о чем ваш Исаак Ньютон пару лет назад разразился трактатом. Не было такой внешней или внутренней силы, что нарушила бы тогда мою траекторию.- Ваш мстительный налет на Барбадос вы хотите представить равномерным прямолинейным движением? Сэр Ньютон не для этого свой талмуд печатал, ей-богу, - ирландец выпрямился, окончательно успокоенный результатом своего целительного труда. – Он писал о телах физических, но он ничего не сказал о мертвых человеческих телах на истоптанной земле. И вряд ли стал бы оправдывать такую эскападу, ни вашу, ни мою.- Я имел в виду лишь объяснение, а не оправдание, - брови испанца недовольно сдвинулись на миг, и он опустил пострадавшую руку, словно невзначай скрывая отмеченное рваным шрамом запястье. – А про мертвые тела мы с вами можем рассуждать хоть до второго пришествия. Да, если бы вы не согласились напасть на Картахену, не случилось бы тех грабежей и убийств, горожане мирно спали бы в своих домах, да и вас бы здесь не было. Куда бы вы ни направились, этот юноша однозначно не умер бы сегодня у вас на руках. Я же не раздобыл бы ?Викторьез? и сокровища, и не смог бы защитить Мигеля. Впрочем, не атакуй я Бриджтаун, все это и не понадобилось бы: брат остался бы на ?Энкарнасионе?, а ?Синко Льягас? не лег бы на дно. И опять же – вас бы здесь не было.- Меня бы вообще не было, - сдержанно поправил его Блад, промывая окровавленные инструменты. – Меня бы убили на берегу в тот же день. Запытали бы насмерть, медленно и нещадно.- Ну и к чему тогда разговор? Быть может, и вас в Картахену занесло не просто так, и кому-то наверху вся наша треклятая механика зачем-то нужна? – дон Диего поднялся на ноги и попытался усмехнуться небрежно, махнув кистью здоровой руки. – Не на трезвую голову это обсуждение, вот что я вам скажу, Сангре. Давайте так поступим: я вам сердечно благодарен за то, что вы меня заштопали, но прошу вас поработать еще. Ступайте к нашему эскулапу, помогите ему. Мне сейчас тоже дел хватит с лихвой, но вечером – приходите, ладно? Побеседуем, выпьем спокойно. После сегодняшнего дня это нам обоим не помешает.- Согласен, - бывший флибустьер отложил в сторону резко пахнущую спиртом ткань, которой обтер свои ладони. – Звучит неплохо: промочить горло и просохнуть после затяжного дождя.- Считаете, что грядет потоп? – испанец остановился у дверей каюты, обернувшись к врачу, который пока еще медлил, собирая свой арсенал. Ирландец оторвался от своего занятия, устремив долгий взгляд на приоткрытое окно и волны за ним – простирающиеся до невидимого уже берега, ставшие дымчатыми и сменившие свою ясную лазурь на стальную строгость.- Мы уже на ковчеге, да и голубя с оливковой веткой ждать придется недолго, - откликнулся он, и на сей раз его ироничная полуулыбка была смягчена, лишена язвительности к себе и другому. - Так что я не против: теперь уж хоть потоп...Шторма не было. Даже на тропический ливень это мало походило: сплошная стена муссонного дождя не окружила корабли и не закрыла собой весь мир, оглушенный потоками воды. Дождь был из тех, что нередко налетают на оставшийся за океаном изумрудный остров, – серый, беззлобный дождь, похожий на слезы долгой усталости. В нем не было ничего бурного и опасного, да и следы прежней угрозы он скрадывал: заливал палубу прозрачными брызгами, а те собирались в ручьи и струились прочь сквозь дренажные проемы бортов, смывая кровь с потемневших досок.Несколько шлюпок с выжившими французами были уже почти неразличимы за дождевой зыбью в прохладном воздухе пасмурного дня. Мерные удары весел о воду уносили их к безопасному берегу, пока призовая команда заняла ?Медею?, готовя ее к продолжению похода. Мачты ?Консепсьона? уже скрылись под водой, и звучавшие над морем латинские молитвы за упокой погибших стали реквиемом и для испанского корабля, принявшего смерть от своих собратьев.