Бой, победа и потеря (1/1)

"Не слепите меня блеском северной стали - Знаю, горько глотать поражения яд.Только вы, адмирал, до сих пор не сказали,Отчего так спокоен ваш взгляд..."(с) Канцлер ГиАпрель, 1689 год. Карибское море, к югу от Ямайки.Восстановить картину прежних событий было не слишком сложно – да и не слишком-то важно, когда корсарские корабли вот-вот могли ворваться в гущу битвы. Вырвавшись из поредевшего тумана, ?Арабелла? уже была оснащена натянутыми над палубой сетями для защиты команды от обломков рангоута, а экипаж занял свои места в полной боеготовности. Те же приготовления осуществлялись на ?Элизабет? под руководством Хагторпа.Вооружившийся подзорной трубой Блад опознал ?Балейн? первой – ближайший к ним французский корабль шел на сближение с незнакомым фрегатом, весьма схожим по своим размерам и оснастке с ?Арабеллой?. То был испанский корабль, который вот-вот мог оказаться под мощным бортовым залпом французов, и, однако же, умудрялся пока что лавировать достаточно искусно, чтобы не принять от них сокрушительный выстрел в борт. Поодаль ?Медуза? совершала разворот, нацеливаясь на второй корабль под кастильским флагом. Судя по соотношению сил, испанцам не посчастливилось оказаться на пути эскадры де Ривароля в тумане, когда ветер не дал им возможности отступить достаточно быстро – и французам их корабли показались легкой и лакомой добычей, шансом усилить свою армаду перед атакой на Порт-Ройял. На взгляд многоопытного Блада такое суждение капитанов ?Медузы? и ?Балейн? было несколько преждевременным: последняя уже получила повреждения и двигалась не столь быстро после верно рассчитанного обстрела с борта ?Сан-Игнасио? - теперь их разделяло уже столь малое расстояние, что ирландец ясно видел в подзорную трубу имя незнакомца.Однако, решительность испанцев мало что могла дать им в сложившихся обстоятельствах. ?Сан-Игнасио? и отбивавшийся от ?Медузы? ?Сан-Мартин? не превосходили по мощи ?Арабеллу? и ?Элизабет?, и точно так же уступали французской эскадре, как и корсары. И если сейчас они сопротивлялись достаточно успешно, то все шансы на дальнейшую оборону могли вот-вот рухнуть. Силуэт ?Викторьез? виднелся совсем рядом, уже почти не скрытый клочьями уползающего тумана, в котором, вероятно, затерялся флагман – чем и вызвал задержку флотилии. Его появление сокрушило бы атакованные корабли залпом восьмидесяти пушек, которому мало что вышло бы противопоставить с любым хладнокровием действий и любой маневренностью судна.Но это – в одиночку.- Поднять испанский флаг! Левый борт, приготовиться открыть огонь! – отрывистая команда Блада разнеслась над квартердеком, подхваченная его офицерами. Лорд Уиллогби, так и не покинувший палубы, взглянул на капитана с изумлением.- Вы считаете де Ривароля идиотом до такой степени? Он узнает ваш корабль под любым флагом.- После того как он со своими честолюбивыми планами отвлекся еще и на испанцев? Он идиот втройне! – Блад коротко и хрипло рассмеялся, в глазах его полыхал азарт. – Мне дела нет до того, узнает ли он меня. А вот если эти сеньоры примут нас за союзников, то продолжат отвлекать на себя хотя бы один из французских кораблей – и дадут нам шанс добраться до ?Викторьез?. Вчетвером у нас есть надежда справиться – побольше, чем у двоих!- Судя по вашей репутации, вас каждый испанский матрос за милю должен узнавать… - буркнул лорд, очевидно, недовольный чужестранными флагами, что взвились над ?Арабеллой? и ?Элизабет?. Блад пожал плечами, усмехнувшись, впервые за долгое время вкладывая в усмешку неподдельное веселье.- Я и сам не раз так думал, милорд. Но опыт показывает, что ни черта они меня не узнают – даже в лицо не распознавали, хотя, казалось бы, мои приметы уже каждому их губернатору должны быть известны. Так что я рискну и на сей раз положиться на свою удачу. Тем более, что этому смельчаку на ?Сан-Игнасио? не меня сейчас разглядывать надо. Если он еще немного потреплет ?Балейн?, я готов сполна простить ему неосведомленность!- А если они спохватятся потом?- Это если останется кому спохватиться, - отмахнулся ирландец, напряженный и сосредоточенный. ?Викторьез? был все ближе, и пока что ?Арабелла? успевала развернуться к нему алым бортом с открытыми орудийными портами. Французский флагман уже маневрировал, пытаясь перехватить инициативу, однако первый залп все же прогремел из корсарских пушек. Шквал их огня посеял замешательство на палубе ?Викторьез?, хоть и не пришелся точно в борт – и была надежда, что это замешательство позволит ?Арабелле? миновать опасное положение и не подставить собственный борт под удар сорока орудий. ?Элизабет? должна была двинуться вслед за ней, продолжая канонаду – но вынуждена была уклониться и отвечать на атаку ?Медузы?, отвлекшейся от подраненного ?Сан-Мартина? ради защиты тяжело груженого флагмана.?Викторьез? все же успел выстрелить. Питт старался вести корабль так, чтобы он не представлял из себя удобную мишень, но невозможно было уберечь фрегат, расходясь с противником бортами. Ужасающей силы удар сотряс корпус ?Арабеллы?, сбивая с ног людей и проламывая обшивку. Подвижности ее, однако, еще хватало, чтобы совершить поворот оверштаг и вновь ринуться в атаку, готовясь обстрелять француза молчавшими прежде пушками правого борта. На ?Викторьез? перезаряжали орудия – и были застигнуты врасплох, когда в неповрежденный борт корабля ударил бортовой залп с ?Сан-Игнасио?, кружившего в смертельном вальсе с ?Балейн? и также совершившего разворот ради нового нападения. Ответить испанцу должным образом с ?Викторьез? запоздали – тяжеловесный и плотный огонь французов пришелся испанскому фрегату в корму и не нанес серьезных повреждений.- Отлично, черт возьми! А теперь – правый борт, огонь! – рявкнул Блад. Похоже было, что неизвестный капитан на чужом корабле уловил его затею взять на себя ?Викторьез? и успешно в том помогал – атаковал коротко и резко, уступая затем ?Арабелле? поле действий. – Огонь, пока они не опомнились!Промедлив один раз, французы уже не повторяли этой ошибки. Новый залп прогремел одновременно с двух сторон – ядра с ?Арабеллы? по-прежнему хлестали по палубе ?Викторьез?, но выстрел с корабля де Ривароля чудовищно искалечил носовую часть алого фрегата. Расстояние было слишком невелико, и по приказу капитана Питт пытался еще сильнее сократить его, но ?Викторьез? уже получил преимущество – и разворачивался для того, чтобы ударить по противнику с другого борта в надежде окончательно его добить. Пролом чуть выше ватерлинии уже зиял в корпусе ?Арабеллы?, ее нос опасно зарывался в волны, и пираты поспешно сбрасывали в воду якоря и носовые пушки, чтобы вода не захлестнула его.- Приготовиться к абордажу! – шляпа с перьями была сорвана с головы Блада, ее место занял стальной шлем под стать защищавшей капитана вороненой кирасе с золочеными вставками. – Лорд Уиллогби, вам не нужно находиться на палубе без доспехов. Оставайтесь на юте!