Глава 51 — L'academie des beaux batons (1/1)

В восемь часов утра спальня наполняется пением птиц, поначалу тихим, едва слышным. Винда открывает глаза сразу, в тот же миг поднимается на ноги и начинает утреннюю разминку. Соседка по комнате, Кларис, отворачивается к стене, а когда щебетание становится слишком громким, кутается в одеяло с головой, только длинные светлые волосы укрывают подушку. Пока Кларис досматривает утренние сны, Винда успевает вымыться, заняться лицом, волосами, надеть форму, выбрать туфли, серьги, браслет и накраситься. Не так-то просто каждый день составлять новый образ, когда основа одна: белые или светло-серые колготки, голубая шёлковая юбка чуть ниже колена, серая или серо-голубая блузка и голубой, в цвет юбки, жакет. Но вот Винда уже готова к выходу на завтрак, а соседка всё спит.Только через полчаса после подъёма, в половину девятого, сонная Кларис наконец садится на кровати и протирает глаза. Вот за что Винда любит Кларис: пока та спит, можно спокойно собраться, никто не будет возмущаться, что ванная или туалетный столик заняты. Всё же ванная в каждой спальне одна на двоих, как и зеркало.На столике у окна возникают ежеутренние чашечки с кофе и блюдца с закусками — первый перекус за день, чтобы не выходить на завтрак неприлично голодными. Сегодня подают тёплые круассаны, а по случаю приближающегося Рождества на салфетках написаны стихи о зимних праздниках и вышиты снежинки. Винда садится на стул с мягкой обивкой, заколдовывает ложку, чтобы добавила в кофе сахар и размешала, и распечатывает письмо от Грин-де-Вальда, которое получила вчера вечером.— Опять твой немец пишет? — интересуется растрёпанная Кларис, выползшая за стол в одной ночной рубашке и пушистых тапочках.— Я же говорила, что он не мой, — фыркает Винда. — Он помолвлен. И, кроме того, его интересуют мужчины.Это просто ужасно: стоит начать общаться с юношей, как все вокруг записывают его в твои потенциальные мужья.— Помолвлен — не значит женат, — хихикает Кларис и лукаво улыбается. — Да и мало ли, что он сказал. Он так играет с тобой. Создаёт образ холодного недоступного принца, чтобы ты им увлеклась.— Не неси чушь, — одёргивает её Винда и поправляет платиновую цепочку на запястье. — А про любовь к мужчинам он не говорил, я сама поняла. Если бы ты видела, как он смотрел на своего партнёра по танцам, у тебя бы не осталось сомнений.Скорее бы Кларис допила свой кофе и ушла в ванную. Её стрекотание мешает сосредоточиться на письме.— А что его партнёр по танцам? — соседка наклоняется вперёд, опираясь на локти. — Он тоже как-то по-особенному смотрел?— Он ворвался, как ревнивая жена, — усмехается Винда. — Друзья так себя не ведут. Ты пошла бы меня искать в ресторан, если бы я гуляла с мальчиком?— Не будь дурочкой, дорогая, — Кларис наконец отпивает из чашки и поднимает многозначительный взгляд. — Когда юноша пишет девушке, значит, она ему интересна. Ты сама сказала, он ищет возможности встретиться с тобой на каникулах, хотя у него там какие-то сложности. У него есть в отношении тебя намерения, это же очевидно. Я бы на твоём месте присмотрелась. Он — куда более приятный вариант, чем этот долговязый… как его… Пьер? Который бегает за тобой.— У нас с ним много общих тем. Интеллектуальных. Хватит о нём, — твёрдо ставит Винда точку в этих пустых разговорах и откусывает круассан.Не нужно было вообще рассказывать Кларис, что письма от юноши. Она никогда не поймёт такой дружбы.***В просторной аудитории-амфитеатре прятаться удобнее всего на средних рядах, сбоку, за колонной. Розье опускает маленький складной диванчик напротив длинного, вдоль всего ряда, стола, раскладывает на своём участке тетради, альбомы, карандаши, перья и отдельные листы с конспектами и набросками, старательно создавая вокруг себя видимость творческого беспорядка, порождённого увлечённой работой.— Что это? — одноклассница Жизель берёт эскиз платья с глубоким декольте и удивлённо рассматривает. — Ты правда хочешь это сшить?Вызывающее красное платье в пол, подчёркивающее талию и бёдра, расклешённое от колена, пририсованное к болезненно худой фигурке с длинными чёрными волосами. Винда начиркала это после письма Грин-де-Вальда о том, что красное платье — это слишком дерзко и ей не по возрасту. Он прав, холодные цвета в самом деле больше к лицу Розье, несмотря на её каштановые волосы и карие глаза. Но иногда Винде хочется быть такой, как эта чёрно-белая фигурка, объятая пожаром платья, как пламенем вырвавшейся на волю души: надрывно смелой, кричаще соблазнительной, одновременно непоколебимой и изящной. Способной сражаться за идею, но такой, чтобы кто-то сильнее её заметил её хрупкость и захотел оберегать.