Глава третья (1/1)

На первых порах Яше его новые обязанности не показались такими уж сложными: с утра, если ?свой? человек с завода сообщит, что у них будет забастовка, получить в подвальчике на Запорожской прокламации, уложить их аккуратной стопкой во вместительную жестяную коробку из-под эйнемовских конфет, а потом, затесавшись в самую толпу, разбросать их среди рабочих.Дело нехитрое, но после того, как его ровесник Меир однажды вернулся с задания избитым до полусмерти и отлеживался потом две недели, Яша смекнул, что надо глядеть в оба, – не только не попадаться на глаза цеховым мастерам, которые с большой вероятностью оттащат пойманного в заводскую контору, к начальству, но и с рабочими держать ухо востро. Ибо, к Яшиному величайшему разочарованию, среди них нередко попадались и такие, кто за ?Долой царя и частную собственность!? могли оттрепать так, что разбитый нос показался бы сущим пустяком.Несмотря на осторожность, как-то его чуть не постигла участь Меира. Сначала-то все шло как по накатанной колее – Яша без приключений добрался до завода Шполянского, что по Куяльницкой дороге, возле задней калитки встречен был ?дядькой Исаем? и проведен во внутренний двор, где на небольшой площади меж заводских корпусов уже собрались рабочие-забастовщики. Были там и совсем мальчишки, даже и младше Яши, так что он без труда затерялся меж ними, ожидая удобного момента.Когда на импровизированную трибуну, сооруженную из бочек и досок, полез очередной оратор (а сменилось их уже несколько, и все говорили схоже – жаловались на долгий рабочий день, тесноту в казармах, дороговизну в заводской лавке; причем для последней жалобы, как давно уж уяснил Яша, главной и зачастую единственной причиною служило то, что многие рабочие в первый же день пропивали треть зарплаты, а то и половину), Яша решил, что время настало. Достать листовки из жестянки, подбросить в воздух, так чтоб разлетелись подальше, и смешаться с толпою – он проделывал это уже не раз. Получилось, кажется, и теперь, и Яша, никем, как он полагал, не замеченный, понемногу отступал к внешней заводской стене, лавируя среди разглядывавших прокламации забастовщиков, когда его вдруг с силой схватили за рубаху и дернули назад.– А ну, стой, гаденыш, мать твою за ногу! – высокий, опрятно одетый мужик в косоворотке и смазных сапогах держал Яшу крепко, с непонятным выражением разглядывая, словно тот был диковинным насекомым, пойманным на обеденном столе. – Шо ж вы не переведетесь никак, сволота поганая?! На бунт подымаете, да кого?! Одна рвань подзаборная за вами тащится, у кого ни кола, ни двора, одни портки, да и те драные, по кабакам просиженные! Ишь, на чужой-то каравай рты разинули, ?Долой частную собственность!?…Он брезгливо потряс зажатой в свободной руке листовкой.– Эвон, молоко еще не обсохло, а туда же, сученок! Видать, мало тебя батька лупил! Так я подсоблю, поучу тебя уму-разуму, писульки свои сожрешь – глядишь, и поумнеешь!Тут уж Яша рванулся изо всех сил, каким-то чудом извернувшись и сумев врезать обидчику в колено. Тот с матерным возгласом пошатнулся, а Яша кинулся к калитке и спустя несколько секунд мчался уже сторону Молдаванки.Дней через пять после того, однажды вечером, когда усталый Яша собирался уже к себе в ночлежку, подошли Старик и казначей их группы по кличке Мошка.– Завтра на завод не ходи. До вечера на улицу не суйся, к семи пополудни будь здесь.Надо ли говорить, что Яша следующие полсуток провел как на иголках, одновременно и желая скорейшего наступления назначенного часа, и надеясь его отдалить? Делать в затхлой комнатенке было решительно нечего, так что все, что ему оставалось – валяться на провисшей койке и со скуки читать найденные на полу засаленные газетные листки из ?Одесской жизни?.По закону невезения Яша в конце концов задремал, так что, когда он вскинулся и выхватил из-под тощей подушки часы, они показывали уже без десяти минут семь, и чтобы успеть к назначенному времени на Запорожскую, пришлось пробежаться.Возле входа в их подвальчик собралась уже кодла(1) человек в десять; всех их, кроме Старика, Яша видел впервые. – Этот штык дрек(2) так и не принес деньги? – жилистый чернявый парень вертел в руках моток пеньковой веревки. – Никаких денег, т-т-тварь! Еще и фараонами(3) стращал.– Агой ахозэр(4)! Идемте, и пусть он проклянет тот день, когда грязная шикса(5) произвела его на свет!Они остановились на Большой Арнаутской, возле приземистого двухэтажного дома с небольшой обшарпанной вывеской ?Бакалейные товары?.Толкнув дверь, Старик скрылся в открывшемся проеме, а Мошка тем временем принялся расставлять оставшихся снаружи.– Ты, ты и вы двое, ждем три минуты и заходим. Хорь и Михайлов стоят на шухере, ты у подворотни, а ты на углу.От подворотни до крыльца – едва ли сажень. Стараясь унять нервную дрожь, Яша всматривался в темневшую за аркой глубину двора, но голова его, словно у куклы-марионетки, помимо его воли то и дело поворачивалась в сторону неплотно прикрытой двери бакалейной лавки.Оттуда долетали сначала до Яши обрывки весьма любезного разговора: ?…позвольте…?, ?…от чего же вы…?, ?…никоим образом…?. Один голос принадлежал Старику, другой, вероятно, – бакалейщику.Вот послышалась какая-то возня, что-то громыхнуло, что-то рассыпалось. Вот взвизгнула и тут же замолчала женщина.– Да что ж вы, ироды, дел… – звук приглушенного выстрела, хрип. Яша прислонился к сыроватой кирпичной стене. Его колотило так, что он едва держался на ногах, а гул крови, бившейся в висках, заглушил все остальные звуки – словно он снова был маленьким испуганным мальчиком, проснувшимся среди ночи от привидевшегося кошмара.Но нет, на сей раз все происходило наяву. Прикрыв глаза и стараясь дышать глубоко и ровно, Яша нащупал в кармане платиновый отцовский трехрублевик. Он всегда носил его с собою наудачу и сейчас, сжав монету в пальцах, чувствовал, как мало-помалу к нему возвращается самообладание – так что, когда его сотоварищи показались на крыльце, Яша уже почти пришел в себя, и только тут осознал, что все это время забывал следить за подворотней.Обратная дорога плохо ему запомнилась – череда неосвещенных переулков с разбитой брусчаткой, проходные дворы, перетекающие один в другой – он, наследник дома Этингера (впрочем, уже бывший…), рожденный и выросший в Одессе, с легкостью мог бы заплутать здесь.Но вот замелькали впереди огни газовых фонарей, где-то за домами прогромыхал шарабан. Еще один двор, безлюдный и заросший, и показалась наконец-то Болгарская улица, откуда уже рукою было подать до подвала на Запорожской.У Яши едва хватило терпения дождаться, когда, наконец, Старик отпустит его. Спрятаться в свою конуру и забыться – вот о чем он мечтал сейчас более всего.1. - Кодла - босяки, оборванцы (идиш)2. - Штык дрек - кусок дерьма (идиш)3. - Фараоны - полицейские 4. - Агой ахозэр - русская свинья (идиш)5. - Шикса - девушка, женщина нееврейского происхождения (идиш)