- Вы что, надеетесь, что он подпустит вас для абордажа?! – англичанин, казалось, сдерживался, чтобы не присовокупить к своему вопросу выражение покрепче. Он осекся лишь под яростно и холодно сверкнувшим взглядом Блада – взглядом капитана, не терпевшего пререканий на боевом корабле.- Абордаж – наш единственный шанс при их количестве пушек. Ступайте! – Блад оскалился, чувствуя, что временное преимущество оставило его в самый неподходящий момент. Хагторп не мог помочь: его положение было не менее плачевным. ?Медуза? обстреливала ?Элизабет?, сохраняя достаточную скорость, чтобы не позволить крючьям впиться в свой борт – а на корсарском корабле пугающим предзнаменованием клубился дым, окутывая его носовую часть. С бессильной горечью Блад увидел проблески огня, лижущие снасти, но пока еще не успевшие добраться до парусов на бушприте. Для Хагторпа, как и для ирландца, единственным выходом оставался захват французского корабля: его люди не могли бороться с пожаром достаточно быстро под канонадой с ?Медузы?. Испанцы спасти положение не могли: ?Сан-Игнасио? буквально заслонил своим корпусом пострадавший ?Сан-Мартин?, бросившись наперерез ?Балейн? и стараясь растерзать ее мачты прицельным огнем.Эти минуты решали ход сражения. Все или ничего – и каждый оказался перед этим выбором в одиночку, оторванный от союзников. Да и выбора на деле не было.- Мушкетерам занять позицию на шкафуте! Абордажная команда, крючья наготове! – Блад со смесью свирепости и отчаяния вглядывался в возвышающийся над ними громадный корпус французского флагмана, голубой с позолотой на бортах. Он приближался – но медленно, слишком медленно. Крик боцмана оповещал, что ?Арабелла? вот-вот могла уйти носом под воду, и все решалось последними метрами непреодоленных волн между ними, когда мир раскололся и разорвался от взрыва ужасающей силы – со всех сторон, сразу, словно бы возвещая наступление Судного дня для всех них, грешников под разномастными окровавленными флагами.Был ли причиной меткий залп с ?Медузы?, разбушевавшийся пожар или провалившаяся палуба в ошметках огня, но пламя добралось до крюйт-камеры ?Элизабет?. Запасы пороха на ней – звавшейся когда-то ?Сантьяго? и лишившейся святого имени ради королевского, - были достаточны, чтобы это стало ей приговором. Взрыв опалил ?Медузу?, лизнув ее разлетевшейся волной пылающих обломков древесины, и оглушительным раскатом долетел до ?Арабеллы? - в тот же самый миг, когда сорок бортовых орудий ?Викторьез? ударили по ней вплотную, в упор. Едкий дым застилал палубу, слышались крики и стоны раненых – даже те, кого пощадили ядра, не убереглись от щепы, что летела от искалеченного борта точно картечь.Секундное промедление едва не стоило Питеру Бладу жизни, и оно же его спасло. Горестный крик, вырвавшийся у него при виде охваченных огнем безжизненных останков ?Элизабет?, оказался заглушен тем самым шквалом огня с ?Викторьез? - и удар, потрясший алый фрегат от киля до ?вороньего гнезда?, застал его врасплох. Ирландца сбило с ног, отшвырнуло к борту, а затем безжалостный удар по голове заставил мир на несколько мгновений потемнеть у него перед глазами. В ушах у него звенело от этого сотрясения, от двойного взрыва и мучительной боли, по лицу текли струйки крови, которые он ладонью пытался стереть с глаз, титаническим усилием воли заставляя себя подняться на ноги. На том месте, где он стоял прежде, лежал тяжелый обломок реи, запутавшийся в порванной сетке – та все же не выдержала веса. Эта деревянная махина перебила бы капитану хребет, не окажись он отброшен в сторону – а так лишь задела вскользь самым концом по шлему, нанеся жуткий по силе удар, но не сломав ему шею и не пробив череп. Шлем все-таки уберег своего владельца.- На абордаж! На абордаж! – Блад не слышал собственного крика сквозь неясный гул в оглушенной голове, но видел, как вода захлестывала носовую палубу ?Арабеллы?, и как сверкнули в воздухе абордажные крючья. Опытные пираты со всей возможной быстротой и силой подтягивали свой гибнущий корабль к борту ?Викторьез?, хотя пальба французских солдат косила их, оказавшихся под свинцовым дождем, но не выпускавших заарканенный флагман. Ответная пальба велась со шкафута ?Арабеллы?, где пятьдесят мушкетеров старались не позволить французам добраться до впившихся в борт крючьев и отцепить их. Резкий стук и деревянный хруст возвестили о столкновении кораблей, намертво сцепленных теперь правыми бортами. Блад угадал это не по звуку, все еще лишенный возможности его разобрать, но по сотрясению израненного корпуса фрегата – и уже ринулся вперед, напрягая все силы, отгоняя головокружение из-за только что полученного удара. Не сейчас! Потом будет темнота в глазах, потом обретут значение отстраненно всплывшие в памяти слова commotio cerebri* – а теперь его место было во главе абордажной команды, первым на палубе ?Викторьез?.Тот последний пушечный залп, что успели произвести французы, нанес колоссальный урон пиратской команде, выкосив немало находившихся на палубе корсаров. Из полутора сотен человек экипажа ?Арабеллы? в атаку ринулось немногим больше ста – и Блад, прорубавшийся сквозь оборону французских моряков, понимал, что сражаться предстоит едва ли не с четырьмя сотнями противников. Если один флибустьер и в самом деле стоил в бою четырех солдат, то настал час это доказать – и неважно, что умирающие французы успевали оставлять все новые раны в память о себе, что была изрублена и прогнута кираса, а удесятеренный отчаянием боевой пыл уже не мог перекрыть боль и жар пропитывающей одежду крови. Слух возвращался к капитану лишь затем, чтобы наполниться грохотом выстрелов, звоном клинков, криками на французском и английском наречиях – и просто криками животной боли, ярости и страха, способными вырваться из чьей угодно глотки. На палубе ?Викторьез? закипал самый настоящий ад – всем им было некуда отступать, все оказались лицом к лицу со смертью и намеревались дорого продать свои жизни.?Медуза? не старалась подоспеть на помощь флагману. В гуще боя у Блада было едва ли несколько секунд для того, чтобы увидеть ее поодаль, кренящейся на левый борт. ?Сан-Игнасио? занял место погибшей ?Элизабет?, набросившись на ?Медузу? и не пытаясь взять ее на абордаж – он бил на поражение. Эта картина отпечаталась перед взором ирландца в обрамлении перекрещенных снастей и краев парусов, и затем уже не было времени думать о ней: бешено сопротивляющийся экипаж ?Викторьез? оттеснял пиратов к носу и к правому борту корабля, опасно накрененного под весом тонущей ?Арабеллы?. Казалось, что французам вот-вот удастся окончательно отбросить флибустьеров, но затем их атака захлебнулась под новой волной нападения команды ?Арабеллы? - и Блад был впереди этой волны, окровавленный, израненный, но знающий, что его люди последуют за ним. Отвага и опыт позволяли совершить невозможное: хотя нападающих оставалось не больше пятидесяти человек, но и число обороняющихся в этой жуткой резне уменьшилось вдвое. Битва перетекала с носа к корме флагмана, перевалила за полчаса, и надежда Блада на то, что французы сдадутся, утекала, как кровь из его пульсирующих жил. Те не ждали пощады после своего маневра в Картахене и не верили в милосердие пиратов. И хотя палуба ?