Завернутые в парусину тела с плеском уходили под воду, увлекаемые ко дну положенным в ноги грузом. Бладу, запахнувшемуся в плащ для защиты от нескончаемой мороси, все это было знакомо еще с далеких времен службы у де Ритёра – и приспущенный флаг на мачте, и три холостых залпа, которыми канониры провожали умерших в последний путь. Интересно, думалось ему, важно ли тем беднягам в шлюпках знать, что их покойных товарищей хоронят католики? Изменилось бы что-то, если бы они пали от рук англичан и скрылись бы в волнах под протестантскую панихиду? Было бы им совсем скверно, окажись они жертвой пиратов, которые не церемонятся с мертвыми, да и с живыми-то – редко…Количество мертвецов все равно не меняется, каким обрядом ни прощайся с ними. Толку-то…Нет. Толк есть. Там, вдали, уцелевшие слышат выстрелы, и быть может, даже флаг еще способны разглядеть. Если хоть кому-то легче от осознания, что с их товарищами обошлись по-человечески, то весь этот спектакль имеет смысл, и дело тут совсем не в суеверии.А вы, мой капитан – как же чертовски странно звучит это обращение, как мало в нем на самом деле от шутки… Вы, как и подобает, стоите на шканцах – с непокрытой головой, с тяжелым взглядом, и прощальный залп гремит по вашему отчетливому приказу.Я не хочу думать о том, что три года назад я мог быть на вашем месте, а вы – под зашитым холстом, на доске через планшир. Не могу и на миг допустить мысль, что мне пришлось бы хоронить вас. И вместе с тем отогнать от себя это жуткое видение тоже не могу.Я вам правду сказал, Диего, чистую правду. Не уметь спасти – это невыразимо страшно. И поверьте, речь не о том несчастном офицере, которого уже четверть часа как отпели.Словно услышав какой-то неразличимый отзвук этих мыслей, дон Диего отвел взгляд от происходящего у борта, и обернулся к стоявшему поодаль ирландцу. На расстоянии судить было трудно, но корсару показалось, что черные глаза капитана искали его с тревогой, с потаенным беспокойством, точно желая удостовериться, что он тоже не скрыт под грубой тканью, а остался в живых. Странно, почти невероятно – и все же, вспоминая поведение и слова де Эспиносы этим утром, синеглазый врач не мог отделаться от мысли, что его собственный призрачный страх, отраженный зеркально, только что коснулся и души испанца.Это не только врачам знакомо. Верю, друг мой. Верю.- А знаете, я был бы не прочь сменить декорации, - задумчиво и мирно сказал ирландец, наполняя бокал темным сладковатым вином и передавая его хозяину каюты. Дон Диего расслабленно устроился рядом с ним на диване, откинувшись на высокую спинку и положив на подлокотник раненую руку. Принимая напиток здоровой ладонью, он с бестревожным интересом глядел на Блада, слегка прищурившись, как усталый и пригревшийся зверь. Промокший камзол он успел сменить к вечеру, согреваемый теперь сухим и теплым бархатным одеянием, темно-алым с элегантной отделкой светлого золота. О стихающем снаружи дожде, угасавшем вместе с лучами солнца, напоминали теперь лишь влажные волосы капитана, превратившиеся в вороной шлем и тяжелыми волнами ниспадавшие ему на плечи.- Обстоятельства, конечно, были бы из рук вон странные… - продолжил Блад с едва заметной мягкой усмешкой, видя, что испанец смакует его неторопливую речь вместе с драгоценным вином многолетней выдержки. Впервые за все время этого причудливого совместного пути дон Диего позволил себе вволю наслаждаться хмельным напитком: прежде испанец был необычно сдержан и довольствовался очень малым на глазах у пленника. – Но я легко могу представить нас в своем старом доме на Уотер-Лейн, в Англии. Там сейчас снег уже сошел, и такие вот дожди не редкость, но по крайней мере, там был камин. Вы могли бы обогреться у огня после ливня, а это вино я подогрел бы с пряностями на том же самом огне. Ручаюсь, вы запомнили бы это…- Подобное варварство забыть и в самом деле трудно, - почти беззвучный смех де Эспиносы заставил рубиновую жидкость подрагивать за стеклом в его руке. – Согреть с пряностями, говорите? Разве что так и можно выжить среди ваших злостных холодов… А что, ваш город – он на побережье, у моря?