Вкус опиума (1/1)

"С вами странно и мучительно-легко -Разум тёмен, а сердце в вихре ветраЗакружилось и разбило лёд оков;Я не знаю, как быть - и нет ответа!Кровь моя смеётся долгу вопреки,Разум птицей в клетке мечется тревожно:Знали мы, что юг и север не свести -Но излом не знает слов "нельзя" и "можно"..."(с) Канцлер Ги Апрель, 1689 год. Эспаньола.Переменился мир. Словно бы и земля под ногами теперь была иная, и это чувствовалось даже сквозь деревянные перекрытия этажей гостиницы. Словно сам воздух оказался вдруг не таким, как прежде, расправляя легкие и разрывая какие-то невидимые обручи, что сковывали прежде грудную клетку и давили на плечи. Словно незримые и милосердные руки вынули длинный и острый шип, засевший между ребер – и лишь теперь стало ясно, как же неописуемо хорошо жить без этого терния, без боли от каждого движения.Дон Мигель был захлестнут этим ощущением так сильно, что одна лишь многолетняя выдержка и дисциплинированность позволяла ему оставаться сосредоточенным на переговорах. Собеседники его пусть и были запятнаны британским флагом, но уже навсегда избавились от язвительного ярлыка ?английские собаки? в глазах адмирала де Эспиносы. Те, кто принес весть о разгроме Блада, стоили особого отношения даже несмотря на полосатое знамя.И, конечно же, хотелось бы знать наверняка, что этот дьявол мертв. Повешен на рее, истек кровью и выброшен на корм рыбам, или же попросту оказался в волнах и уже не поднялся из них. Больше этого дон Мигель желал бы только оборвать жизнь Блада своими руками, лично и наверняка. Но и в самом деле – не стоит гневить Господа, когда впору возносить Ему хвалу во всеуслышание…Диего, ты ведь первым из нас узнал об этом? Отчего у тебя под глазами темные круги, почему на твоем лице весь день сквозит такая усталость, даже когда ты рад, даже когда неприкрыто счастлив? Неужели твой сон все еще не стал мирным?Эта сволочь мертва, брат. Раздавлена, растоптана, повергнута в прах. А ты – ты победил, пусть и настоял на том, чтобы я принял плоды победы. И я не хочу верить, не хочу даже на миг допустить, что этих лекарств недостаточно…Мы поговорим об этом у тебя на ?Сан-Игнасио?. Я должен знать, что тень этого демона больше никогда не станет тебя тревожить, как отпустила она меня в эту святую минуту.- После такого начала никакие вести не покажутся чересчур тревожными, - напряженный голос лорда Уиллогби пробудил дона Мигеля от секундной задумчивости. – А после безумия этой злополучной недели мы готовы ко всему. В чем же дело, сеньор адмирал?- По поводу злополучности этой недели сеньор капитан уже успел кое-что прояснить мне, опираясь на услышанное от вас, - адмирал пригубил вина перед продолжением беседы, которая обещала затянуться. – Поправьте меня, господа, если я в чем-то погрешу против истины. Будучи на флагмане, вы оказались оторваны от своей эскадры и в одиночку прибыли в Порт-Ройял. Там вы обнаружили, что ямайская эскадра в количестве шести кораблей покинула гавань…- Сеньор адмирал, смею заметить, что в одном вы уже против истины погрешили, - в серых глазах англичанина отразилось волнение и растерянность, - Потому что если дон Диего не ясновидец, то количество кораблей ямайской эскадры ему никак не могло быть известно. При всем уважении к союзникам я не настолько наивен, сэр, чтобы разглашать подобного рода сведения.- Стало быть, мой брат – ясновидец? – адмирал усмехнулся добросердечно, бросив взгляд на сидевшего рядом капитана. Дон Диего ответил спокойной полуулыбкой - перед тем как пристально и с каким-то нажимом посмотреть на лорда.- Нас всех иногда подводит память, сэр. Как вы понимаете, у меня не было возможности ни поговорить с кем-либо, побывавшим в этой эскадре, ни прочесть английский вахтенный журнал, к примеру… От кого же я мог узнать это, если не от вас? Моего слуха по случайности достиг обрывок вашего разговора с сеньором ван дер Кэйленом, вот и вся тайна.- Моя неосторошность тут виной, милорд, - кивнул голландец. – Да вы и сами вспоминайт тот расговор, если бы не другой дела. Но прошу, продолшайте, сеньйор адмирал.- Итак, ямайская эскадра покинула Порт-Ройял, направляясь к северному побережью Эспаньолы с целью атаковать французские владения на Тортуге. Этим исчерпывается та часть событий, которая знакома вам, - дон Мигель помедлил, давая собеседникам возможность поправить его и не встречая несогласия. – А дальше начинаются мои прискорбные известия. Видите ли, чуть больше недели назад моя эскадра столкнулась в тех водах с французской флотилией, которая должна была отправиться на соединение с флотом де Ривароля. Сражение обернулось нашей победой: один француз все же ускользнул, зато остальные теперь стоят здесь, на рейде. И с флагманского корабля я снял, помимо прочего груза, английских пленников – моряков, служивших ранее в ямайской эскадре.- Господи, помилуй… я вздерну Бишопа на первой же пальме! – пробормотал лорд Уиллогби сквозь стиснутые зубы. Ван дер Кэйлен нахмурился, выпрямившись в кресле и останавливая дона Мигеля быстрым и отчетливым вопросом:- Где эти люди есть теперь, сеньйор?- Они здесь, в Сан-Доминго. Часть из них в госпитале, но большинство находятся под замком в крепости. Я обошелся с ними не по-союзнически, но… на то были причины, - уголок рта испанца криво дернулся, и без дальнейших пояснений становилось ясно, что до недавних пор ни одному англичанину в принципе не следовало ждать от него снисхождения. – Теперь же я готов отослать их вместе с вами, если вас это устроит, господа.- Безусловно, так следует сделать, - британец кивнул нетерпеливо и нервно. – Они что-либо сообщили вам?- Довольно многое, поскольку от этого зависели их жизни, - мрачно усмехнулся де Эспиноса. – Если вкратце, то эскадра была совершенно не готова к штурму Кайонской бухты и поплатилась за это. Пираты охраняли свое гнездо, как шершни, и вашей флотилии пришлось отступить, потеряв на этом два корабля. Еще два погибли при столкновении с французами, к которым эти матросы и попали в плен. Насколько они могли судить, ускользнуть удалось флагману и еще одному фрегату – впрочем, в поврежденном состоянии. А поскольку вы не были осведомлены обо всем этом, я делаю вывод, что уцелевшие корабли не возвратились на Ямайку в срок…- Катастрофа, - емко резюмировал лорд Уиллогби. Дон Диего, затихший было, задумчиво потягивая из бокала вино оттенка светлой акации, встрепенулся после услышанного.- Если я правильно понял ситуацию, то эскадрой руководил очень некомпетентный человек. Предельно некомпетентный. Речь ведь идет о бывшем командире гарнизона Барбадоса?- А вы-то откуда знаете этого болвана? – британский вельможа изумленно вскинул брови. Дон Мигель поморщился, намереваясь оборвать этот неуместный вопрос на корню и самым жестким образом отогнать англичанина от болезненной темы – но не успел.