Глава 49 — Счастье в жизни и нежданный удар роковой (1/1)

Счастье в жизни предскажет гадание и нежданный удар роковой,Дом казённый с дорогою дальней и любовь до доски гробовой.Карты старые лягут, как веер на платок с бахромой по краям,И цыганка сама вдруг поверит благородным своим королям!песня из кинофильма ?Ах, водевиль, водевиль...?На столе, рядом с блюдцем печенья, остывает чай. В такой же чашке, как та, что ему приснилась: белой, фарфоровой, гладкой. Грин-де-Вальд садится на кровати и моргает, пытаясь проснуться. До сегодняшнего утра он не обращал внимания на то, как хорошо Альбусу удаётся сотворение чашек и блюдец: никаких лишних деталей, от которых рябит в глазах. Правда, Дамблдор предпочитает белую округлую посуду, а Грин-де-Вальд — угловатую, серебряную, с чернением. Вода в ванной не шумит, значит, Альбус уже помылся. В самом деле: не проходит и минуты, как волшебник, устроивший в комнате Дурмстранга маленькую британскую колонию, выходит, одетый в форму для тренировок.Всё, как только что было во сне.— Альбус, иди сюда, — приказывает Грин-де-Вальд, протягивает руку и утаскивает Дамблдора на кровать. — У меня про тебя было пророческое видение.— Какое? — интересуется Альбус, садится рядом и целует его ладонь, прижимая к губам так трепетно и отчаянно, будто Геллерта у него отнимают.Так, как Альбус, к нему никто никогда не ластился. Не пытался продлить каждое, даже самое незначительное прикосновение и обязательно в итоге уткнуться носом, прикрыв глаза. Не нуждался в каждой секунде рядом с Геллертом больше, чем в воздухе. Дамблдор настоящее чудо. В его покорность, зависимость и болезненную жажду быть рядом хочется провалиться, как в другой, идеальный мир.Геллерт наматывает мягкие рыжие волосы Альбуса на кулак, заставляет его запрокинуть голову, целует в беззащитно открытую шею снизу вверх и наконец в губы. Он такой податливый и сумасшедше влюблённый, что с ним Грин-де-Вальд всегда чувствует себя божеством, снизошедшим к обожающему его смертному. — Сбылось, — улыбается Геллерт и проводит языком по нижней губе Альбуса.Дамблдор смущённо жмурится и утыкается носом Грин-де-Вальду в подмышку. Как котёнок. С блестящей рыжей шубкой.— Вам часто снятся пророческие сны? — вдруг интересуется Альбус, выныривая.— Пару раз в неделю, — подумав, отвечает Геллерт и левитирует его чай и печенье к кровати. — Обычно что-то из ближайшего будущего, небольшие фрагменты сегодняшнего или завтрашнего дня. Что-то далёкое бывает редко.— А… — Альбус сжимает чашку и нерешительно поглаживает пальцем ручку, мрачнея на глазах. — Спасибо. Я хотел спросить… Когда Вы были в больничном корпусе и мы думали, что у Вас чахотка… Изольдоттир спрашивала у Вашего шара, до какого возраста Вы доживёте. Он предсказал Вам шестьдесят один год жизни. Я беспокоюсь.— О чём? — не понимает Геллерт, но обнимает Альбуса сильнее. — Ты же будешь Хозяином Смерти и сможешь воскресить меня. Помнишь, в тот день, когда из-за Круциатуса приезжал инспектор из конфедерации, я рассказал тебе про свой сон?Мысль о том, что Альбус — бессмертный владелец всех трёх легендарных артефактов, во сне была слишком отчётливой, чтобы принимать её за догадку.— Помню, — кивает Дамблдор, отпивает из чашки и трётся щекой о плечо Грин-де-Вальда. — Но в сказке о трёх братьях воскрешение погибшей девушки не было успешным, она стремилась вернуться в загробный мир, и второй брат покончил с собой, чтобы быть с ней. Я боюсь за Вас.