Глава 53 — festlicher Ball (1/1)

Ради того, чтобы впечатлить Эккертов, отец отменил даже свою любимую утреннюю тренировку и назначил дополнительное занятие на рояле. Как и вчера вечером. Тот же вальс, что он заставил Геллерта учить вчера перед сном, вместо вечерних упражнений на улице. Сбившийся на последней странице Геллерт пролистывает к самому началу и, растерявшись, фальшивит в первом же такте. Настолько очевидно, что учителю не требуется обращать внимание Грин-де-Вальда на эту ошибку. Геллерт стискивает зубы и внимательнее всматривается в ноты, которые, казалось, идеально выучил вчера, а сейчас не помнит совсем.— Герр, я осмелюсь порекомендовать вам отдельно повторить партию левой руки, — с профессиональным равнодушием советует учитель и ставит на рояль метроном.Значит, всё плохо. А пока учитель не подтвердит, что Геллерт играет хорошо, на завтрак не пустят. Но уж лучше так, чем выслушивать во время отжиманий мнение отца касательно того, чем Геллерту следует заняться вместо учёбы в Дурмстранге, которой он, очевидно, не достоин.?Закончу школу и не буду заниматься ничем целыми днями?, — обещает себе Грин-де-Вальд, а на сердце неприятно давит задушенная надежда на беззаботную жизнь. О пророчестве, сулящем возглавить мировой переворот, невозможно забыть ни на минуту.Геллерт снова сбивается. На середине.Нужно выкинуть из головы всё, кроме рояля и нот, иначе сидеть ему здесь голодным до вечера.Когда он падает в музыку, становится легче. Уходит злость на отца, на судьбу, на слишком долгие каникулы и даже на невесту. Время стирается. Времени больше нет.Закончить с вальсом удаётся как раз к обеду. Вопреки слабости, грозящей перейти в голодный обморок, Геллерт доходит до стола почти твёрдым шагом и садится, не споткнувшись. Уставляется перед собой как раз тем самым ничего не выражающим потухшим взглядом, который отцу со стороны кажется почтительным. — Учитель музыки сказал, ты делаешь успехи, — мать прячет беспокойство за улыбкой, но всё равно заметно, как внимательно она заглядывает Геллерту в глаза. — Хорошо, что ты приехал зимой. Летом, после того, как ты не играл весь год, тебе бывает сложнее.— Хоть вспомнит, как выглядит родная Германия зимой, — усмехается отец со своим странным добродушным сарказмом.Значит, настроение у него хорошее, но упрекнуть всё равно хочет. За то, что Геллерт ни разу за предыдущие пять лет не приезжал к родителям на зимние каникулы.А чего на снег смотреть. Снег и на севере показывают. Геллерт неопределённо хмыкает и продолжает есть. Невероятно вкусная свинина. Сам он себе такое не готовит.— Ты представляешь, что Эккерты придумали? — вспоминает вдруг отец, на глазах раздуваясь от негодования. — Они пригласили на наш приём какого-то разбогатевшего ремесленника, сына обычных бюргеров. Я не запомнил его фамилию. Кажется, он башмачник. У него где-то в Берлине завод по производству туфель. Эккерты лишились остатков гордости. Они готовы тащить в свой дом всех, у кого есть хоть немного денег. И они станут нашими родственниками! С ними не оберёшься позора!— Может быть, они хотят показать себя современными и просвящёнными? — осторожно уточняет мама. — Промышленность сейчас уже не та, что прежде. Образованные люди должны разбираться в новых изобретениях.— Мануфактурное производство — это грязная, — выделяет отец каждое слово, сжимая широкими пальцами вилку до побеления костяшек, — тяжёлая, а главное — бесполезная работа. Фабричное изделие всегда хуже изделия ручной работы, выполненного на заказ. Ни к чему этим интересоваться.— Если не иметь хотя бы поверхностных знаний, есть риск очень скоро стать дикарём, который боится пишущей машинки, — не выдерживает Геллерт.Слишком очевидно, что отец оскорбляет владельцев заводов из зависти: многие из них богаче него и продолжают увеличивать своё состояние, тогда как у отца почти все дорогостоящие вещи унаследованные. Доходов от его правильной традиционной пивоварни, где нет ни одного ?грохочущего агрегата?, едва хватает на жизнь, соответствующую представлениям о приличиях среди их знакомых.— Нечего этой ерунде делать в порядочном доме, — отмахивается отец.Проще не отвечать. Геллерт кладёт нож и вилку на тарелку, сожалея про себя, что так быстро доел мясо, и жестом приказывает принести воды.Интересно, насколько сильно перекосит отца, когда он узнает, что у Адальберта нет детей и Винда — его падчерица? При мыслях о его и дядином недоумении очень сложно сдерживать ехидную усмешку.Жаль, что Геллерт забыл заранее спросить у Винды о фамилии её отчима. За время их переписки его стало так привычно называть просто Адальбертом. Придётся теперь следить за своей речью, чтобы не выдать, что Геллерт уже слышал об этом человеке.***— Эккерты думают, что мы приехали на поезде? — вполголоса спрашивает Геллерт у матери, пока они пробираются от портала на вокзале Берлина к выходу.