Викторьез? была залита кровью, усеяна еще теплыми телами, а его защитники теснились уже почти на самом квартердеке, они держали оборону, пусть и в ужасе видели, что число их стремительно тает.Но ведь не их же одних! Сколько пиратов продолжало неуклонно рваться вперед вслед за своим предводителем? Сорок? Тридцать?Это закончится, билась мысль в измученном рассудке Блада, отвоевывавшего себе подъем на шканцы, ступень за ступенью. Это вот-вот закончится – чем-то. Это не может бесконечно выдерживать ни один человек, даже самый отчаянный, даже самый двужильный, никто!И чем бы ни кончилось – это уже победа. Потому что до Порт-Ройяла эта армия грабителей не доберется никогда.Он слышал голос де Ривароля – тот яростно побуждал своих людей защищаться, словно бы его гнев мог придать им сил из неведомого источника. Однако единственным человеком, которого этот гнев подхлестнул, заглушив усталость и боль, был капитан Блад. Налившаяся свинцовой тяжестью рука будто перестала чувствовать вес оружия, когда он упорно продирался вперед – и встретился взглядом с французским адмиралом, увидев его расширенные от потрясения и отчаяния глаза на смертельно побледневшем под пятнами пороховой копоти лице.Если мне сегодня умирать за непрощенный грех, за Картахену – то ты умрешь первым! Гори в аду, в который затащил меня!Пуля сочно врезалась в лоб де Ривароля, его голова резко дернулась, мотнувшись назад, и в следующую секунду труп адмирала рухнул под ноги его солдатам. Кто-то с воплем бросил оружие, и, быть может, то стало бы переломным мигом, и французы сдались бы – но большинство из них устояло от паники, видя, что корсары всего лишь сравнялись с ними числом. Вырезав большую часть команды ?Викторьез?, те были изранены, измотаны, не могли ждать поддержки с погибшей ?Элизабет?, а несколько десятков французов все еще были способны держать пистолеты и шпаги – и с исступленной решимостью бросились в контратаку.Эфес шпаги казался Бладу выточенным из самого тяжелого камня, каждый взмах или укол ею обжигал мышцы, горевшие огнем. Держаться на ногах становилось все сложнее, шум снова прибойным ревом заполнял его слух – но все же не до фатального предела. И поэтому он устоял на ногах, когда новый удар встряхнул корпус ?Викторьез?, и расслышал тот отчетливый и знакомый грохот дерева о дерево, которым сопровождалась эта встряска. В следующий миг его глаза, едва не залитые кровью из ссадины на лбу, и его взвинченный битвой разум объяснили ему причины происходящего со сногсшибающей ясностью.Левый борт ?Викторьез? больше не граничил с открытым морем – усеянный сверкающими абордажными крючьями, он был сомкнут теперь с темно-вишневым бортом ?Сан-Игнасио?. Испанский фрегат, едва разделавшийся с тонущей ?Медузой?, теперь властно вцепился в голубой флагман, зажимая его между собой и ?Арабеллой?. Этот внезапный, непредсказуемый и невменяемый маневр дал свои плоды: две сотни вооруженных солдат хлынули на окровавленную палубу, занимая ее с отточенной скоростью действий.- Какого дьявола?! – Блад не узнал собственного голоса в этом сорванном выкрике. Необъяснимо, немыслимо! Испанец ведь поверил в эту маскировку, поверил кастильскому флагу, так что же он вытворяет теперь?! Зачем?!Вот теперь французы дрогнули окончательно. Готовые до последнего стоять в надежде отбиться от поредевшего и измотанного экипажа ?Арабеллы?, они видели всю тщетность обороны сейчас, когда противник получил такое подкрепление. Кто-то из пиратов еще рубился с экипажем ?Викторьез?, кто-то бросился на испанцев, не разбирая уже происходящего в пылу боя. Блад оказался прижат спиной к покореженному борту, когда на него ринулся французский офицер – последний из тех, кто не бросил оружие. Перед глазами ирландца еще промелькнуло его обезумевшее лицо, рассеченное кровоточащим шрамом, брызнувшая из его рта кровь – и защитник ?Викторьез? безжизненно осел на палубу, сраженный багровой по самую гарду шпагой Блада. А сам капитан, задыхаясь, тяжело опираясь на расщепленный фальшборт, вдруг понял без рассуждений и сомнений – это конец. Следующего удара ему не отразить, от кого бы тот не исходил. Сил хватало лишь на то, чтобы не выпустить эфес из руки – а руку уже не поднять. Даже при грохоте шагов совсем рядом с ним, даже при том, что расфокусированный взгляд выхватывал из общей кровавой и размытой картины чей-то темный силуэт, заслонивший собой остальное.Все.Уже все.Почему не наносят этот самый удар?Питер Блад относился к тем людям, что не склоняют голову перед смертью, предпочитая бесстрашно встретить ее глаза в глаза. И синие глаза ирландца прояснились – волевым усилием, последним дерзким вызовом, - когда он вскинул голову и наконец-то взглянул своему противнику в лицо.***В конечном счете дон Диего де Эспиноса должен был благодарить атаковавших его французов со всей искренностью, на которую он был способен. Неравный бой, отчаянный, почти безнадежный, вселил в него ту самую яростную непреклонность, тот азарт обреченного, который делает человеческую душу неуязвимой. Убить – можно, а устрашить или поколебать уже не выйдет, и не остается уязвимых точек, по которым возможно ударить. Есть только бешеное сражение, кипящая в жилах кровь, трезвый и ледяной рассудок – и жажда победить вопреки всему. Остальное до поры теряло всякое значение.И лишь поэтому разум его хладнокровно принял открывшуюся за разметанным туманом картину, способную с равной долей вероятности быть утешительным райским видением или адским соблазном. Потому что навстречу ему, наперерез приближавшемуся ?Викторьез?, полным ходом мчался большой красный корабль, увенчанный громадой белых парусов, знакомый до замирания сердца и исступленного огня в глазах. ?Синко Льягас? летел по волнам, вновь залитым солнечными лучами после серой прохлады тумана, - с испанским флагом, гордо развевающимся на грот-мачте, с открытыми орудийными портами и с явным намерением отважно противостоять могучему французскому флагману. Следовавший за ним ?Сантьяго?, также поднявший кастильское знамя, был столь же готов к бою, как и в далекий 1687 год в Ла Гуайре, в эскадре дона Мигеля. Как было еще до Маракайбо.Нет… Не ?Синко Льягас?. И не ?Сантьяго?. И вовсе не Господом они посланы в помощь попавшим в беду кораблям его католического величества. И реющие над ними флаги – не утешительная весть, а коварный маневр человека, чья изобретательность поистине уравняла его с самим сатаной.Значит, вот так и встретились…Под нашим флагом! Проклятье, мало того, что на наших кораблях, мало тебе притворяться испанцем из раза в раз – но ты еще и под нашим флагом! После всего, что ты с Мигелем сотворил – ты этот флаг поднимаешь?!