Глава 44 — Граница бури (1/1)

Буря над замком стихает. Последние вихри снежинок вьются над горами и оседают пушистой вуалью на огромных сугробах и серых стенах замка. Адлер пикирует вниз, поднимает размашистыми крыльями белое снежное облачко и приземляется на мраморный сандрик над окном своего кабинета. Орлиные глаза словно видят сразу всё. Это поражало и в детстве, когда Адлер был мальчиком лет сорока и мог разве что устроить родителям хорошую погоду на зимние праздники.Быть директором Дурмстранга — восторг совершенно нового уровня. К тому же в пятьдесят, когда его пригласили работать в школу, зрение начало улучшаться и теперь стало просто фантастическим. Все магические горы Гренландии как на ладони. Они похожи на остатки стен огромного замка, древнего, как мир. Ближе к школе они серо-чёрные, а дальше к морю сливаются с водой и небом и становятся тёмно-синими. Снег смешивается с облаками, накатывает на скалы, как море, и уносится в небо. Вдали, у горизонта, словно портал в другой мир, переливается краешек солнца. Его лучи окрашивают сверкающие грани снежинок и гребни волн в цвета, которые не может себе представить человек.Сидеть бы здесь целый день. С Радко. Жаль, что не получится показать ему, что видят орлиные глаза. И что подходит время разговора с Хульдой.Адлер переносится в свой кабинет, потягивается в большом мягком кресле и трёт глаза. Пожалуй, было бы время — он бы ещё подремал в директорской комнатке отдыха. Так нет же — надо цеплять значок и выходить в большую часть кабинета. Шульц встаёт и направляет палочку на трельяж:— Отворя!Одна из зеркальных створок отъезжает и открывает секретный директорский шкафчик с магическими инструментами, которые переходят от одного директора к другому, наверно, с самого основания школы. — Акцио шейсет!Пробирка с зельем опускается в ладонь Шульца, и тот медленно подходит к зеркалу. Кто бы ни додумался установить в этой секретной каморке трельяж с зеркалом почти во всю стену — он знал, что делает. Адлер всматривается в своё лицо и проводит рукой по гладкому подбородку. Ни намёка на щетину. Отец его утешает, говорит, годам к ста двадцати или ста пятидесяти точно начнёт расти.А вот на голове волосы густые, красивого медового оттенка. Кто бы знал, как Адлер любит свою настоящую внешность: пышные ресницы, как у девушек, голубые глаза цвета чистого неба. Своё молодое лицо. Впрочем, выглядеть чуть постарше и не таким наивным было бы неплохо. Казаться, например, восемнадцатилетним. А то щёки до сих пор пухловаты, как у совсем маленького орлёнка. Даже если нахмуриться, смотрится забавно и совсем не угрожающе.Жаль, что такую красоту приходится скрывать даже от Радко: для него Адлер становится тридцатилетним. Но Радко можно понять: любому человеку было бы неловко делить постель с подростком, даже если этот подросток родился почти сто лет назад.Пробка опять застряла в пробирке. Никак не достать. Адлер тянет сильнее, и руку прорезает болью от места чуть пониже локтя до кисти.— Да еба майка ти… — Адлер откладывает зелье и растирает руку, сжимая и разжимая пальцы.Вроде, прошло же. Вот сегодня во время полёта ничего не болело.По спине пробегает холодок. Если заметят, что у него с крылом что-то не так, исход один: дуэль с новым директором, которая обязана будет закончиться смертью Шульца. Таковы правила ещё со времён второго директора, Харфанга Мантера. Когда-то Нерида Волчанова, основательница Дурмстранга, попросила Харфанга, самого преданного помощника и сильного здухача, убить её. Она, сражаясь со снежным ураганом, сломала крыло и больше не была способна защищать замок от бурь. Благодаря дуэли она умерла с честью и смогла передать бузинную палочку тому, кого выбрала сама. Никто не знает, как вышло, что историю Нериды и Харфанга исказили до того, чтобы думать, будто Харфанг был ала, драконом плохой погоды, или вовсе подлым любовником Нериды.Слушать байки про Нериду и Харфанга забавно. Пока не подходит время самому выбирать себе палача.Главное, что крыло работает хорошо. А как Шульц себя чувствует, всё равно никто не знает. Пережить ежегодный осмотр у вештиц и можно не волноваться.Пробку удаётся вытащить зубами. Адлер вздыхает, глотает зелье и переносит пробирку назад в штатив, к остальным. Зелёная вязкая жидкость снова заполняет её.