Ещё любопытнее, как добирались они сами. Ведь Эккерты — маглы, сетью вокзальных порталов пользоваться не могут. А ехать сюда из Баварии довольно долго, это же практически другой конец страны.— Я сказала им, что мы с папой весь декабрь гостим у моей родственницы, — шёпотом отвечает мама с хитрой улыбкой. — А ты приехал на поезде из Киля несколько дней назад. Им можно говорить что угодно. Они ведь не знают, когда в твоей школе каникулы, просто слышали, что ты учишься где-то в Норвегии.Тем лучше. О Норвегии Геллерт знает, что рассказать, не зря несколько лет ездил погостить в Кристианию.Дом у Эккертов оказывается не просто в хорошем районе — на самом берегу озера Ванзее. После объединения Германии здесь начали строить дома достаточно богатые и влиятельные люди. Правда, преимущественно коммерсанты и банкиры. Говорят, вдобавок ко всему прочему меценаты основали здесь и колонию художников.Дрожки с опущенным верхом проезжают по прибрежной улице мимо огромных домов, один вычурнее другого, и лицо отца зеленеет на глазах. То ли от отвращения, то ли от зависти.— Если Геллерт будет жить здесь, подумают, что мы обеднели настолько, что наш сын решил податься в промышленники, — ворчит он сквозь зубы.— Или что он стал художником, — смеётся мама и поворачивает голову в сторону воды. — Здесь довольно живописно даже зимой. Геллерт, тебе нравится?— Я читал, что жить здесь — модно, — уклончиво отвечает Геллерт, отстранённо улыбаясь.Отец невнятно хмыкает, а мать, кажется, успокаивается. Похоже, на этот раз пронесло, все довольны.Дрожки останавливаются рядом с неприметным серым каменным домиком всего в два этажа. Очень скромным по сравнению с величественными соседями, похожими на дворцы. Геллерт окидывает взглядом припорошенный снегом пляж, длинный белый пирс, льдистые островки, растянувшиеся на серой новом озера, как облака — на сером зимнем небе, и чёрный лес на другом берегу. Должно быть, летом здесь в самом деле красиво. Зимой с фьордом Дурмстранга, бесконечным чёрным небом и северным сиянием ничего не сравнится.— Это выглядит так, словно они отдали все сбережения ради того, чтобы переехать к Ванзее, и смогли позволить себе только самый дешёвый дом, — хмурится отец и растирает покрасневшие на холоде руки.Перчатки он не наденет. Тёплая одежда не для мужчин.— Дом выглядит лаконично и показывает, что у его владельцев, в отличие от соседей, есть вкус. И достаточно ума, чтобы не тратить все деньги на внешнее украшение своего особняка, — гладит его по плечу мама, не уставая улыбаться бледнеющими губами. — Может, зайдём и посмотрим, что внутри?— Надо, — соглашается отец и приглаживает короткие светлые волосы с проседью, мокрые от мелкого снега с дождём. — Знала бы ты, как я не хочу видеть брата! Зуб даю, он уже приехал.Геллерт выдыхает облачко дыма, недовольно поджав губы. У Шлюндтов что ли нет других дел, кроме как тащиться на Рождество в Берлин.— Если мы зайдём синие, будет выглядеть так, будто мы их боимся, — с неохотой произносит Геллерт и решительно сжимает кулаки. — Надо идти.— Не делайте из Шлюндтов монстров, дорогие мои, — ласково корит мама и первая направляется к двери, стуча каблуками изящных кожаных сапог. — Они же часть нашей семьи. Твой, Герхард, родной брат, и твой, Геллерт, кузен.— Она так говорит, потому что у неё нет сестры, — якобы втихаря сообщает отец Геллерту на ухо театральным шёпотом.?И родители нормальные?, — хочет добавить Геллерт, но о таком вслух лучше не говорить.— У меня есть сестра, — неожиданно резко отвечает мать, угрожающе сверкнув зелёными глазами. — Она всего лишь вышла замуж за простолюдина, а не умерла.Отец уже возмущённо открывает рот, чтобы высказать всё, что он думает о ?легкомысленных браках с нищими?, но дверь дома Эккертов вдруг открывается и на крыльцо выходит дядя в незастёгнутом пальто, накинутом на плечи.— Герхард, чего стоишь семью морозишь? — басит дядя, по-хозяйски опираясь на мраморные перила.— Владения свои осматриваем, — огрызается отец, повыше поднимая воротник.Дядя посмеивается в седеющие усы и переводит насмешливый взгляд в сторону улицы для художников, украшенной облезлыми скелетами деревьев и кустов:— Если бы я не знал правду, самым приличным предположением было бы то, что Геллерт вдруг полюбил рисовать. Думаешь, Эккерты перепишут дом на него? Они хоть и маглы, но не идиоты, доверять насильнику не будут. Или он по-быстрому околдует их Империусом, а ты опять отмажешь?От накатившего гнева у Геллерта перехватывает дыхание. Это ведь дядин чёртов сын Джакоб изнасиловал Генриетту, на которой должен теперь жениться Геллерт! И ведь ни одна сволочь не верит в правду!— Очень хорошо, что Джакоб никогда вас с супругой не огорчает, — подчёркнуто холодно отвечает мама, спускается с крыльца и опирается на локоть Геллерта, прислонившись к его плечу. — Мы все желаем ему в невесты чистокровную волшебницу с хорошей родословной. Идёмте, мне нужно привести себя в порядок.