Глава седьмая (1/1)

7.Так уж вышло, что к Яшиному возвращению с Андреевского лимана в подвальчике ?Вольной коммуны? на Запорожской снова шел кутеж поистине грандиозного размаха – с плясками во дворе, ни на минуту не умолкавшими скрипками и цимбалами в руках уже еле стоящих на ногах клезмеров(1), горой снеди и бутылок на криво сколоченных столах.Яша, как никогда желавший побыть в одиночестве, попытался уйти по-тихому, но был на удивление цепко ухвачен за рукав пьяным как биндюжник Мошкой. Извернувшись и двинув ему локтем, Яша отскочил – и врезался в Каблукова. – С утра уже глаза залили, – обронил тот, докуривая папиросу. – Старик лыка не вяжет, этот, вон, тоже. Ну, с меня взятки гладки, я ему чемодан наш чуть не под жопу задвинул, если попрут у них по пьянке шрифты – пускай себя винят. Свадьба у них, вишь ты!Он сплюнул и затоптал окурок.– Ты как, с кодлой этой остаешься?Яша неистово замотал головой.– Нет, что ты! Если б знал, что они гуляют – не сунулся бы сюда. Вот здесь уже это, – он выразительно провел ладонью по горлу.– Верно говоришь… – откликнулся Каблуков. – Так пойдем отсюда, что ль, пока еще кто не прицепился?Они вышли на Запорожскую и двинулись в сторону Привоза.– А кто из наших женится-то? – спохватился Яша. – Не знаешь?– Как не знать. Только не женится, а замуж выходит, – усмехнулся Николай. – Мошка дочь свою Хану выдает за Фармера из ?Черного знамени?.– Хану?.. – Яша удивленно заморгал, припомнив тихую бледную девочку, помогавшую их стряпухе Ривке. – Да быть такого не может, она же маленькая еще! Ей, Мошка говорил, и двенадцати нету!– Вот то-то и оно, брат. А вишь ты, чего жиды придумали, не в обиду тебе будет сказано… И у нас бывало в старые года, что деревенских девчонок рано сватали, дед, помню, рассказывал, что в молодость его девка восемнадцатилетняя да незамужняя уж чуть ли не старой девой звалась. Так то другие времена были. А сейчас… Думается мне, что Мошка с этого свой гешефт имеет – он Фармеру дочку, а тот ему, к примеру, динамиту достанет.Яша Торы не читал, но сейчас припомнил слышанные когда-то краем уха разговоры взрослых о брачном возрасте, точнее, бурную застольную полемику по этому поводу, представил на миг, что его младшую сестру Эську, кудряшку-хохотушку Эську, тонкую, как стебелек, тоже могут просватать, и некто плешивый и обрюзглый будет насильничать над нею, – и содрогнулся от ужаса и омерзения, впервые в жизни устыдившись своей принадлежности к еврейскому народу.– Выучиться бы девчонке да от этого кагала подальше куда бежать, – покачал головой Каблуков. – А Мошке морду жидовскую начистить так и чешутся у меня руки…– Я бы и от себя добавил, да драться не умею, – Яша криво усмехнулся, – не обучен.– Ничего, дело наживное… Постой-ка, капает что или блазнится мне?Не успел Каблуков договорить, как с неба, только что, кажется, сиявшего лазурью, полило так, что извергавшиеся из сизо-серых туч потоки воды походили не на дождь, а на неведомо откуда взявшуюся реку, текущую сверху вниз. Сверкнуло, а вслед за тем угрожающе зарокотал гром.– Бежим ко мне, тут рукой подать! – Николай потянул Яшу за собой куда-то влево.Они проскочили в подворотню, пересекли пару дворов (везде был уже настоящий потоп) и очутились перед невзрачным двухэтажным домишкой. Взбежав по открытой лестнице, рванули дверь галереи и, наконец, когда Николай отпер замок так и норовившим выскользнуть из мокрых пальцев ключом, ввалились в комнату.Было здесь тепло, сухо, просто – кособокий буфет, где вместо посуды за застекленными створками были навалены книги, крытый ветхой клетчатой скатертью стол возле маленького пыльного оконца, тут же рядом – пара венских стульев, неприбранная кровать и, к Яшиному изумлению, несколько птичьих клеток под плотными покрывалами, подвешенных к потолку.