Диспозиция. В тумане (1/1)

Апрель, 1689 год. Карибское море, к югу от Ямайки.Туман спутал все карты, смешал все, что только мог. Полторы-две мили видимости еще были доступны морякам, и ?Арабелла? с ?Элизабет? не теряли друг друга из виду и не разрывали дистанции. Однако погоня в таких условиях имела немало шансов закончиться ничем. А теперь – именно теперь! – Питер Блад никак не мог позволить этому случиться.И неважно, что сутки назад он бредил мыслью, навеянной не то тяжкими размышлениями, не то душевной горечью. Мысль нашептывала успокаивающе: хорошо бы этому туману не кончаться никогда, затянуть собой все небо, укрыть волны, сделать так, что курс выбрать нельзя, да и некуда. Чтобы корабль растворился в нем, медленно, постепенно, став всего только безобидным призраком этих морей, пропитанных кровью, а потом и вовсе истаял со всеми своими обитателями, ушел в последний рейс, в никуда и никогда…Потому что иначе – надо жить с тем, что совершил. Отвечать за тех, кто под твоим командованием, и за каждое их деяние. Принимать решение о том, куда двигаться теперь, когда все дороги перекрыты, все швартовы обрезаны, а из возможных путей оставался разве что иронично и горько описанный им выход – предложить шпагу королю Испании.Не примут, считаете?Если даже собственная галлюцинация отказывалась принимать – то дело и вправду швах.*Трое суток назад, после того, как они отчалили из Картахены, Блад испытывал нечеловеческое желание напиться до беспамятства. Будучи врачом, он отдавал себе отчет в том, что вытворял теперь его организм – спустя несколько недель после беспробудного двухмесячного запоя. Ему доводилось наблюдать подобное состояние у некоторых своих пациентов, и в те времена Блад прилагал ощутимые усилия, чтобы не показывать свое презрение к ним. Клятва Гиппократа требовала избегать подобного отношения к больному, но трудно подчас было отрешиться от мысли, что человек сам, своими руками загнал себя в столь жалкое состояние, не смог совладать с собой и не нашел достаточно душевных сил и стойкости, чтобы не тонуть на дне бутылки.Что ж, nolite judicare et non judicabimine. Не судите да не судимы будете.То отвратительное состояние, в котором он пребывал на Тортуге, слишком отчетливо впечаталось ему в память. Притоны, порог которых он не переступил бы прежде, отпетые мерзавцы, с которыми он раньше не сел бы за один стол, мельтешение игральных костей, перемалывающих все новые и новые ставки – и потоки выпивки, все более дешевой и крепкой, сбивающей с ног, притупляющей разум и глушащей сердечную боль. Безразличие, с которым он встретил уход ?Клото?, его глухота к угрожающему треску всей эскадры по швам. Собственная вспышка звериного бешенства и поток площадной брани, которыми он заставил отступить в ужасе даже неустрашимого Волверстона – и отчаянная попойка вслед за тем, чтобы хоть как-то забыть об услышанном. Отделаться от мысли, что его верный и преданный друг только что предлагал ему атаковать и разграбить Порт-Ройял и насладиться надругательством над плененной Арабеллой, пока его экипаж делал бы то же самое с английским городом.? - Я уверен в успехе этого предприятия, Питер,? - до сих пор отдавался у него в ушах басовитый голос старого морского волка. ? - В городе найдется немало добра, чтобы вознаградить наших молодцов, а ты получишь свою девчонку. Хочешь, я выясню настроение, поговорю с нашими людьми…?И ведь они пошли бы за ним! Они отправились бы туда, и никто не встал бы поперек дороги, не сказал бы слова в защиту соотечественников, вся вина которых состояла в том, что губернатором их города назначили Бишопа! Его благородные флибустьеры, его ?санитары морей? - они показали бы свое лицо, то самое, которое сейчас во всем его зверообразии лицезрела окровавленная и изнасилованная Картахена.И в чем тогда разница?..Проклятье, как же вы были правы тогда со своим предостережением! Как же дьявольски правы! И как же права была она!