Хороший укол. Среди немецких аристократов не так много чистокровных волшебников и почти все они приближённые императора. Брак с наследником баварского графа им даром не нужен, а ?кого попало? Шлюндты на роль невесты не рассматривают. Им не нужны полукровки, как мама, в роду которой магические способности передавались исключительно по женской линии.Впрочем, невесты у Джакобо нет не только из-за придирчивости дяди: с такой рожей сложно найти девушку даже для брака против родительской воли. Так что придётся ему однажды перестать бегать от традиций и жениться на одной из своих кузин по матери.Геллерт поднимает глаза к серым разводам разбросанных по небу облаков. Не было бы истории с Генриеттой — его бы точно так же женили на ком-то из родни. И было бы ничем не лучше. От волшебницы сложнее избавиться.***Обстановка дома Эккертов выглядит так же сдержанно, как сам дом снаружи. Ничего лишнего, хотя и видно, что мебель из хорошего дерева с обивкой из качественной ткани, а шторы тяжёлые, плотные. Где-то Геллерт заметил пару старых гобеленов ручной работы, не машинной. Не такой плохой дом, если забыть о том, какой ценой он может достаться.Ни с того ни с сего становится невыносимо одиноко. Тускло освещённая парой свеч тихая комната кажется слишком чужой. Слишком далёкой от всего, что Геллерт любит.Грин-де-Вальд поправляет вышитый серебром чёрный воротник камзола и пытается смахнуть пылинки с плеча. Не выходит, слишком запылился в чемодане, пока слуги тащили вещи какими-то неизвестными тропами. Придётся просить кого-то из родительской прислуги почистить получше при помощи магии.Если думать об этом как об использовании умений волшебников, находящихся в зависимом положении, не так остро колет ощущение собственной беспомощности из-за дурацкого закона, что несовершеннолетним нельзя колдовать вне школы. Не так душит зависть к кузену, которому уже девятнадцать и всё можно.В дверь стучат, и Геллерт разрешает войти. На душе тут же щемяще теплеет. В самое сердце врывается радость такой силы, что сложно верить глазам: в комнату заходит Анселм! Замечательный человек, который каким-то чудом держится на службе у отца уже лет двадцать, хотя отцу он перечит постоянно. Самая первая детская привязанность Геллерта, по которой он когда-то пролил много слёз.— Я пришёл спросить, не нужна ли вам помощь, герр, — тихо спрашивает Анселм хриплым от дешёвого табака голосом и кланяется, завесив не по возрасту высохшее лицо неровно остриженными медными волосами.Вот так. Вернулся как ни в чём ни бывало. Будто для него в порядке вещей просто заходить к Геллерту и интересоваться, не нужно ли что-нибудь. Геллерт смаргивает, вдыхает, выдыхает и произносит как можно ровнее, стараясь не светиться восторгом слишком откровенно:— Отец опять будет ругать тебя, если узнает, что ты приходил ко мне. Он же давно запретил тебе общаться со мной. Но я рад, что ты здесь. Почисти мой костюм.Когда Геллерт был маленьким, он мечтал о том, чтобы Анселм каким-то образом оказался его отцом, дядей, старшим братом, не важно, кем. Мечтал сбежать куда-нибудь, например, в деревню. Просто жить и не бояться просыпаться по утрам. Разумеется, Геллерт быстро понял, что это невозможно. И дело не только в том, что Геллерт слишком похож на своего отца в молодости, чтобы подвергать сомнению кровное родство с официальной семьёй. Нет. Анселма вдобавок что-то крепко привязывает к службе именно здесь. И почему-то его одного отец никогда не грозит прогнать.— Фрайхерр приказал ехать в Берлин двум слугам: мне и Гретхен, — хитро улыбается Анселм и достаёт палочку. — Гретхен занята фрайфрау, а меня фрайхерр уже отпустил. Я расценил это как разрешение пойти к вам. Я соскучился, герр.Кто бы знал, как соскучился Геллерт. Страшно подумать: в последний раз он говорил с Анселмом полтора года назад, когда приезжал домой летом после четвёртого курса. Почему-то этим летом Анселма вообще не было видно. А как он был нужен, когда Геллерт сначала лишился единственного друга, а потом — волшебной палочки. И получил ненужную невесту. Когда никто не был на стороне Геллерта.— Где ты был всё лето? — спрашивает Геллерт с грустной улыбкой, пока слуга суетится вокруг него и применяет то одно, то другое очищающее заклинание.От прикосновений длинных узловатых пальцев слуги и взмахов потёртой палочки одежда словно становится чернее, чем была, а серебряная вышивка сверкает, как россыпь звёзд.За полтора года Анселм будто постарел на десяток лет. Он никогда не выглядел молодо, сколько Геллерт его помнил, но теперь слуга посерел, как если бы прошёл войну.— Сын умирал, — неловко улыбается Анселм одними глазами, настолько выцветшими, что не вспомнить, серые они или голубые. — Фрайхерр отпустил меня побыть у его постели. В сентябре схоронил и вот, вернулся. Очень расстроился, что не застал вас. Слышал о вашей беде. Чудовищно. Знайте, я верю в вашу невиновность.