- Это вас не должно интересовать, - ровно, без малейшего намека на эмоцию произнес дон Диего. На губах адмирала тающей льдинкой осталось невысказанное проклятье в адрес лорда: тон младшего брата воскресил в памяти такие дни, в которые не пожелаешь вернуться и в страшном сне. – Важно то, что мы с вами сошлись в оценке способностей этого субъекта. Ямайскому гарнизону очень повезет, если оставшиеся корабли в итоге все же доберутся до гавани – которая может быть, а может и не быть сейчас защищена подчиненными сеньора ван дер Кэйлена.- Его величество король Вильгельм прислал меня поддерживать порядок в этих водах, и вот с чего все начинается, - горько протянул англичанин, осушив свой бокал, к которому почти не притрагивался прежде. – Еще две недели назад такой форменной напасти и представить было нельзя… Но чего вы желаете в связи с этим, сеньоры? К чему вся эта беседа?- Я предложил эту встречу для того, чтобы за одним столом наконец-то оказались командиры испанского и английского флота в этих морях, - отозвался дон Диего вместо адмирала. – Господа, никто здесь не наивен. Все отдают себе отчет в том, что подписанные за океаном мирные договоры не всегда гарантируют мирное соседство нам, грешным обитателям карибских вод. Лично я оказывался жертвой нападения англичан, позабывших о перемирии, и не стану скрывать, что мстил сполна. И таких историй наберутся тысячи, но сейчас… - младший де Эспиноса остановился на миг, обведя лица своих визави внимательным и выразительным взглядом, - Сейчас мы должны оставить их в прошлом. У нас общий враг, и это серьезный противник. Ваш флот пребывает не в лучшем состоянии, наш же хоть и набирает силу, но все еще оправляется от прежних бед. И сейчас для того, чтобы французы не получили преимущества в Карибском море, вести переговоры нужно не только королям в Старом Свете. Мы с вами должны договориться – здесь, в Новом и заново. Должны обеспечить взаимопомощь и сделать так, чтобы хотя бы до конца этой войны нам не приходилось видеть друг в друге неприятелей под маской союзника.- Вы говорийть так прямо, что в этом есть где видеть толк. Это шестно, сеньйор капитан, и это верно. Хотя это будет слошно, - ван дер Кэйлен глядел серьезно, но в тоне его сквозила тень одобрения. – Рас небеса распорядились так, што мы и в самом деле сдесь… это стоит обсушдений.- И сейчас, и после того, как вас доставят на Ямайку, и вы получите новые сведения о своей эскадре, - добавил дон Мигель. – Я не поверил бы прежде, что скажу это, но сейчас этот союз стоит укреплять. Хотя бы ради того, чтобы не повторились события в Картахене или разгром вашего флота у Эспаньолы. Ради того, чтобы появление какого-нибудь сородича проклятого Блада не сказалось в итоге на ходе всей войны.- И ради того, чтобы не нашелся сородич де Ривароля, который завершил бы его маневры, - лорд Уиллогби встал и протянул руку поднявшемуся на ноги адмиралу испанского флота. – Как бы ни пошли дела далее, с одним я соглашусь уже сейчас. Нам есть о чем говорить.Сухощавая ладонь пожилого англичанина крепко сжала загорелую сильную кисть испанца. И впервые за долгое время – за три нескончаемых года, - этот жест не ощущался доном Мигелем как предательский отказ от мести, как преступная слабость. Собственное твердое суждение и одобрительные искорки в глазах брата – все теперь подсказывало ему, что эта безумная дорога канула в прошлое вместе с упокоившейся на дне эскадрой Блада.Пришла пора перешагнуть через могилу ненавистного пирата. Время идти дальше – для всех.***И куда же дальше?Опытный взгляд Блада делал излишними какие-либо расспросы. Ирландец, столько лет посвятивший морскому делу, понимал, что значат ведущиеся с самого утра приготовления: ?Сан-Игнасио? ненадолго задержится в порту. Фрегат, находившийся в гавани уже вторые сутки, принимал на борт груз солонины и сухарей, укрывал в своем трюме новые боеприпасы, доставленные с берега, а также многочисленные бочонки пресной воды. Изобилие этого бесценного ресурса здесь, у побережья, было таково, что жестом неслыханной щедрости пленнику было выделено два ведра воды и шанс прилично вымыться. С учетом того, что прорваться на землю ему так и не удалось, флибустьер с ироничной усмешкой оценил эту возможность как издевательские репарации от подгулявшей Фортуны.То есть, раз мне суждена скорая смерть, то встретить ее мне полагается чистым? Ну-ну…Новое плавание не заставит себя ждать: фрегат может отчалить хоть завтра. Его чинят уже сейчас, да и не столь страшны повреждения: ?Арабелла? выходила в море и в худшем состоянии. Провизия на месте, погружен порох и ядра, не хватает только приказа капитана и попутного ветра.А я какого-то дьявола все еще здесь. Уиллогби и голландца увезли черт знает куда, будто это на их казнь готовы сбежаться все наследники бешеной иберийской крови. Вы, Эспиноса, затеяли меня избегать с такой непринужденной ловкостью, что ваш кот бы обзавидовался. Ваш верный офицер держит всю вахту в ежовых рукавицах, да и сам глядит на меня, как еж на змею. Для полного счастья в этой картине не хватает только вашего любезного брата, с которым вы мне обещали занимательный разговор о ?Милагросе? и прочих моих прегрешениях…Жаль, я не знаю даже, что за корабль теперь у сеньора адмирала, и здесь ли он. Зато ?Клото? узнал с первого взгляда, когда ее перегнали поближе к причалу и тоже принялись снаряжать. Бедняга Кристиан…По крайней мере, вы отпустили выживших. ?Клото? повезло больше, чем ?Элизабет?. А про ?Лахезис? и ?Атропос? теперь без горечи не вспомнить – и лучше уж вовсе не вспоминать, не травить душу. Если небеса позволят мне взять на себя все, что натворили их экипажи, то скоро я, быть может, расплачусь за всех и сполна.Умирать – так чистым.- Сангре, кто вас так извел в мое отсутствие, скажите на милость? – дон Диего развел изящными ладонями, не довольствуясь одним лишь выразительным голосом. – Вы, конечно, предупреждали, что без меня вам свет не мил и кусок в рот не лезет, но я и не знал, что это стоило понимать буквально! Стоит мне полтора дня посвятить своим личным делам, и вы в отместку уже подбиваете мою команду на мятеж, и рветесь прочь с корабля…- А вас, в свою очередь, так страшит мысль об этой потере, что вы забросили все личные дела и примчались обратно угощать меня обедом? – издевательский ответ на издевательскую же речь сам собой вспыхнул на губах Блада. Де Эспиносу это, однако, ничуть не обескуражило: капитан учтивым жестом пригласил ирландца к столу и уже собственноручно налил ему вина, казавшегося черным от выдержки и благородного сорта ягод.- Смею напомнить, что я далеко не один месяц искал встречи с вами. При вашей неуловимости, уж простите, я не готов доверить вас де Сааведре. Видит Бог, я отношусь к дону Иларио со всем уважением и дружески расположен к нему, но… небеса не случайно над ним пошутили, наградив такой фамилией. Не знаю, в родстве ли он с сеньором Сервантесом Сааведрой, но дон Алонсо Кехана ему однозначно родня. А прекраснодушные рыцари вроде них слишком легко выпускают из рук добычу.