У него даже руки начинают мелко дрожать. Ради того, чтобы успокоить это бесконечно преданное создание, Геллерт даже соврал бы ему, что видел что-то из совсем далёкого будущего и там всё хорошо. Вот только тогда смотреть ему в глаза не получится. — Моя интуиция не видит никаких существенных опасностей, связанных с этим возрастом, — произносит Грин-де-Вальд самое правдивое, что может сказать, и целует Альбуса в висок. — Давай сделаем так: я очень постараюсь призвать вещий сон о том, что со мной будет после шестидесяти одного года. Если мне суждена долгая жизнь, сегодня или завтра я увижу это.Не стоит думать о том, что делать, если со счастливыми предсказаниями ничего не выйдет. Уже сейчас солнечная беспечность собственного голоса кажется накладнóй. Не надо нервировать Альбуса ещё и своим испугом. От которого хочется спрятаться под мундир Дамблдора, как от неприятного сквозняка.— Я думаю, это будет лучшим вариантом, — улыбается Дамблдор, а глаза всё равно тревожные. — Вы можете узнать через сны что угодно?— Точнее получается, если я могу сформулировать конкретный вопрос и заснуть с мыслями о нём. Сложность в том, что думать нужно с холодной головой, без избытка эмоций. Когда я нервничаю и волнуюсь, сны нечёткие и из них ничего не понятно. А если вопрос слишком неопределённый, то вещий сон может вообще не присниться. Или приснится что-то незначительное, что быстро забудется.Сидеть бы вот так с Альбусом целый день: что-то рассказывать, попробовать его чай, который Геллерт на самом деле не любит, но иногда отпивает — потому что в Дурмстранге чай запрещён. И печенье грызть до самого обеда. От сладкого сводит зубы, но из чувства протеста можно и такую дрянь с удовольствием жевать. Главное — никуда не уходить. До Альбуса у Геллерта свободных дней в году было семь — рождественские каникулы, которые Грин-де-Вальд проводил в школе или у родителей Рагнара. Теперь их резко стало больше. А Геллерт их полюбил. Той же горькой любовью, что в начале семестра — Альбуса. Такой же запретной, потому что если начать прогуливать уроки, останешься неучем и будешь стыдиться себя до конца жизни.— Я хочу остаться с тобой, — жалуется Геллерт и прячет лицо в волосы Дамблдора. — А надо хотеть на тренировку.Альбус несколько секунд напряжённо молчит, а его плечи каменеют под руками Геллерта. Ждёт кары от клятвы на крови?— Я всегда Ваш, — наконец произносит он медленно, вкрадчиво, с самой правильной интонацией из возможных: в меру успокаивающе, в меру соблазнительно. — Я всегда рядом. Всегда, когда Вы этого желаете. Вы всегда можете делать со мной всё, что придёт Вам в голову. Вам достаточно приказать, и я буду терпеть выбранную Вами пытку даже в Ваше отсутствие. А когда Вы будете отдыхать, я буду ждать Вас здесь.Одеяло будто теплеет, но желание не вылезать из постели любой ценой отступает. В самом деле: пережидать день приятнее и легче, зная, что в минуты отдыха можно вернуться к Альбусу. Что счастье и покой есть прямо здесь. Только руку протяни к уютному пламени сердца Альбуса, и от него вспыхнет твоё.— О чём ты вчера говорил с Хульдой? — спрашивает Геллерт через дверь ванной, вытирается и натягивает на себя форму для тренировок. — Ты же к ней два раза ходил?— Да, она звала меня снова после ужина, — подтверждает Альбус. — Она удивлена Вашим отказом идти на допрос и видит совпадение в том, что в этот же день профессор Шульц полностью отказал ей в помощи. Она больше не сможет допрашивать Вас и вынуждена скрывать нашу шпионскую деятельность от Шульца. Подозревает, что на Шульца кто-то повлиял, но в Радко угрозу не видит. Я рассказал, что Вы обеспокоены излишней терпимостью волшебников к врагам, поэтому решились на открытый бунт, и что Вы возобновили отношения с Рагнаром, но не доверяете ему информацию о будущей революции. Изольдоттир попросила следить за ним тоже и проверить прочность Ваших отношений с ним, попытавшись соблазнить Вас.