Глава восьмая (1/1)

8.Устроившись на перевернутом ящике и разложив перед собою щетки и ваксу, Яша ждал, затаив дыхание и то и дело незаметно поглядывая, как стрелка выданных Стариком карманных асов медленно ползет к цифре двенадцать.Светлые мраморные ступени и высокая застекленная дверь кофейни ?Фанкони?, что на Екатерининской, находились прямо напротив. В этот час здесь было многолюдно, то и дело одни выходили, другие, наоборот, поднимались на крыльцо и скрывались внутри модного в Одессе заведения, третьи же просто фланировали мимо, так что Яше приходилось внимательно следить за видимой частью улицы, дабы не пропустить того, кого он поджидал здесь, – некоего жандармского ротмистра, который должен был появиться около полудня.Тот не заставил себя ждать – в пять минут первого Яша, как раз чистивший штиблеты тучному господину в светлой паре и канотье (ох и непросто это было с непривычки!), заметил мелькнувший в дверях кофейни мундир и, стараясь ничем не выдать охватившее его волнение, проделал то, что от него требовалось, – вынул из кармана большой клетчатый платок и старательно утер со лба несуществующий пот.Ни кому он подает знак, ни с какой целью, Яша понятия не имел, догадываясь лишь, что с фигурою ротмистра связана некая предполагаемая акция, возможно – заброс в кофейню свежих прокламаций. Так что теперь, совершив условленные действия, он с любопытством ждал продолжения и гадал, где же могут находиться сообщники, для которых подавался сигнал.Ничего, однако же, не происходило. Две минуты, пять, десять… Место тучного господина занял невысокий солидный бородач, и Яша, надраивая ему туфли, подумал, что хорошо бы вечером встретить Каблукова и, может быть, вместе пойти шататься на Старопортофранковскую или на Ланжерон…В этот момент со стороны кофейни донесся страшный грохот. Оцепенев от ужаса и словно бы оглохнув на несколько мгновений, Яша видел, как через выбитые окна на улицу выползает густой клубящийся дым, как из дверей выбегают на крыльцо окровавленные, покрытые копотью люди в изорванной одежде. А потом слух вернулся к нему – и Екатерининская наполнилась иступленными криками о помощи, плачем, бранью, стонами. Прямо на ступеньки усадили очень бледную молоденькую девушку, вцепившуюся в щедро залитый кровью кружевной рукав. А рядом, на запыленной брусчатке, лежал, неудобно подвернув под себя ногу и как-то странно изогнувшись, Йоська Маркевич, которого Яша не видал уже давно, с тех самых пор, как сбежал из дома, но сразу признал. Заводила Йоська с лукавой белозубой улыбкой, один из лучших флейтистов Оперного театра, сын закадычного друга Большого Этингера, – Йоська, чьи темные длинные кудри слиплись, пропитавшись алым, Йоська, чьи распахнутые, полные застывшей боли глаза, смотрели, но не видели.