- То есть, вам и про дона Иларио поведали, - Блад коротко вздохнул, не отвлекаясь даже на дразнящий запах восхитительно приготовленной телятины со специями, что красовалась перед ним на тарелке. По какой-то неясной причине именно сегодня утром ему не досталось еды, и аппетит давал о себе знать при виде этой роскоши. – Что ж, этого стоило ждать. У вас, оказывается, в команде тоже завелся рыцарь, который вам присягнул, как королю…- Вам это кажется странным? Что ж, кто знает наверняка, не окажусь ли я потомком королевского рода? – усмехнулся дон Диего, и странная гордость блеснула в его глазах, на миг вытесняя прежнюю шутливость. – Возможно, два века назад моя родословная берет начало от арагонского принца, а вам и невдомек… А если посудить серьезно, то я уже говорил вам, что умею ценить верных людей. Искренне рад, что и они ценят меня в должной мере. Фернандес рассказал мне, что вы ему сообщили о своей дружбе с доном Иларио и соблазняли капитанским чином в качестве губернаторской благодарности – если вас доставят к де Сааведре, разумеется. А вам пришлось довольствоваться только трубкой и табаком… и к слову, посетовали бы вы мне раньше, что вам этого зелья недостает! Мне самому, каюсь, и в голову это не приходило, я же не курю и запасов таких не держу. Зато располагаю отменным вином, так что не пренебрегайте, друг мой. У дона Иларио в погребах такого не водится.Де Эспиноса с наслаждением пригубил вино, после чего вооружился приборами и осторожно взрезал хрусткую корочку на горячем еще мясе. Его поведение вряд ли показалось бы стороннему наблюдателю неестественным или наигранным, оживление могло объясняться десятком разнообразных причин – здесь, в испанском порту, во славе победы и при обладании всем желаемым. Вдобавок Фернандес явно пощадил гордость своего капитана, умолчав о недобрых намеках пленника в его адрес, к внезапному и сильнейшему облегчению для Блада. Ирландец мог сколько угодно ехидствовать над собой, но отчего-то его коробило от мысли, что эти неискренние и оскорбительные слова коснулись бы слуха дона Диего. Что объяснить истинное положение вещей после этого стало бы немыслимо – кто же поверит?А все-таки что-то было не так. Инстинктивное чувство подталкивало Блада изнутри, заставляло насторожиться, как произошло это три года назад, ранним утром вблизи этого же злополучного острова. Что-то напряженное неуловимо промелькнуло в поведении испанца – на миг, на долю секунды, то, что осталось бы незаметным для подавляющего большинства людей. Но капитан Блад не раз выживал лишь потому, что не упускал из вида мельчайшие детали происходящего – а сейчас его обостренное внимание разом сошлось на опасном коварном противнике и на человеке, которого отчаянно и недостижимо хотелось никогда больше не называть врагом. Помимо воли в душу западало все: плавные или резкие жесты, живой тон, каждое потаенное чувство, невесомо отразившееся в чертах лица…Что вас встревожило, Диего? Это вам надо опасаться несчастья, или мне стоит готовиться к последнему отчаянному рывку? Или позавчерашняя ночь все еще отдается болью в груди – на мою беду?..Гадать можно было сколько угодно, но проверить свои догадки пока что возможности у него не было. Флибустьер последовал примеру испанца, который уже наслаждался своим старательно приготовленным обедом. Вкус у мяса оказался непривычно острым и пряным, и хотя это придавало ему особую приятность, но без пары глотков вина такое удовольствие стало бы сомнительным.Отхлебнуть из бокала бездумно, гася пожар на языке, Блад успел лишь один раз и в пол-глотка. В следующий миг все его самообладание потребовалось ему для того, чтобы сохранить лицо спокойным, а взгляд рассеянно-довольным. Вино было терпким и густым, с богатым ароматом и вкусом, и так несложно было упустить из вида странную нотку в нем, легкую необычность, замаскированную остротой пищи, жаждой и голодом оставленного прежде без еды человека…Но он был врачом. А едва ощутимый привкус, оставшийся у него на губах, был вкусом опиума.Три тысячи чертей, Эспиноса!!! Вот тебе и потомок королей, вот тебе и человек чести! Кот вы камышовый, а я-то, я-то дурак!..Заходясь беззвучной руганью в мыслях, пират заставил себя ни единым движением не выдавать, что ловушка была разоблачена. Небрежно вернул бокал на место, с видимым удовольствием отправил в рот новую порцию мяса, сдобрив ее привезенной с берега свежайшей зеленью – и притворялся поглощенным едой, пока в голове его с бешеной скоростью мелькали обрывки планов и соображений. Времени на размышления было в обрез, и даже минутное промедление могло погубить все.Спокойно. Ядов в этих краях полно, а вы потратили на меня концентрированный опиум. Не убить хотите – усыпить. Должно быть, дозу отмерял ваш медик. А я еще слаб от ран и пью натощак, не успев толком поесть, значит, сознание терять буду быстро…Избавиться от вина – как угодно. Дальше посмотрим, кто из нас лучше справится с этой игрой.- Погреба дона Иларио мне, боюсь, теперь и не проверить, - невозмутимо произнес он, вновь поднося напиток к губам и притворяясь, что отпивает немного. – Впрочем, насчет вашего вина соглашусь: я подобного раньше не пробовал. Бьюсь об заклад, оно старое… и какая-то особая древесина использовалась для бочек, я прав?- Совершенно точно, - улыбка дона Диего была столь лучезарной, что невозможно было бы заподозрить за ней коварное намерение, не зная о том наверняка. – Видите, все обернулось только к лучшему. Если бы вы покинули меня раньше времени, кто бы угощал вас напитком, достойным ваших утонченных вкусов?- А что же Фернандес? Для него все тоже обратилось к лучшему, или он только зазря лишился запасной трубки? – Блад отчаянно старался потянуть время и придумать способ втайне вылить сонное снадобье, но пока испанец сидел напротив, возможностей для этого было не слишком-то много. В рукав? Плотная черная ткань впитает хоть сколько-то жидкости… но дьявол, заметно, слишком заметно! И долго выжидать тоже не к добру…- О нет, ему тоже жаловаться на судьбу незачем, - на сей раз тон де Эспиносы был совершенно искренне довольным. – Я взял на себя труд исполнить ваши соблазнительные обещания вместо вас. Вы, должно быть, заметили ?Клото? - вернее, ?Инфанту?, поскольку ни к чему кораблю терять свое крещеное имя… Так вот, не пройдет и нескольких дней, как Фернандес окажется на капитанском мостике, точь-в-точь по вашему пророчеству. ?Инфанта? вновь в строю, и я позаботился о том, чтобы она оказалась в руках достойного командира.Дон Диего хотел сказать еще что-то, но его прервал негромкий стук в дверь каюты. Взгляд капитана потемнел обеспокоенно, и, сухо извинившись, он быстро поднялся и вышел. Дверь за собой он не закрывал, стоя в проходе и вполголоса переговариваясь с кем-то. Судя по всему, побеспокоил его не слуга, а один из офицеров – и причину беспокойства капитан знал заранее, поскольку не допустил, чтобы разговор их достиг ушей пленника. Острый слух Блада разобрал дважды повторенное слово ?