Глава 39 — Die rasche Lebensbahn (1/1)

Mit jedem Schritt wird weiterDie rasche LebensbahnJohann Wolfgang von Goethe***И с каждым нашим шагомБескрайней этот путьПеревод Л.ГинзбургаБодрый, несмотря на ранний час, Альбус в одних брюках жарит на сковороде сувлаки, которые купил в лавке на углу, возвращаясь с утренней пробежки. С его мокрых после ванной волос капает вода, стекает по обнажённой коже, огибая выступающие мышцы. Как он будет выглядеть, если ему, полураздетому, связать локти за спиной?— …а потом кто-то сказал, что маглы подобны змеям: нет ни рук, ни ног, только ядовитые зубы, — рассказывает он с детским восторгом.— Не знал, что ты настолько презираешь маглов, — усмехается лежащий на подушках Геллерт, допивая целебный отвар.Грин-де-Вальд как выздоравливающий от тяжёлой болезни тренировки пропускает и этим утром с постели ещё не вставал. Если есть в жизни безоблачное счастье, то вот оно. Разукрасить бы ещё ровную крепкую спину Альбуса, например, ремнём. Ему определённо пойдёт.— Это просто сон, — смущается Дамблдор и переворачивает мясо деревянной лопаткой, — но что-то в этом есть. Маглы иногда ведут себя в самом деле как дикие звери. Признаться, я до сих пор не могу понять, что заставило магловских мальчишек напасть на мою сестру. На раскалённой сковороде шипит жир. Альбус посыпает сувлаки перцем, чихает и заторможенно ставит перечницу обратно в шкаф. В нём вдруг что-то меняется. Он дышит по-другому. Как в начале сентября, когда с непривычки боялся лишний раз глотнуть горный воздух. Ну вот зачем он опять вспомнил про то происшествие? Ни к чему хорошему такие воспоминания не приводят.Свежий, будто весенний, ветер колышет полупрозрачные шторы. Альбус, не моргая, таращится на завтрак и рассеянно двигает мясо лопаткой туда-сюда, опустив плечи. Геллерт чертыхается сквозь зубы и трёт лицо руками. На такого Дамблдора совершенно невозможно смотреть, не мечтая поджарить на медленном огне всех участников этой идиотской истории.Когда Дамблдор рассказал в первый раз, у Геллерта чесались руки придушить маглов, которые избили его сестру. Потом — его отца, который бросился мстить за дочь, не думая о том, что станет с его семьей. Да, он расправился с обидчиками, но что дальше? Он забыл, что кроме Арианы у него ещё двое детей, которым нужен отец? Ведь есть множество способов нанести ответный удар глупым маглам и не сесть в тюрьму! Но сильнее всех Геллерт возненавидел мать Альбуса: сначала она бросает шестилетнюю дочь без присмотра, а потом винит сына, почему-то только старшего, в том, что дочь попала в неприятности, а отец в порыве гнева нарушил закон!— Ариана не была способна навредить им, первые проявления магии, которые привлекли их внимание, были безобидны, — продолжает Альбус сдавленно, словно оправдываясь, и вытирает глаза ладонью. — Если честно, я стараюсь не думать о причинах того, что случилось с ней, ведь тогда неизбежными будут и другие вопросы: почему мой отец убил их, а не проклял? А главное, почему мы все оставили Ариану одну? Рядом не было ни меня, ни Аберфорта, ни родителей… — Почему вы не посадили её на цепь в доме — вот, что хочу спросить я, — цедит Геллерт с сарказмом, поворачивается на бок и подпирает голову рукой, — если бы она никогда в жизни не выходила на улицу, то не рисковала бы ничем.Полностью обезопасить ребёнка можно только одним способом: изолировать. А если бы Аберфорт заразился в школе или упал с метлы, Альбус был бы ответственен и за это?Порой Геллерту кажется, что мать Альбуса выдумала его вину на ровном месте исключительно для того, чтобы заставить сына всю жизнь угождать ей.Ну уж нет. Свою собственность Геллерт не отдаст. Не в этот раз. — Первые годы я не мог оставаться наедине с собой. Меня отвлекала только очень сильная боль, — стыдливо признаётся Альбус, пряча лицо за свесившейся чёлкой, — такая, чтобы хотелось кричать. Тогда никаких мыслей не оставалось. Правда, потом становилось ещё хуже. Я понимал, что никому не нужен. Никто не стал бы утешать меня, да и я не имел права этого хотеть. Я был обязан утешать других.