Глава пятнадцатая (1/1)

Кажется, здесь, в убогой, захламленной комнатенке старого, почти заброшенного портового пакгауза, собрались все, кого Яша встречал в подвале ?Вольной коммуны? на Запорожской. Тесное и темное помещение, освещенное лишь двумя коптящими керосинками, было полно народа.Яшу грубо втолкнули внутрь, и взгляды присутствующих тут же обратились к нему.– О, а вот и Яков Этингер к нам пожаловал! Ну, будь здоров! – криво усмехнувшись, Старик точным коротким движением кулака разбил Яше нос.Запоздало окатило пронзительной болью. Он едва сдержался от вскрика, рванулся, но его крепко держали за локти, вывернув руки за спину, так что он не мог даже утереть хлынувшую из носа кровь, при каждом судорожном вздохе заливавшую одежду и капавшую на дощатый пол.– Краса-а-авец! – протянул Мошка. – То ли еще будет, шмок1!Он повернулся, ища кого-то глазами, и махнул рукой.– Иди-ка сюда, Бенька, расскажи всем хэврэ2, пусть знают, кого мы пригрели.Тот выбрался на середину, в круг света. Маленький, тщедушный, со слипшимися немытыми кудрями – это, несомненно, был Яшин угрюмый сосед по ночлежке.– А ну, погоди-ка… – Старик качнулся к Яше, и тот инстинктивно сжался, ожидая нового удара. Но нет, тот лишь глубоко затянулся папиросой, пристально глядя ему в глаза, и выпустил густую струю дыма, заставив закашляться. – Пусть этот шмэндрик сперва сам расскажет, что делал сегодня на Маразлиевской.Яша, однако, молчал, сглатывая все еще сочащуюся кровь. Не оставалось сомнений, что его выследили, а значит, оправдываться не имело никакого смысла.– Не хочешь? Ну-ну, – Старик ухмыльнулся. – Давай, Бенька, говори все!Тот осклабился довольно.– На Маразлиевскую он к михлютке бегал, капал ему, значит, про наши дела, – голос у Беньки оказался гнусаво-невнятный. – Яшка у него долго сидел, часа, значит, два. А как ушел, так чрез полчаса и михлютка вслед за ним. Григорьев его фамилия.– Ну что, все слышали? – Мошка обвел взглядом собравшихся. – Он, стало быть, стучал в охранку, своих закладывал. А каким таталэ3 прикидывался, вы посмотрите на него!Все разом загомонили, задвигались, сжимая круг.– Ты еще пожалеешь, что появился на свет, нефель4, обещаю. Знаешь, как поступают у нас с мосерами? – Старик говорил вкрадчиво, спокойно, продолжая покуривать. – То же самое, что и с теми, кого ты выдал фараонам, – вешают. Теперь посмотри сюда. Видишь крюк на потолке? Вот к нему тебя и подвесим, как свинью. Умирать долго будешь, об этом позаботимся.Яша с ужасом увидел, как, повинуясь знаку Старика, Симха Блюмкин (а он тоже здесь был) приволок откуда-то из угла колченогий табурет и поставил посередине, а потом взгромоздился на него и принялся прилаживать веревку.В этот момент в дверь пакгауза несколько раз постучали особым образом. Мошка метнулся открыть, выслушал пришедшего и поманил Старика. Некоторое время впавший в какое-то странное оцепенение Яша наблюдал, как эти трое переговаривались о чем-то негромко. До него доносились лишь отдельные слова: ?не может?, ?завтра?, ?Белосток?, ?ждать?, так что понять, о чем идет речь, не получалось. Говорили, впрочем, недолго.– Еще денек поживешь, – обронил Старик, возвращаясь к Яше и бряцая связкой ключей на пальце. – Завтра товарищ из Белостока приедет. Уж очень ему на тебя посмотреть охота и участие принять в казни. Не могу ему отказать в этаком удовольствии, так что живи покуда.Тем временем собравшиеся начали расходиться, так что вскоре осталось только четверо – Старик, Мошка и те двое, что держали Яшу, заломив руки.– Да отпустите, куда он тут денется, – хмыкнул Мошка, медленно подходя к затравленно забившемуся в угол Яше.Постоял, разглядывая внимательно, словно диковинку на Привозе, – и вдруг с размаха ударил, разбив бровь массивной печаткой.Опять обожгла боль, взорвавшись в голове пульсирующим шаром, и на этот раз Яша не сумел удержаться от вскрика. Он попытался прикрыть окровавленное лицо освободившимися руками, но толку от этого оказалось немного. Следующим же ударом Мошка опрокинул Яшу на пол и принялся с остервенением избивать его куда попало.Сознание не спешило покидать его. Измученный болью, все что он мог – это сжаться в комок, подтянув колени к груди, и кусать губы, чтоб не кричать в голос, когда тяжелый грязный сапог снова и снова врезался то в бок, то в живот, то в пах.Он не знал, сколько это длилось. Несколько раз ему казалось, что все закончилось, но нет, после короткой передышки его продолжали бить. Мучители, видимо, сменяли один другого. Яша сквозь кровавую пелену смутно мог видеть только ноги, одни в сапогах, другие в штиблетах. Ноги эти по очереди ожесточенно пинали измученное Яшино тело, так что слышны были только звуки бесконечных ударов, хриплое дыхание и брань.