Глава четырнадцатая (1/1)

У жандармского поручика Григорьева вид был одновременно довольный и озабоченный.– Видал, как сработали? Вовремя дамочку-то скрутили, еще чуть-чуть – и поздно стало бы. На мгновения счет у нас шел. Только она руку в ридикюль и сверток потащила, я и промаячил своим, что пора работать. А там уж дело налаженное.– Повесят ее? – спросил Яша.Григорьев развел руками.– А кто ж заранее знает. Может, каторгой отделается – покалечить-то никого не успела. Да только вот наша Голда Шмулевна – дама заметная, большие подозрения есть, что она имеет причастность к актам террора в Киеве и Херсоне. Если подтвердится это, то галстук пеньковый1 ей обеспечим.Он помолчал, бегло просматривая какие-то бумаги в серой картонной папке.– Беда в том, что наших с тобой заклятых друзей провал не заставит остановиться. У меня имеются весьма серьезные опасения, что некто, известный тебе под кличкой Старик, в самом ближайшем будущем намерен подготовить и осуществить в Одессе и окрестностях еще два взрыва с использованием адской машины. Но сведения, увы, настолько смутные, что мы можем лишь с небольшой долей вероятности пытаться предугадать место совершения грядущего террористического акта…– Так может быть, я что-то узнать смогу? – Яша глянул вопросительно.– Риск большой для тебя, – Григорьев покачал головой. – Ты и так уже под подозрением. Думается, пора тебя из этой игры выводить, пока не стало слишком поздно. Больше на Запорожскую не ходи, ясно? Вот паспорт, удалось до срока выправить. Вот билет до Харькова, там пересядешь на другой поезд до Москвы. Адреса, куда там пойти, сейчас напишу.Поручик выложил перед совершенно неготовым к такой скорой развязке Яшей документы и аккуратно сложенный исписанный листок, а вдобавок нечто вроде небольшого мешочка с пришитым к нему тряпочным пояском.– Повяжешь под одежду и все туда уберешь, сохраннее будет.– Я разве согласился уже? – хмуро бросил Яша.Григорьев усмехнулся понятливо.– В героя поиграть захотел? Право, не стоит… С осведомителем, ежели прознают, разговор у господ анархистов будет короткий, прирежут по-тихому, вот и вся недолга. А ты молодой совсем, тебе жить еще и жить.– Да при чем тут герой! – Яшины ладони сами собою сжались в кулаки. – Поймите вы, Андрей Данилыч! Я потом все время думать буду, что мог, да не сделал, что люди из-за меня погибли! Покоя мне не будет в вашей Москве.– Ну… Что ж, тогда так. – Григорьев задумчиво вертел в пальцах карандаш. – Покрутись там еще пару дней, до понедельника. Авось что-нибудь вызнаешь за это время. Ну а если нет – значит нет, не судьба, и винить себя резона никакого. Документы сейчас забери, а в понедельник еще раз встретимся. Идет?На том и сговорились.В дворницкой Яша привязал на пояс выданный мешочек с паспортом и билетами, прикрыв сверху рубахой. Получилось совсем незаметно, и не потеряешь никак.Теперь, когда стало совершенно ясно, что грядущий отъезд из Одессы неминуемо приближается, он смотрел на знакомые с детства улицы с новым, не до конца понятным ему чувством – чем-то вроде щемяще-тревожной нежности и предчувствия скоро расставания.Именно оно, чувство это, повлекло Яшу в темную арку двора, из которого до него, потерянно бредущего по Маразлиевской, донеслись звуки играющей ?На сопках Манчжурии? шарманки.Здесь, на небольшом пятачке, зажатом между стенами домов, уже успел собраться разношерстный народ – трое оборванных мальчишек в дырявых башмаках и продранных на локтях рубахах, пара реалистов чуть помладше Яши и очень похожие друг на друга (то ли близняшки, то ли просто сестры) миловидные высокие девочки-гимназистки, несколько потрепанных жизнью теток и, наконец, молодой веселый газетчик, на медной пластинке фуражки которого было выбито ?Одесские новости?.Шарманщик расположился в тени огромной и раскидистой старой акации. Возле хрипловато, но довольно приятно звучавшего музыкального ящика с уморительным видом приплясывала обезьянка, наряженная в пунцовые шаровары и такую же феску с маленькой кисточкой. Когда же вальс начал близиться к завершению, умный зверек снял феску и, цепко держа в маленькой лапке, принялся обходить зрителей, охотно кидавших мелкие монетки.