Глаза Адлера тускнеют, выцветают, волосы редеют, а ресницы будто вовсе пропадают. Щёки вваливаются, по лбу и из уголков глаз расползаются ниточки морщин. Несколько мгновений, и Шульц превращается в того шестидесятилетнего старика, которым его все знают.***— В целом я доволен, — сообщает Адлер, пролистывая последние страницы нового сборника зимних испытаний, — но ломать кости юдам, чтобы проверить умение студентов залечивать переломы, слишком жестоко. Я не могу такое одобрить.Снова тянет размять руку. От одной мысли место перелома неприятно ноет. А ведь ему придётся лично присутствовать на соревнованиях.— Кому в таком случае вы предлагаете ломать кости? — словно ощетинивается Хульда, вытянувшаяся у стола по стойке смирно. — Детям?Шульц выдыхает, сжав зубы. И ведь не скажешь, что задание нужно отменить полностью. Умение-то важное.— Может быть, профессор Акылоджасы приготовит для них обезболивающее?..— Юды — не люди, — отрезает Хульда, сузив серые глаза.От неё веет ледяным презрением. Будто она готова переубивать юд, как чумных грызунов. Что ей сделали несчастные создания?С одной стороны, иметь сильного союзника, способного на то, на что никогда не решится Адлер, приятно. Твёрдость и жёсткость его всегда восхищали. С другой стороны, порой наедине с Хульдой становится не по себе. Как если бы он случайно забрёл в логово убийцы.На её белых волосах и лице пляшут отблески пламени. Иногда, как сейчас, это смотрится жутко. Будто огонь не может растопить стужу в ней, ибо она сама зима, сама смерть — Марена.— Если на то пошло, то и ты не человек, — со смешком отвечает Шульц, отводя взгляд. — И я. Между прочим, человеческий мужчина может зачать с юдой ребёнка.— Юды неразумны, — настаивает Хульда и крепче сжимает посох.?Как и некоторые студенты, — ухмыляется про себя Шульц, — но мы же их не казним?.— Они говорят по-болгарски! — напоминает он, стараясь придать голосу больше твёрдости.Получается не слишком. Как-то просяще. Адлер снова открывает сборник заданий и листает, не глядя, только чтобы спрятаться за ним.Хульда хмурится и переводит пронизывающий взгляд на Шульца:— В таком случае, что вы предлагаете, профессор?Накатывает чувство, будто она — экзаменатор, а Шульц — нерадивый ученик.— Дать юдам зелье, погружающее в сон без боли, — повторяет Адлер, теребя уголок страницы. — Им не обязательно быть в сознании, чтобы вештицы смогли проверить, правильно ли залечен перелом.— Хорошо, — поджимает губы Хульда.Требовать, чтобы она поступила не так, как считает целесообразным, всегда страшно. Споря с ней, Адлер перестаёт верить себе самому. В конце концов, он нанял Хульду как раз для того, чтобы она заставляла других — и его тоже — поступать разумно даже тогда, когда не очень хочется.Несмотря на то, что Шульц с первого дня ждал её смерти, как ждут свободы от строгой бабушки, он всё-таки рассчитывал примерно на сто пятьдесят лет помощи. Потому и искал именно вештицу. Достаточно, чтобы он успел разобраться, что к чему в этой школе, и настолько долго, чтобы наставница успела надоесть. Так что новостью о её скорой кончине Адлер был ошарашен, если не сказать напуган.А ведь когда Хульда начала работать в школе, Шульц по прожитым годам был вдвое старше: ей было тридцать, а ему — немногим больше шестидесяти.— Я слышала, по вашему распоряжению господин Грин-де-Вальд переведён на другой этаж. Я хочу знать: какова причина переселения и где он теперь живёт??Что за подлая задница донесла ей! — злится Шульц. — Придётся оправдываться ещё и за это. Словно в самом деле не я руковожу школой!?— Да, — встаёт Адлер, делая шаг в сторону, чтобы не задеть головой череп лося, — я приказал переселить Геллерта. Потому что я не хочу, чтобы ты знала, где он живёт. Я запрещаю тебе пытаться это выяснить. Твоя жестокость переходит все границы. Он ребёнок, а не преступник.Он бы не смог выдать эту речь без требования Радко. Как же легко стало, когда Дамблдор всё разболтал. Врать Радко было тяжело, аж челюсть сводило от попыток заставить себя молчать.— Мы с вами уже обсуждали это, — кривится Хульда. — Я вам объяснила, что надзор необходим. Насколько я помню, вы со мной согласились. Что изменилось теперь?