адмирал? и ?вы распорядились?, но общий смысл происходящего остался для него туманным.Но главное было проделано с ловкостью, которая уберегала его в самые отчаянные моменты. Злокозненное вино было выплеснуто под стол почти полностью, и к тому времени, как де Эспиноса направился обратно, флибустьер с философским видом вновь пил из стремительно пустеющего бокала, расправившись еще с небольшой порцией острого мяса. Теперь дело было лишь за его актерскими способностями, в которых ему еще не доводилось прежде усомниться.- Приношу свои извинения, Сангре. В порту формальностей не оберешься, и спастись от них можно разве что в открытом море, - дон Диего раздраженно выдохнул, возвращаясь к своему собеседнику и удостоверившись взглядом, что дверь каюты вновь плотно закрыта. Блад покачал головой, будто находился в рассеянности и не сразу сосредоточился на смысле произнесенных слов.- Но ведь вы скоро и будете в открытом море, не правда ли? ?Сан-Игнасио? снаряжают для… для похода? – он повертел кистью в воздухе, как человек, затрудняющийся подобрать внезапно забытое слово. – А ?Инфанта? в сопровождении, если не ошибаюсь?- Ваша наблюдательность разъясняет вам все прежде меня, - испанец улыбнулся краешком губ, но взгляд его вскоре сделался серьезен и пристален. Недолгое молчание, повисшее между ними, было порождено странным затишьем со стороны Блада, потерявшего интерес к беседе, будто бы разморенного усталостью и теплом. Вскоре ирландец попытался было осушить свой бокал до дна, но скривился и возвратил его на стол, едва не выпустив его из странно непослушных пальцев, а затем прижал ладонь ко лбу, неловко опираясь локтем на край столешницы.- Что с вами, друг мой? Вам нехорошо? – легкое беспокойство в голосе де Эспиносы постепенно набирало силу. Блад поморщился, закрыв глаза, будто пытаясь отогнать накатившую дурноту.- Черт его знает… перегрелся на палубе, наверное. А тут ваше вино и специи эти… проклятье! - он поднялся на ноги, тяжело привалившись бедром к скрипнувшему столу. – Эспиноса, я… мне нужно на воздух. Не обессудьте…- Этого еще не хватало, в самом деле! – дон Диего моментально оказался рядом, позволяя ирландцу опереться на него. – Я отведу вас в каюту и позову врача. На солнце вам в таком состоянии быть не надо.- Лишний труд, капитан, я… - пират вяло попытался вырваться, словно запоздало вспомнил о гордости после нескольких совместно пройденных шагов. – До виселицы не скончаюсь, что вы… вот всполошились! Да и какая разница, если…- Не болтайте ерунды! – испанец крепко удержал его за талию, видя, что пленник уже нетверд на ногах. Выведя его за порог и толкнув незапертую дверь соседней каюты, отведенной гостю, дон Диего отпустил его лишь возле койки, на которую Блад тяжело осел, все так же слабо потирая ладонью лицо. Капитан не замедлил шагнуть к окну и распахнуть его, давая морскому воздуху хоть сколько-то освежить каюту, однако затем растерял свою прежнюю спешность и собранность в движениях. Вместо того, чтобы позвать медика или хотя бы крикнуть кому-то из офицеров о своем распоряжении, кастильский гранд возвратился к постели, на которой безвольно вытянулся ирландец. Синие глаза пленника были полуприкрыты, веки, казалось, потяжелели и не могли полностью разомкнуться. Он пробормотал что-то неразборчивое по-английски, попытался вначале поднять голову, а затем и волевым усилием приподняться на локте, опираясь все еще спущенными на пол подкосившимися ногами. На миг могло почудиться, что этот отчаянный полупьяный порыв сбросит с него странное оцепенение и пробудит к жизни – но рывок лишь истощил и без того угасавшие силы опоенного человека. Блад рухнул на постель, уткнувшись лицом в небольшую подушку, рука его бессильно свисла, касаясь пальцами потертых половиц.Дон Диего смотрел на него молча, и слегка побледневшее лицо аристократа было единственным, что выдавало его душевное состояние в эту цепенящую секунду. Корсар не шевелился, не издавая ни звука: могло показаться, что жизнь покинула его вместе с волей к сопротивлению. Затихший на укрывающей постель светлой ткани, он походил на матерого черного волка - застреленного на бегу и павшего в снег, скрывшего расползающееся пятно крови собственным теплым еще телом.Иллюзия эта была сильна, и нервные движения ладоней испанца выдали бы стороннему наблюдателю, до какой степени тот был захвачен ею. Де Эспиноса извлек на свет свои карманные часы, с полминуты поглядывая на бег стрелок, прежде чем убрать их и склониться над пиратом. Хрупкие на вид руки гранда оказались на деле крепки: ему не составило труда приобнять Блада за плечи и приподнять его, переворачивая лежащего лицом вверх и затем осторожно устраивая его на койке. Пальцы испанца невесомым, почти ласкающим движением отвели со лба ирландца черные вьющиеся пряди, открывая его загорелое лицо – лишенное страдальческого выражения, спокойное и расслабленное в глубоком беспробудном сне. Расстегнув и ослабив воротник пленника, дон Диего мягко притронулся к его горлу, удостоверившись, что он ровно дышит, а вслед за этим повернул его голову набок, предотвращая риск задохнуться в беспамятстве. Легкое, скользящее, словно случайное прикосновение ладони к щеке – и кастильский капитан отстранился от спящего, отступая на несколько шагов. Долгий задумчивый взгляд был единственным, что мог он себе позволить напоследок – спешить приходилось нешуточно, и парой секунд позже дверь каюты закрылась за ним. Ключ скрипнул в замке, совершив несколько оборотов и замыкая одурманенного пирата в безмолвии прочных деревянных стен.Льдистые, ясные глаза ирландца распахнулись, не храня и слабейшей тени макового помутнения. Он не двигался пока, настороженно прислушиваясь к удаляющимся шагам, и лишь затем тихо и невесело усмехнулся. Вся прежняя злость, все то недоброе торжество, что клокотали в нем и заставляли в полной мере вложить свой талант в разыгравшуюся трагикомедию – все истаяло, испарилось за минуты под тонкими теплыми пальцами. Их прикосновения он до сих пор чувствовал на своем пылающем лице – и рука не поднималась стереть их, спугнуть это уязвимое ощущение…Что же это за бесовщина такая?! Во что вы со мной играете?! Вот я был в вашей воле, и какие бы каверзы вы ни задумали дальше – разве так вам хотелось ко мне притрагиваться?Я не выпил столько вашего опиума, чтобы списать все на галлюцинации. И хоть перед судом засвидетельствую: три минуты назад дон Диего де Эспиноса гладил меня по щеке, а мне теперь жить с этим.