От последней новости Грин-де-Вальда от смеха сгибает пополам. Схватившись за полотенце, Геллерт вырывает из стены крючок, на котором оно висело. А ведь он с первого или второго дня подозревал, что Дамблдора захотят подложить ему в постель в целях манипуляции!— Всё в порядке? — тревожится Альбус.— Скажи… — хохот сжимает грудь, мешая дышать, — скажи… что ты мне друг и соратник, а Рагнара я люблю. Потому что ты не в моём вкусе.В комнате несколько секунд висит озадаченная тишина, а вскоре смеяться начинает и Альбус.***Подходит время учебной дуэли, и с другого конца внутреннего дворика к Геллерту решительно шагает волшебница, русые волосы которой торчат шире плеч из-под шапки. Что за чёрт принес её! Уж лучше с караконджалой сразиться. Грин-де-Вальд оглядывается вокруг, лихорадочно соображая, кого бы позвать на дуэль, пока пугало не напало. — Садык Нур! — зовёт Геллерт первого же замеченного знакомого. — Пойдём, подерёмся?— Пойдём, — с готовностью соглашается Ибрагим, — но можешь в следующий раз поприветствовать меня? Я хотел сказать ?привет? или что-то похожее, но мне не положено здороваться первому, в смысле, с немусульманином. Грин-де-Вальд с трудом удерживается от того, чтобы закатить глаза и раздражённо фыркнуть. Давно он не общался с турками, отвык от их правил: не выказывать уважения иноверцам, не приветствовать саламом, не обращаться к человеку, когда он ест, то, это… Хуже европейского этикета. Но не хуже Русаны.— Ас саламу алейкум, — припомнив, произносит Геллерт то, что слышал в разговорах турков в школе. — Пошли драться.— Уа-алейкум ас-салям! — выкрикивает довольный Садык Нур. — Спасибо. А в твоей вере есть ритуалы приветствия?— Потом. Уносим ноги, — цедит Геллерт и тянет Садык Нура за рукав.Сразу бежать надо было, а не разводить обмен поклонами. Как теперь пробраться подальше отсюда?— Геля, солнце моё! — раздаётся вопль. — Давно я твою аристократичную рожу не била! Сразимся по-братски?И скалится, наивно хлопая болотными глазёнками. С такой мерзкой глупой улыбкой и радостным выжиданием на поросячьей мордочке, будто они в самом деле приятели не разлей вода.— Я обещал другу, — сухо отвечает Геллерт и покровительственно опускает руку на плечи Ибрагима. — Да и не люблю бить девчонок, ты же знаешь. Мальчишка гордо выпрямляется, ещё бы, его старшекурсник другом называет. Только бы не начал наглеть, как Русана.— Мог бы и уступить, — Русана переводит обиженный взгляд на Ибрагима. — Я с Гелей давнее дружу.Она невыносима. Отлупить бы её правда. Но не стоит: крышу сорвёт, потом станет стыдно за себя, что искалечил девочку, пусть и такую.— Сразитесь со мной, госпожица Йорданова, — приказывает соткавшийся из воздуха Альбус.И атакует до того, как она успевает ответить. Геллерт даже не пытается сдержать вздёрнувшиеся в улыбке уголки губ. Так бы здесь стоял и смотрел на своё совершенное оружие.Посох Садык Нура постоянно мелькает в опасной близости от лица Геллерта. Целится то в нос, то в висок. Грин-де-Вальд пытается ударить Ибрагима по ногам, но тот перепрыгивает посох и, замахнувшись сверху, бьёт в плечо. Геллерт не успевает отскочить. Боль стреляет в руку, едва не парализуя. Только усилием воли удаётся не разжать пальцы и не уронить посох. Звучит сигнал ко второй дуэли. Геллерт перехватывает посох покрепче, чтобы ведущей стала здоровая рука, и со всей силы бьёт Садык Нура в бедро, добавив заклинание усиления боли.