Яше вспомнилось, как раньше, в детстве, бывало, они с сестрой, заслышав шарманку, выбегали во двор и потом, когда старик-шарманщик, утомившись, устраивался на скамье или прямо на земле, разложив свой нехитрый обед, подолгу разглядывали украшавшие шарманку рисунки заморских городов и даже пробовали потихоньку крутить ручку. Это обычно приходилось шарманщику не по нраву – он, уже изрядно выпивший, плохо стоящий на ногах и потому нестрашный, начинал браниться и грозить им с Эськой палкой, а они, порскнув в сторону, знай себе хихикали.– Юноша! Не желаете ли узнать судьбу? – сипло раздалось совсем рядом, так что Яша вздрогнул от неожиданности, возвращаясь из детства в сегодняшний день.– Всего алтын, юноша! – не унимался шарманщик.И Яша сдался, тем более что в кармане как раз болталась трехкопеечная монета.Он вложил ее в ладонь шарманщика, и обезьянка, по команде хозяина важно подойдя к оклеенному разноцветной бумагой ящику, запустила ловкую лапку в прорезь на верхней части, покопалась там, вытащила свернутый в трубочку листок и протянула Яше.Со странным волнением он поторопился развернуть предсказание и, удерживая двумя пальцами нечто вроде крохотного свитка, прочел: ?Чрез тернии обретешь то, что потерял?.Право, странное получилось пророчество. Значило ли оно, что Яша вернется в родительский дом или, быть может, что к нему возвратится утраченная вера в справедливость и всеобщее равенство? Он настолько задумался, что не заметил под ногами торчавшего из мостовой прута и едва не упал, споткнувшись.Яша обругал себя последними словами, смял бумажку и бросил под ноги. Глупая никчемная игра на потеху публике, забава для скучающих барышень – а он, мишигинер2, зачем-то пытался найти смысл в случайных словах, криво нацарапанных на клочке!Меж тем, мало-помалу вечерело, и обступившие Маразлиевскую дома уже погрузились в тень, лишь крыши все еще золотило заходящее солнце. Возвращаться в затхлую опостылевшую ночлежку Яше не хотелось совершенно. Вместо этого он дошел до Французского бульвара и двинулся к морю, спустившись в сторону Аркадии.На побережье в этот час было не так многолюдно, как днем, когда солнце высоко, и любители морских и воздушных ванн заполняют все пространство до самого Ланжерона. Сейчас, на закате, лишь немногие оставались у берега моря, бродя вдоль кромки воды или же устроившись в плетеных высоких креслах – кто со свежей газетой, кто с вязанием.Яша разулся и устало опустился на песок, вытянув босые ноги так, что набегавший прибой ласково омывал их и с тихим шорохом отступал обратно, оставляя на берегу мелкие камешки и раковины.Тоскливо-тревожное изматывающее чувство, все никак не желавшее отпускать его, наконец-то немного улеглось, уступив место легкой грусти. Понимание того, что, возможно, он никогда больше не увидит этого знакомого с детства до мелочей побережья, пришло теперь к Яше со всей беспощадной отчетливостью, и он, сидя на влажном песке, с жадностью впитывал в себя и приглушенное перешептывание волн, и отблески последних солнечных лучей в потемневшей воде, и крики чаек, и насыщенный, ни с чем не сравнимый, солоноватый запах моря, пропитывающий воздух.Час он так просидел, два ли – Яша не смог бы сказать. Уже начали сгущаться сумерки, и дорога, которой он возвращался в город, погрузилась в полумрак – газовое освещение здесь еще не установили. Только и гляди под ноги, чтобы шею не свернуть.Отдохнувший Яша шагал быстро. Позади остались и дорожки для терренкура, и очередная лестница, круто взбегающая по склону, и дальше, саженях в пятидесяти, виднелись уж огни Французского бульвара, когда из-за угла ветхого сарая, преграждая дорогу и обступая Яшу, появились четверо.1. - Пеньковый галстук - виселица (жарг.)2. - Мишигинер - "идиот, чокнутый"(идиш)