Анселм опускается на колени, чтобы привести в порядок брюки и туфли Грин-де-Вальда, и сердце Геллерта замирает почти как в те моменты, когда ему подчиняется Альбус.Альбуса уже не хватает. Власть над ним настоящая. Даже самый преданный слуга не заменит его. У слуг всё-таки есть свобода возразить или совсем уйти.?А ведь Анселм ничего не знает про Альбуса, — вдруг понимает Геллерт. — И про то, что я начинал встречаться с Рагнаром. И что случилось потом. И про Изольдоттир...?— Что-то не так? — Анселм понимает распахнутые встревоженные глаза.Он всё чувствует. Хотя не видел Геллерта так давно.— Не знал, что у тебя был сын. Соболезную.Грин-де-Вальд кладёт ладонь на его плечо в праздничном ливрейном камзоле с золотой тесьмой, который отец явно отобрал у собственного камердинера. Высокому Анселму этот камзол слегка жмёт. Странно, что отец не разрешил ему воспользоваться магией, чтобы подогнать костюм по размеру.— Простите, герр, я такой дурак. Меня так долго не было, а я ни о чём не спросил вас, — спохватывается Анселм, когда заканчивает протирать туфли Геллерта.Он чудо. Геллерт порывисто обнимает его за плечи и прижимается носом к волосам. Как когда-то в детстве. Правда, в детстве стоящий на коленях Анселм казался очень длинным.— Я с вами, герр, — утешает Анселм мягким шёпотом и осторожно гладит по спине.Он говорил так раньше, когда Геллерту удавалось сбежать от домашних надсмотрщиков и пожаловаться ему на отца. От ностальгии и сожаления о дружбе, которой не было и уже не будет, становится больно. Геллерт ведь скоро уедет, а летом придётся переехать в Берлин. Написать Анселму не получится. Отец начнёт подозревать, если Анселму вдруг придёт письмо, не важно, от кого.Колет до потемнения в глазах осознание: скорее всего, это их последняя встреча.— У тебя есть семья или друзья? — осеняет Геллерта. — Кто-то вне отцовского дома, кто мог бы носить тебе письма?— Нет, герр, простите, — вздыхает Анселм и роняет голову на грудь Геллерта. — Если бы я имел хоть малейшую возможность переписываться с вами, я бы ею тут же воспользовался.?Несправедливо! — злится Грин-де-Вальд, и уснувшее было желание убить отца вспыхивает с новой силой. — На кой чёрт лишать меня любой радости? Ладно, учатся в детстве с утра до ночи все аристократы. В город меня, допустим, не выпускали, чтобы учился больше. Денег не давали из экономии. Но почему нельзя ни с кем дружить??Геллерт крепче обнимает Анселма, не в силах поверить, что в самом деле больше никогда его не увидит. А если сказать Альбусу? Может, Альбус придумает что-нибудь?— Если фрайхерр разрешит, я буду сопровождать его во время визитов к вам, в Берлин... — неуверенно предлагает Анселм.Часы бьют шесть, и гул замогильным воем отражается от каменных стен. Анселма придётся отпустить, как бы отчаянно ни протестовала душа. Время выходить. Грин-де-Вальд жестом разрешает слуге встать, тот ещё раз поправляет костюм Геллерта и молча открывает ему дверь.***Как и следовало ожидать, Геллерту демонстративно оставили свободное место за столом между отцом и Генриеттой. Его хотят душить вдвоём. Прекрасно. К счастью, невеста полезть с разговорами не успевает: в гостиную входит Адальберт с семьёй и отвлекает всё внимание на себя. Седой граф Эккерт поднимается и с непривычным воодушевлением объявляет:— Дорогие друзья! Мы знаем друг друга много лет. На наших глазах выросли наши дети. Но время не стоит на месте, приближается двадцатый век, мы выбираемся из своей старой Баварии в новый район Берлина, знакомимся с новыми интереснейшими людьми. Давайте сегодня, всего лишь на один день, забудем про свой снобизм и поговорим друг с другом на ?ты?. Начавший было засыпать Геллерт с любопытством переводит взгляд с одного надменного лица ?старых друзей? на другое. Вечер внезапно пообещал стать забавным: у большинства собравшихся ничего нет, кроме самомнения.— Давайте! — поддерживает идею дядя. — Герхард, ты же не против?— Не против, Хайнц, — сдержанно отвечает отец.По лицу не скажешь, что его наизнанку выворачивает.— Благодарю, — ещё радушнее улыбается граф Эккерт. — Меня вы знаете, я Трогот. А наши новые друзья — Адальберт, его жена Эмелин и падчерица Винда.Винде и её родителям этот лаконично обставленный дом удивительно идёт: они, похоже, единственные, кто не посчитал своим долгом добавить в костюм побольше сверкающих деталей. И если у его спутниц платья цветные, бордовое у Эмелин и фиолетовое у Винды, то Адальберт оделся как официант: в чёрный костюм-тройку и белую рубашку. Впрочем, бедно он не выглядит. Напротив, сдержанность придаёт ему некоторого величия. И его зачёсанные назад тёмные волосы не выглядят грязными, как у многих, кто делает подобную причёску.