Правда, долго ли осталось жить – это уже иной вопрос…К тому моменту, как снаружи вновь раздались приближающиеся шаги и оживленные голоса, Блад успел просчитать все преимущества, которые получил благодаря своему своевременно сыгранному спектаклю. Неизвестно, что предпринял бы чертов хитрец Эспиноса, видя, что пленник не пьет вина или не теряет сознания – а теперь у ирландца было время и относительная свобода действий. Не без основания полагая, что события могут приобрести любой неожиданный оборот, он успел заблаговременно изучить устройство нехитрого замка на двери своей каюты – и если бы это потребовалось, мог уверенно вскрыть его. Дон Диего заигрался в великодушие, поселив пирата в столь уютной обстановке: этот замок существовал для удобства обитателя каюты, а не для надежного удерживания бывалого флибустьера – для таких придуманы цепи, колодки и засовы в полумраке трюма.Небольшой кинжал Блад раздобыл и припрятал еще несколько дней назад, и теперь держал его под рукой. Больше всего ирландец жалел о том, что ему не довелось незаметно разжиться длинной веревкой. Окажись у него достаточных размеров канат, он мог бы уже сейчас спуститься по нему из окна, бесшумно соскользнуть в волны и плыть к берегу, ныряя и оставаясь под водой как можно дольше, лишь изредка показываясь на поверхности и быстро набирая в легкие живительный воздух. Больше того, корсар рискнул бы проделать это еще ночью – но украсть веревку не вышло, а прыжок с высоты выдал бы его бдительным часовым громким всплеском. В том, что стража неусыпно наблюдает за происходящим на корабле, он не сомневался: разговор с Фернандесом не прошел для него впустую. Испанский офицер, переживший катастрофу на ?Синко Льягас?, не допускал ослабления дозора ни в отсутствие дона Диего, ни при нем самом.Снаружи что-то происходило – отдаленно звучали отрывистые и громкие слова приказов, гулко отдавались быстрые и твердые удары подошвами о палубу. Эти звуки не походили на суматоху при внезапно налетевшей опасности: если и случился аврал, то он был ожидаемым и понятным для экипажа корабля. Тяжелое предчувствие заныло в груди у Блада, обломком льда засев под сердцем. Мельком услышанное недавно слово ?адмирал? начинало обретать отнюдь не абстрактное значение. И если догадка была верна, если на ?Сан-Игнасио? ждали высокого гостя, это могло значить лишь одно: капитан корабля все же покончил со всеми своими сомнениями раз и навсегда.Зачем же вы меня опиумом напоили, Диего? Не хотели видеть мои глаза, когда меня свяжут по приказу дона Мигеля и поволокут в шлюпку? Решили сделать так, чтобы я не вздумал сопротивляться, чтобы не бросился за борт в последний миг? Или, чего доброго, и вовсе сжалились надо мной и решили избавить хоть от нескольких часов смертного страха – того самого, который вас у пушки едва не убил по моей вине?Черт вас разберет! А меня черт уже разобрал, как негодный часовой механизм, и не без вашей помощи. Мне-то как теперь быть?!Лежа на койке, он заставлял себя расслабиться, дать отдых телу, которое вот-вот могло оказаться испытано на прочность. Прислушивался к боли полузаживших ран, к состоянию вернувших прежнюю силу мускулов, машинально сжимал пальцами рукоять небольшого клинка – и ожидал в беззвучии, в яростном размышлении ради спасения своей жизни.Затаиться, замереть, а когда адмирал войдет – ударить его кинжалом и в окно ринуться? Не насмерть бить, но если дон Мигель будет ранен, это отвлечет и вас, и остальных хоть на какое-то время, даст мне фору… тьфу ты дьявол, да к чему рассуждать, если я уже знаю, что не воткну в него нож?! Он бы в меня десяток клинков вогнал охотно, а я – убей Бог, не могу теперь. Он ваш брат, и если удар будет неточен, если я ошибусь в спешке… риск слишком велик, чтобы проверять свое искусство хирурга на вашем близком и любимом человеке.О том, чтобы ранить вас самого, я не думал, даже когда был готов выплеснуть то вино вам в лицо. Даже когда понял, что вы затеваете. И если вы войдете ко мне прямо сейчас, со мной, вероятно, будет покончено – но вы уйдете без единой царапинки. Видит небо, я уже достаточно шрамов оставил вам, мое кастильское проклятье…Ладонь Блада сжалась с такой силой, что рельеф рукоятки впечатался в нее покрасневшими полосами. Если бы не гарда, дело закончилось бы порезами на соскользнувшей руке – а так смуглая кисть уцелела, смягчив свою хватку. Покрутив кинжал в беспокойных пальцах, ирландец принял, наконец, решение, пряча его за голенищем сапога. Теперь добраться до ножа он смог бы даже со связанными за спиной руками – а дальше оставалось положиться на свою ловкость и на волю случая.Пусть приходят. Пусть сочтут меня лишенным сознания, пусть будут беспечны, видя меня одурманенным и безопасным. Пусть увезут с корабля, а там уж я найду способ улизнуть – с лодки или уже на суше. Потерявшая бдительность стража – неплохой помощник для беглеца.Осталось только дождаться.Голос дона Мигеля он узнал сразу же, стоило шагам адмирала зазвучать на юте. Обострившийся от настороженного ожидания слух Блада разобрал и живые звонкие интонации дона Диего, переговаривавшегося со своим грозным братом. Оба гранда были уже рядом, вот-вот могли поравняться с его дверью, и флибустьер замер на постели, владея собой полностью, удерживая свое дыхание глубоким и ровным, заставляя сердце биться спокойно, под счет. Успешный обман был залогом спасения, и промашка стоила дорого.В конце концов, эта пьеса ничем не хуже той, которую я сыграл однажды на палубе ?Энкарнасиона?. Сказать по чести – скверная то была пьеса…Чем бы ни закончилось на сей раз – я вас прощаю, Диего. Даже зная, что вы меня не простите, ни на этом свете, ни на том.Прощайте.- … искусные маневры, клянусь Пресвятой Девой, иначе это не объяснить, - дон Мигель был совсем рядом, за дверью, и мысленный взор Блада рисовал его так же отчетливо, как если бы они вновь оказались на квартердеке тонущей ?Милагросы?. – Ты был прав: к завтрашнему дню от повреждений и следа не останется. Я не представляю себе, как нужно было лавировать, чтобы в такой мере уцелеть – особенно при том, что я своими глазами вижу ?Викторьез?.- И более того, вскоре ты и вовсе глаз с него сводить не будешь, верно я понимаю? – легкие нотки удовольствия в голосе дона Диего позволяли угадать его улыбку даже сквозь сплошную древесную преграду. – Восемьдесят пушек и отменная скорость при таком тоннаже – это тот флагман, который я пожелал бы для тебя, и мое пожелание было услышано свыше.- Этот красавец вначале должен пережить основательный ремонт, чтобы вновь быть грозой морей. Но затем – да, ты прав. Я уже поднимался на борт и признаюсь честно: почувствовал себя так, словно вернулся на свой корабль, который знаю уже не первый год… - пауза в словах адмирала была недолгой, и ее как раз хватило бы на тихий задумчивый вздох. – Словно я даже знаю его имя – и неважно, что начертано на борту.- Я тоже знаю это имя, Мигель. И долой французские литеры с борта, и сомнения тоже долой, - уверенность теплилась в словах младшего де Эспиносы всполохами огня, и Блад с изумлением осознал, что говорящий удаляется от него. Испанцы неспешно проследовали мимо, не остановившись и не зайдя в клетку к пойманному хищнику, заветной своей добыче.- Ты считаешь, что это возможно? Что это было… воплощение?