Одна лишь мысль о том, что сказала бы теперь Арабелла, доводила его до отчаяния. Уж лучше галлюцинации, лучше эта чертовщина, порожденная разумом после долгого отравления спиртом и вынужденного просыхания на одной лишь силе воли. Все не так остро и болезненно, как вспоминать их с Арабеллой последний разговор в саду возле губернаторского дома – потому что каждое слово было выжжено в его памяти, как клеймо на теле каторжника. Ее обвинения резали его по живому – и хотелось выкрикнуть, как много сил он вложил в то, чтобы его флотилия не превратилась в банду беспринципных убийц, как рисковал собой, но держал своих людей в железной хватке, где и когда только было возможно. Хотелось рассказать обо всем – о чувстве безысходности, о ловушке, в которую его загнала сама жизнь, о тяжелых днях на Тортуге, когда ?Синко Льягас? еще не обрел новое имя, а капитан Блад – решимость стать грозой карибских вод. О том, как он старался сопрячь пиратство и благородство словно пару норовистых коней, невзлюбивших друг друга – и несся вперед на этой опасной упряжке с именем мисс Бишоп на устах и на алом борту своего корабля. О том, что хоть в словах ее и заключалась доля страшной правды, но она была чудовищно несправедлива к нему – к человеку, пронесшему в душе ее образ сквозь года, готовому ради нее поистине на все.Готовому рискнуть ради нее всем – но не готовому объясниться и оправдаться. Готовому умереть за нее, но не готовому с ней говорить.Старый вопрос о том, была ли Арабелла мегерой, или он сам – болваном, обрел теперь в разуме Питера Блада отчетливый и ясный ответ. Она не была мегерой ни единого мига в своей жизни. Он же повел себя с ней, как последний болван. И теперь, оглядываясь на день своего отплытия из Порт-Ройяла, ирландец мог поблагодарить себя лишь за одно: у него хватило ума запоздало поговорить хотя бы с Уэйдом. Передать с ним весточку для той единственной женщины, что существовала для Блада – и удержаться не только от соблазна, но даже и от самой мысли разделаться с ее избранником, со своим счастливым соперником.Потому что мог ли он сомневаться теперь, что Арабелла выбрала лорда Джулиана? Могло ли существовать иное объяснение тому, что она оказалась так безжалостна к человеку, рисковавшему собой и своим экипажем ради ее безопасности?Могло. Оно крылось в ее собственных словах, что бросила ему в лицо решительная девушка в сени густого сада. Но эта мысль была еще более нестерпима, чем садистские картины, что всплывали в его воображении – счастливая улыбка Арабеллы, адресованная лорду, кольцо на ее тонком пальце, быстроходный корабль, что бережно несет к английским берегам невесту его светлости…Кривая улыбка на лице Блада во время этих рассуждений походила на судорогу. Ему думалось: Сократ умер легко, окруженный верными учениками, бесстрашно принявший обеими ладонями свою чашу с настоем болиголова. Интересно, как держался бы античный философ, если бы ему предоставили иной выбор – два различных яда, неистово мучительных по-своему, сулящих различную жесточайшую пытку и при этом даже не дарующих забвения смерти?Впрочем, нелепый вопрос, усмехался он про себя с горечью. Сократ ничем не заслужил подобной казни. А сам он еще на Тортуге высказал Волверстону в лицо самый честный приговор себе: он заслужил ту преисподнюю, что устроили бы ему пираты, узнай они истинную историю с королевским патентом. И ушел от заслуженной кары не по своей воле – лишь стараниями одноглазого моряка, грубого и жесткого человека, в чьей душе все же была сильна верность своему капитану.И на этой мысли разум и сердце Блада сливались в едином волчьем вое, тоскливом и надрывном, какой услышишь только в лесах севера в глухой январь. Потому что все противоречия, накопившиеся за эти три года, все неразрешимое, несовместимое, вышло теперь наружу, и был момент выбора, когда неизбежно пришлось бы от чего-то отказаться и что-то предать, чтобы чему-то остаться верным. И он благополучно пропустил этот момент, не успев понять и осознать – и не смог сохранить верность ничему.