— Для нас большая честь быть представленными таким благородным людям, как вы, — поднявшийся Адальберт едва не задевает головой один из канделябров, висящих над столом. И так искренне улыбается, сверкая белоснежными, как рубашка, зубами, словно не замечает кислых рож вокруг себя. — Отдельно я признателен своему другу Троготу за то, что он позволил нам обойтись без формальностей, которых я, к своему стыду, не знаю. Едва Адальберт успевает вернуться на своё место, как дядя налетает на него с вопросами:— Скажите… скажи, Адальберт, чем ты занимаешься? У твоей жены необычное имя, она иностранка?Тот охотно и всё так же дружелюбно рассказывает, как решил продолжить дело отца, который недавно, лет десять назад, открыл обувную фабрику и которому возраст уже не позволяет так активно вести дела, как прежде. Тем же спокойным тоном Адальберт сообщает, что всё верно, его жена Эмелин француженка. Они познакомились, когда Адальберт путешествовал и проезжал через Перигё по пути к замку Отфор.— К сожалению, тогда Эмелин была замужем, но я был готов подождать, — гордо подытоживает Адальберт, переводит влюблённый взгляд на жену и сжимает её руку, на которой нет никаких украшений, кроме обручального кольца.— Значит, Эмелин, ты ушла от мужа, чтобы переехать к Адальберту в Германию? — интересуется графиня Шлюндт, жена дяди, очень убедительно изображая, что она совершенно не осуждает подобное. — Как тебе наша страна? Ты была только в Берлине? Может быть, ты бы хотела посмотреть Мюнхен?— Я не покидала своего супруга, пока он не оказался в раю, — отвечает Эмелин почти без французского акцента и лёгким движением головы откидывает тёмную чёлку. — Признаться, я совсем не ожидала, что Адальберт предложит мне и моей дочери переехать к нему. Ведь я ему не ровня, мои родители не были промышленниками, я из семьи ремесленников. Ещё больше я удивилась, когда он предложил узаконить наши отношения. Он доказал, что немецкие мужчины могут быть очень верными и надёжными друзьями.— Значит, вы в самом деле любите друг друга? — мечтательно выдыхает Генриетта и бросает на Геллерта… кокетливый взгляд? Ей что, родители велели? — Это прекрасно.До сих пор ничего с ней не понятно. При виде Геллерта, который её якобы изнасиловал, Генриетта либо совсем не меняется в лице, либо выглядит довольной. Не похоже, чтобы Джакоб внушил ей ложные воспоминания. Тогда почему она указала на Геллерта?Воцаряется неприятная тишина. Негромко звенят приборы. Не стоило никому поднимать тему брака и любви. Адальберт с Эмелин, конечно, не виноваты, что к ним прицепились с расспросами. А вот Генриетта могла бы и помолчать.— Любовь в самом деле украшает жизнь, — на ходу сочиняет Геллерт, что сказать. — Я люблю свою северную школу и каждый год еду туда с радостью. Люблю свой рояль, хоть и сижу за ним иной раз часами.Хватит ли Генриетте ума понять, что Геллерт назвал жизнь в заполярье более приятной, чем жизнь с ней? Вряд ли.— А я люблю свой дом, — тут же вставляет дядя Хайнц, — мы с моим младшим братом Герхардом провели там детство. С тех пор, как я унаследовал своё имение от нашего отца, да пребудет его душа в раю, все мои стремления посвящены тому, чтобы украсить дом и сад. Мой сын Джакоб получит гораздо более достойное наследство, чем когда-то получил я.— Значит, Герхард Грин-де-Вальд — твой родной брат? — удивляется Адальберт. — Позволь полюбопытствовать, почему у вас разные фамилии? Ты же Хайнц Шлюндт, верно?Смешок сдержать не удаётся, и Геллерт прячет губы за салфеткой. Всё-таки забавная у дяди фамилия, если знать английский. ?Шлюха?. Это всегда утешало в моменты, когда кузен особенно выводил Геллерта из себя. Учитывая, что Джакоб творит, своей фамилии он достоин.— Семье Шлюндтов принадлежало два титула: граф и фрайхерр, — рассказывает ничего не подозревающий дядя, — титул фрайхерр носил наследник графа Шлюндта. После смерти отца фрайхерром стал мой брат Герхард. Он должен был потерять этот титул, когда у меня родится сын, но я решил загладить свою вину перед Герхардом, я был не очень ласковым старшим братом. Для этого я подарил ему титул, новую фамилию, которую Герхард придумал сам, одну из наших пивоварен и домик недалеко от Мюнхена, который когда-то входил в приданое нашей мамы.— И папину карету, — важно добавляет отец.— Тем более, что я купил свою, — старается дядя задрать нос повыше.— Фамилия Грин-де-Вальд звучит красиво, — вновь изображает флирт Генриетта и обнажает в улыбке лошадиные зубы. — Геллерт, у вас с отцом такие изящные инициалы: Г.Г.?Да когда же ты замолчишь!? — злится про себя Геллерт и медленно кладёт вилку и нож на тарелку. Намекает ведь, сволочь, что хочет такие же. Генриетта Грин-де-Вальд. От этого сочетания аппетит пропадает.— Вы не будете против, если я вас оставлю ненадолго? — Адальберт поднимается из-за стола и выразительно смотрит на Геллерта. — Я бы отошёл покурить, если вы не возражаете. Может, кто-то хочет со мной? Мне недавно привезли отличные кубинские сигары.