Дон Диего едва не зарычал он нахлынувшего гнева, когда разворачивающееся перед ним зрелище в несколько мгновений обрело разумное объяснение. Не тот был час, чтобы вспоминать о собственном прегрешении под английским флагом в Карлайлской бухте, да и напомнить об этом отрезвляющем факте было некому. Зато бурная вспышка злости оказалась короткой – и чертовски полезной, потому что она выжгла собой все следы изумления и растерянности. И вслед за ней пришло понимание.Если он понял все неверно – это смерть. Но если он угадал, если предположил правильно, если не зря вычислял повадки синеглазого пирата по старой памяти и по собственным маневрам – это надежда, которую нельзя выпустить из рук. Та самая, что дается один лишь раз.- Приготовиться к развороту! – испанский капитан вновь обернулся к ?Балейн?, что осталась позади, уже успев получить залп в борт прямой наводкой. – Эти гости пока и без нас развлекутся. Право руля!Гости оправдали все ожидания сверх меры. ?Сан-Мартин? не устоял бы долго под атакой ?Медузы?, сильно сбавив в маневренности из-за пострадавших парусов – но теперь сама ?Медуза? лавировала, чтобы должным образом встретить ?Элизабет? и не подпустить сразу двоих противников к флагману. А именно на флагман, похоже, и нацелился Блад, не выжидая и не медля, не оставив себе времени даже на то, чтобы убедиться в успешности своего обмана. ?Викторьез? был противником, с которым ?Арабелла? вряд ли могла потягаться на равных – и все же пират отчего-то принял на себя самую рискованную часть схватки.Здесь не до джентльменства. Либо ?Викторьез? чем-то ценен сам по себе, либо Блад вознамерился провернуть тот же фокус, что когда-то совершил с ?Синко Льягас? - завладеть наибольшей огневой мощью на поле боя, чтобы затем диктовать свои условия. Мысли эти со скоростью стрижиного полета проносились в разуме дона Диего, пока под его командованием ?Сан-Игнасио? вкруговую обходил ?Балейн?. Этот маневр опасно сближал его с ?Викторьез?, но выбирать не приходилось – флагман же получил ощутимый удар от ?Арабеллы? и только что выпалил в ответ. Готовность к новому залпу была вопросом времени – но времени этого у французов не было, потому что вслед за атакой корсаров прогремели и пушки правого борта ?Сан-Игнасио?, терзая ядрами голубой с позолотой корпус огромного корабля.- Оверштаг! Ответить не успеют! – ликующие ноты зазвенели в голосе испанца, и для того были все основания: резкий поворот и благосклонность ветра уберегли ?Сан-Игнасио?. Страшная мощь бортового залпа ?Викторьез? была истрачена почти впустую – ядра с глухим плеском врезались в волны, взметая в воздух каскады брызг и уходя на дно, и лишь несколько из них зацепили корму испанского фрегата. А на нем тем временем уже перезарядили орудия левого борта, предназначенные ?Балейн?. ?Сан-Мартин? нужно было прикрывать до последнего, если дон Диего еще надеялся осуществить свой план, а надежда эта лишь укреплялась с каждой минутой. Где-то там, на борту алого корабля, Питер Блад оценил его поддержку и сумел ею воспользоваться – ?Арабелла? уже атаковала вновь, не давая экипажу ?Викторьез? передышки.Я же знаю, что ты затеял, ирландский дьявол. И не приведи Господь тебе сейчас не справиться с задуманным. Сейчас ошибаться не смей!Мне нужен этот корабль, знаешь ли. Так что постарайся раздобыть его – для меня. А там и побеседуем.Взрыв на ?Элизабет? застиг врасплох всех, когда прокатившийся над морем грохот и адская вспышка возвестили о гибели корабля. От бывшего ?Сантьяго? остался лишь охваченный огнем корпус – половина корпуса, обреченная вскоре исчезнуть в пучине, поскольку носовая часть корабля была уничтожена катастрофой в крюйт-камере. Де Эспиносе доводилось видеть подобное лишь несколько раз за всю жизнь – и сейчас это внушительное зрелище не добавило ему радости, пусть при иных обстоятельствах уничтожение корабля из флотилии Блада было бы окрашено другими тонами. Но теперь, во имя всех святых, именно теперь с этим можно было бы и повременить – жаль, так не сочли ни фортуна, ни ?Медуза?.С фортуной поделать было нечего, но ?Медузу? нужно было остановить прежде, чем она поспела бы на выручку ?Викторьез?. В пылу битвы дон Диего уже не мог следить за ?Арабеллой?, но ее шансы на успех резко упали бы при вмешательстве ?Медузы? - и значит, надо было торопиться. Последний залп по ?Балейн? отгремел, и ?Сан-Игнасио? ушел с линии огня, оставив ее достаточно присмиревшей, чтобы ?Сан-Мартин? имел хоть какое-то преимущество в скорости перед ней. Прикрывая более слабый и менее быстрый корабль, де Эспиноса берег его штурмовую команду, которая, в отличие от такелажа, по большей части уцелела. И теперь ?Балейн? оказалась лицом к лицу с устремленным к ней ?Сан-Мартином?, чтобы уже через несколько минут в ее борт впились абордажные крючья. Исход этой схватки дону Диего было уже не предрешить – перед ним возвышалась ?Медуза?, левый борт которой все-таки лизнуло на прощание пламя погибшей ?Элизабет?.- Абордажная команда в полной готовности, капитан, - отрывисто доложил один из офицеров, но дон Диего резко покачал головой.- Рано! ?Медузу? я намерен отправить на дно. Правый борт – огонь! Целиться под ватерлинию!Два ядра с ?Медузы? ударили в нос фрегата, заставив его содрогнуться – но не уберегли французское судно от яростного рева его носовых пушек, удачно бьющих по наметившимся в корпусе пробоинам. ?Элизабет? сгинула не зря. Месть за нее пришла из нежданных рук, но руки были тверды, лавировка отточена, и, хотя ?Медуза? превосходила ?Сан-Игнасио? по огневой мощи, ее отчаянная пальба в ответ не спасла положение. Разворот за разворотом, все новые и новые атаки – и вода хлынула в трюмы, и французский корабль опасно накренился, постепенно ложась на левый борт. Это было гибелью для ?Медузы?, но отсрочкой для ее экипажа – занявшийся было пожар угас сам собой в захлестывающих через фальшборт волнах. У них еще была возможность добраться до уцелевших шлюпок правого борта – а противнику было не до них. ?Сан-Мартин? был накрепко сцеплен с ?Балейн?, а ?Викторьез? ощутимо кренился на правый борт под весом ?Арабеллы? - странно тяжелой, странно осевшей в волны, будто бы…Нет. Об этом и речи идти не должно! ?Синко Льягас? будет отремонтирован, положение не может быть настолько скверным. Потом – после боя, после того, как алый фрегат вернется к первому своему капитану, - все разрешится. Главное – отвоевать его, отбить, ведь победа так близко, а пираты и французы уже перемешались на палубе ?Викторьез?…- Теперь – к абордажу! – выкрикнул дон Диего, отгоняя призрак той мысли, что успела коснуться его. – Возьмем их с левого борта. Своих там нет: пираты под испанским флагом.- Пленных не брать? – изменившимся голосом спросил офицер, когда до столкновения бортов оставались считаные минуты. Слово ?пират? на борту ?Сан-Игнасио? звучало смертным приговором даже без кощунства над знаменем. Де Эспиноса, облаченный в кирасу и шлем и обнаживший рапиру, обернулся к нему с нечитаемым выражением разгоряченного лица.- Если сдадутся – не убивать. В конце концов, эти еретики облегчают нам задачу, - он отрывисто кивнул в сторону ?