Он не смог пойти до конца, сделав шаг к Арабелле. Служба королю Якову была позорным шагом, мундир жег его, как отравленный хитон умирающего Геракла.** И он не сдерживал себя в особняке губернатора, выражаясь резко, вызывающе, провоцируя Бишопа, отвергая все попытки лорда Джулиана погасить конфликт и разрешить проблему мирно. Искал ссоры с молодым аристократом, не сумев простить ему доставшегося счастья – и с боем вырвался обратно на Тортугу, и как ни старался избежать пиратского пути, а закончилось все кровавым кошмаром в Картахене. Все те обязательства, что взял он на себя во имя благородства и в память об Арабелле, пошли прахом. Раньше упреки мисс Бишоп казались ему лишь полуправдой, теперь же каждое слово было полновесным и острым гвоздем, которыми его раз за разом распинала собственная совесть.Он не пошел до конца и в верности своим людям, тем, кто шел за ним сквозь огонь, кого он не желал предавать, принимая патент. Поддался слабости, сломался и запил, бросив все на самотек – и потерял ?Клото?, и лишь чудом не лишился остальной эскадры. Не смог отстоять их интересы в той грязной игре, что затеял де Ривароль – и французский негодяй ушел с трофеем, а флотилия раскололась надвое, обессилев ровно вполовину. Блад чувствовал, что как бы ни малы были шансы, прежде он постарался бы стальной волей и твердой рукой сдержать корсаров от бесчинства в Картахене. Если бы запой не подорвал его силы, если бы сердечная рана не обескровила его, он вовремя заметил бы, как все полетело к чертям, и рискнул бы остановить этот полет. Если бы…Исход обеих оборвавшихся дорог был для него одним и тем же – и он не собирался больше преступно закрывать глаза на этот горький, но очевидный итог. Со взбесившимися чувствами, подточившими его душу, пора было покончить. Осознанно оборвать все нити, что берёг он раньше, что лелеял с тайной надеждой: а вдруг свяжутся в верный узор, а вдруг приведут…Привели. Отменно привели.Арабелла Бишоп – прекрасное видение на горизонте, такое же недостижимое, как любая из католических святых. Если предательская мысль подсказывает, что она не святая, а вполне земная женщина, цветущая и юная, то ее стоит немедленно и без жалости обрезать: мисс Бишоп скоро раз и навсегда станет леди Уэйд. Обретет ту жизнь, то положение, которые под стать ее достоинствам, которые не отравят и не извратят ее сильную и чистую душу – напротив, дадут ей в руки средства для новых благодеяний. Иначе быть не может. Он сам сделал для этого все, что было в его силах.Прежде память о ней была его гордым знаменем, его единственным флагом взамен черному полотну на грот-мачте. Она придавала сил, позволяя сохранить благородство помыслов и действий в, казалось бы, немыслимых обстоятельствах. Теперь же она обратилась разъедающим сердце и волю ядом – и Блад не мог больше позволить себе упиваться им, как крепчайшим ромом, в надежде наконец-то отравиться до конца. Потому что это – снова тортугские притоны, де Ривароль, Картахена. Трагедии, которые он не имел права допускать, потому что они обрушивались уже не на него самого - на других людей.И поэтому – довольно. Он не был Сократом, но свою чашу испил сполна.Капитан Блад был далек от мысли, что одно-единственное волевое решение избавит его от любви, граничившей с одержимостью, превратившейся едва ли не в его религию. Но все его душевные силы теперь были напряжены, чтобы не позволить себе сорваться в горячечные фантазии и бесплодные надежды. Что угодно – хоть шторм, хоть атака вражеской эскадры, да хоть новый визит призрака в час непрочности рассудка. Даже этот след самой первой ошибки, первого преступления, первого шага к пиратскому пути не страшил его – пусть когтит душу, лишь бы не возвращаться к тому состоянию, от которого сбежать выходило только в кайонские кабаки. Лишь бы остаться собой – Питером Бладом, бакалавром медицины, учеником де Ритёра и капитаном ?