- La nueva Encarnación*, - бархатный голос дона Диего был пронизан гордостью, и корсар сосредоточенно пытался разобрать дальнейшее, но негромкий скрип и щелчок запирающейся двери соседней каюты помешали ему. Он беззвучно приподнялся, стараясь, чтобы койка под ним не скрипнула, и в ошеломленном раздумье обернулся, будто бы мог заглянуть через переборку не только в каюту капитана, но и в его душу.Вы еще не сказали ему?!Дон Мигель не мог бы так спокойно беседовать с вами о кораблях и именах, зная, что я заточен в десяти шагах от него. Он горел бы жаждой мести, он хотел бы видеть меня как можно скорее, видеть скованным, сломанным. И не утерпел бы достаточно, чтобы вкушать это блюдо холодным – не того характера сеньор адмирал, я же видел вживую это бешеное торнадо…Он еще не знает. А вы, выходит, намерены обрадовать брата сюрпризом?..Терпение его подвергалось иезуитской проверке. За тонкой стеной слышался негромкий разговор, в котором нельзя было различить отдельных фраз: тихие голоса казались таким же мерным иноязычным звуком, как шелест волн или далекий клич береговых птиц. Блад старался отсчитывать минуты по собственному пульсу, мрачнея все больше, когда счет перешел за полчаса.Вы умный человек, и явно разузнали у своего врача, как обращаться с опиумом. Сколько его влить, чтобы не убить меня ненароком, и как долго я пробуду в беспамятстве. И чем дольше вы мурлычете с адмиралом, как пригревшиеся рыси, тем больше риска, что дурман выветрится – вы же это понимаете.Отвратительно. Если бы утащили меня сразу, был шанс, что не стали бы связывать вовсе. А теперь, боюсь, не рискнете, все вы здесь наученные горьким опытом…Да не тяните вы уже! Неужто самому не тошно?!Совсем рядом, футах в пятнадцати и никак не дальше, дон Диего рассмеялся, будто бы отвечая ему. Голоса братьев были похожи не меньше, чем лица и повадки, и все же выпрямившийся флибустьер несомненно узнавал его теперь. Два образа отчетливо вставали в его памяти: адмирал, в отчаянии бросившийся на него с полными ненависти и мучительной боли глазами, с проклятьем на губах и с бесполезной на захваченном корабле рапирой, был первым из них. Второй же глядел поверх полуопустевшей шахматной доски прямо в душу – и вместо угрозы признавался: не знаю. И если бы сейчас настал момент выбирать, кто из этих двоих был менее опасен, ирландец без раздумий выбрал бы дона Мигеля.Адмирал в своей исступленной мести может сделать немногое – всего-то искромсать и убить мое трепыхающееся тело. Не больше. Не страшнее, чем все то, чем грозило мне английское правосудие или пиратский бунт.Капитан в своей сумасбродной игре может сотворить такое, о чем сам не подозревает – по счастью. Такого из меня ни одной пыткой не выцарапать, а вы ухитрились – смехом…Знаете, Диего, если бы вы смогли хоть единожды так засмеяться при мне – и умирать стало бы не страшно.Пульс бился ровно, не позволяя себе учащаться и подводить, верно неся службу хронометра из крови и гибких сосудов. И время шло.- … камень с души. И я не преувеличиваю. Как будто проклятье сняли, да простит меня Господь за суеверные слова, - дон Мигель, очевидно, медлил у открытой двери капитанской каюты, и речь его наконец-то стала ясна Бладу, хранившему монашескую тишину уже час с четвертью. Ни единого скрипа досок, ни звука шагов или шороха: своего бодрствования ирландец упорно не выдавал, не оставляя надежд на небесное чудо и испанскую халатность.- С тех пор, как ты разгромил французов на севере? – уточнил младший из братьев, чей голос звучал менее отчетливо, будто он еще не вышел в коридор. Адмирал откликнулся не сразу, как если бы предварял свои слова каким-то задумчивым жестом.- Многое сыграло, Диего. И ваше с Эстебаном возвращение, и то, как ты меня встретил после ?Милагросы?. И бой с французами – не без того: приятно знать, что адмиральское звание я все же не зря ношу, - отрывисто усмехнулся он. – А теперь, когда эскадра Блада канула на дно, когда сам этот негодяй сгинул – Боже, да мне и желать больше нечего! Единственное, что меня тревожило после этого… что ж, ты только что успокоил меня и на сей счет.- Душевное спокойствие командира эскадры – трофей, которого мне недоставало, - шутливо заметил дон Диего, но дальнейших слов его Блад уже не слышал. Не только потому, что оба испанца покидали кормовую надстройку, выбираясь на квартердек: впервые за последние полтора часа его дисциплинированный организм вышел из-под контроля. Сердце стучало бешено, отдаваясь шумом в висках, легкие надсадно требовали воздуха – не на грани смертельной опасности, а лишь теперь, когда эта угроза недвусмысленно миновала.?Когда сам этот негодяй сгинул…?Выстроенная холодным разумом картина, стройная, логичная, звенела и рассыпалась по контуру змеистых трещин, как витражное окно, в которое на лету врезалась птица. Кобальтовыми осколками этого самого витража блестели в тишине глаза Блада – остро, колко, словно и впрямь способные порезать битым стеклом. Поднявшись на ноги, ступая медленно и бесшумно, он оказался у двери, приникая к ней, вслушиваясь в происходящее.?Этот негодяй – сгинул…?Там, на шкафуте, провожали адмирала. Он не мог ни видеть, ни слышать этого, и все же был уверен: дон Мигель покидал ?Сан-Игнасио?. Чего бы тот ни искал на фрегате, он обрел искомое – и уезжал, оставив ненавистного врага неузнанным и нетронутым.И все потому, что вы, Диего, сказали ему: этот негодяй сгинул. И сказали так, что брат вам поверил. И не зная того, сказали правду: этот негодяй действительно истаял где-то в прошлом – задыхался в Порт-Ройяле, истекал кровью в Картахене и окончательно умер здесь, в тот миг, когда я спрятал кинжал. Подставил себя, оберегая вас - и тело и душу.Пирата по имени Питер Блад уже не стало. И я еще не уверен, как звать того, кто его заменил.А кем назвать вас после этого маневра, я и вовсе не готов произносить вслух!Часового за дверью не было: теперь он мог сказать точно. Не только из-за отсутствия звуков – из-за верно раскрытого, наконец, обмана де Эспиносы. Тот на славу постарался, чтобы внимание дона Мигеля никоим образом не было привлечено к этой запертой каюте – и в этом случае стража у входа была бы неуместной деталью.Легкое царапанье и поскребывание, которыми сопровождалась разбойничья работа Блада над замком, вряд ли потревожили бы случайного моряка: таких шорохов полным-полно на любом судне, где промышляют мыши. Ирландец, вставший на одно колено и пытавшийся анатомировать замочную скважину, прерывался только дважды, и в первый раз настороживший его резкий звук оказался коротким и требовательным мяуканьем кота. Зверь, привыкший прибегать в капитанскую каюту, очевидно, принял тихий скрежет за крысиную возню и был обескуражен отсутствием добычи. Посочувствовав незадачливому охотнику, Блад почти сумел правильно зажать треклятую железку и отпереть дверь, когда ему пришлось замереть вторично. Быстрые, нервные шаги разносились по коридору, и кто-то почти пробежал мимо его каюты к выходу на украшенный фонарями гакаборт.