Шульц прохаживается по кабинету, глубоко вдыхает и выдыхает, чтобы успокоиться, и встаёт у тёплого камина, спиной к вештице. Как так вышло, что два его самых преданных помощника стали врагами? Когда с ним говорит Хульда, Адлер согласен с ней. Угроза войны с маглами — это не шутки. За такую дерзость маглы могут уничтожить волшебников полностью. Но когда приходит Добрев и велит оставить Геллерта в покое, Адлер верит Радко. В самом деле: вдруг пророчество исполняет себя само и Геллерт не стал бы жестоким, если бы Хульда не мучила его?— Грин-де-Вальд не делает ничего плохого, — тихо отвечает Шульц, — а с тех пор, как им занялся Дамблдор, Геллерт вообще стал тише воды ниже травы. Только учится целыми днями. На него не поступает никаких жалоб, даже дежурные по этажу заметили, что он перестал нарушать режим.От собственного голоса становится смешно. Ну кого можно убедить такой умоляющей интонацией.Горячий воздух успокаивает. Но с Радко ещё теплее и спокойнее. Надо будет позвать его. После такого тяжёлого разговора в собственном кабинете страшно будет сидеть одному.— Вы понимаете, кого защищаете? — стальной голос Хульды, кажется, способен расколоть стены замка. — Господин Грин-де-Вальд — тот, по чьему приказу будут казнены миллионы волшебников и маглов. Вы желаете, чтобы я предсказала точное количество его жертв? Тогда вы мне поверите?Адлер съёживается на несколько мгновений и трёт ладонь больной руки. Если бы не приказ Радко, он бы уже сдался и уступил Хульде. Потому что… она права. Она знает, о чём говорит, и верит в то, что делает. В отличие от Адлера.— Если Грин-де-Вальда нельзя остановить, зачем всё это? — оборачивается Шульц. — Вдруг мы добьёмся только того, что он возненавидит Дурмстранг и сравняет замок с землёй?— Я правильно поняла, что вы боитесь вмешиваться? — кривая усмешка искажает острое лицо Хульды.— Я не хочу подвергать опасности школу. Поэтому я требую, чтобы ты остановилась, — к концу фразы Адлер переходит на шёпот и с трудом заставляет себя не втягивать голову в плечи.— Ваше право, — фыркает Хульда. — Если это всё, я вернусь к своим обязанностям.— Иди, — кивает Шульц, — не забудь подготовиться к визиту болгарского министра магии.***— Акцио трийсет! — выбирает Адлер новое зелье.Брови, ресницы и волосы возвращаются, глаза снова ярко сияют. Только на лбу остаётся вертикальная складка. Шульц её по-своему любит: она и широкие брови делают его похожим на мужчину. К строгости лица добавляется молодой задор, которого Шульцу так не хватало в своём отражении. Для Радко можно выглядеть по человеческим меркам на тридцать. Главное, чтобы Хульда внезапно не заявилась: она про эти фокусы со сменой возраста не знает и не должна знать, иначе окончательно уважать перестанет. В любом случае, припрятать зелье шейсет во внутреннем кармане не помешает.Адлер расстёгивает мундир, взъерошивает волосы и выходит к Добреву, который уже трансфигурировал директорское кресло в диван.— Садись, рассказывай, что стряслось, — хлопает Радко по сидению рядом с собой, но Адлер забирается сразу к нему на колени.— Я поговорил с Хульдой, — Шульц утыкается носом в его плечо, — она была просто в ярости.— И чего? — Радко крепко прижимает Адлера к себе за талию и успокаивающе гладит по спине. — Послушалась в итоге?— Да, — вздыхает Шульц.— Ну вот и славно, — улыбается Радко и опрокидывает его на спину, а сам наваливается сверху так, что не выползешь.С Добревым просто и спокойно. Он никогда ни в чём не сомневается. И не боится даже Хульду.— А вдруг она оби… — договорить мешает поцелуй Радко.Пожалуй, лучший способ заткнуть Адлеру рот, когда уносит не туда. Шульц охотно отвечает, обвив Добрева ногами и руками. Не отпускать бы его никуда. Хорошо, что он здесь. И, наверно, ещё долго будет здесь. — Если ей чего не нравится, пусть шагает на все четыре стороны, — заявляет Добрев и щёлкает Шульца по носу.?Вот, кому надо быть директором?, — в который раз заключает Адлер и, хихикнув, проводит языком по его пальцу.— Я сегодня не в настроении, птенчик, — вздыхает Радко и щекочет подбородок Шульца усами, — давай просто полежим.— Давай, — соглашается Адлер и блаженно закрывает глаза.Когда-то, до знакомства с Радко, Шульца имели по несколько раз в день, но не обнимали, пожалуй, никогда. На счастье это мало было похоже.