— Да нет, я просто думала, — отмахивается Винда и с досадой поджимает губы.Похоже, она перепутала папки и вместо заданий по живописи взяла с собой черновики с кружка по портновскому мастерству. Профессор Деборес будет недовольна, если заметит. Ну так пусть не замечает.На лекции по магической живописи главное не быть слишком наглой в самом начале, когда Деборес проводит перекличку и отчитывает тех, кто задержался на втором завтраке. В чём-то Деборес, конечно, права, за час можно и спокойно поесть, и обсудить любые темы, и до аудиторий дойти, но когда на тебя так жужжат из-за пятиминутного опоздания, соблюдать правила хочется всё меньше. Винда и сама принципиально опаздывала бы, не будь необходимости незаметно спрятаться и не привлекать внимания всю лекцию.После первых пятнадцати минут можно уже не притворяться, что внимательно слушаешь и конспектируешь. Деборес увлекается разговорами с первыми рядами, где собираются вдохновенные живописцы, и окриками в адрес последних рядов, где то организовывают собственную почту, то играют в шахматы, то устраивают подпольный поэтический клуб.Получить оценку у Деборес и без лекций легко: при любом удобном случае хвали библейские сюжеты и академичность. Если слышишь незнакомое слово — осуждай, говори, что эти эксперименты искусству только во вред, а при сравнении — что в сортах ереси ты не разбираешься. И выражай глубокую скорбь несчастного уродца-калеки, признаваясь, что сам рисовать не умеешь.Винда подкладывает под спину подушку, достаёт книгу и продолжает читать с того места, где остановилась на предыдущем занятии. Глава о термидорианском перевороте. Чем вдумчивее Розье читает, тем меньше понимает термидорианцев. Даже перелистывает на страницу назад и несколько раз перечитывает, пытаясь понять мотивы сторонников контрреволюции. Складывается впечатление, что они попросту не понимали, для чего им казнь Робеспьера и какого будущего они хотят для Франции. Они словно желали видеть мучительную смерть французского народа от голода и нищеты.Какой могла бы быть Франция, не случись сто лет назад этой глупости?Не сказать, что Винда полностью понимает и одобряет все действия якобинцев. В частности, с террором они перегнули палку. Но они хотя бы двигались в верном направлении — к свободе.— Мадмуазель Розье! — Деборес вдруг возникает на лестнице, разделяющей ряды. — Полагаю, вы хорошо знакомы с творчеством такого художника, как Жан Батист Симеон Шарден. Поделитесь, пожалуйста, своим мнением.Видимо, не нашла, за что ругать студентов с последних парт, а жало покоя не даёт. Винда спокойно откладывает книгу, встаёт и отвечает:— Шарден — это… — Розье косится на Деборес. Недовольная. Значит, Шарден ей не нравится. — Это один из новаторов восемнадцатого века (они же сейчас восемнадцатый век проходят?), который… предпочитал писать бытовые сцены. Он… уделял внимание предметам обихода в основном и отходил от традиций своего времени.— Очень хорошо, — сдержанно кривится Деборес, — садитесь.— Профессор Деборес, — поднимает руку Винда уже с места. — Вы говорили, что в восемнадцатом веке вообще было много художников, которые предпочитали изображать повседневность. С чем связано возникновение таких тенденций?— Считают, что падение живописи в восемнадцатом веке началось с Жана Антуана Ватто, ставшего родоначальником стиля рококо, — с видимым презрением произносит Деборес и медленно спускается, шелестя юбкой о ковёр на ступенях. — Нарушив волю отца, он тайно покинул нанятого им учителя живописи и свой родной город, а после нанялся в мастерскую, где копировали популярные картины. Однако я считаю не менее ответственным за деградацию сюжетов Ватто его нового наставника, Клода Жилло. Этот театральный декоратор, ремесленник, дерзнувший заняться обучением тому, чем не владеет сам, привил Ватто любовь к гротеску, уместному лишь на театральной сцене, и новаторским, как про это принято говорить, — Деборес выплёвывает эти слова, как что-то особенно гадкое, — сюжетам.— Благодарю, профессор, — улыбается Винда и переводит выжидающий взгляд на первые ряды.Сейчас начнётся представление.— Простите, но Ватто сделал очень многое для развития живописи! — не выдерживает Сальвадор и выскакивает из-за стола так, что у его соседа слетают на пол конспекты. — Благодаря ему на картинах начали появляться чувства, порывы души, запахи, вкусы! Он первый, у кого портреты начали улыбаться и плакать искренне, а на самых обыкновенных предметах появился невидимый след руки их обладателя! Только маглы пишут безлико, волшебники же просто обязаны оживлять полотна по-настоящему, а не только придавая персонажам возможность повернуть голову!