2. Биас (1/1)

Наша семья всегда жила далеко от моря. И к своим семи годам я ни разу не видел, как меняет в течение дня свои краски его беспокойный простор.Моим морем всю жизнь были горы. Прокаленные ярким солнцем скалы, зеленые мхи далеких лесов, сухая кора старых сосен, длинные ветви платанов и опьяняющий запах цветущих олив. Цветы этих драгоценных деревьев – крошечные, незаметные. Кожистые и почти неотличимые от серебристой ряби листвы. Зато аромат их чувствуется порой задолго до того, как ты увидишь и само дерево.Это меня потрясало.Хотелось самому быть похожим на такой вот цветок. Незаметным и непритязательным, как требовали этого от меня дома, и при этом – великим и прекрасным, как воины и герои из песен эллинов, что можно услышать от певцов, время от времени забредавших-таки в наши края.Пришельцев этих нередко привечали за сильные голоса и умение складывать красивые песни, но слушавшие их женщины часто хмурились, не всегда одобряя то, о чем там поется. Им казалось, что такие вещи портят мужчин и заставляют молодежь становиться непочтительной, с горящими глазами смотрящей за горы. Мне это было непонятно…Ибо я, например, даже будучи ребенком, прекрасно помнил о том, что красивые истории это – одно, а жестокие разбойники, нередко приходившие на дальние пастбища за нашим скотом – совсем другое. И разбойников я – боялся. Как боялся и тех чужаков, что у себя дома пели для них такие же песни, как и для нас, а потому слушал светловолосых арфистов всегда издали и никогда близко не подходил.Единственным человеком эллинской крови, которого я не опасался – ну, почти совсем… являлась старая рабыня, что смотрела за мной с того самого дня, когда я родился. От нее я узнал и язык. Мать сначала рассердилась на то, что я повторяю чужеземные слова, и даже как следует отхлестала меня по лицу, но позже прислушалась к мудрому совету своей собственной матери. Пускай-де я буду понимать речь чужеземцев. Это поможет, если в горах услышу что-то важное, или даст нашему дому возможность не быть обманутым в торге. Ведь наше масло и шерсть мы не только в Элевсин продаем!..Впрочем, помимо масла мы отвозили к морю также различные поделки из полированной древесины, и работа с ней была едва ли не единственным ремеслом, которому меня учили. Не так чтобы к этому времени – много и всерьез, но… Должна же была и от меня быть польза… Не коз же с овцами меня пасти посылать!То есть я – не знаю, возможно, был бы и не прочь. Я любил горы и даже в раннем детстве провел там немало дней, но вот ночи в горах – дело очень ненадежное, да и с мальчишками тамошними драться долгое время было выше моих сил. Ибо горцы были значительно жестче меня и часто – намного сильнее. Я с их точки зрения был – слабосильная размазня из большого дома. Владевшего, между прочим, землей, на которой они жили, и – в немалой степени – скотом, который они пасли.В родных же стенах я – наоборот, сходил за бродягу и дикаря. Да еще – пришедшего в этот мир непонятно откуда. Ибо мать-то моя приходилась хозяйке дома одной из старших дочерей, а вот отец… У эллинов меня бы просто сразу унесли в лес, а то и передали на воспитание кому-то из рабов. Но у нас, береговых людей, обычаи – иные. Поговаривали, что если посчитать сроки, то зачатие мое должно было приходиться примерно на времена праздников сбора урожая. А таких детей в наших краях было не так чтобы очень мало. Это вам не Элевсин с его храмами и жреческими служениями. Здесь – далеко от моря – все проще.И хотя пару раз в жизни я спрашивал у матери, кто был моим отцом, а также очень внимательно прислушивался к разговорам в доме, разгадать эту тайну мне так и не довелось. Оставалось только надеяться, что им был человек достойный… Ибо не в привычках знатных людей было отдавать себя совсем уж непонятному сброду. Даже – тогда, когда так вполне могло получиться. А так: и порицать – не за что, и похвастаться – нечем. Только в доме и оставлять. Ибо – какому еще дому я такой нужен?Другой семье нужна связь с влиятельным союзником и доброе имя. Чтобы ни в чем не позволить себе упасть в грязь лицом. Так вот с влиятельностью в наших местах моей бабки спорить не приходилось. Много кто из соседей хотел бы отдать своих сыновей за ее дочерей и внучек. А вот что делать с именем??? Даже с тем, которое потом никогда никем не упоминается, потому как имя мужчины в Элевсине почти ничего не значит, но зато – подспудно подразумевается в случае чего, ибо за мужчиной-мужем всегда стоит его прежняя семья… Никто в доме не знал.С одной стороны, дитя праздника – священно, ибо отцом его может оказаться кто-то из духов или даже богов. За него не ругают его мать, его не отдают на сторону, не держат на задворках. Но им никогда не хвастаются, не выставляют напоказ, не ждут, что оно приведет в дом достойную кровь со стороны или позволит связать семью с кем-то, кто действительно будет полезен. Лишние рабочие руки в самом доме, конечно – хорошо, но это – делает родившегося во многом почти подобным кому-то из рабов.Глядя на двоюродных братьев, я, конечно, понимал, что в глазах всех остальных сильно отличаюсь от них. Нет, меня, и правда, тоже учили хоть как-то держать себя, или не позорить семью за столом, но сверх того – ничему более. Только домашнему ремеслу.Даже мать с моих лет пяти часто отстраняла меня, если я слишком часто подходил к ней. Она подумывала о том, чтобы уйти служить в элевсинский храм, а потому не искала замужества. Да и я там ей был бы не особенно нужен…Раздосадованный, я убегал в горы. Лазил по скалам, наблюдал за ящерицами, искал птичьи гнезда, учился ставить силки на всякую мелкую живность, забавлялся с самодельной флейтой… А то и болтал о чем-то с кем-то из местных жителей, играл или дрался со сверстниками. Вечером получал заслуженный нагоняй за то, что скорей похож на козопаса, чем на мальчишку из хорошего дома, и уходил спать в общий чертог, в котором днем могли принимать гостей, а ночью расстилали нехитрые постели.Там я подолгу порой лежал без сна, вспоминая о чем-то из дневных приключений, придумывая себе возможную родню или мечтая о будущем. Слышал сонное дыхание спавших рядом людей или их разговоры, а то и не только разговоры. А этой зимой и весной, вместо нафантазированного чего-нибудь особо великого, получил пришедший в горы мор. Только в нашем доме унесший жизни пятерых совсем маленьких детей и двух взрослых – мужа одной из сестер моей матери и ее самой.Сиротство еще больше отодвинуло меня от родни. Я даже грустил об этом немного. Но в начале лета случилось то, чего никто не ожидал – в дом приехал кто-то очень-очень важный, по нему пошли шепотки, я стал ловить на себе совсем уж странные взгляды, однако и тогда подумать не мог о том, к чему все это может привести…