— Съездим на выходных домой? — еле слышно бормочет Адлер, перебирая пальцами густые блестящие волосы Радко.Если бы он мог, то уехал бы прямо сегодня, после ужина. День будет неприятным.— А школа? — хмыкает Радко. — Приходи ко мне ночевать лучше. Ну, увидит кто-то — велика беда. Не имеешь права, что ли? Может, ты по делу. А что за дела — кто с тебя спросит? Над тобой нет начальства.— Приду, — обещает Адлер, — но только если ты будешь приставать, как порядочный мужчина. Чтобы никаких чаепитий.— Посох тебе в зад засуну, будешь знать, — смеётся Радко.Тянет уточнить, что именно спать Шульц вряд ли останется, но заранее расстраивать Добрева не стоит. Как и рассказывать ему, что Адлер не хочет отвыкать спать один. Может быть, сегодня малодушие победит разум, и Адлер всё же останется. Впрочем, есть что-то лицемерное в том, чтобы якобы не позволять себе привязываться к смертному и обниматься с ним лет тридцать. И есть что-то трусливое в том, чтобы считать бессмертным себя, когда казнь дышит в затылок.От неловкого движения кисти немеют средний и безымянный пальцы. Адлер осторожно приподнимает кисть и незаметно сжимает кулак. Крепко сжать не выходит.***— Госпожа Изольдоттир свободна? — уточняет Адлер у дежурной вештицы и быстро снимает тулуп, пока никто не увидел, что ему это не так просто даётся. Проклятая рука на холоде как с ума сошла. Значит, по метели летать — это не беда, а десять минут по улице пройти — катастрофа.— Да, профессор Шульц, — кивает та.В коридоре больничного корпуса остались небольшие лужицы от подтаявшего снега. Кто-то из преподавателей недавно приходил на осмотр. Хорошо, что разминулись. Лишние уши сейчас совершенно некстати. Подождав, пока пальцы согреются и все станут одинакового цвета, Адлер стучится к главной вештице.— Примите настоящий облик, — с порога требует Изольдоттир, даже не поворачивая голову в его сторону. — Акцио карточка Адлера Шульца!Она умнее, чем предыдущая заведующая больничным корпусом. Выбор определённо был удачным. Раз знает про зелья, пожалуй, и про бузинную палочку может знать.— Истина, — Шульц снимает с себя чары и на всякий случай защищает кабинет ещё одним слоем охранных заклинаний.— У вас проблемы с осанкой. Смените кресло. Я назначу вам дополнительные упражнения, — сообщает Изольдоттир, окинув Адлера поверхностным взглядом поверх его личного дела, и продолжает читать. — У вас зоны роста скоро закроются. Будьте осторожнее со спиной. Половой жизнью живёте?— Да.— Предохраняетесь?— Нет.И никаких вопросов про количество простуд в этом году, никаких попыток осмотреть горло. Предыдущей можно было сколько угодно объяснять, что здухачи не простужаются, — всё мимо ушей. Идеальная вештица. Интересно, где она училась?— Раздевайтесь и ложитесь на живот.Если бы Адлера интересовали женщины и если бы Изольдоттир не была замужем, он бы определённо к ней присмотрелся. Есть что-то притягательное в её холодном жёстком голосе. То, чего Шульцу всегда не хватало в себе самом. Аккуратно повесив форму на вешалку, Адлер ложится на кушетку и закрывает глаза. Веки мгновенно тяжелеют. Нужно было слушаться Радко и ложиться ровно в отбой.— Вы мало спите, — недовольно произносит Изольдоттир, едва коснувшись его головы кончиками пальцев. — Соблюдайте режим. В столь юном возрасте это особенно важно.В последний раз Шульца так отчитывали на медосмотре, когда он заканчивал седьмой курс. Ностальгическая улыбка трогает уголки его губ. Подумать только, а ведь он в самом деле когда-то был выпускником, не представляющим, что в школу ещё предстоит вернуться.— Вам нужен массаж. Приходите ежедневно перед отбоем, я проинструктирую девушек, — ладони Изольдоттир спускаются от шеи к плечам, доходят до рук…От страха у Адлера сбивается дыхание, а сердце будто превращается в маленький комочек льда, которому ничего не стоит треснуть и расколоться.Пусть только она ничего не заметит. Пусть посчитает, что это не важно. Такая ведь мелочь!Изольдоттир как назло тщательно проверяет каждый участок, задерживаясь подолгу, особенно на суставах. А может, суставов ей хватит? С ними же всё в порядке. И она не станет…— Правая рука болит?— Нет… — как будто равнодушно отвечает Шульц, чувствуя, как леденеют кончики пальцев.— Не врите.— Не болит, честно! — подскакивает Адлер и в следующее мгновение сам смеётся.