— Месье Керро! — Деборес подлетает к юноше, гневно сверкая глазами. — Вы, очевидно, поддались опасным заблуждениям и забыли, каково главное предназначение любого настоящего искусства! Нести свет, нравственность, мораль, обучать души мудрости — вот, какой цели должно служить любое, подчёркиваю, любое искусство, даже такое низменное как литература, не говоря уже о благородной живописи!— Позволю себе не согласиться! — топает ногой Сальвадор. — Уже давно очевидно, что устаревшие представления...Винда довольно улыбается. Эти два испанца будут рвать друг другу глотки не меньше половины лекции. Можно читать дальше, никто не обратит внимания.— Что там у тебя? — заглядывает через плечо Жизель.— Исторический анализ Великой французской революции и её последствий, — бормочет Винда, не отвлекаясь.— Тратишь время на ерунду какую-то, — дёргает носом Жизель. — Зачем тебе это нужно?— У якобинцев было много полезных идей. Например, республиканский календарь или отказ от христианства в пользу естественной религии, основанной на взаимодействии с природой, — вполголоса бубнит Винда.Нужно будет предложить Грин-де-Вальду обдумать всё это. Жаль, в письме не получится — небезопасно. Но при личной встрече — обязательно. Нужно оправдать его доверие и помочь грамотно выстроить концепцию будущей революции.— Забиваешь голову чёрт-те чем, — подытоживает Жизель и наматывает на палец русую кудряшку. — Лучше бы подумала о подготовке к рождественскому балу. Ты решила, с кем пойдёшь? Сжалься наконец над Пьером. Он бегает за тобой уже год. Хватит играть в неприступность, на его страдания уже даже я не могу смотреть без слёз.— Я не играю, — цедит Винда и смотрит Жизель прямо в глаза. Нашлась сваха! — Я ему сказала, что он меня не интересует. Нет — значит, нет. Кого бы он ни подсылал, мой ответ не изменится.— Ты не в том положении, чтобы нос воротить, — обиженно отворачивается Жизель, — на тебя, кроме него, больше никто не обращает внимания. Хочешь позориться, гуляя в одиночестве или с подругой — твоё дело.Наконец-то она замолкает. Сразу надо было погрубее закрыть ей рот. Итак, Винда остановилась на строчке о запрете слова ?революционер?.***После уроков Винда решает не идти в столовую на ранний ужин, а вместо этого перекусить с Викторией в беседке на улице. Если сидеть одной, точно кто-нибудь прицепится, а Виктория спокойно относится к просьбе просто посидеть молча, занимаясь своими делами. — Приготовьте нам, пожалуйста, беседку у фонтана, слева, если есть свободные, — просит Розье школьного служащего. — Принесите один набор для писем, кофе и макаруны.— На сколько персон? — уточняет тот.— На две.— И бокал вина! — добавляет Виктория. — Красного, игристого.— Мадмуазель желает сыра к вину?— Нет, — со странной решимостью отказывает Виктория. — Не в этот раз.— Через десять минут будет готово, — принимает заказ служащий и уходит в столовую.— У тебя сегодня праздник? — интересуется Винда, пока гардеробщик несёт им шубы и сапоги.— Настроение такое, — отводит глаза Виктория.В беседке Виктория просит служащего сделать воздух не таким тёплым, немного охладить, чтобы было только чуть-чуть теплее, чем на улице. Должно быть, хочет остаться в своей новой шубе. Она ей в самом деле очень идёт. Чёрный мех подчёркивает жгучесть её южной испанской красоты, а с такой длинной тонкой шеей вполне можно себе позволить объёмный пушистый воротник. Бриллиантовые серьги, свисающие почти до плеч, утопают в воротнике и сверкают среди тёмных ворсинок, как снежинки. Виктория выглядит в своём наряде важно, как взрослая.Пока она читает, Винда садится писать письмо Грин-де-Вальду:Шармбатон, 17 декабря 1898Дорогой герр Грин-де-Вальд!Я рада знать, что зимние соревнования завершились успешно и ваш поток набрал намного больше баллов, чем в прошлом году. Прошу вас, не переживайте из-за оценок по заклинаниям и астрономии. Уверена, вы блестяще сдадите экзамены по этим предметам. Если у вас будут трудности с заданиями по астрономии, можете смело обращаться ко мне: я имею честную оценку ?отлично? по этому предмету.Адальберт писал мне, что ему удалось заинтересовать Эккертов, и они ждут всю нашу семью к себе на Рождество. Кроме того, Адальберт хотел поговорить лично с вами. Его интересует ваш будущий дом в Берлине. Он готов поспособствовать тому, чтобы Эккерты оформили его именно на вас. Я не до конца поняла, хочет ли он использовать этот дом в своих делах или переехать туда, однако будьте готовы дать ему ответ.