Арабеллы?, отныне и навеки его единственной ?Арабеллы?.И погоня за де Риваролем давала ему шанс сосредоточиться на цели и не позволять себе провалиться в тот мысленный колодец, где недолго было охрипнуть от крика, ободрать руки до крови о замшелые стены, а затем захлебнуться и утонуть. Сейчас – расквитаться с французом за обман и за Картахену, и вернуть своим людям сокровища, ради которых те рисковали жизнью. Затем – стиснуть зубы, напрячь разум и изобрести исключительно по-бладски остроумный выход из безвыходного положения. Придумать, куда податься человеку, которому не рады ни под одним разноцветным флагом, если белого он не признавал, а от черного окончательно открестился сам.Больно. Плохо. Горько. Но вполне возможно выжить. Когда-нибудь, быть может, получится и вовсе - жить. Если небеса сочтут, что он еще имеет на это право после Картахены.Так было сутки назад. Но с тех пор изменилось все – потому что позади отгремели пушечные выстрелы французов и догорали останки английского корабля, а сорок пять уцелевших английских моряков нашли приют на двух корсарских кораблях. На борту ?Арабеллы? звучали на все лады вести о том, что Яков Йоркский сброшен с трона, что в Англии воцарился новый король, что Франция объявила ей войну – и в них все явственнее слышались отзвуки иных слов, нежданных и спасительных.Амнистия. Конец ссылки. Открыта дорога во все концы, к иной жизни, казавшейся безвозвратно потерянной. После четырех долгих лет – свобода, окончательная свобода!При всем богатстве своих интонаций Блад не мог в должной мере передать то чувство, с которым он встретил это известие: английский народ восстал и вышвырнул мерзавца Якова вместе с его бандой головорезов! Такую емкую и жаркую формулировку из его сдержанных уст доводилось услышать нечасто – и одобрительный отклик ван дер Кэйлена, спасенного из моря адмирала флотилии короля Вильгельма, весьма красноречиво доказывал, что низложенный король восстановил против себя очень и очень многих. И хотя по сведениям лорда Уиллогби, имевшего несчастье плыть на корабле ван дер Кэйлена и угодить под атаку французов, как раз у французов Яков Йоркский и укрылся в поисках военной поддержки – но Блад сомневался, чтобы у того был хоть малейший шанс вернуться на английскую землю триумфатором. Если бы даже Всевышний мог допустить столь вопиющую несправедливость, корсарский капитан верил, что этого не потерпели бы англичане. Будучи ирландцем и не смешивая себя с ними, он все же ни единого дня не желал Англии больше находиться в руках такого правителя – тем более, что его родина точно так же попадала под эту власть и слишком недавно пережила кровавые и мрачные годы подавления восстаний.Но быть может, теперь что-то могло пойти по-иному. Для страны, для людей – для всех них. Одна из тягостных задач рухнула с плеч Блада, перестав давить на него мраморным весом надгробной плиты – покончив с пиратством, он больше не хоронил себя заживо. В его судовом журнале еще оставались чистые листы. Осталось перевернуть последнюю из запятнанных и исчерканных страниц – завершить гнусную историю с де Риваролем, пока тот не успел обречь на разграбление еще один город со всеми его обитателями.А именно это он намеревался сделать.- Будь я проклят, но у вас же нет достаточных сил, чтобы оборонять Порт-Ройял! – лорд Уиллогби вскочил на ноги, не трудясь больше изображать собой карикатуру на британскую чопорность. Обрисовав Бладу ситуацию, он явно не был готов к тому, какие приказы флибустьер отдаст своим людям, не рассуждая и не колеблясь. Колебания, однако, читались как в тоне спасенного вельможи, так и в изумленном взгляде стоявшего рядом с ним голландца. – Каждый из кораблей французской эскадры по мощности не уступает ?Арабелле? и ?