— Ай, шайтан! — вскрикивает Ибрагим, чуть не падает, но отпрыгивает назад, оттолкнувшись посохом. Который Геллерт выбивает следующим ударом. Пусть знает, что стоять надо на своих ногах. Садык Нур пошатывается, нелепо размахивая руками, но находит в себе мужество опереться на травмированную ногу. Молодец. Пусть отдохнёт. Геллерт добивает его ударом в грудь.Холодный воздух жжёт горло. Сегодня как-то по-особенному морозно и сухо. Геллерт шагает по хрустящему инею к посоху Садык Нура, подбирает, а затем протягивает руку самому Ибрагиму.— Живой?— Да, — турок встряхивает головой, жмурится и поднимается, старательно изображая, что он и сам работает ногами, а не просто позволяет тянуть себя вверх. — Так что с приветствием?— Я не верю ни в каких богов, — Геллерт дожидается сигнала о завершении дуэли и возвращает противнику оружие. — Если хочешь выразить почтение и в самом деле стать моим другом, зови меня господин Грин-де-Вальд и обращайся на ?вы?.— Грин-де-Вальд эфенди, — повторяет на свой лад Садык Нур. — Хорошо. А почему на ?вы??Как бы ему объяснить? Раньше Геллерт был равнодушен к обычному обращению на ?ты? среди студентов, но когда Альбус потребовал от Агмунда быть почтительным, а тот согласился и научил Марию, Геллерт почувствовал себя по-другому. Собой. Наследником не самого высокого, но титула. Сложно после этого вернуться в самоощущение обычного студента, заморозившего чувства в ожидании совершеннолетия? Грин-де-Вальд снимает варежки, шапку, вытирает лоб и наконец отвечает:— Потому что я только так дружу. И точка. Пусть катится, если слишком гордый.— Вы старше, — рассуждает Ибрагим и отряхивает сапоги больше по привычке, сегодня их чистить не от чего, — я соглашусь. Почту за честь быть вашим другом, эфенди! — мальчишка вдохновляется на почтительный кивок. — Вы научите меня драться, как вы?— Научу, — с притворной небрежностью отвечает Геллерт. — Поговорим об этом позже. Я должен идти.А сердце хочет прыгать от радости. Его дуэльное мастерство оценили настолько, что хотят подражать! Да и такой повод отлупить Садык Нура за удар в плечо. Такое сложно простить.***За завтраком к Геллерту подсаживается Мерьем. Серьёзная и напряжённая. Настроение сразу портится. Опять она хочет разворчаться из-за того, что Геллерт недостаточно интересуется колдомедициной? Хорошо, что испытание по колдомедицине уже завтра. Сборища Мерьем прекратятся до следующей зимы. Страшно подумать, какие истерики она бы устраивала, если бы возродили старинную традицию турнира трёх волшебников. К тем испытаниям пришлось бы готовиться на порядок серьёзнее.Вештица садится рядом, гипнотизирует тарелку ожесточённым взглядом, и, не поворачивая головы к Геллерту, произносит сквозь сжатые зубы:— Извини.— Что? — удивляется Грин-де-Вальд и застывает, не донеся ложку до рта.— Я вчера снова накричала на тебя, — цедит Мерьем. — Извини. Из-за зимних соревнований я сама не своя. Волнуюсь из-за оценки нашего потока.?Ей что ли Елена велела попросить прощения?? — гадает Геллерт, но вспоминает: испытание по прорицанию будет следующим. Мерьем наверняка собирается попросить провести дополнительные занятия для всех. Зря беспокоится, эту свою обязанность он не забывает.— Не переживай, я понимаю, — вежливо улыбается Грин-де-Вальд.— Я рада, — Мерьем с облегчением выдыхает и поправляет тонкой смуглой рукой чёрную прядь, выбившуюся из причёски.Она ведь тоже из Османской империи, как Садык Нур. Скорее всего, мусульманка. А в школе ходит в штанах и без платка, как и остальные девушки. Каково мусульманкам после семи лет в дурмстранговской форме возвращаться домой, где они обязаны носить традиционную для своего народа женскую одежду? Вряд ли она удобная.