Викторьез?, откуда слышались крики и лязг оружия. – Хотя эти сдаваться не слишком-то умеют – но, быть может, самое время научиться.Спрыгнув на скользкую от крови палубу и ринувшись к квартердеку, где кипел бой, дон Диего уже предчувствовал: умеют они сдаваться. Даже самые отчаянные и бесноватые – ведь дюжина пиратов Блада уже побывала в тюрьме в Сантьяго, и лишь из-за губернаторской оплошности пиратскому капитану удалось вызволить их оттуда с помощью очередной уловки. А сейчас уловки кончились, и новым взяться было неоткуда, и пронзительный взгляд испанца впивался в окровавленные силуэты и лица, выискивая одного-единственного человека – который никак не мог быть в числе безвольно распростертых на дощатом настиле трупов, не мог рухнуть за борт или остаться на фрегате с раздробленным черепом. Кто угодно, только не он, с этим демоном такого попросту не случится, и сейчас он наконец-то найдется. Пора. Немедленно!Выходи и сражайся! Будь ты проклят, покажись! На сей раз я готов!Перестань уклоняться, сатана, ты же здесь! Появись сейчас же!Дай мне наконец одолеть тебя! Прими бой!Сангре!Перемешавшиеся на борту ?Викторьез? люди уже явно не понимали происходящего в этом безумии под разномастными флагами. Кто-то бросился на испанского капитана с саблей наголо, и отразившему удар дону Диего показалось, что из пронзенной глотки нападавшего вырвалось какое-то полуоборванное английское слово – но с тем же успехом оно могло быть французским, а то и вовсе бульканьем фонтанирующей крови из раны. На шканцах оставалось не более семидесяти человек, французов и пиратов вперемешку, часть из которых уже бросала оружие, но иные готовились к умалишенной обороне, не то от уцелевших противников, не то от заполонивших палубу испанских солдат. Безумцы! И главный из них – где же он, пропади все пропадом?!Отреагировал де Эспиноса в долю мгновения – на сдавленный вопль на неразборчивом французском, и на резкое движение в нескольких метрах от себя. Обернувшись, он уже изготовился блокировать чужую атаку, когда пришло осознание: атаковали не его. Французский офицер в окровавленном, прожженном мундире ринулся к борту, точно хотел броситься в волны и не видеть потери своего корабля. Вот только цель у него была иная, и мчался он не к самоубийству – скорее, как израненный и разъяренный бык на корриде, вознамерился любой ценой добить врага. Высокий мужчина в вороненом доспехе, прижавшийся спиной к фальшборту, едва успел вскинуться и совершить выпад рапирой, встречая им отчаянное нападение француза – и зрелище это застыло в глазах дона Диего, на бесконечно долгую секунду лишенного возможности увидеть из-за спины нападавшего, кто же из двоих был пронзен клинком.Каким-то бешеным прыжком пантеры испанец преодолел эти метры – сам не отдавал себе отчета в том, как и зачем метнулся вперед, будто еще мог кого-то перехватить. И замер с обагренной шпагой наперевес, когда безжизненное тело француза с глухим стуком ударилось о доски палубы, а Питер Блад полубезвольно опустил свою рапиру, склонив голову и тяжело привалившись плечом к резному деревянному поручню в алых подтеках и брызгах.Питер Блад. El Diablo encarnado. Ледяные глаза, ледяная усмешка, ледяные слова приказа. Здесь, во плоти, тот самый демон…Именно что во плоти – и никакой не демон. Подвели старые кошмары и треклятая память. Запутали слова Мигеля, доведенного этим бандитом до грани суеверия. И потому не приходило в голову даже мысли о том, что этот черт – нет! - этот человек может вообще не дожить до дуэли…Все эти три года всем своим существом дон Диего стремился к этому сражению. Рвался, как когда-то со смертоносной привязи у лафета, с той же яростью, с той же болью, с теми же хриплыми словами на бледнеющих губах. Готовил себя к тому, чтобы не позволить себе дрогнуть, чтобы не подпустить к себе и малейшую тень страха и слабости – чтобы сокрушить врага в бою и больше никогда, ни единой секунды в жизни не ощущать ужаса бессилия.Но он не был готов к тому бессилию, что читалось сейчас в каждой черте пиратского капитана. В тяжелом дыхании под изрубленной и прогнутой черной кирасой, в сочащихся кровью пальцах, из последних сил вцепившихся в эфес. Искореженный шлем, когда-то богато и тонко отделанный, теперь сбился на сторону, раздирая владельцу кожу надломленным металлическим краем. Из-под него сочились струйки крови, пересекавшие темное от порохового дыма лицо – измученное, и почти неузнаваемое даже для де Эспиносы, в чьих воспоминаниях оно было выжжено накрепко.И только глаза, сапфировые глаза остались все теми же. Хладнокровные, бесстрашные, непоколебимые, они сверкали на лице Блада, гордо поднятом на пределе иссякающих сил. Встретили огонь черных глаз – свирепых и в то же время растерянных, - со спокойным узнаванием, будто ждали и предвосхищали. Будто по-другому и быть не могло, и вся эта пляска в два флага и семь кораблей была затеяна им самим без права на иной исход.Будто ему совсем не страшно умирать.Страшным было иное – то мучительно-ясное осознание, что заставило де Эспиносу замереть со шпагой в руке. Кровожадный металл стал бесполезнее деревянной щепки. С его помощью можно было достигнуть своего, лишь встретив Блада в поединке, с твердой рукой, с его язвительными ремарками и смертоносными умениями, на пике силы и на самой грани смерти – там, где окончательно убивают страх.А сейчас верным клинком ничего нельзя было добиться. Можно было только – добить.Господи, вразуми…- Сдавайтесь.Голос кастильского капитана был отчетлив, но не становился громким – не было сомнений в том, что Блад его слышал. Сдержанное напряжение в интонациях дона Диего было почти неуловимо, и все же таилось в них. Тревожила и злила острая мысль: с этого отчаянного пирата станется и отказать, броситься на верную смерть – а это не должно было случиться. Не здесь, не так. Не превращаться же в палача для того, кто не отразит и одного удара.- Сдавайтесь. Вашим людям рано умирать, капитан, - настойчиво и твердо повторил де Эспиноса, приближаясь еще на шаг. Блад молчал, но отрешенное бесстрастие исчезло с его лица – теперь оно выражало заглушенное удивление, будто слова испанца поразили его куда больше самой этой встречи. Дон Диего пристально глядел на него, готовый перехватить чужую руку от греха подальше, но уже надеялся, что делать этого не придется. Ирландец когда-то уже шагнул за все возможные черты ради спасения своей команды – и этого бывший капитан ?Синко Льягас? не забыл.Времени на долгие раздумья не было. Дон Диего решительно взялся свободной рукой за эфес чужой шпаги, не обращая внимания на сопротивление липких и горячих от крови пальцев и резко отнимая у пирата оружие. Было уже не до игры в деликатность: сейчас этот жест был равносилен вырыванию пистолета из рук самоубийцы. И неважно, для каких целей будет сохранена эта жизнь, подумал испанец с беззвучной усмешкой. Это как раз вполне ждет. Главное – сейчас не упустить, в том числе и на тот свет.- Помнится, я с вашим братом на ?