– Кто это у тебя там? – он оглянулся на Николая, стягивавшего нахлебавшиеся воды сапоги.– А, углядел уже, – отозвался тот и, подойдя, одним махом сдернул с клеток ткань, открывая Яшиному взору их обителей – небольших желтых птичек. – Вот они, красавчики мои! Кенари певчие…Очутившись на свету, пернатые забеспокоились, запрыгали по жердочкам, суматошно чирикая, и вдруг один из них разразился чистой мелодичной трелью, украшая ее звенящими россыпями напева, а вслед за тем завели песни и остальные кенари.Позабыв обо всем, даже о мокрой насквозь одежде, завороженный Яша замер возле клеток и слушал, слушал, пока Каблуков не накинул на клетки покрывало.– Ну, порезвились, и будет… Чтоб пели слаще, притемнять их надо, а если по уму, то шкаф особый птичий устраивать для обучения. Только, вишь ты, негде мне его приладить. Вот, может, на старости лет, ежели доживу, осяду где-нибудь да займусь птичьим воспитанием… Что, брат, удивил я тебя? – усмехнулся он.– И не говори, не ожидал я, – признался Яша. – У нас дома тоже канарейка жила, да разве сравнишь с твоими виртуозами!– Овсяночный напев, – с гордостью отвечал Николай, успевший скинуть промокшую гимнастерку, налить в помятый чайник воды из кувшина и теперь разжигавший керосинку. – Да ты не стой столбом, за стол садись, сейчас греться будем.Он поставил на скатерть надтреснутую фарфоровую вазочку с колотым постным сахаром и устроился напротив зябко ежившегося Яши как был – обнаженным по пояс. Вгляделся и присвистнул:– Ты чего сырое не снял? С тебя уж лужа натекла, трясешься сидишь! Развел сырость, кенарей мне погубить хочешь, видать…У Яши затеплели щеки. А что поделаешь, если природную стеснительность ему так и не удалось побороть, и даже сейчас, совершенно продрогший, он не мог заставить себя последовать примеру Николая?– Да вроде и так подсыхает уже… – пробормотал Яша, отведя глаза.– Так… Чахотку заполучить мечтаешь? Я не мамка, канителиться с тобой не стану. Или рубаху снимай или гуляй иди.Яша с тоскою глянул в окно, где гремело и лило по-прежнему, будто невидимые небесные реки вышли из берегов. Не то чтобы он верил, что Каблуков выгонит его на улицу… Скорее всего, тот шутил. Но сама мысль о том, что из-за своего глупого смущения Яша мог бы в самом деле отправиться под проливной дождь, так разозлила его, вызвала такую досаду на самого себя, что он решился – и сдернул пропитавшуюся водой, липнувшую к телу ледяную рубашку.– Во, другое дело! Повесим возле керосинки, высохнет быстрехонько. А то сидишь, как красна девица, – усмехнулся Каблуков, весело глядя на Яшу. Не таясь смотрел, по-особенному как-то, почти осязаемо – так, что по новой загорелись Яшины щеки. Хотя вроде бы что такого, смотрит – ну и пусть смотрит, за погляд, как говорится, денег не берут…Не раз и не два, пока сидели сушились, Яша натыкался на странно пристальный взгляд Николая – и от взгляда этого, от добродушной усмешки его почему-то заливало жаром сильнее, чем от обжигающего чая, который они пили.– А ты, Яшка, на скрипке играешь ведь, а? – Почти, – удивленно откликнулся Яша. – На виолончели. Как ты узнал?– Руки у тебя музыкальные. Вон какие пальцы, тонкие да гибкие, – Николай подался ближе и дотронулся до выступающих костяшек кисти, заставив Яшу вздрогнуть.Он не мог понять, что с ним сегодня творится, отчего эти простые взгляды и жесты так волнуют его, заставляя смущаться и краснеть; отчего терпковатый запах пота и тепло, исходящие от обнаженного античного торса Каблукова, так тревожат его, вызывая непонятное ощущение, словно бы легкую щекотку внутри; отчего, наконец, вспомнилось ему вдруг, как ехали они с Каблуковым в омнибусе, тесно прижавшись друг к другу, и Яша дремал, касаясь его литого горячего плеча?..1. - Клезмер - традиционная народная музыка евреев Восточной Европы.