- Да. То есть, черт… запутал вас и сам запутался, - бывший пират потер ладонью висок, взъерошив свою темную шевелюру. – Мой город – это все-таки Дублин. И там все было в порядке с портом… да и в целом там все было в порядке. Но я не был там уже больше пятнадцати лет, и скорее всего, нет у меня больше в Ирландии никакого дома. Я говорил вам о том жилье, которое у меня было в Бриджуотере, а от него до моря миль семь-восемь. Он стоял на реке – я имею в виду, стоит. Куда ему деться, где был полгода со мной, там без меня и остается. Не сровняли же его с землей после восстания.- Не должны были, - кивнул испанец, осушая свой бокал до дна, будто изрек тост за здоровье незнакомого города. Заподозрить в нем нетрезвость было бы сложно любому, кто не наблюдал за ним прежде самым пристальным образом. Что-то едва уловимое в нем все же переменилось: в его черты и жесты вкралась очаровательная раскованность. Естественная, без буйства, без похабности, она ласкала взгляд: слишком долго Блад видел этого человека подобранным и готовым к ежеминутному бою. Похоже, сегодня, после настоящей баталии, рухнули какие-то барьеры – пусть ненадолго, не навсегда, но на благословенную передышку обоим.- Выходит, все ваши спутники тогда были мятежниками в том самом восстании… Что же, удалось вам сегодня разведать об их судьбе? Кто лег в Картахене, а кто до сих пор не нашел себе петли? – последние слова де Эспиносы прозвучали не то с насмешкой, не то с оскалом. – Порадуйте меня, Сангре, я на приятную новость от вас надеюсь. Хотя с моим переменчивым везением… нутром чую, доброй вести не дождусь.- А что вам за печаль? – изумился Блад, не ожидавший подобной смены темы и тона. – Из той старой команды выжило всего-то четверо. Трое на ?Инфанте?, а один оставался в Картахене. Его корабль пришлось бросить на берегу с пробоинами, а сам он, быть может, вырвался из бухты на втором фрегате…- Он был вашим лейтенантом в том рейсе. Волверстон, если не ошибаюсь… - голос дона Диего стал холоден, лежавшие на подлокотнике пальцы на миг стиснули мягкую обивку, походя на когти. – Отвратительное невезение. Еще на ?Викторьез? ведь надеялся, что доберусь до этого пса, а теперь соизволь все заново…- С той поры много воды утекло, Эспиноса. Я распрощался с ним, когда он был уже капитаном, - Блад пытливо вглядывался в недобро оледеневшие черты своего собеседника. – Отчего вам вдруг есть дело именно до него? Остальных же вы пока щадили.- Этот человек ударил меня, когда я был связан, - испанец говорил бесстрастно, как если бы излагал очевидный и не требующий разъяснения факт. В темных глазах его, однако, сверкнуло нечто, разом согнавшее с Блада легкую дымку хмеля. Бешеная мстительность гранда словно и не угасла с годами, не смягчилась и в малейшей степени. Окажись одноглазый гигант и в самом деле на ?Викторьез?, эта злопамятность проявилась бы куда более наглядно – мгновенная смерть была бы наилучшим исходом, и это пораженный ирландец безошибочно читал в чужом взгляде.- Помилуй Бог, да как же вы меня-то терпите в таком случае? – поинтересовался он, не слишком-то стараясь прикрыть иронией всю серьезность своего вопроса. – Вам что, обязательно растравлять себя, вспоминая все до мелочей? Вы же даже имена на кой-то бес запомнили…- Вы сами-то умеете договариваться со своей памятью, раз беретесь меня учить? – осведомился испанец высокомерно, поднимаясь с софы и по-тигриному прохаживаясь по каюте. Остановившись у переборки с накрепко приделанным к ней шкафом, он склонился, выдвигая один из ящиков с легким шорохом. – Может, я и не стал бы засорять свой ум их именами. Может, мне попросту напомнили о них в достаточно любопытном контексте, чтобы это стоило моего внимания. А напомнил, к слову, ваш сеньор Питт, пусть не сам, а через голландское посредничество.- Вы о чем речь ведете, Эспиноса? – Блад недоверчиво приподнял бровь, видя, как дон Диего извлекает на свет несколько объемистых книжиц в кожаных переплетах. За ними ему почудился металлический блеск какого-то темного предмета, но разглядеть детали ему не удалось: капитан быстрым кошачьим жестом захлопнул ящик и возвратился со своей добычей. А следующая секунда начисто унесла все посторонние мысли и соображения, поскольку ее хватило для того, чтобы протянутые ему рукописи ирландец моментально и безошибочно узнал.