Милагросе? обошелся учтивее, - вдруг раздался голос Блада, уверенный и без малейшей дрожи. Напротив, ирония острыми льдинками искрилась в нем, как и в холодной полуулыбке, что вернулась на лицо ирландца, мгновенно сделав его узнаваемым под любым слоем копоти и запекшейся крови. Дон Диего остановился на неуловимое мгновение, опешив от этого зрелища, но затем что-то недоброе всколыхнулось в нем, отразившись в слегка прищуренном взгляде.- А об этом вы с ним лично побеседуете, - отозвался он в тон пирату, отстранившись от обезоруженного. Бросив взгляд на происходящее на квартердеке, он понял, что произошедшее незамеченным не осталось – среди сдавшихся в плен можно было признать не только французов, но и нескольких корсаров. Вероятно, и остальным должно было хватить ума последовать за своим командиром – как прежде, так и теперь.- Я бы не советовал! – холодно и резко окрикнул он, краем глаза заметив метнувшегося к ним юношу. Несколько испанских офицеров уже стояли за спиной своего капитана, и не в меру отважный молодой человек легко мог распрощаться с жизнью вслед за сотнями прежних покойников. Молодой флибустьер, усталый, раненый, замер в нескольких шагах от них, будто наткнулся на невидимую стену и переводил отчаянный взгляд с безоружного Блада на дона Диего, в чьих руках тусклыми рубиновыми отблесками играли две шпаги. Казалось, до него все же дошла горькая истина: не успеет.- Сеньор Питт, ваша смерть будет бесполезна и нелепа. Не надо иллюзий, - жесткий тон испанского командира действовал отрезвляюще, как порыв ледяного ветра. Де Эспиноса хорошо помнил этого человека, пожалуй, единственного из всей шайки Блада, кто не вызывал ядовитого желания перервать глотку на месте: раненый штурман все-таки не имел отношения к тому дню. Кастильский гранд не стал оборачиваться на Блада, но вполне мог представить себе выражение его лица. Он-то отчетливо понимал, что это такое - гордость, не позволяющая смириться с поражением, но сталкивающаяся с неумолимой реальностью.Английский штурман, вероятно, прочел то же самое во взгляде своего капитана. Со вспыхнувшим от бессильного гнева лицом он отшвырнул шпагу, которую не пожелал отдавать в чужие руки. И смысл этого жеста был очевиден всем – и хладнокровно наблюдавшему дону Диего, и оставшимся пиратам, бросившим свою безнадежную оборону, и капитану Бладу, в чьей груди замер короткий свинцово-тяжелый вздох.- Поднять флаг! – звучная команда на испанском огласила палубу французского корабля. – Пусть на ?Балейн? одумаются. Все закончилось.Для команды ?Балейн?, что все еще продолжала отражать атаку испанцев с ?Сан-Мартина?, кастильское знамя на грот-мачте ?Викторьез? в самом деле оказалось убедительным доводом. Вскоре дон Диего с удовлетворением увидел, что французский флаг соскользнул с флагштока ?Балейн?, сменяясь испанским стягом. Победа была окончательной и полной, если не позволять себе думать о чем-то кроме кораблей.Пленников обезоружили и связали – всех, кроме Блада, к которому не прикоснулся никто, за исключением забравшего шпагу дона Диего. Французы, англичане, безвестные бродяги с Тортуги – теперь разницы между ними было немного, словно между узниками дантовского чистилища. Запах крови, пороха и смерти в равной мере пристал ко всем, не миновав ни победителей, ни побежденных.- Сеньор капитан! – молодой лейтенант вынырнул из черного провала большого люка, ведущего в трюм ?Викторьез?. Возбуждение на его лице пересиливало сдержанность, входящую в обязанность дворянина, и вызвало мгновенное любопытство де Эспиносы. – Разрешите доложить: в трюме находится груз драгоценностей. Оценить возможно лишь примерно – но это миллионы, сеньор капитан! Это богатство целого города.- Скоро выясним, какого города, - дон Диего одобрительно кивнул своему офицеру, сохраняя лицо и не выдавая волнения. На деле он был взбудоражен услышанным ничуть не меньше своих людей, но причина тому была иная – одна-единственная мысль, сияющая и радостная, как лучи света, что пробивались через витражное окно в домовую часовню. Она была важнее печальной догадки о происхождении ценного груза – несмотря на всю горечь возможных предположений.Мигель спасен. Два прекрасных корабля, сокровища неописуемой ценности – трофеи, которые перекрывают все прошлое. Этого достаточно, чтобы вознести кого угодно. А уж прославленного адмирала такая победа и подавно оградит от любых обвинений. Спасен, Господь милосердный, спасен!- … … … мать!!! – размышления дона Диего были прерваны на самой что ни на есть благочестивой ноте. Витиеватая и емкая тирада на английском языке раздалась из рядов пленников, которых выстроили неподалеку от входа в трюм. Звучала она в самом деле интригующе даже на испанский слух, неспособный уловить все смысловые оттенки – любопытна была сама интонация красноречивого оратора. Похоже было, что он не вкладывал в свою речь личного оскорбления – просто выражал крайнюю степень удивления, досады и недоброго предчувствия в своем неспокойном положении. Одним словом, сказано было истинно по-матросски.Уделять внимание в ответ на подобную реплику де Эспиноса не собирался: походило бы, что он ее принял на свой счет – со всеми вытекающими последствиями в виде бездыханного тела. Но проходя мимо пленников с высокомерным спокойствием на лице, он мимолетно окинул их взглядом, и без труда уловил и источник чувственной речи, и ее причину. Один из пиратов совершенно явно пялился на испанского капитана – коренастый и крепкий малый, по-военному подобранный, хоть и без офицерской выправки. И физиономия, перекошенная от бурных эмоций – знакомая, как же без этого…Канонир. Тот самый. Ну конечно же. Остальным-то неоткуда знать всю… знаменательность этой встречи, а он все понял верно. Он там был.Из числа тех, кто когда-то захватил ?Синко Льягас? вместе с Бладом, в плену оказались трое – штурман Питт, этот языкастый канонир и один из офицеров, что бывали тогда за капитанским столом – вероятно, Дайк, если память дона Диего не начала еще размывать эти треклятые имена. В конечном счете это не имело большого значения – но прочувствованная речь канонира де Эспиносу порадовала. Тот явно узнал наконец-то испанского капитана в лицо, и был должным образом впечатлен воображенной вслед за тем картиной своего вероятного будущего.Чертовски приятно, если не кривить душой. А перед собой ей кривить незачем.Миновав связанных корсаров и французов, дон Диего неторопливо направился туда, где на борт ?Викторьез? перебирались с алого фрегата два изысканно одетых джентльмена, лишь теперь явившихся на поле боя. И не стал отказывать себе в небольшом удовольствии и в запоздалом отклике на польстившую ему брань - в хищной полуулыбке, которую никак не мог увидеть оставшийся позади сквернослов, но прекрасно различил и понял стоявший впереди Блад.