Похоже, он в конце концов все же лишился чувств, потому что совершенно не помнил, как его поднимали с заплеванного, скользкого от крови пола, и очнулся, лишь когда его грубо дернули и поволокли куда-то.– Давай сюда, – донеслось до Яши.Его протащили через порог куда-то в темноту и швырнули в угол.– Не скучай, завтра еще повеселимся, – прохрипел голос Мошки, а вслед за тем послышался скрип закрывающейся двери и лязг засова.Некоторое время Яша просто лежал в наступившей непроглядной темноте, поскуливая и боясь пошевелиться, дабы не вызвать новой вспышки начавшей немного притупляться боли. Потом осторожно попробовал повернуть голову, и это удалось. Хоть в этом ему повезло – по голове почти не били; лишь рассеченная бровь горела огнем, и ныло переносье. Дальше дела обстояли не так хорошо. Каждый вздох давался с мучительным трудом, заставляя кривиться, – похоже, были сломаны несколько ребер. Низ живота ощущался как сплошной комок боли, заворочавшейся с новой силой, как только Яша попытался сесть.В конце концов ему это удалось – вершок за вершком, помогая своему непослушному телу руками, отдыхая и снова ползя вверх. Тем временем глаза попривыкли к темноте, так что стала очевидной бессмысленность Яшиных жалких усилий: единственная дверь крохотного чулана была, разумеется, заперта, ни окна, ни хоть какого-то лаза или отдушины не имелось.Несколько часов, наполненных тягостным ожиданием утра, – вот все, что оставалось ему перед неминуемой смертью, и уже совершенно неважно было, как он эти часы проведет – лежа скорченным на пыльном полу или прислонившись к занозистой стене.Порой Яша задремывал и тогда снова оказывался в родном доме, рядом с довольным отцом и нарядно одетой матерью. Тут же был и Николай Каблуков, неуклюже-медведистый, выглядящий на редкость неуместно за празднично накрытым столом, на который он зачем-то взгромоздил грязную клетку с желтой канарейкой. Яшу же отчего-то никто из собравшихся не замечал, словно и не было его вовсе, и обносившая всех чаем Стеша бесстыже льнула к Каблукову. Яша собрался, было, урезонить нахальную шиксу, а то и выставить из комнаты – и в очередной раз очнулся, обнаружив себя в затхлом темном чулане, с болью в избитом теле и такой непроглядной изматывающей тоскою в душе, что нельзя уже было с уверенностью сказать, что произойдет раньше – наступит утро или он потеряет рассудок.Уже теперь он не мог понять, что же было явью, а что – лишь сном: размеренная, беспечная жизнь в доме на углу Ришельевской и Большой Арнаутской, в просторной родительской квартире с собственной Яшиной спальней, прилежная (до поры до времени) учеба в гимназии, непременная дача на 16-й станции Большого Фонтана и отзывчивое дрожание виолончельных струн под послушным смычком или же то, что окружало его теперь, составляя изнанку ?Вольной коммуны?, – грязь, кровь, боль, страдания, постоянная опасность и тревога.Быть может, и не существовало более ничего, кроме этой погруженной во тьму каморки, где он, избитый и окровавленный, покорно ждал наступления утра, которое должно было принести лишь новые мучения и неминуемую смерть? Утра, которое станет последним в его жизни, короткой и никчемной, через вереницу заблуждений и судьбоносных ошибок приведшей его сюда.В самом деле, если бы Яша мог сейчас вернуться назад, в прошлое, разве не выбросил бы он, не разорвал бы в клочья ту злосчастную листовку, подобранную возле ворот гимназии? Разве пошел бы после занятий на пустырь на задворках Пересыпи вместе с еще несколькими, наивными и доверчивыми, горящими жаждой всеобщего равенства и справедливости? Стал бы сам распространять прокламации, таская их в футляре из-под виолончели?Но нет, нет, пути назад не было, осталось лишь осознание своей полной беспомощности, которое мучило его сейчас даже сильнее, чем боль.Минута ли прошла в тягостном ожидании, час ли, Яша не знал и начал, кажется, опять проваливаться то ли в сон, то ли в забытье, когда вдруг услышал лязг отодвигаемого засова и вслед за тем – скрип отворяемой двери.Он был настолько уверен в том, что это пригрезилось, что не поверил своим глазам, когда полоска тусклого света начала удлиняться и, наконец, растянулась на всю ширину дверного проема, подсвечивая замершую в дверях широкоплечую фигуру.– Яша, живой? – голос Каблукова он ни за что не смог бы перепутать ни с каким другим.Все еще боясь поверить в чудо и щуря глаза от показавшегося ему ослепительно ярким света ?летучей мыши?, Яша едва слышно выдохнул пересохшими губами:– Живой…1. - Шмок - "мразь, говнюк" (идиш)2. - Хэврэ - "ребята,братцы" (идиш)3. - Таталэ - "пай-мальчик" (идиш)4. - Нефель - "недоносок" (идиш)