- Черт подери, капитан, вы сочли возможным их читать?! – растерянность в синих глазах врача сменилась вспышкой ярости. Зная манеру Джереми Питта вести записи подробно и пространно, он едва мог скрыть за этим всполохом гнева жгучий и бессильный стыд. – И это ван дер Кэйлен откупился от вас таким предательским подарком? Хорош адмирал британского флота, а что до вас – неужто у кастильских дворян и чужие письма вскрывать не зазорно?- Не надо громких слов и гневных взглядов, Сангре. Глоток вина и минуту внимания, - испанец повелительно повел здоровой ладонью в воздухе. – Вы несправедливы к ван дер Кэйлену. Он спасал эти записи с тонущего корабля для вас, желая отблагодарить и поддержать. И поручил мне передать их вам, что я только что и сделал, - он помедлил с усмешкой, видя, как нервно Блад собирает в стопку рассыпавшиеся по сиденью тома. – Тем более вы несправедливы ко мне. Это отнюдь не личные письма, сеньор капитан. Это вахтенные записи моего ?Синко Льягас?. Они предназначены для того, чтобы история корабля была известна и после его гибели, и если вы откажете мне в праве знать участь моего фрегата, то недорого стоит ваша прославленная кристальная честность.- У меня и нет возможности вам отказать, - поморщился ирландец, вынужденный признать долю правды в чужих словах. – Как и обернуть время вспять, и потребовать от Джереми заносить в журнал лишь сведения о корабле. И за каким дьяволом вы тогда заманили меня за шахматную доску и расспрашивали? Вы же уже и так все знали, что хотели услышать.- Я знал лишь то, что уловил чужой взгляд, - покачал головой дон Диего, плавно опустившись на софу и глядя на Блада вдумчиво и серьезно. – А хотел услышать вас. Хотел знать, что с вами происходило. Все никак не мог поверить, что ваш штурман верно изложил причину ваших бед. Не подумайте, Сангре, я далек от мысли смеяться или злословить. Я только желаю это понять.- Из любопытства? Вскрыть заживо хотите? – едкие слова корсара стирали все напоминания о прежней умиротворенности, недолго царившей в каюте. – Даже у нас в Тринити анатомировали все-таки трупы, а я пока что живой. Хотя вас это вряд ли смущает, в самом деле.- Вы и сами себя превосходно вскрываете без моего участия. При этом вам напрочь отказывает логика, которой вы так гордитесь и на которую обычно полагаетесь, - испанец вновь потянулся к полупустому фужеру, но не спешил пригубить из него, заставляя винное озерцо плавно покачиваться в нем в такт движениям уверенно идущего по ветру парусника. – То есть, ваш летописец во всем прав, и вы так терзались из-за звучного титула, которым вас наградила та юная барбадосская леди с легкой руки…- Эспиноса, осторожнее. Я абсолютно серьезен, - на сей раз угрожающе блеснули уже глаза Блада, напряженного, как полусжатая пружина. – Одно оскорбительное слово о ней, и вам все-таки придется меня убить прямо здесь, на месте. Ей-богу, я не оставлю вам выбора.- Кем вы меня считаете, Сангре? С чего, по-вашему, я должен оскорблять достойную девушку, которую вдобавок в глаза не видел? – дон Диего встретил опасный огонь в глазах ирландца полнейшей невозмутимостью. – Я скорее отзовусь о ней благодарно, если это она – та особа, что приходила в госпиталь к раненым после подлой выходки ?Прайд оф Девон?. Судя по тому, что мне рассказывали, а также по этим записям, да и по вашему лицу, все именно так и было. Прекрасная женщина, ангел на земле, светлый образ в вашем сердце… это все не ново, не алхимическая тайна за семью печатями. Я одного в толк не возьму – зачем вы ее суждение так близко к сердцу приняли?- ?Зачем? - нелепый выбор слова, - отрезал Блад, все так же настороженный и готовый к резкому движению. – Он предполагает намерение и возможность выбирать.- Именно поэтому я так и сказал. Не лезу в ваши чувства, это и в самом деле не та материя, где властен холодный рассудок, - де Эспиноса облокотился на спинку софы поудобнее, готовый к долгой беседе. Сверлящий взгляд бывшего пирата, казалось, и в малой степени его не беспокоил. – Но мы сейчас говорим о суждениях. О том, как она судила вас, и как вы судили себя. Согласитесь, что в суде все-таки должен царить разум.