- Сэр, вы отдаете себе отчет в том, что совершили разбойное нападение?! – сухопарый низкорослый человек в атласном камзоле с золотым шитьем возмущенно обратился к дону Диего. Со стороны, вероятно, это смотрелось несколько комично: обвинитель держался с властной уверенностью, но стоящий перед ним высокий испанский капитан в вороненой кирасе и шлеме выглядел не слишком впечатленным. – Вы атаковали корабль союзников, и это в разгар войны! Ваши пиратские действия подвергли опасности законных представителей английской короны в Новом Свете! Как вы намерены это объяснить хотя бы перед вашим командованием, сэр?- Вынужден заметить, господа, что в эти рассуждения вкрался ряд прискорбных ошибок. И во избежание недоразумений я хотел бы прояснить их, чтобы не оказаться превратно понятым, - с безукоризненной учтивостью, истинный окрас которой был ясен лишь Бладу, произнес де Эспиноса. – Начнем с того, что я не совершал нападения, а, напротив, сам оказался атакован. Французский флаг, под которым действовали нападавшие, превращает весь описанный вами инцидент в логичное следствие упомянутой вами же войны. И действия мои в таком случае трудно назвать пиратскими, поскольку велись они исключительно в адрес французских судов. Что касается вас, господа, то ваше христианское беспокойство за мою участь при объяснениях с командованием делает вам большую честь, и, заверяю, я искренне вам признателен.- Ваши исдевки, сеньйор капитан, право ше, не ко времени, - заметил стоявший рядом дородный джентльмен с прямодушным лицом и офицерской выправкой. В его произношении ощущался неистребимый временем акцент. – Вы шутите, стоя на тьелах. Но са эти обвинения приношу свой исвинений от лица всьех нас.- Извинения приняты, - дон Диего посерьезнел, внимательно присматриваясь к новым собеседникам. – В таком случае вернемся к цивилизованному знакомству. Разрешите представиться: дон Диего де Эспиноса-и-Вальдес, капитан ?Сан-Игнасио?, принадлежащего к флоту его католического величества. С кем я имею честь говорить?- Я лорд Уиллогби, действующий генерал-губернатор британской Вест-Индии, - отчеканил вспыльчивый вельможа, продолжавший сверлить испанца надменным и неодобрительным взглядом. Де Эспиноса, впрочем, понимал причину: за этим возмущением крылись растерянность и страх могущественного человека, внезапно утратившего какой-либо контроль над ситуацией. К таким переживаниям дон Диего был снисходителен: слишком хорошо знал их по себе. – Мои спутники – адмирал вест-индской эскадры ван дер Кэйлен и капитан Питер Блад. Все мы, как и этот корабль, находимся под юрисдикцией Англии и под ее знаменем. Вам стоит это учитывать, если ваша страна не готова спровоцировать очередной дипломатический скандал!- Вот как, милорд? – дон Диего оставался внешне невозмутим, но слова его стали вкрадчивы, как поступь хищника перед броском. – Боюсь, что вы и на сей раз имеете дело с ошибкой. Мне прекрасно известно, что это за корабль. Известна мне и причина, по которой он вступил в сражение отнюдь не под английским знаменем.- Вам, де Эспиноса, эта причина и в самом деле понятнее многих, - едкий вызов в словах Блада звучал бы куда острее, если бы не прорывающаяся в голосе корсара чудовищная усталость. Но то мимолетное опасение, что мелькало в мыслях испанца, - да не рухнет ли этот упрямец прямо здесь от кровопотери? – исчезло теперь бесследно. Рухнет он, как же…- Что ж, достигнем тогда полного взаимопонимания, - недобрая улыбка коснулась уголков губ испанца, обернувшегося к Бладу. – Вы утверждаете, Сангре, что вы теперь капитан английского флота?- Сеньйор, вы атресуете вопрос не тому шеловеку, - вмешался ван дер Кэйлен. Голландец молчаливо прислушивался к переговорам, но когда заговаривал сам, то его медленная взвешенная речь неизменно привлекала к себе общее внимание. – Я утверштаю, што капитан Блад срашался с францусским флотом са интересы Англии и от ее литса. Он имеет полномошия и статус офитсера английского флота.Блад молчал, наблюдая за происходящим, словно бы речь не шла о его собственной судьбе. Быть может, он понимал то, что не доходило до остальных: дона Диего не остановили бы никакие полномочия и статусы, если бы ему вздумалось разделаться с оскорбившим его человеком. Манера испанца вести светскую беседу на фоне трагедии могла обмануть Уиллогби, но ирландец явно иллюзий на этот счет не питал. Но противоречить ван дер Кэйлену ему тоже было не с руки – не страшась за себя, он все же был вынужден думать о своей команде. А разница между участью английского военнопленного и пойманного пирата заключалась в перекинутой через нок-рею веревке с петлей – и это еще в лучшем случае.Эта игра может оказаться любопытной. В конце концов, раз уж не вышло сражения, раз все усилия ушли в дым… торопиться нам некуда. Прочувствуй пока на своей шкуре, что это – когда приходится наступать на горло своей гордости, чтобы не перебили дорогих тебе людей.А я не хочу сейчас решать. Дай мне насладиться хоть частью победы, и нечего так впиваться в меня своими северными глазами. Я и так помню каждый перелив их синевы – лучше, чем хотел бы.- Не стану подвергать сомнению ваши слова, адмирал, - дон Диего слегка кивнул в ответ на реплику голландца. – В таком случае дело обстоит вполне ясно. Как капитан испанского флота, я ни в коей мере не желал бы подвергнуть угрозе жизнь союзников. И буду рад оказать вам гостеприимство на борту ?Сан-Игнасио?, пока оно, скажем так, будет востребовано.- Пока оно будет востребовано? – лорд Уиллогби недоверчиво покосился на испанца, начиная понемногу осознавать всю двусмысленность его бархатной манеры общения. – Сэр, вы хотите сказать, что намереваетесь насильственно удерживать нас?- О каком насилии вы говорите, милорд? – де Эспиноса улыбнулся, и притворяться ему не потребовалось: причины были вполне неподдельными. – Я не вижу здесь английского корабля, способного принять на борт вашу светлость и безопасно доставить в Порт-Ройял. А для себя я сейчас, увы, также не вижу возможности делать крюк и высаживать вас в английской колонии. Не с трофейными же кораблями и грузом так безответственно рисковать. Этому препятствует мой долг перед моей страной – а он, согласитесь, превыше союзнического.- Есть еще и человеческий долг, - внезапно произнес Блад. Он снял тяжелый искореженный шлем, обнажив голову, и на висках его стали видны запекшиеся подтеки крови, превратившие его густые черные волосы в плотную корку над ранами. – Как бы вы ни поступили с нами, но там, за бортом – люди с погибших кораблей. Спустите шлюпки, капитан! Проявите свою хваленую верность христианству, вместо того, чтобы изощряться в играх – еще успеете ведь.- А вы и в самом деле возьметесь учить меня быть христианином? – иронично отозвался де Эспиноса, видя затаенную вспышку гнева в лице корсарского капитана. – Прежде чем говорить о твердости в вере, хотя бы верните себе твердость в ногах. И приглядитесь заодно к тому, что уже делается.Лорд Уиллогби и ван дер Кэйлен последовали указанию испанца вслед за Бладом. Из-за своего вынужденного положения спиной к борту тот и в самом деле не имел возможности видеть картину, открытую для дона Диего. Две шлюпки уже были на воде: спущенные с ?