— Мы не курим, — жёстко отрезает отец, но тут же заталкивает своё отвращение под маску безразличного спокойствия. — Разумеется, мы подождём тебя.И с подозрением косится на Геллерта. Ведь неспроста же Адальберт сверлил его взглядом.?Чёрт. Адальберт мог бы быть и поаккуратнее. И как теперь с ним вылезти?? — ломает голову Геллерт и заставляет себя расслабленно смотреть просто куда-то вдаль. Отчим Винды хотел же с ним обсудить что-то важное. Но если выскочить из-за стола следом, будет слишком очевидно, что Геллерт соблазнился сигарами. Никто не должен догадаться, что Геллерт курит.— Я бы подышала свежим воздухом, — неожиданно заявляет Генриетта. — Геллерт, ты не сопроводишь меня?Хоть какая-то польза от этой девчонки.— Конечно, — соглашается Геллерт, якобы лениво встаёт и уже с искренним нежеланием подаёт руку невесте. — Я был бы рад, если бы с нами пошла Винда или Эмелин.Смешно следовать приличиям и не позволять незамужней девице находиться одной, без родственников, в обществе мужчин, когда девицу уже обесчестили, но Винда или её мать сейчас правда нужны. Втроём будет проще придумать, что предпринять, чтобы магловская девчонка не мешала спокойно разговаривать.Эмелин как-то странно прищуривается, и Генриетта, столкнувшись с её сосредоточенным взглядом, рывком садится обратно на стул и механически, как кукла, разворачивается к столу.— А знаешь, иди один, Геллерт, — чеканно произносит она, — ты мне надоешь, когда станешь моим мужем. Иди, я хочу отдохнуть от тебя.— Генриетта, — шикает на неё мать. — Как тебе не стыдно! Вы что, поссорились?— Не поссорились, — таким же металлическим голосом отвечает Генриетта, глядя в одну точку, и складывает руки перед собой. — Я просто не хочу его видеть. Пусть выйдет на улицу.— Ох уж эти влюблённые девушки, — беззаботно хихикает мать, явно тоже сообразившая, что Генриетту заколдовали, — новое настроение каждый день. Геллерт, проветрись, не смущай свою избранницу.— Не смею больше мешать, — со смешком отвечает Геллерт и радостно шагает к выходу.***В беседке Адальберт первым делом передаёт Геллерту свёрток:— Держите, это бельгийский шоколад, о котором вы просили Винду.Грин-де-Вальда даже не удивляет то, что наедине Адальберт решил перейти на ?вы?. Отчим Винды явно задумал провернуть какую-то свою хитрость. Вряд ли он бы стал втираться в доверие к Эккертам просто ради того, чтобы его падчерица пару часов посидела напротив нового знакомого, делая вид, что они с Геллертом не знают друг друга.— Благодарю. Сколько я должен? — уточняет Грин-де-Вальд.— Не оскорбляйте меня такими намёками, герр, — усмехается Адальберт и достаёт пару сигарилл. — Прошу меня извинить за то, что мне пришлось пойти на обман насчёт сигар, но времени у нас с вами явно меньше, чем несколько часов. Вы готовы поговорить о делах?— Готов, — кивает Грин-де-Вальд и позволяет Адальберту поджечь его сигариллу от пальца.Будь оно проклято — ограничение на магию для студентов!— Я хочу купить ваш дом. Этот, — кивает Адальберт в сторону особняка Эккертов. — Я знаю, что в настоящее время он вам не принадлежит, и готов пообещать ускорить его передачу в ваши руки, если мы с вами сегодня подпишем договор. Я внесу наличными десять процентов. Остальное — в день продажи. На следующий день после того, как дом будет переписан на вас. Слушаю вашу цену.Мысли разбегаются в разные стороны. Геллерт стряхивает пепел, кажется, слишком нервно стуча пальцем по сигарилле, и делает долгую затяжку. Хочет ли он продать дом? Ясное дело, хочет. Но сколько просить денег — откуда ему знать? Он никогда не интересовался ценами на жильё.Из-за угла выскальзывает силуэт. Геллерт торопливо прячет окурок за мраморные перила беседки, готовый в следующее мгновение затушить и выбросить, но вскоре в таинственном ночном бродяге узнаёт Анселма, и расслабленно откидывается на спинку скамейки.— Я не готов назвать цену прямо сейчас, но в целом сделка меня интересует, — ничего более конкретного Геллерт сказать просто не сможет. — Мне на эти деньги надо будет купить жильё в другой стране. Я пока не знаю, в какой и, следовательно, не знаю, какая сумма мне нужна.— Вы продаёте дом и участок в одном из самых дорогих районов столицы Германской империи, — хмыкает Адальберт и, отзеркалив позу Геллерта, оценивающе всматривается в его лицо. — Не думаю, что у вас возникнут проблемы с приобретением недвижимости где бы то ни было. Я предлагаю девяносто процентов средней стоимости особняка на побережье Ванзее. Сами понимаете, граф Эккерт выбрал самое дешёвое, что нашёл на первой линии у воды. Мне придётся вложиться. Для начала построить забор.— Герр Грин-де-Вальд! Герр Нейман! — кричит подбегающий Анселм в развевающемся на ветру пальто. — Так вышло, что я знаю о предмете вашей беседы. Вы позволите мне вставить несколько слов?— Говори, — разрешает Геллерт.Как же вовремя Анселм выскочил!