- Ваши слова да лорду Джефрейсу бы в уши, - губы ирландца едва заметно скривились. – Так что же здесь неверно с позиции разума? Неужели вы, из всех людей именно вы скажете, что я не вор и не пират? Если так, то кто из нас пьян, дон Диего? Такая несусветная чушь не может происходить, если трезвы оба.- Да не в том дело, - досадливо махнул изящной кистью испанский капитан. – Естественно, вы пират, и ясное дело, из этого следует возможность окрестить вас вором. Но вы что же, не понимали этого, когда решили остаться в этих морях и заниматься разбоем? Да, вы превратили себя в благородного разбойника из баллады и сочли, что этот путь для вас вполне достойный. Что изменилось после того, как эту банальность вам высказала ваша милосердная леди?- Вас не задело бы презрение в голосе дорогого вам человека? Справедливого, благородного, честного человека?- Все так, да одно не так. Справедливой ваша дама не могла быть при всей своей честности и благородстве. Вернее, ее справедливость… она, поймите, небесная. К земле применима с трудом, - де Эспиноса говорил мягко, звучно, и едва заметные алые капли понемногу стирались с его губ. Блад невольно ощущал, что позволяет успокоить себя этому бархатному голосу, этой вдумчивой сердечности тона. Впервые за эти годы он вдруг почувствовал себя не наедине с застарелой тоской, тяготившей его сердце. Молчаливый слушатель Джереми или сквернословивший Волверстон с его чудовищным предложением не были даже близко подпущены к тому, чего сейчас касался давний и непримиримый враг. Касался так легковесно, так деликатно, не подозревая о том, что поселился в сердце и душе бок о бок с тем светлым образом, о котором рассуждал теперь.- Ваша мисс Арабелла – человек, которому никогда не приходилось выживать. Ее доброта и милосердие – ее святая заслуга, бесспорно, но все возможности быть таковой ей подарило ее положение. Она, к примеру, может позволить себе не смотреть на грязь и кровь работорговли, и уж тем более не пачкаться в них. Но из этой грязи, из пепла человеческих жизней растет все ее благополучие. В нашем мире именно такова цена за то, чтобы кто-то мог блистать – золотом, орденами или непорочной чистотой. Вы наверняка видели на Тортуге немало женщин, которые могли бы порассказать, как быстро мягкосердечие теряется в нищете. Там иначе просто не выжить.- Скажите, дражайший философ, а разве вы сами теперь гуманист и убежденный противник рабства? – ехидно поинтересовался Блад. Пальцы его, однако, нервно дрогнули, сомкнувшись на холодной стеклянной ножке бокала. – Как разительно все в жизни меняется, право слово! А рассуждения гранда о нищете и вовсе близки к анекдоту…- Что до рабства – я всегда считал, что энкомьенда ближе к тому, что пристойно христианам, - ни тени смущения не было на смуглом лице аристократа. – Что до нищеты, то я достаточно повидал на своем веку, чтобы судить и об этом. А гуманным человеком я не звал себя прежде, и сейчас не стану. Я человек чести, но я давно распрощался с иллюзиями о честности войны. С неделю назад мы уже вели с вами беседу о лицемерии, и своих взглядов я с тех пор не сменил.- Она не лицемерна. И ее вины нет в том, что она родилась в семье рабовладельцев.- Опять вы про вину! Отчего вы о ней твердите именно там, где это неуместно, а в иных случаях и не вспоминаете? – фыркнул испанец раздраженно, и что-то болезненное на миг почудилось Бладу в его возмущении. – Конечно же ваша леди не лицемерна и не виновата ни в чем. Она чистое существо, она нежный вереск, который цветет на пепелище. Прекрасный медоносный цветок, который никому не несет зла, просто очень хорошо растет там, где что-то гибнет в пожаре. Она же не видит, куда уходят корни и чем они там питаются, да ей и не нужно. Окружающие знают от нее одно лишь благо: дивный вид, живительный аромат, целебный мед. Ну так и пусть она живет, радует и исцеляет, и никто про нее худого слова не скажет. Но не ждите от нее понимания ваших поступков и вашей жизни. И раз она вам дорога, так порадуйтесь за нее, черт возьми! – дон Диего вскинул голову, выпрямился, на щеках его заметно играл румянец. – Порадуйтесь, что ей не придется во всем этом разбираться, что ее вера в справедливый мир не посыплется осколками. Благодарите небо, что ей не надо знать, как вырывается из-под контроля толпа вооруженных людей, и каков тогда выбор для командира. Что ей не требуется решать, стерпеть ли удар или отвечать и неизбежно задеть неповинных. Что кровопролитие для нее не рутина, и что она не может сидеть и пить вино под задушевный разговор, похоронив перед этим полсотни человек. Скажите спасибо, что ваша мисс Арабелла никогда и ни за что не поймет вас до конца, и что она способна от души обозвать вас вором и пиратом. Если вы ее действительно любите, вы не пожелали бы ей иного.