Элизабет?, вместе взятым. Де Ривароль не преминет воспользоваться моментом, пока этот кретин Бишоп увел эскадру дьявол знает куда! И каким образом, бога ради, вы собрались ему воспрепятствовать?- Способов немало, - откликнулся Блад, с наслаждением чувствуя, как голос его обретает прежний оттенок юмора и азарта, убитый на долгие месяцы и уже полузабытый им самим. – Преимущество француза в кораблях и пушках решает далеко не все. Де Ривароль – не просто плохой командир: он самонадеянный и жадный глупец. В военно-морском искусстве он смыслит так же мало, как и в вопросах порядочности.- Порятошный или нет, владеет ли кораблевошденьем – уже невашно, - покачал головой ван дер Кэйлен. – Преимушество слишком велико. Пушки всегда остаются пушки.- Справлялись люди и с пушками, не так уж и смертельно, - Блад упрямо усмехнулся, и что-то жесткое почудилось собеседникам в его улыбке. – До Порт-Ройяла еще чуть меньше дня пути в этом тумане, и он может сыграть нам на руку. С де Ривароля станется и растерять эскадру точно так же, как это произошло с вашими подчиненными, сэр, - капитан иронично взглянул на голландца, пробормотавшего что-то невнятное и крайне недипломатичное в адрес своей заблудившейся флотилии. – А если он и доберется до Ямайки, то выбраться оттуда я ему не позволю. В самом крайнем случае затоплю свои корабли в проливе, чтобы он не смог покинуть гавань – и пускай дожидается ваших молодцов или ямайскую эскадру в западне.- Могу себе представить, что он сотворит за это время с городом, - едко вставил лорд Уиллогби, и улыбка тут же угасла на резко посуровевшем лице ирландца. – Что нам даст в таком случае его поимка?- Многое. Это не окупит возможных страданий города, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы предотвратить беду, - корсарский капитан произнес эти слова как присягу. – Но вам стоит знать, что на борту ?Викторьез? находятся награбленные в Картахене ценности стоимостью около сорока миллионов ливров. Я не из одной лишь личной неприязни назвал де Ривароля идиотом: он отправился в Порт-Ройял с таким грузом. И клянусь честью, что там эти драгоценности и останутся. Я беру на себя обязательство добыть их для казны короля Вильгельма, если вы, ваша светлость, гарантируете моим людям причитающуюся им пятую часть этой добычи. Вы согласны, лорд Уиллогби?- Если вам и в самом деле это удастся, я лично гарантирую вам и вашей команде соблюдение этих условий, - лорд Уиллогби все еще выглядел ошеломленным, и трудно было понять, потрясла его до такой степени решительность Блада или названная тем астрономическая сумма. – Более того, я первым назову вас великим человеком, капитан! И будьте уверены, что мои слова будут услышаны в самых высших кругах.- Я верю вашему слову, милорд, - Блад крепко пожал протянутую ему холеную ладонь англичанина. Вернувшийся из небытия живой блеск синих глаз ирландца ясно давал понять, сколь окрыляющими для него оказались прозвучавшие тревожные известия. – Всецело верю. Касательно всего остального же – будет видно, с Божьей помощью.И поэтому туман был их другом, способным ослабить противника или заставить его задержаться. И поэтому туман был врагом, затруднявшим погоню, способным коварно скрыть французские корабли от глаз корсаров. И во всей этой неопределенности лишь одно Блад мог сказать с уверенностью: от тумана в его собственной голове не осталось и следа.Была цель – четкая и ясная. Речь уже не шла о мести – скорее, о последнем шансе хоть как-то искупить свою вину если не в глазах людей, то в глазах небес. Картахене уже ничем нельзя было помочь, но ?Арабелла? и ?Элизабет? могли вступить в смертельный бой и уберечь от ее участи Порт-Ройял. Исход этого боя ирландец не решился бы предсказать наверняка при всем своем незаурядном таланте и опыте флотоводца, при всей отчаянной отваге своих людей – слишком серьезен был перевес в сторону французов, как в численности, так и в огневой мощи.