— Во-первых, дом графа Эккерта ценен расположением, — Анселм загибает длинный палец, восстанавливая дыхание, — из его окон вид на закат на озере Ванзее просто бесподобен. Во-вторых, герр Нейман, я осмеливаюсь предположить, что вы не захотите пользоваться в старом аристократическом доме новой фабричной мебелью и украшать стены современными машинными гобеленами. А вы, герр Грин-де-Вальд, вряд ли захотите вывозить мебель и прочее в неопределённое место или срочно распродавать.Адальберт задумчиво хмурится, достаёт ещё одну сигариллу и закуривает, что-то прикидывая в уме. На несколько мгновений Геллерт успевает испугаться, что он передумает и придётся самому искать способ решить проблему с даже не его, Геллерта, домом.— Не имел удовольствия с вами познакомиться, — Адальберт переводит вспыхнувший взгляд на Анселма. — Вы…— Анселм Абайтсклав, — легко кланяется тот. — Служу фрайхерру Грин-де-Вальду.— Как вы думаете, герр Абайтсклав, — Адальберт заинтересованно поворачивается к нему, словно забыв про Геллерта, — сколько захочет за вас фрайхерр Грин-де-Вальд?— Анселм не продаётся! — Геллерт собственнически хватает слугу за локоть и сажает на скамейку рядом с собой.Такому не бывать никогда! Пусть отец только попробует продать его! Одна мысль, что единственного человека среди родительской прислуги, которому Геллерт может доверять, отдадут другим хозяевам, хуже Круциатуса от Изольдоттир. Лучше пойти под суд за применение непростительных, чем позволить купить его.Не успевает Геллерт придумать, а Адальберт спросить, почему, как Анселм виновато опускает голову и поясняет сам:— Герр Грин-де-Вальд говорит правду. Меня нельзя продать. Если говорить точнее, это кончилось бы моей смертью. Много лет назад я дал Непреложный обет служить фрайхерру Грин-де-Вальду всю свою жизнь.— Ты… Непреложный обет… что?! — Геллерт вцепляется в воротник Анселма и вплотную подталкивает его к себе так, что пар от дыхания слуги холодит щёку. — Анселм, какого чёрта?!Руки не хотят его отдавать, но слишком поздно, сделать ничего нельзя: обет, похоже, был дан до того, как Геллерт вообще родился.— Вы тоже, как и ваш хозяин, сменили фамилию, герр Абайтсклав? — неловко посмеивается Адальберт и, отводя взгляд, смущённо толчёт окурок в карманной пепельнице. — Ведь, выходит так, что вы в самом деле раб своей работы… Я, пожалуй, пройдусь. Дайте мне знать, когда будете готовы вернуться к нынешним хозяевам этого прелестного имения. К разговору о его продаже мы вернёмся позже, я не отказываюсь от своих слов.Адальберт выжидает несколько мгновений и уходит рассматривать сад, превратившийся из-за ночной черноты в подобие маленького дворика.— Говори, — приказывает Грин-де-Вальд сквозь зубы, не ослабляя хватку. — Всё говори.Анселм съёживается и прижимает подбородок к груди, но отвечает, не медля:— Это было до того, как ваши родители поженились, герр. Лет двадцать назад. Моя жена умерла при родах, а мой сын с рождения был немощным. Он плохо ходил и туго соображал. Фрайхерр тогда искал нового лакея, и я пришёл к нему. Каким-то чудом я уговорил его взять меня на вечную службу взамен на то, что он будет оплачивать моему ребёнку лечение, сиделку и остальное. Я ни о чём не думал, герр, я был в отчаянии.Дрожащего то ли от ветра, то ли от слёз Анселма, состарившегося будто на тысячу лет, болезненно тянет забрать с собой и никогда не позволять отцу приближаться к нему. Геллерт обнимает слугу за шею и прислушивается к его дыханию, закрыв глаза. Двадцать лет прислуживать отцу без надежды уйти — и знать, что этому не будет конца! Геллерт чуть с ума не сошёл за одиннадцать лет жизни с родителями, а ведь прислуге намного тяжелее. И у Геллерта была мечта уехать. У Анселма нет даже мечты.— Я убью его, — цедит Грин-де-Вальд и прижимается щекой к плечу слуги. — Если есть предел человеческой низости, то отец его достиг.Анселм молчит, только осторожно обнимает в ответ. И непонятно фыркает, если Геллерту не послышалось.***Вернувшиеся в дом Геллерт и Адальберт застают в бальном зале занимательную картину: ничего не понимающий Джакоб таращится то на Винду, то на её мать, а Эмелин очаровательно ему улыбается и говорит:— Мы с дочерью впервые на таком мероприятии, не знаем, как себя вести. Мы тебя ничем не обидели?— Нет, фрау. Прошу прощения за беспокойство, — буркает под нос оскорблённый Джакоб и демонстративно уходит к креслу на другой конец зала.Геллерт подходит мимо скучающей Генриетты и садится рядом с Виндой:— Он что, позвал тебя танцевать?Родители ведь не заподозрят, что Геллерт уже знает Винду? Он говорил с её отчимом, а теперь подошёл к ней самой как будто из вежливости, ничего подозрительного же? Тем более, папа сейчас увлечённо спорит с дядей.— Да, — довольно щурится Винда. — Конечно, я отказала ему. Это и есть ваш противный кузен?— Он самый, — тихо смеётся Геллерт. — Если ты влепишь ему пощёчину за меня, я тебе буду отдельно благодарен.