- Я любил ее и пожелал ей счастья. И я ее отпустил, далеко, как можно дальше от всего, о чем вы сказали, - негромко откликнулся врач, медленно выдохнув. Плечи его, поникшие было, теперь распрямились уверенно, со спокойной твердостью. – Но я никогда не соглашусь с тем, что мы можем процветать лишь на чьем-то пепле. Не нужно притворяться, что у нас нет выбора. Мы сами в ответе за каждый наш пожар – и вы, и я.- Наш выбор, Сангре, всякий раз сводится к тому, поджигать или нет, - улыбка так и не вернулась на уста капитана, но нечто азартное, почти отчаянное мерцало в его взгляде. – Но когда вы взяли в руки огниво, сами знаете: выпустить трудно. До конца жизни будете бредить запахом – и не пресной воды, как сегодня, о нет! Соленый морской ветер и огонь – стоит их как следует учуять однажды, и за этим ароматом вы понесетесь на край света. И какая там Франция с Голландией, какой там мирный отъезд…- Есть нечто такое, ради чего я отказался бы и от этого. Когда объявили амнистию, я желал только одного: после гибели де Ривароля первым же рейсом убраться прочь из этих мест, от ветра, от огня… от всего. А сейчас мне хотя бы не нужно тревожиться о том, каково мне придется на Ямайке, - Блад встал, устало проведя ладонью по лбу, и полупустой бокал его остался без внимания на невысокой столешнице. – Вы-то с выбором едва ли продолжите колебаться, когда вдали покажется Порт-Ройял. Дону Мигелю вы меня не отдали, и на том спасибо. По крайней мере, есть вероятность, что все произойдет быстро. А сегодня – мы оба устали, капитан, и я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством. Благодарю за то, что журналы вы мне все-таки вернули.- Так я прав, Сангре? Хоть один клятый раз ответьте – прав?- Вы пьяны, капитан. Я, кажется, тоже. Продолжать разговор сейчас будет глупо, - ирландец коротким прощальным движением склонил голову и шагнул к двери. О том, что испанец поднялся за его спиной, вышло догадаться только по едва заметному шороху бархатистой ткани.- Вы не остались бы здесь, если бы не чувствовали то же самое. Если бы не болели морем и не горели боем, и когда ради этого приходилось убивать – вы убивали. И нечего открещиваться и отворачиваться, вы, гуманный человек! – какие-то жутковатые рычащие тона прорывались теперь в голосе дона Диего, словно ему неосторожно задели незажившую рану. Уже ступив за порог коридора, врач ощущал на себе чужой взгляд, впивающийся и бешеный. Повернуться спиной к вооруженному дону Мигелю на ?Милагросе? и то было спокойнее. – Вы, рыцарь светлого образа, судья чертов… да чем же можно содрать с вас эту невозмутимость?! Зря считаете, что вам это позволено – эти ледяные глаза и ядовитая улыбка, чтоб им пропасть! Все равно я посмотрю на ваше живое лицо, и немедленно!Обернуться до конца Блад не успел. Хриплый, рвущийся от напряжения голос капитана теперь звучал поистине пугающе: с каким бы бредовым наваждением он ни говорил теперь, это самое наваждение обладало лицом его пленника. Ирландец еще надеялся остановить внезапный срыв, утихомирить разошедшегося хищника – и лишь краем глаза заметил стремительное движение, бесшумный бросок в свою сторону. Рукописи полетели на пол, сочно врезаясь кожаными боками в деревянный настил, а застигнутый врасплох корсар оказался впечатан в переборку со шквальной силой. Удар спиной о стену на миг сбил ему дыхание, а восстановить не вышло – вжимая его в деревянную обшивку, дон Диего резко приник к его губам в яростном распаленном поцелуе.