Но что с того? Если это смерть – то разве что ею можно смыть с себя кровавые пятна последних дней. Смерть ради того, чтобы другие остались живы. Чтобы Арабелла, с такой болью и гневом вспоминавшая захват Бриджтауна, не оказалась вновь в обреченном городе, не узнала того безысходного ужаса, который остался за спиной у Блада лишь несколько суток назад. Чтобы она была невредима – и пусть презирает его, пусть считает убийцей, пусть любит Уэйда, пусть выйдет за того замуж и уедет в Англию, да что угодно, только бы она жила!Если же фортуна в очередной раз улыбнется своим любимцам – то разве это не самый верный знак, что все они еще имеют право жить? Что судьба дарует им шанс – и Питер Блад уже вполне ясно представлял, как распорядится этим шансом. Одна пятая часть трофеев де Ривароля стала бы баснословным богатством для его команды, и, покидая своих корсаров, он не испытал бы угрызений совести: те остались бы обеспеченными людьми и вполне могли распорядиться своей жизнью после распада эскадры. Что же до него самого, то мысль о вновь обретенном доме была настолько ошеломительна, настолько неожиданно целебна, что даже снедавшая ирландца душевная горечь отчасти притихла под ее влиянием.Уехать навсегда. Не поддаваться больше нелепым колебаниям и сердечной слабости. Тишина изумрудных холмов Ирландии, старые улицы Дублина, английские поля, занесенные снегом, мягкая белизна цветущих яблоневых садов по весне – все это теперь было возвращено ему. Манило далеким шансом если не на душевный покой, то хотя бы на хрупкое равновесие, на подобие примирения с самим собой. И к черту все остальное.Интересно, думалось тогда ирландцу, при каком исходе сражения у него больше шансов обрести рай? И какой итог скорее загонит его прямиком в ад?Проверить можно было лишь на деле.- Вы это слышите? – нервно прохаживавшийся по палубе Уиллогби встрепенулся, разобрав далекий отрывистый гул, что разносился над морем. Стоявший на квартердеке Джереми Питт, бессменный штурман ?Арабеллы?, кивнул, с оживленным видом прислушиваясь к тем же звукам.- Пушки! И, кажется, это милях в четырех отсюда, не больше. Туман заглушает все звуки, но он, похоже, скоро рассеется: ветер крепчает. Бой начался к северо-востоку от нас, почти прямо по курсу.- Этот мерсавец Ривароль все ше обошель нас?! – ван дер Кэйлен мигом растерял все свое природное добродушие, в его яростном тоне слышалось негодование командира. – Если город постратает, Бишоп са это будет отвешать головой!- Это не может быть перестрелкой с ямайским фортом, - резко возразил ему Блад. – Даже в этом чертовом тумане мы не могли настолько ошибиться с курсом. Сражение идет в открытом море. Надейтесь, адмирал, что это ваши подчиненные наконец-то разобрались со своими пробелами в навигации и перехватили французов! Если же нет – один дьявол знает, что там происходит.- Но скоро будем знать и мы, - Питт напряженно вглядывался в горизонт, проясняющийся по мере того, как ветер набирал силу. Полоса тумана дрогнула, сдаваясь и тая, готовясь вскоре выпустить ?Арабеллу? и ?Элизабет? из-под своего покрова. – Питер, а если это возвратился Бишоп? Все-таки одумался и привел сюда ямайскую эскадру?- Значит, он скоро услышит о себе все из уст генерал-губернатора Вест-Индии, - усмехнулся Блад, видя выражение сухощавого лица лорда Уиллогби. – Но что-то не верится мне, что он бросил свою охоту из соображений благоразумия или долга. Как бы то ни было, не пройдет и получаса, как мы окажемся там. И если это де Ривароль, то он никуда не денется с того самого места – ни он, ни ?Викторьез?, ни сокровища.- Хотелось би вам верить, мой друк, - иронично протянул голландец. Блад не ответил ему. Все его внимание было устремлено туда, куда под всеми парусами рвалась теперь изготовившаяся к схватке ?Арабелла? - и где с каждым порывом ветра все отчетливее вырисовывались полупризрачные очертания маневрирующих кораблей.Бой, который решал все, уже был развязан.