— Можно попробовать, — Эмелин кладёт ногу на ногу, обнажая закрытые чёрные туфли, и внимательно всматривается в Джакоба, постукивая ногтем по губе. — Мне крайне редко удаётся заколдовать волшебников, у нас из-за тренировок в контроле над магией более сильная воля. Но если он не будет сопротивляться… Ваша невеста сопротивлялась, когда я заставила её сказать, что она не хочет вас видеть. Ей зачем-то очень нужно поговорить с вами.— Мама может заставить слабого духом человека сделать или сказать что-нибудь, — полушёпотом поясняет Винда. — А если не слабого, то он должен сам хотеть сделать то, что она внушает.Генриетта хочет поговорить? Неожиданно. Письмам, значит, не доверяет.Потом. Ничего хорошего разговоры с ней не сулят.— Да, он этого хочет, — Эмелин неприязненно кривит вишнёвые губы, — вмажь ему как следует, дорогая.— А за что я его бью? — интересуется Винда у Геллерта, загораясь предвкушением.— За то, что он всё детство таскал меня носом по тренировочной площадке, — мстительно улыбается Грин-де-Вальд, — а теперь я должен жениться, когда это он не удержал себя в штанах и обесчестил девушку.— А теперь он хочет облапать мою дочь, — жёстко произносит Эмелин, прожигая его взглядом.Ничего не подозревающий Джакоб подрывается с места и решительным шагом направляется обратно к Винде. Та встаёт и сама делает шаг ему навстречу, незаметно проверяя устойчивость своих каблуков. ?Что же, братец, и тебе придётся прилюдно получить, — злорадствует Геллерт и с любопытством наблюдает за разворачивающейся сценой, даже не пытаясь изобразить порядочное равнодушие. — Сколько раз ты меня лупил во время тренировок на глазах у прислуги. Готовься сам опозориться!?— Значит, общество Геллерта тебе нравится, — раздражённо выкрикивает кузен. — Оставь этого придурка и идём со мной, я покажу тебе, что по-настоящему интересно.— Да? — поднимает бровь Винда. — Что же?Кузен нагло тянет руку к её талии. Винда снисходительно ухмыляется, позволяет подойти ближе.И бросает его на пол через бедро.А после изящно встаёт и коротким движением поправляет выбившуюся из причёски тёмную прядь.— Я порядочная девушка, герр Шлюндт, — насмешливо произносит Винда и возвращается на своё место, вопросительно глядя на Геллерта.Грин-де-Вальд одобрительно кивает. Розье превзошла все его ожидания. После такого Шлюндты нескоро решатся появляться в обществе.— Джакоб, ты что себе позволяешь! — разъярённая графиня Шлюндт подлетает раньше, чем кузен успевает подняться. — Мало тебе дома к служанкам под юбки лазить, ты и в гостях взялся за своё! Давно тебя отец не порол, да? По ремню соскучился?Успокоившись, она отпихивает Джакоба за спину и поворачивается к родителям:— Я приношу свои извинения. Моего сына ждёт серьёзный разговор, будьте уверены, такого больше не повторится. Мы будем рады видеть вас своими гостями, если вы посетите Баварию.— Ничего страшного, — с убийственной любезностью отвечает Эмелин и поворачивает голову к Адальберту. — Это просто недоразумение. Да, милый? — Верно, — поражающе доброжелательно отвечает тот. — Джакоб, видимо, просто перебрал вина за ужином. Когда я пью с Эмелин, случается и не такое. Мы будем помнить о вашем приглашении.Шлюндты ещё несколько минут раскланиваются, графиня выдёргивает засидевшегося дядю, и наконец все трое спешно удаляются.— Адальберт учил меня драться, — гордо отвечает Винда на незаданный вопрос Геллерта. — Ну как, я гожусь вам в сторонницы, герр?— Я по-настоящему впечатлён. Великолепно даже по меркам Дурмстранга. Только у меня возникает вопрос: ты меня проверяла, когда говорила, что плохо бегаешь и защищаешься? — с притворным укором спрашивает Геллерт. — Ты прекрасна.— Слышать эти слова от будущего лидера освободительной войны — большая честь, — тихо отвечает Винда, смущённо опустив ресницы.Розье спокойно говорит о революции в присутствии матери и отчима — они всё знают? Странно видеть такое доверие к родителям. Как и их любовь, к Винде и друг к другу. Они похожи на гостей из другого мира, о котором Геллерт ничего не знает. А ведь он видел и обычные, не титулованные семьи.***Берлин, 22 декабря 1898Дорогой Альбус!Я так привык к тому, что ты всё время рядом, что теперь мне в Германии вдвойне одиноко и тоскливо. К счастью, приём у Эккертов меня развлёк. Я не мог себе представить, что традиционное скучное сборище ближайших знакомых превратится в то, во что превратилось. Расскажу тебе при встрече, хочу видеть твоё лицо.Ты, наверно, уже готовишься к Рождеству. Надеюсь, и у тебя праздник пройдёт лучше, чем ты ждёшь.Послезавтра тебе привезут подарок от меня. Будь дома, никуда не отходи.Это письмо я попросил отправить Винду, она вечером возвращается домой, а мы остаёмся ночевать у Эккертов. Так что не отправляй сову по обратному адресу. Я дам знать, когда мне можно будет написать.С приветомГеллерт