Более нелепо выдать себя было просто невозможно.— Послушайте, я хорошо летаю, — тараторит он, глупо размахивая руками. — Могу показать! Причин для беспокойства нет.Она не поверит. Она умная. Никто не поверил бы. И в то же время надежда доказать, что Адлер ещё на что-то способен, слишком яркая и осязаемая, чтобы не пытаться за неё ухватиться. Не может всё просто взять и выскользнуть из рук в одно мгновение!— Я не собираюсь вас казнить, — с укоризной смотрит Изольдоттир из-под густо накрашенных ресниц. — Я хочу вам помочь. Дайте руку и расскажите правду.Что же, если она знает, всё равно никуда не денешься. Адлер садится ровно, протягивает руку и, словно устав от долгого молчания, выкладывает всё. И про боль, и про немеющие пальцы, и про то, что кисть иногда не шевелится. И в полёте иногда ведёт. Но совсем немного.А за окном лёгкий ветерок несёт снежную пыль по вычищенному внутреннему дворику. Вдруг становится невыносимо тоскливо от осознания, что кто-то другой будет собирать на этом внутреннем дворике волшебников для тренировки, прятаться в директорской каморке, чтобы уснуть и взмыть в белое небо, в самое сердце безграничной бури. Кто-то другой будет садиться на стены замка и оглядывать спасённые от погребения под снегом владения. Пройдёт сотня-другая лет, и об Адлере забудут. Память умирает вместе с теми, кто помнит, а их век короток.Не пережить никого из знакомых смертных — это же надо так!Вештица целую вечность щупает несчастное место перелома и сосредоточенно всматривается в пустоту. Она размышляет — значит, что-то сделать можно?— Вам нужно заново сломать крыло, — ошарашивает новостью Изольдоттир. — Оно неправильно срослось. Будете лежать недели две, не шевелясь, пить зелье, которое я приготовлю, и не смейте начинать летать, пока я не разрешу. Скажете, что заболели. Вам ясно?— Что?.. — Адлер не знает, чему удивляться в первую очередь: тому, что его прикрывают, или тому, что ему хотят устроить ещё один перелом. — Две недели? Да никто не поверит, что я простудился! Здухачи вообще не болеют от холода!— Об этом кто-то помнит? — усмехается Изольдоттир. — В вашей карточке три записи про инфлюэнцу. Добавите четвёртую. Приходите не позже, чем завтра. Тянуть нельзя. А сейчас мне нужно продолжить осмотр.?Не удивлюсь, если она знает, зачем я простужался?, — посмеивается про себя Адлер, заново укладываясь на кушетку. Если Изольдоттир споётся с Радко, эти двое ему шагу ступить без их ведома не дадут. Весёлая начнётся жизнь. Впрочем, не этого ли Адлер хотел?***И без того непростой день готовит Адлеру ещё одно потрясение: министр магии Болгарии, который должен был прибыть на час позже, обнаруживается не просто в кабинете Шульца, так ещё и прямо в его кресле. Сидит как ни в чём ни бывало и перебирает ворох пергаментов, вынутых из ящика стола.— Кто вам открыл? — недовольно спрашивает Адлер, устраиваясь на скамье для гостей.— Профессор Изольдоттир, — улыбается Велизаров своей прежней обманчиво тёплой улыбкой. — А ты чего так напрягся? Я вижу, у тебя, как обычно, всё хорошо.Сейчас, когда ему за сотню, Берислав Велизаров выглядит, как совершенно очаровательный безобидный дедушка. Если не смотреть в глаза слишком внимательно. Раньше, когда он был военным, ему нужно было казаться строже и не приходилось прятать настоящую натуру.— Я не обязан отчитываться перед министрами магии, — как можно надменнее задирает нос Адлер.Хватит с Велизарова и того, что он единственный министр, из кабинета которого есть постоянно действующий портал в Дурмстранг. Другим приходится писать письма заранее. Велизаров, конечно, не падает как снег на голову, а всякий раз вежливо уведомляет запиской за день. Мило с его стороны. Ещё милее было бы сидеть у себя в Болгарии и не перетряхивать школьные документы.— Ну так не отчитывайся, — пожимает плечами Велизаров, посмеиваясь, — я твои пилешки драскулки още не разучился читать. Сделай мне кафе с мляко, я устал с дороги.— Это что, мои личные записи? — вытягивает шею Адлер, пытаясь через стол посмотреть, что там читает Велизаров. — И вообще! Я вам больше не мальчик на побегушках. Тридцать лет как мы расстались, а вы всё привычки свои не забудете. Я Радко пожалуюсь.