На те несколько мгновений сознание дало сбой. Были чужие ладони на его плечах – даже не на запястьях, без попытки обездвижить по-настоящему. Были горячие, странно мягкие губы, и сладковато-терпкий вкус вина, и полный отказ от мыслей. Влажные пряди, прохладно касающиеся щеки, и теплое сильное тело, льнущее к нему, грудью в грудь, с колотящимся под ребрами сердцем, заходящимся живым неугасимым биением. Все это слилось в одно ощущение, неразрывное, существовавшее вне реальности и времени – вне объяснения и смысла.Затем рассудок возвратился с сокрушительностью пушечного выстрела.Рывок Блада был настолько силен, что отброшенный назад испанец едва не оказался сбит с ног, каким-то чудом избежав удара о противоположную стену. Мощь ирландца восстановилась после ранений в должной мере, а лицо кастильского гранда в сумраке коридора казалось побледневшим от боли: оттолкнув его и высвободившись, Блад не пощадил его недавнюю рану, которую сам же зашил несколько часов назад. Застыв на расстоянии нескольких футов друг от друга, оба тяжело и прерывисто дышали. Из распахнутой двери каюты лился свет, который плясал в полыхающих глазах дона Диего, и врач догадывался, что на его собственном лице отражалось то же самое - разом протрезвевшее потрясение.- … Эспиноса, вы ополоумели, - сдавленный голос ирландца превосходно передавал, что в иных обстоятельствах эту фразу он и проорать не постеснялся бы. Краска возвращалась на бескровное лицо испанца, губы его дрогнули на миг, прежде чем изогнуться в издевательской полуулыбке – словно ею можно было надежно замаскировать следы мучения.- Только не обольщайтесь. Я просто возвратил вам долг, - процедил он сквозь зубы, и взгляд его сделался отрешенным, похолодев и прояснившись. Де Эспиносе хватило самообладания отвесить гостю учтивый поклон, менее всего подходивший моменту, а затем он отступил каким-то неживым, механическим шагом. Дверь капитанской каюты закрылась за ним, и впервые за все время их плавания Блад услышал отрывистый и злой щелчок замка.Спустя несколько часов, посреди ночи, Блад все еще поражался тому, как человеческий ум способен реагировать на шок. Оглядываясь на себя в тот миг, когда испанец покинул пустынный коридор, бывший флибустьер видел странную картину: со спокойным и сосредоточенным видом он педантично собирал судовые журналы, рассеянные на полу как обломки кораблекрушения на песчаной полосе. Отнес их к себе, уложил в полупустой рундук, аккуратно и экономно распределяя место. Снова вытащил, проглядывая и проверяя, какие именно фрагменты летописи Джереми Питта уцелели, затем возвратил в ящик уже в хронологическом порядке. Нервный смешок вырвался у него лишь после того, как злополучные рукописи оказались заперты, а сам он осознал, что не отдает себе отчета в длительности прошедшего времени. Темнота за окном намекала на ночную треть суток, призывала отходить ко сну – и эта мысль окончательно стряхнула с врача ступор, оставляя его мириться с ошалевшей реальностью. Иронии и бодрости для этого у него в запасе было предостаточно.И какой уж тут, ко всем нечистым, сон.На гакаборт он вышел, когда набирающаяся сил луна стояла уже высоко над едва различимым в темноте горизонтом. Не достигнув еще и половины своей величины, она сияла достаточно мягко и ненавязчиво, чтобы распростертые по небу созвездия были ярки и отчетливо различимы. Теперь, вдали от берега, здесь не было ни вахтенных, ни часовых, и это место было тем прибежищем для размышлений, в котором сейчас нуждался ирландец. Отойдя от горевшего рыжим светом кормового фонаря, отвернувшись от него, чтобы глаза привыкли к таинственной темноте звездного неба, Блад тихо стоял в тени, облокотившись о перила фальшборта и всматриваясь в прояснившуюся после дождя высь.Здесь дышалось свободнее. Здесь можно было позабыть о том, что он в плену. И с этой условностью все вдруг становилось таким нормальным и естественным, так уверенно вставало на место, что впору было поинтересоваться у фортуны – как же она, ясноокая, ухитрилась так вывернуть ход событий и человеческой судьбы?Я и в самом разнузданном сне не представил бы себе того, что произошло сегодня наяву. Ладно я, морской разбойник и безбожник, но вы-то, Диего, вы!