Сан-Мартина?, они мерно рассекали воду на почтительном расстоянии от погружающихся под воду ?Медузы? и ?Элизабет?. Тот мизерный шанс на жизнь, что оставался для кого-то из людей Хагторпа, все же был предоставлен им.Экипаж подбитой ?Медузы? рассудил иначе. Не полагаясь на сомнительное милосердие испанцев, выжившие французы погрузились в уцелевшие лодки – и сейчас те удалялись от места сражения со всей доступной им скоростью весельного хода. Де Эспиноса усмехнулся, провожая их взглядом.- Этим бравым солдатам мои христианские воззрения, кажется, не слишком интересны. Да и вообще такого пристрастия, как ваше, Сангре, я к этому вопросу давно не встречал. Наше совместное плавание обещает быть… занимательным.Самообладание не изменяло Бладу даже теперь, и ни единый мускул не дрогнул на его лице. Но какая-то глухая тоска читалась в его взгляде, обращенном вдаль, к уходящим без всякого преследования шлюпкам. К тем самым, что имели все шансы достичь Ямайки по спокойному морю – и чей малочисленный экипаж мог теперь лишь просить христианского сострадания в городе, который прежде намеревался разграбить.Быть может, они и подобрали кого-то из гибнущих моряков с ?Элизабет?. А быть может, враг оставался для них врагом, даже когда смерть сгребала своей акульей пастью всех без разбора. Ответа не было – были лишь хрупкие силуэты лодок, постепенно исчезающих в далекой дымке над согретой солнцем морской синевой.- Нет, это ведь черт знает что! Черт знает что! – надтреснутый от волнения и накала голос лорда Уиллогби звенел настойчивее корабельной рынды. Предоставленный сам себе и сопровождаемый флегматичным и философски настроенным голландцем, он окончательно сорвался – и его истерика была оправдана впечатляющим и громогласным списком причин. – Вы и теперь будете говорить про ?интересный приклюшений??! Такой чудовищной несуразицы со мной не происходило за всю жизнь, пока не связался с этим полоумным краем и с вами на свою голову! Стоило только прибыть в эти моря – и мы теряем эскадру ко всем морским дьяволам! На Ямайке – сумасшедший дом с воротами нараспашку! Суток не проходит, как де Ривароль топит наш флагман, нас подбирают, прости господи, пираты – и этот авантюрист еще и ухитряется в довершение ко всему притащить нас в плен к испанцам! Ну что вы фыркаете, дельфин вы этакий?! Вам во всем этом бедламе еще может быть смешно?!Ну, лично я бы голландца не осуждал, подумал дон Диего с невольной улыбкой на губах и в прищуре просветлевшего на миг взгляда. Потому что, если уж по чести судить, если быть совсем откровенным – это было совершенно эпически смешно. Хотя главному герою любой комедии, как правило, действительно не до смеха.Как и ему самому. Испанский капитан искренне хотел бы сейчас отвлечься на разыгравшийся поодаль спектакль, но знал, что у него просто не выйдет. Нельзя окунуться в чужую комедию, когда по твоему приказу разыгрывается пьеса совсем иного жанра.И нельзя было больше притворяться перед самим собой, баюкая себя словами ?не так далеко?, ?не так уж серьезно?, ?померещилось в бою? и ?восстановят любой ценой?. Утешать себя ложью можно кому угодно кроме капитана, чьи распоряжения вершат судьбу эскадры. Медленно – из-за сбавивших в скорости ?Балейн? и ?Сан-Мартина?, - флот из четырех кораблей должен был обогнуть опасные воды у французского побережья Гаити и благополучно прибыть в Сан-Доминго. Но пятого с ними не будет.?Синко Льягас? был изувечен без надежды на спасение. Нос его зарылся в волны, высокая кормовая надстройка опустилась до уровня палубы ?Викторьез?. От погружения в пучину его удерживали цепи абордажных крючьев, сцепившие его с трофейным флагманом – и оставалась лишь одна команда, одно веление, чтобы оборвать эту связь и отпустить умирающий фрегат.И он не мог. Даже когда голос его отчетливо произносил слова приказа, в горле билось невысказанное застрявшее ?не могу? - как птичка, на свою беду влетевшая в печную трубу. Даже когда пришлось отойти на несколько шагов от борта и дать матросам вытащить острые крюки, глубоко вошедшие в позолоченную древесину.Что-то рвалось у него в груди с каждым безвольно провисающим тросом между кораблями. Не так, как это бывало по ночам, не в безумии припадка – боль осознанной потери стонала в его душе, не отпечатавшись на укрытом спокойной маской лице.Я же обещал. Я же спешил, как только мог. Я же почти успел тебя вернуть…Я снова успел лишь – почти…Прости меня…?Синко Льягас?, его ?Синко Льягас? еще льнул к сине-золотому борту, как израненный верный зверь льнет к знакомым рукам с последним вздохом. И все теплилась и теплилась проклятая надежда: а если подождать еще мгновение, если еще немного повременить, неужто нельзя выиграть для него хоть сколько-то времени – и в самом деле, точно для живого существа, что угасает у тебя на руках…Три отчаянных года - и дон Диего снова терял свой корабль, теперь уже навсегда. Стоя на квартердеке, он видел, как алый фрегат покачивался на воде, прощально и измученно – словно в самом деле прощал и не винил, и уходил в сине-зеленую бездну, как в мирный и покойный сон. Медленно скользил по волнам ?Викторьез? - и медленно погружался в глубину отважный и гордый красный корабль, забирая с собой английское имя на борту и испанский флаг на мачте, примиряя их в своем последнем пути.Де Эспиноса не знал, что побудило его обернуться, когда казалось немыслимым хоть на миг отвести взгляд от серебристых водоворотов над верхушками ушедших под воду мачт. И все же что-то невесомо толкнуло его посмотреть на человека, стоявшего в нескольких шагах от него и точно так же прикованного к этому зрелищу, отрешенного от всего мира. Пораненные руки Питера Блада, еще не получившие перевязки, впивались в фальшборт до боли, пятная его кровью – а обращенное к месту исчезновения корабля лицо казалось маской, ало-черной и жуткой в своей неподвижности. То был даже не лик войны – лицо первого горестного часа после окончания любого боя.Слезы катились по этой маске, беззвучно смывая пороховую гарь и кровь с живой человеческой кожи. И синие глаза уже не горели, не кололи – лишь неестественно-ярко блестели от живой боли, от той же самой боли, которую дон Диего не мог сейчас ни выплакать, ни выкрикнуть. Даже не из-за гордости или надменности – из-за того, что попросту не было слез. За долгие годы его тело разучилось и забыло, что можно и так. И он знал, что готов растерзать Блада в бою, но никогда и ни за что не произнесет и одного слова насмешки об этой минуте.Был корабль и было два капитана. И был у той сказки простой конец, понятный даже ребенку: из этих троих одному – на дно морское, а остальным – вольный морской простор до самого горизонта. Разве не так?Так почему же мы стоим сейчас здесь, живые, оплакивая мой ?Синко Льягас?… и вашу ?Арабеллу??Мы оба не за тем бросались в этот бой, не правда ли?Кажется, в чем-то мы оба победили. В разном, но все же – вы сберегли Ямайку. А я теперь смогу уберечь от беды брата. Но ?Синко Льягас? больше нет – и это значит только одно: на сей раз мы оба проиграли.