Голос опять не звучит так грозно, как хотелось бы. Но если сравнивать с тем, что было лет тридцать назад, смелости у Адлера прибавилось. Он хотя бы больше не кидается сам на колени сосать Велизарову, чтобы тот ничем не навредил Радко.— Кто этот щенок, я тебя спрашиваю?Проболтаться Бериславу, что Адлер решил уйти от него не просто на волю, а к другому любовнику, было огромной ошибкой. Душить и лупить Шульца Велизарову быстро надоело: никакого разнообразия. Ничего такого, чего бы он не делал с Шульцем раньше.— Старшекурсник. Вы его не знаете.Со временем Велизаров успокоился. Но ещё долго повторял, что нормальному болгарскому мужику ни к чему тощий мальчишка для битья. Повеселится и найдёт себе бабу — румяную, весёлую и чтоб было, за что взяться. Которая ему детей здоровых выносит. А Шульц — что? Только благодаря крылам его и не сдувает ветром.— Зови его, — недобро прищуривается Велизаров, и его чёрный взгляд пригвождает Шульца к скамье. — Пусть послушает, как ты до сих пор мне выкаешь. А ведь тридцать лет как разошлись, ай-яй-яй, Адлер, недобре.Насупившийся Шульц вытягивает ноги и скребёт носком ботинка стол. Тут не поспоришь, за это перед Добревом никогда не оправдаться.Велизаров качает головой и сотворяет две чашки кофе:— Видишь, я приготовил и пополам не переломился, — Берислав взмахом палочки подвигает Шульцу его порцию. — Пей, не дуйся, как мышь на крупу.Сначала Адлер хочет демонстративно проигнорировать его, но пахнет слишком хорошо. И чашечка красивая. Маленькая, синяя, с золотистой ручкой. Только кофе у Велизарова, как всегда, слишком крепкий, горький и горячий. Приходится долго дуть и запрещать себе морщиться.— Я тебя угостил, так что покажи мне личико, — с неприятной ухмылкой приказывает Берислав.— У меня зелья шейсет больше нет, — пытается отвертеться Шульц, а сам уже тянется за палочкой. Что с ним такого сделал Велизаров? До сих пор не выходит отказывать ему всерьёз. Хорошо хоть обратно не зовёт.— Нашёл проблему, — отмахивается Берислав, — поставь свою рюмку в шкаф и выходи, делов-то.?Скорее бы сдох уже, — злится Шульц, стараясь отстраниться от своего тела, которое какого-то чёрта само по себе возвращает пробирку в штатив и отменяет действие зелья. — Лично приду на похороны и на могилу плюну?.Стоит Адлеру появиться в кабинете, и Берислав будто забывает, что он там читал. Его взгляд до сих пор льстит, пусть сейчас Велизаров смотрит иначе: не как хищник на жертву, которую хочет трахнуть и растерзать, а как ценитель на произведение искусства, гордость своей коллекции. Адлер, не глядя на него, прохаживается до скамьи, запрыгивает на неё с ногами и ловко усаживается на спинку, как на насест.Видеть Адлера птицей Велизаров не любил, зато в обличье мальчика — да. А что такого, если на самом деле Адлер уже давно взрослый. Зато как хорошо из парня ремнём выбивается дурь.Если в Дурмстранге к дисциплине не приучили — придётся Велизарову приучать. Пожалеешь розги — испортишь ребёнка. А к такому ангельскому личику просто обязан прилагаться ангельский характер.Или не всегда ангельский. Когда Адлер нарывается на наказание — это тоже хорошо. С ним не соскучишься.— Ты прекрасен, — восхищённо произносит Велизаров и подаётся вперёд, подперев голову рукой. — Но время и тебя не щадит. Почти взрослый стал.— Ваши правнуки начнут бриться раньше, чем я, — фыркает Шульц и закидывает ногу на ногу.Ощущать себя недосягаемым для Берислава — это как смотреть на бушующий пожар сквозь прозрачную ледяную стену. Знаешь, что стихия за стеной оставит от тебя одни угольки, если доберётся, но ей не добраться никогда.— Вот встану, за пятку схвачу, и кувыркнёшься на пол, — посмеивается Велизаров и замолкает.Шульц зябко вздрагивает. Велизаров просто смотрит, а такое чувство, будто форма Адлера уже валяется на полу, мундир в одном углу, штаны в другом, а ремень на шее. Ещё неуютнее от мысли, что Берислав видел его таким.— И как, Радко пользуется твоей красотой? — с неожиданным равнодушием осведомляется Велизаров. — Попа не слипается без дела?— Пользуется, — надменно хмыкает Шульц в сторону. — Его сутками под дверью ждать не приходится.