Я бы не хотела, чтобы вы лишались жилья в Берлине, ведь тогда нам будет труднее увидеться на зимних каникулах в следующем году, но если вы решите принять его предложение, я поспособствую тому, чтобы Адальберт был рад видеть вас в качестве нашего гостя.Фиолетовое платье, которое я пошила по вашему совету, выглядит столь восхитительно, что я не решилась надеть его на еженедельный бал и берегу для рождественского. Я бы хотела дополнить его серебряной вышивкой, например, на манжетах. Как вы считаете, не будет ли это лишним? Я предпочитаю платиновые украшения и опасаюсь, что с серебряной вышивкой они будут выглядеть несколько разнородно.Жду нашей скорой встречиВаша преданная сторонница Винда РозьеНе верится, что уже через несколько дней она снова встретится с настоящим студентом Дурмстранга и заодно посмотрит на его невесту, о которой он говорит слишком сдержанно даже для аристократа. Винда вызывает служащего, чтобы тот забрал письмо и отдал сове, а после подпирает голову рукой и тоскливо оглядывает парк вокруг замка. Парк, безусловно, живописный. Чего стоят увитые цветами беседки, розовые кусты, которые распускаются даже зимой, и величественный фонтан Николаса Фламеля. А чего-то не хватает. Каждый год, несмотря на сверкающее повсюду серебро, не верится, что приходят настоящие зимние праздники. Пусть снег выпадает, но такой незаметный, что похож просто на белую пыль. Он может усыпать дорожки, шубу и волосы, но это совсем не те сказочные сугробы в человеческий рост, о которых рассказывал Адальберт. Посмотреть бы хоть раз на настоящий северный снегопад!— Винда, — тихо окликает её Виктория, медленно откладывает книгу и садится чуть ближе, — ты можешь меня поцеловать?— Зачем? — не понимает Розье.— Ну, — Виктория опускает взгляд и поправляет и без того хорошо уложенную высокую причёску, — мне очень любопытно, как это. В романах пишут про поцелуи как про что-то невероятное.— Целоваться нужно по любви, тогда ты и почувствуешь вихрь эмоций, — возражает Винда.По крайней мере Грин-де-Вальд как-то упоминал, что его первый поцелуй был неприятным, потому что его целовал человек, который ему не нравился.— Но ты же меня любишь? Как подругу? — неловко улыбается Виктория и негромко смеётся, будто над шуткой. — Просто вдруг меня неожиданно поцелует тот, кого я буду любить, а я растеряюсь и окажусь не готова, потому что не знаю, как целоваться?— Хорошо, — соглашается Винда, всё ещё не до конца понимая, какая от этого польза. Она сама нисколько не опытная.Виктория так и сидит, нервно сцепив смуглые пальцы и рассматривая свои колени. Придётся всё делать самой. Винда кладёт ладонь ей на плечо, второй рукой приподнимает её подбородок и целует в накрашенные вишнёвой помадой губы.От неё всей пахнет вишнями, а ещё красным вином.Поцелуй как-то сам собой из невинного превращается в любовный. Виктория поначалу только поддаётся, позволяя Винде делать всё, что та посчитает нужным, но, осмелев, сама обнимает Розье за талию и отвечает с чувством, будто давно этого ждала.Мелькает мысль, что, если бы это был танец, Розье не отказалась бы вести.— Вот, как-то так, — шёпотом произносит Винда, поворачивается к столу и достаёт зеркало проверить, не нужно ли ей поправить макияж.Помада Виктории не отпечаталась, а вот своя размазалась. Розье проводит языком по нижней губе, прежде чем достать салфетку. Вишнёвый вкус остался.Не думала она, что первый поцелуй у неё будет с девушкой. С другой стороны, Виктория права, так безопаснее.— Я тебя не раздражаю? — спрашивает вдруг Виктория с неожиданной решительностью?— Нет, — качает головой Винда. — Всё хорошо. Я бы сказала тебе, если бы что-то было не так.— Тебе никогда не хотелось меня ударить? — заглядывает Виктория своими чёрными глазами прямо в лицо.— Не беспокойся на этот счёт, ты же моя подруга, — улыбается Розье.Долгое время она была её единственной подругой: всегда поддерживала, не обижалась на просьбы посидеть тихо, разделяла её интересы, а главное — никогда не толкала в объятия каждого проходящего мимо юноши. Только Виктория поверила словам Винды о том, что они с Грин-де-Вальдом друзья и не более. В ней не хватает только некого искреннего стремления, за которым хочется идти, кажется, она сама хотела бы следовать за кем-то. Пожалуй, из-за этого только познакомившись с Грин-де-Вальдом, ценящим свободу, наверно, больше жизни, Винда перестала чувствовать себя одинокой.