На Крите Винда Розье спрашивала, собирается ли Геллерт бороться в том числе за права женщин. Она мыслит верно: при перестройке мира одним свержением магловской диктатуры не обойтись, если хочешь в самом деле построить лучший мир.***Прошмыгнуть в приоткрытую дверь комнаты Альбуса, установить охранные заклинания — настоящие взрослые охранные заклинания! — и стать видимым. И Геллерт дома. Встретил бы ещё его Альбус, жаль, что задерживается на персональной тренировке. Возвращение в первый настоящий Дом даёт ни с чем не сравнимое ощущение безопасности и свободы. Здесь нет закона, кроме слова Геллерта. Здесь даже учиться можно! Но всё-таки не стоит. Неразумно учиться там же, где спишь. Грин-де-Вальд бросает у входа сумку с учебниками и ботинки, приманивает из шкафа портсигар и достаёт самокрутку. В окно стучит сова матери и приносит сразу два послания. Грин-де-Вальд так и подходит за ними: с неподожжённой самокруткой в зубах. В тёплую спальню врывается свежий сквозняк и снежинки, сметённые совой. А в студенческих спальнях окна давно не открываются, только воздух из щелей идёт. Геллерт поджигает самокрутку пальцем и рассматривает конверты. На первом печать их рода, а на втором — Эккертов. — С каких пор совы носят магловские письма? — негодует Геллерт и открывает сначала письмо матери: Мюнхен, 27 ноября 1898 Дорогой Геллерт! Как твоё здоровье? Надеюсь, ты больше не болеешь и не слишком устаёшь. Дома всё хорошо. Мы все уже по тебе скучаем и ждём Рождества. Мы договорились с Эккертами: и тебя, и Генриетту представят обществу летом, скорее всего, в июле. Эккерты хотят дать ваш первый бал у себя: у них зал больше и проветривается лучше. Там же объявят о вашей помолвке публично. Генриетта попросила передать тебе письмо: ты найдёшь его в отдельном конверте. Всего хорошего и береги себя. Желаю успехов на зимних соревнованияхМама Первый бал. Вот только этого напоминания не хватало. Грин-де-Вальд с силой вдавливает окурок в пепельницу. Ничего хорошего о взрослых балах он не слышал. Наглухо закупоренные залы, множество людей, многочасовые танцы и никаких походов в туалет. Как он надеялся, что эту обязанность можно будет отложить хотя бы до его совершеннолетия, а лучше — до окончания школы.Второе письмо, от кого-то из семейства невесты, обещает быть ещё менее приятным. Геллерт забирается с ногами в кресло, прикуривает следующую самокрутку и удручённо окидывает взглядом лист, полностью исписанный витиеватым, прямо-таки декоративным почерком. Наверняка писала Генриетта.Мюнхен, 25 ноября 1898 Уважаемый, дорогой герр Грин-де-Вальд! Я долго не могла найти в себе смелость написать вам. Чтобы между нами не было неловкостей, хочу сообщить, что я вас простила, и в моём сердце не осталось ни обиды, ни страха. Я помню, что вы всегда были добры ко мне и проявляли особое внимание к моему неумелому декламированию стихов — это много значило для меня. Кроме того, я сама отчасти виновата — мне стоило соблюдать правила приличия, когда моя семья гостила в вашем доме. Что бы ни казалось со стороны, я выхожу за вас замуж с радостью. Моё длительное молчание было вызвано исключительно смущением. Я с нетерпением жду нашего с вами первого бала. Мои родители хотят дать его в Мюнхене, но мне кажется более правильным выбрать в качестве места его проведения дом в Берлине, который будет подарен нам на свадьбу. Матушка велела мне посоветоваться с вами по данному вопросу. Если вы посчитаете нужным, мои родители готовы принять вас и вашу семью в этом доме на Рождество. Было бы прекрасно, если бы мы могли увидеться, когда вы приедете в Германию зимой. С уважениемВаша графиня ЭккертИз письма Геллерт складывает бумажный самолётик и запускает в открытое окно. Пустоголовая девчонка. Теперь ещё отвечать ей придётся. На выверты, надиктованные её матерью.