Замок щелкнул и поддался.Прислонившись лбом к непрочной деревянной преграде, ирландец перевел дыхание, пробормотав что-то емкое на родном наречии. Поднявшись, он помедлил еще с полминуты и повернул ручку, толкая дверь и покидая свой несостоявшийся эшафот.Дон Диего стоял на гакаборте, опираясь об искусно выточенное ограждение, отливавшее красным деревом. Он смотрел в сторону города, по правому борту от корабля, где удалявшаяся шлюпка резво покачивалась на волнах, набиравших силу к вечеру. Испанец махал рукой в прощальном жесте, и наливавшиеся янтарем и медом лучи солнца окрашивали кружево на его запястье в тот же теплый тон, согревающими бликами ложась и на весь его силуэт, на самый край обращенного к морю худощавого лица.Ни изумления, ни испуга на этом лице не возникло, когда де Эспиноса обернулся. Быть может, его чуткости хватило, чтобы различить по-хищному мягкие шаги за спиной – а может, за последний час он пережил ничуть не меньшую душевную бурю, и способность удивляться в нем пригасила усталость. Блад не знал этого, остановившись в тени проема и не выходя на открытый стороннему взгляду гакаборт, но от дона Диего его отделяла лишь пара шагов, да пристальный вопросительный взгляд, растерявший прежнюю холодность своей синевы.- Ерундовый там замок, Сангре, согласен, - краешки губ испанца дрогнули, точно в попытке вспомнить форму улыбки. – Я только надеялся, что у вас хватит ума не проверять его на прочность раньше времени. Когда вместе со мной в каюту вбежал кот и принялся обнюхивать недосохшую лужицу вина на полу, я быстрее него понял, чем дело пахнет.- А дон Мигель не понял до сих пор, - ирландец кивнул в сторону удаляющейся лодки, также обласканной предзакатными рыжими лучами. О том, как обласкали его самого – бережные пальцы на горле и на лбу, уверенная и деликатная хватка ладоней, невесомое миражное поглаживание по щеке, - он не стал вспоминать вслух, догадываясь, что теперь кастильский гранд мог думать по этому поводу.- Объясните одно, - тихо и серьезно спросил он вместо этого. – Зачем понадобился опиум? Вы решили, что я могу дать адмиралу знать о себе… чтобы это закончилось? Почти самоубийственно, но наверняка?- Я бы на вашем месте рискнул, - намек на улыбку де Эспиносе все же удался, хотя выражение его черных глаз оставалось нечитаемым и лишенным радости. – Я вообще, как вы знаете, часто выбираю риск. Но в случае с вами рисковать я был не готов.- Вам скоро покидать гавань, Эспиноса.- Вы плывете со мной. ?Сан-Игнасио? идет к Ямайке, возвращать почтенных союзников на законное их место, - дон Диего слегка пожал плечами, точно пересказал чью-то странную до невозможности шутку. – О вас речь не шла, как вы сами, надеюсь, понимаете.- Понимаю. Хотите сказать, что при желании можете меня прикончить хоть у самого Порт-Ройяла, чтобы месть вышла совсем уж красивой, - выражение загорелого лица Блада ни в малейшей степени не отражало жуткого смысла его слов. – А мои люди, капитан?- На ?Инфанте?. Я распорядился. С ними еще полтора десятка англичан, которые могут считать, что заново родились, - испанец облокотился на поручень, и все та же нервная усталость почудилась корсару в этом изящном жесте аристократа. – Условия остаются прежними, Сангре. Я не горю желанием их убивать, и без нужды этого не сделаю.- Вы и меня не горите желанием убивать, - заметил ирландец, удержав свой тон спокойным, как если бы говорили они о вещах отстраненных и философских. - Даже при том, что нужда была и есть. Вы ведь сами это знаете.Дон Диего отвел взгляд, словно ища поддержки в алеющих понемногу волнах и укрепляя свою надтреснутую маску. Когда он, наконец, заговорил, в голосе его прорезались хрипловатые нотки, которые не слышались в нем за весь прошедший день.- Сейчас я знаю лишь то, что наврал с три короба своему командиру и брату, чтобы в Сан-Доминго не состоялось публичной казни одного пирата, еретика и воплощения сатаны. И в ваших интересах не искушать судьбу.Мне кажется, дело обстоит иначе: это судьба искушает меня. Если я не сложу голову в Сан-Доминго, если сорвавшийся побег стал моим спасением, если вы обманули дона Мигеля и защитили меня – я не знаю, во что теперь верить. Разве что вам слишком хочется закончить все собственноручно, и вы не дадите никому вмешаться – ни адмиралу эскадры, ни губернатору Сан-Доминго, ни королю Испании.Но я все еще жив – и жива моя команда. И это вашими стараниями случилось, Диего, как бы вы ни рычали на меня теперь.- Я никогда не гнался за титулом воплощения сатаны, - примирительно усмехнулся корсар, глядя беззлобно, без прежней пытливой пронзительности. – А вот ваши слова об ином воплощении услышать было любопытно. Значит, ?Энкарнасион? возвратился к дону Мигелю? Из ваших рук ему вернулось то, что я погубил?- Не без вашей помощи, к слову, - де Эспиноса поднял голову, и глаза его оживились, заиграли золотистыми искрами заката. – Иронично, но факт: без вас я не отбил бы ни сокровища, ни корабли – и брату бы не помог…- Иронично, и в чем-то довольно честно, - Блад шагнул вперед, подставляя лицо смягчившемуся вечернему свету, уже не рискуя быть опознанным с удалившейся от фрегата шлюпки. – Но раз я был вам толковым союзником, то мне причитается часть добычи, Эспиноса. Делиться по обычаям берегового братства вас черта с два заставишь, конечно… но хотя бы вином без опиума угостите? - Без опиума и со мной, и можете хоть на мне проверить безопасность напитка, - испанец коротко и негромко рассмеялся, к облегчению стоявшего у фальшборта ирландца. В этом смехе не было той легкости и непринужденности, что искренне звучали при доне Мигеле – и все же в обществе старого врага это было чем-то сродни чуду. Чем-то под стать всему происходящему, похожему на чудной сон под опиумными парами.?Если тени оплошали, то считайте, что вы спали?, с извечным своим юмором отозвался его рассудок на эту мысль театральными строками. ?И что этот ряд картин был всего лишь сон один…?*****Сон не приходил – даже под бережное покачивание корабля, идущего под всеми парусами при благоприятном ветре. Даже при том, что оставшийся позади после четырехдневной стоянки Сан-Доминго попрощался с капитаном ?Сан-Игнасио? так же тепло, как и принял его. При том, что все обстояло замечательно – и он поддерживал такое положение всеми силами, испытанным притворством и стальной сдержанностью.Фрегат был отремонтирован, возвращен к идеальному состоянию, которым могла похвастаться и шедшая следом ?Инфанта?. Сокровища Картахены были перевезены в форт, и несколькими днями ранее дон Иларио сердечно поздравлял обоих флотоводцев де Эспиноса с этим триумфом. В честном лице де Сааведры не читалось ни капли фальши или зависти – и дон Диего был поистине рад, что и в голосе принимавшего поздравления дона Мигеля больше не было тени прежней ярости и холодности. Исчез тот камень преткновения, что мешал их рукопожатию и открытому союзничеству, и это было к лучшему для всех.