Здухачи не простужаются. И голод им, в общем-то, не вредит, как и жажда. Разве что если им лет тридцать, что по-человечески — примерно восемь или десять, может быть лёгкая слабость и небольшой озноб. Разумеется, с бессмертным Адлером ничего не будет, если он четыре дня и три ночи посидит на крыльце дома, который Велизаров арендует для свиданий с ним. А если такое проделывать не очень часто, то даже не обидится. У Велизарова много важных дел. Не всегда отпускают со службы. Армия — не какая-то там конторка, Адлер должен понимать. Велизаров же его не бросает без весточек — всегда высылает записку и обратный билет на портал в Киль. — Это хорошо, — поглаживает бороду Велизаров, и что-то в нём меняется. Он снова становится заботливым семьянином, заслуженным борцом за свободу Болгарии — тем, кем Адлер его никогда не знал. Натягивает маску, в которую Адлер никогда не верил. — А то я за него переживать начал: скоро сорок шесть парню, а всё без бабы. Он меня, признаться, удивил: не думал я, что он всю жизнь с одним мальчишкой пробалуется и семью не заведёт. ?Не ваше дело!? — подмывает Шульца ответить, но язык не слушается. На эту тему слишком сложно говорить. И из-за отца, который пожертвовал бессмертием ради того, чтобы состариться вместе с матерью, и из-за Радко, который заслуживает от Адлера того же самого. Потому что Радко умеет любить.Не бросил же, даже когда узнал, что Адлер ему врал. Обмануть пятнадцатилетнего студента было легко: отменить действие старящего зелья и можно притворяться студентом с домашнего обучения хоть до самого выпуска. Адлер ради этого даже пару раз с ним на лекции сходит. Учителя-то тоже не узнавали. Один только что-то заподозрил, но проглотил отмазку, что профессор Шульц — его дядя.Ложь Радко терпеть не может. У Адлера до сих пор кровь стынет в жилах, когда он вспоминает тяжёлое молчание Радко. Лучше бы бил. Ради его прощения Шульц посидел бы под дверью и месяц.Добрев не заставил делать ничего из ряда вон выходящего. На следующий день потребовал, чтобы больше никакого вранья, и с тех пор ни разу не вспоминал.— А ты, Адлер, на меня зла не держи, — просит Велизаров, покаянно вздыхая. — В чём я был виноват — за всё жизнь со мной рассчиталась и не по разу. Свой срок на земле я уже отмотал почти, по новой стараюсь не портить ничего. Если для школы что-то будет нужно, пиши. Я там пару ящиков безразмерного нательного белья принёс, мало ли, понадобится кому.Отвечать ему не хочется. Нашёлся добродетель. Можно подумать, Дурмстранг нищенствует. Должно быть, Берислава нужно пожалеть. Он просто человек. Смертный, к которым отец учил быть снисходительнее. Но даже от попытки посочувствовать ему больно и противно.Велизаров складывает стопкой разбросанные по столу пергаменты и барабанит пальцами, задумавшись. Хочет что-то сказать? А что тут скажешь?В дверь кабинета тихо стучат. — Дедушка! Ты там? — кричит женщина из коридора.Адлер чуть ли не кубарем скатывается со скамейки и прячется за креслом. Что за ерунда! Нашли себе место для сборищ!— Вы привезли с собой Светозару? — шипит Шульц.— Хочет внучка сыновей своих повидать, все не привыкнет, что большие они, — пожимает плечами Берислав.— Только не тащите меня на свой семейный ужин! — предупреждает Адлер. — И хватит всего этого. Дурмстранг — не ваш загородный дом!До сих пор странно думать о правнуках Велизарова — Адлер его сына первокурсником видел...— Не бойся, не сдам я тебя, иди за своим пойлом, — смеётся Велизаров, гладит его по волосам. — Дела у меня, внучка! Иди в столовую, там жди меня!Поднимаясь, министр бьётся головой о череп лося и чуть не роняет. Все так и норовят расколотить его: то Дамблдор рог отколет, то вот теперь Берислав…— Снял бы ты черепушку свою, — цокает языком Велизаров. — Не смотрится. Ты серьёзный человек, директор школы, а всё дохлых зверей на стены вешаешь, как дитя.— Я пушистый орлёнок и вешаю, что хочу, — показывает язык Адлер и поправляет любимое украшение кабинета.Когда он наконец выметается из кабинета, Шульц не успокаивается, пока не вычищает всё. А пароль от кабинета надо бы сменить, чтобы не шастал кто ни попадя.В следующем учебном году — точно.***Дурмстранг, 9 ноября 1898 годаДорогой отец!Как погода дома? Как мама? Мы вовсю готовимся к зимним состязаниям. В этом году решено отправить студентов подальше в горы. Как ты считаешь, это не слишком сложное задание?