В самом ли деле она не помнит, что изнасиловал её Джакоб? Кузен Геллерта не похож на того, кто мог бы ювелирно подчистить и изменить память даже своей палочкой, не то что чужой. Тем более украденной у Геллерта. Исключено. Может, она соврала, чтобы не выходить замуж за настоящего насильника? Но зачем эти хитрости, если достаточно было промолчать и скрыть происшествие? В крайнем случае, рассказать Геллерту, они с отцом нашли бы способ поквитаться с Джакобом. Отомстить Шлюндтам отца упрашивать не надо. Но нет, ей нужно замуж. Хуже всего, если она влюблена.Стёрли бы ей память да и всё! Проклятый отец с его желанием женить Геллерта, пока берут! Да, наследник фрайхерра — не такой ценный жених, как наследник графа. Но куда торопиться? Тем более, что Генриетта не волшебница.?Хватит, — жмурится Грин-де-Вальд, прижав руки к лицу, — я не должен об этом думать. Не сегодня. Я должен сосредоточиться на своём будущем после шестидесяти одного года. Мне необходим пророческий сон?.***Чернота.Геллерт пытается расслабить крепко зажмуренные веки, но они не слушаются. Не слушаются и пальцы, прижатые к глазам. И тело, застывшее в боевой стойке с палочкой наготове.— Он под действием парализующих чар, — произносит подобострастный голос юноши. — Он ваш.Эхо прокатывается по пространству, будто в пещере. Где-то рядом плещется вода.Раскатали губу. Чьим-то Геллерт не будет никогда.Даже под Петрификусом наверняка можно что-то сделать. Он всё ещё способен применить невербальное заклинание, например...— Хорошая работа, — отвечает другой голос, надменный, но такой же юный. — Принеси мне его палочку.Голос говорит преувеличенно театрально и неестественно. Слишком… монотонно. Словно его обладатель играет роль, текст которой заучил только что и боится забыть.Грин-де-Вальда застали врасплох какие-то студенты? Нелепость.Как такое могло произойти?Из руки забирают палочку. По пустой ладони со скруглёнными пальцами пробегает холодок. Пахнет затхлой сыростью.— Геллерт Грин-де-Вальд, — звуки шагов, снова эхо и плеск воды под чьими-то ногами, — тебя называют одним из величайших магов в истории. Но скоро о тебе забудут. У всех на устах будет моё имя. Поразительная самонадеянность. Обладатель голоса не звучит достойным слов, которые произносит. Он сам себя боится.Треск дерева. Стук о камни.Геллерт мысленно кривит губы в презрительной усмешке. Сломали палочку и довольны собой? Противоречиво хочется и не хочется, чтобы здесь оказался Альбус. Хочется, чтобы спас. Не хочется, чтобы видел эту омерзительную сцену и то, что Геллерту... страшно.— Как ты хочешь умереть, Грин-де-Вальд? — смелеет голос. — Непростительное смертельное заклятие? Или что-то поинтереснее?Смех. Нашёлся шутник. Ещё несколько голосов натянуто смеются вслед за ним. Гадость какая.В голове крутятся мысли, судорожно и бешено, как на экзамене: какие невербальные заклинания можно применить без палочки? Какие?— Прости, забыл, что ты не можешь ответить. Что же, придётся мне сделать выбор за тебя.Снова шаги. Не разобрать, удаляются или приближаются. Становится до того тошно, что хочется голыми руками разбить мерзкую рожу… того, кто бы он там ни был. Но не выходит даже сглотнуть. — Авада Кедавра!