Те два дня, что оставались ему после отчаянного маневра с опиумом, дон Диего проводил, как приговоренный, которого в последнюю секунду отпустили на свободу с самой плахи. Он был рядом с братом и сыном, позволяя себе позабыть все тягостное и неразрешенное: они отогревали и оживляли его, сами того не зная. Вечерами он возвращался на свой корабль, где обжившийся синеглазый пират наслаждался его библиотекой и держался так, словно это его собственный фрегат, стоящий на рейде дружественного города. И де Эспиноса честно старался не думать лишний раз о том, что ему это нравится – что бесстрашное, бестревожное поведение Блада ему отчего-то по вкусу куда больше, чем любая возможная перемена в повадках пленника.Как будто все – нормально. Как будто можно закрыть глаза на прошлое, которое грызет ребра изнутри и дерет сердечную мышцу из раза в раз. Как будто можно обмануть и себя вот так же, как Мигеля - счастливца Мигеля, который похоронил свою месть и боль, и может теперь жить дальше…Он выкупил себе отсрочку у времени – до самой Ямайки. Он оставил своих родных в Сан-Доминго окрыленными и счастливыми, на прощание обняв их со всей сердечностью и желая удержать в памяти все – живые любимые лица, тепло крепких рук, твердость и ласку слов. Он дружелюбно встретил возвратившихся на борт высокопоставленных пассажиров, которые теперь отнюдь не протестовали против своего пребывания на ?Сан-Игнасио? - не то что в первый раз, не преминул он с юмором заметить им. Он отбыл из гавани под грохот холостых пушечных выстрелов – не побледнев от незримого и жестокого давления на грудь, как непременно было бы три года назад. И спустившаяся на море ночь, первая ночь в этом новом рейсе, была самой мирной из возможных.И он не мог уснуть.Здесь, в этой самой каюте я убеждал Мигеля, что здоров. Что все позабыто и утоплено, зажило бесследно – как исчез без следа и виновник.Не мог же я сказать, что этот человек до сих пор здесь. И что эта мерзкая тень, эта бесовская зараза… она тоже здесь, valgame Dios! Быть может – только пока он рядом, а вдруг навсегда?..Я никогда не прибегал к этому треклятому зелью – ни от ран, ни от болезни. Тридцать восьмой год живу на свете и прожил бы дальше без него, но сегодня… один Бог знает, может оно и в самом деле стоит того. Единственный раз позволю себе такое послабление, а затем - соберусь, и в пекло такие средства.В конце концов, Сангре я уже попытался этой дрянью поить. Моя очередь.Одна-две капли, и все. Размешивая малую дозу опийной настойки в бокале вина, дон Диего подстраховался: врач говорил о порции лекарства раза в полтора больше. Однако, капитан желал проснуться утром без труда и с ясной головой, да и излишне крепкий сон в походе – роскошь, для командира недопустимая. Он не разобрал привкуса, маленькими глотками осушив бокал – и, возвращаясь в постель и погасив светильник, раздумывал о том, как же различил дурман ирландец. Каким было снадобье на вкус для Сангре, своей хитростью едва не загубившего весь план – и все-таки уцелевшего по вечному своему пиратскому везению…Лучше было бы последовать примеру Блада. Выплеснуть то вино за борт к нептуновой радости, и не притрагиваться к ядовитому снадобью, как он намеревался поступать всю жизнь. Поручиться за то, что виной всему был лауданум, де Эспиноса не мог – но он не мог и холодно рассуждать о том, едва вынырнув из черного омута нестерпимых кошмаров, хрипло задыхаясь от боли на смятой его метаниями постели.Отвращение на лице Эстебана – холодное, брезгливое. Сын больше не желает зваться его именем – или готов вычеркнуть своего падшего отца из семейной летописи, чтобы род де Эспиноса-и-Вальдес не узнал подобного позора. Не понимает, почему тот до сих пор жив и смеет наносить своей семье оскорбление своим существованием.Неприкрытая ненависть в чертах Мигеля. Слова, которые адмирал произносит, не стесняясь и не сдерживаясь, звучат громче иерихонской трубы – заслуженные, правдивые и, кажется, ломающие по очереди каждую кость в его теле. На мгновение старший брат медлит, не желая и брезгуя его касаться, но затем хлестко и со всей силы дает ему пощечину – и одновременно кто-то бьет сзади, разом в затылок и в спину. Боль нестерпима, звон в ушах и темнота в глазах отрывают его от реальности, но правда режет изнутри, толченым стеклом пересыпается во внутренностях, и нет смысла спрашивать – за что?!Он сам прекрасно знает, за что.Пушка вот-вот выстрелит. На коже спины, даже сквозь тонкие слои одежды, чувствуется толстое чугунное кольцо, надавившее, кошмарное. Он рвется так, будто вот-вот лопнет не только кожа на запястьях, но и сами его запястья, порвутся жилы, разъединятся кости, только бы не это дьявольское давление, не взрыв пороха и раздирающий удар ядра, нет, нет, нет!!!Он сдается. Он кричит, ломаясь, воя без слов – смысл этого крика знаком любому охотнику, на глазах у которого погибает затравленный зверь. И не слышит собственного вопля, потому что пережато горло, нет силы вдохнуть, и рот его открывается в беззвучной мольбе Спасителю оборвать его жизнь скорее, закончить эту пытку. Грохот, которым откликается мир, оглушает и ослепляет его. По сравнению с преисподней, в которую он был повергнут, это – рай. Это милосердие Господне…- Возможно, я решил, что это слишком легкая и быстрая смерть для вас? Что вы ее не заслужили?Голос Блада издевательски холоден. Он развеивает белое беспамятство, заставляя вернуться в тело, пронизанное болью, кровоточащее, распластанное на жестких досках палубы. Пират склоняется к нему с насмешливым блеском в сапфировых глазах – неграненые синие камни, и сострадания в них не больше, чем в любом обломке мрамора.- Возможно, я не дам вам так легко отделаться?Он не может ответить, не может даже набрать немного воздуха в истерзанные легкие. Блад берет его за горло, пальцами хирурга сжимая болевые точки под челюстью и заставляя приоткрыть рот. И в этот момент ненавидеть его не получается – вся ненависть остается только себе, человеку без чести в глазах семьи и без веры в глазах Господа.Потому что когда Блад целует его, властно, больно, горячо, когда впивающиеся губы отдают пьяным привкусом опиума и медной горечью крови – он не отстраняется от поцелуя.Способность дышать вернулась не сразу – с дрожью, со спазмами, с отчаянными попытками не издавать звуков. Глаза дона Диего были сухи, но в их черноте еще не до конца растаяла агония, пережитая во сне и вцепившаяся теперь наяву.Он мог молиться сколько угодно, но разве теперь услышал бы его Господь?Изящные пальцы испанского гранда, унявшие свое подрагивание, сложились, словно для крестного знамения, когда он потянулся ими к саднившей груди. Обессиленно перекрестившись, он зажмурился и не разомкнул двух выпрямленных пальцев. Когда дон Диего медленно поднес их к виску без единого проблеска седины, а затем прижал к хрупкой кости под тонкой кожей, святое двоеперстие католика причудливым и пугающим образом напоминало дуло пистолета.