У нас всё спокойно. Приезжал министр магии Болгарии, привёз сменную одежду для студентов. Он как знал: мы их хотим искупать в озере, так что тёплое бельё не лишнее.Уговори Радко съездить в Киль. Он упирается рогами и копытами, а моя душа летит домой, как на крыльях.Обнимаю тебя и мамуКарПРИМЕЧАНИЯНикто же не забыл об интриге с Изольдоттир в больничном корпусе?)***У орлов лучше зрение не только среди птиц, но и среди всех живых существ на Земле. Орлы видят не только чётче и дальше, но и ярче. Кроме того, они различают ультрафиолетовые лучи.Как и люди, орлы обладают бинокулярным зрением и быстро его фокусируют. При этом угол обзора у них гораздо больше, чем у людей, и составляет целых 275 градусов. Они прекрасно ориентируются в пространстве и способны определить местоположение добычи, находящейся за несколько километров от них самих. Панорамное зрение орлиных охватывает площадь в 7 с лишним квадратных километров. К тому же орлы одинаково четко видят два объекта, расположенных на приличном расстоянии друг от друга.Их зрение в самом деле улучшается по мере взросления.***Сандрик — небольшой карниз, горизонтальная ?полочка? над наличником оконного или дверного проёма.***Трельяж – трехстворчатое зеркало, центральная часть которого закреплена на тумбе или столике. Другие отражающие элементы, расположенные по бокам среднего звена, являются движущимися. Это позволяет человеку рассматривать себя со всех сторон.Трюмо – большое зеркало, дополненное шкафчиками и полочками.Если трюмо обладает лишь одним зеркалом, то у трельяжа их три. Боковые звенья крепятся к центральному при помощи петель и являются регулируемыми, что позволяет самостоятельно устанавливать угол отражения.***Болгарские слова и выражения:Шейсет и трийсет — шестьдесят и тридцать по-болгарски. Эти зелья позволяют Шульцу выглядеть на тот возраст, на который ему нужно.Да еба майка ти — болгарское матерное выражение, означающее раздражение, граничащее с бессилием и невозможностью что-то изменить. Майка преводится как ?мать?Подробнее о болгарских матерных выражениях:https://varyadavydova.com/bolgarskij-mat/Шульц матерится по-болгарски, потому что много общается с болгарами.Пилешки драскулки — куриные каракулиБерислав — берущий славуВелизаров — великая заряСветозара — озаряющая***Инфлюэнца — старое название гриппа.Название ?грипп? придумали французские солдаты в 1914 году на полях первой мировой войны, это было жаргонное название инфлюэнцы — ?гриппер?, что означало ?захватчик?, также как ?триппер? было любимым народным названием гонореи.***Адлер Шульц работает в Дурмстранге примерно 43 года (ему сейчас 93), Хульда Изольдоттир — немногим больше 30 лет. Она начала работать, когда Радко было примерно 15, и преподавала ему прорицание.Бериславу Велизарову 107 лет. В упомянутых воспоминаниях Шульца, где Адлеру было 34 года, Бериславу было 48 лет. Они расстались 29 лет назад, когда Адлеру было 64 года, Бериславу — 78 лет, а Радко — 16. Об отношениях Адлера и Берислава можете спросить в личке: я пока не вижу повода подробно рассказывать о них в ходе основного повествования.***Преподавателя зельеварения зовут Акылоджасы Айдын ибн Йылдырым аль-Маниси. Обращаются к нему профессор Акылоджасы.До 1934 года у турков не было фамилий, они пользовались арабской системой, где имя состояло из пяти частей.Акылоджасы — прозвище, в данном случае — по роду занятий. Означает ?наставник?.Айдын — личное имя, означает ?просвящённый?.ибн Йылдырым — имя по отцу. Значение имени его отца — ?молния?.аль-Маниси — означает, что он родом из МанисыПодробнее: https://golosislama.com/news.php?id=12869http://islam.kz/ru/articles/raznoe/struktura-arabskogo-imeni-803/#gsc.tab=0***Марена (Мара, Морена, Моржана, Морана) — славянская богиня зимы и смерти.С именем Морены созвучны многие слова: ?мор?, ?морок?, ?мрак? и ?смерть?.Уговоры, обращенные к Богине Смерти, чаще всего читают для доброго дела, например, исцеления от хворей. Считают, что именно Богиня Зимы способна прогнать болезни, приходящие вместе с холодами. А в текстах старинных писем встречаются даже обращения к Богине Марене для закрепления обещания. Тогда пишут, что Марена будет свидетельницей тому, кто взялся выполнить зарок***Название главы — отсылка к песне Алькор ?Граница бури?, которая давно ассоциируется у меня с Адлером Шульцем