Шутить над своими желаниями было куда проще, когда в ваших глазах это могло быть только нелепой и оскорбительной шуткой. Господи Иисусе, вот это ревностный католик, чтоб мне провалиться…Проще было даже с Арабеллой. Она никогда не была моей – мираж, химера, которую я силой воображения приводил в свои объятия, рисуя ее на месте миловидных девиц в кайонских тавернах. Закрывал глаза и позволял себе верить, что это ее руки меня обвивают, что ее я целую. Что получившая свою щедрую плату куртизанка – это женщина, которой я желанен, и которая наконец-то меня дождалась. Наутро было паршиво, но то наутро.А вы не притворялись. И я не притворялся, что это кто-то другой вцепился в меня, как в спасение у обрыва. И будь положение иным – о господи, да я в следующую минуту прижал бы вас к соседней стене и отплатил той же монетой, и целовал бы, пока вы не позабудете свою высокомерную улыбку начисто! Сил бы хватило – валять друг друга по квартердеку уже незачем, а вот в такую игру я бы сыграл. И полюбуйтесь тогда, какой я на самом деле ?ледяной?…- И какой еще долг вы мне выплачивать вздумали? – пробормотал он неспокойно, позволяя своему голосу затеряться в плеске волн. – Где вы таких долгов наделать-то успели, почтенный дон?Три года назад? Вам рассказывали, как я невольно сцеловал кровь с ваших губ, пытаясь оживить ваши легкие? Или вам примерещилось что-то не то, а я теперь изволь отвечать?Шучу, ехидствую, а сердце сводит, как будто в него лимонной кислоты вогнали. Диего, да кто же нами так распорядился, что с самого первого дня один из нас непременно в плену у другого?! Не будь этого… да что толку теперь, словно можно заново проплыть те мили и под конец все сделать иначе, и не сломать вам жизнь, и не проклясть себя!Я не могу смириться с несвободой, и никогда не смогу. И дело не только в моей натуре, насчет которой вы правы сплошь и рядом. Я был узником и был рабом, и после этого любая неволя нестерпима. И отшвырнул вас лишь потому, что все это взметнулось инстинктивно. Я ваш пленник, вы налетели на меня диким ягуаром – и поплатились, а мне теперь хоть головой в воду…Вы же сами, своей волей ко мне пришли, и что я снова натворил?Свежий ветер незримо толкал паруса игривым звериным носом, ведя фрегат вдаль. Он помогал. Ерошил волосы, овевал лицо, то вспыхивающее, то вновь успокоенное вместе с ходом размышлений. Эти часы не прошли даром, как и попавшая в точку фраза испанца: чувства чувствами, но судить стоит здраво. И сколь-нибудь хладнокровное суждение уже казалось обнадеживающим – и так двусмысленное положение отнюдь не ухудшилось после этой сумасбродной ночи, недопонимание требовало разговора и прояснения, а не тревожных метаний.Только вы уж простите, капитан, но сейчас с откровениями я к вам в каюту ломиться не стану. Уже наслушался от вас о живописных деталях пиратской жизни – теперь догадываюсь, почему. Спите покрепче, пробудитесь пораньше, и я постараюсь развеять ваши сомнения. Если вы смогли закрыть глаза на причиненное вам зло, если отвернулись от своей памяти и решились на такой шаг – один Бог знает, как вам это удалось, но это стоит шага навстречу.Что там за грохот такой? Как будто и впрямь – шаги?В глубине кормовой надстройки действительно творилось неладное: нечему было шуметь в каютах в столь поздний час. Из темного проема, ведущего в коридор, донеслись престраннейшие звуки: сначала неразборчивый и бессвязный возглас, а затем постукивание и дребезжание, точно кто-то отчаянно тряс запертую дверь. Что-то щелкнуло, хрустнуло, по палубе пронеслись тяжелые неровные удары бегущих ног. Блад обернулся, оставаясь в потемках, неприметный в своем черном наряде. Настороженный взгляд корсара уловил мгновенное, лихорадочное движение в коридоре – и тень выметнулась оттуда, пронеслась мимо него, не заметив и не замедлившись. Силуэт рванулся к самому борту и застыл с запрокинутой головой, в свете фонаря беззвучно сверкнул металл. В распахнутых глазах Блада мир застыл, раскалываясь на до и после, когда картина из кошмарного видения безжалостно проступила и воплотилась в явь.