Он поникает и будто каменеет. Рука с лопаткой безвольно опускается.Постоянное чувство вины, которое грызёт Альбуса, заставляет ревновать. Оно даёт семье Альбуса власть над ним и влияние на него. Геллерт не проиграет войну чужой родне снова.К ревности примешивается обжигающая злость. Никто не имеет права трогать его собственность и наводить свои порядки в принадлежащей ему душе. Не важно, как давно это было.— Ты не виноват в том, что произошло, — Грин-де-Вальд выбирается из-под лёгкого летнего одеяла, обнимает Дамблдора за талию и целует между лопаток. — Ты был ребёнком. За ней должны были присматривать твои родители.— Я — старший, — вздыхает Альбус не своим, надломленным голосом. — У родителей были свои дела.Он будто пересказывает чужие слова. Сколько таких отравляющих фраз вонзила в него мать?— Твои родители взрослые люди, — Геллерт отодвигает в сторону сковороду с подгорающим мясом и обнимает Дамблдора крепче, — они приняли решение родить ещё одного ребёнка, значит, должны нести ответственность за это решение. Причём здесь ты?Альбус молчит. Вздрагивает и резко втягивает носом воздух. Никуда не годится. Грин-де-Вальд прижимает его спиной к стене, вытирает пальцами солёные дорожки на лице и коротко целует в распухшие от слёз губы.— Я ревную тебя к ним, — капризно заявляет Геллерт, — мне ты нужнее. Я хочу, чтобы Альбус Дамблдор был только моим. Как ты посвятишь жизнь мне, если будешь стремиться заслужить прощение практически посторонних людей за ошибку, которую совершил не ты?Только бы он не сказал что-то о том, что семья — это семья, они не могут быть чужими, и не завёл, как Рагнар когда-то, песню об ответственности старшего брата, которому достаются обязанности отца и няньки.Сердце Геллерта сжимается от отвратительного страха. Почти любой человек стал бы оправдывать родственников. Стоит Дамблдору хотя бы вскользь намекнуть на привязанность к ним, и Грин-де-Вальд не сможет спокойно спать, пока не превратит Годрикову Впадину в пепелище.— Простите, — шмыгает носом Альбус и улыбается сквозь слёзы, — я стараюсь выкинуть это из головы, но иногда мне кажется, что я обманываю себя, внушая мысль о своей невиновности. Я не мог применить магию, но я мальчик, я был старше них, и если бы я был с Арианой… в такие моменты кажется, что моя мать права, и я в самом деле обязан…— Альбус! — Грин-де-Вальд кладёт руки ему на плечи. — Ты мой спутник жизни или матери?— Только Ваш, — краснеет Дамблдор и трётся щекой о его ладонь, — но как же Ваша невеста?— Тоже ревнуешь? — смеётся Геллерт, прислоняется ближе и обнимает Дамблдора за шею. — Она мне никто и всегда будет никем. Я её даже на свадьбе не поцелую, и пусть потом отец кричит, что я позор семьи, сколько ему хочется. О детях тем более и речи быть не может. Да у меня на неё просто не встанет, так что даже если меня приволокут в её спальню силой, это ничем не кончится.— Но она будет Вашей женой, — завистливо фыркает Альбус и неуверенно, оставляя время запретить, кладёт руки на талию Геллерта, — а ещё в моём сне Вы захотели видеть своим рабом Рагнара. Так что я ревную вдвойне.Геллерт неопределённо усмехается в подсохшие от огня волосы Дамблдора. Не вовремя всплывает забытая было глупая обида за отъезд в день осеннего равноденствия. Вот только нового повода посыпать голову пеплом Альбусу сейчас не хватает.— Пусть становится мне хоть матерью и сестрой одновременно, она ничего от меня не добьётся, — обещает Грин-де-Вальд, перебирая мягкие пряди на затылке. — С тобой не сравнится никто: ни она, ни Рагнар, Изольдоттир его дери.— А Агмунд? — в шутку уточняет Дамблдор, вроде бы, наконец оттаявший.— Что ещё придумаешь? Радко с Марией? — Геллерт с тихим смешком целует Альбуса в уголок губ. — Идём завтракать.К этому разговору ещё придётся вернуться. Альбуса нужно отвоевать во что бы то ни стало.***— Я хочу прогуляться, — Геллерт находит в шкафу форму Дурмстранга, единственную одежду, которая у него есть с собой, не считая пижамы, и направляется в сторону ванной. — Удвой ключ от дома, я заберу один, и карту Ханьи тоже.— Как прикажете, — кивает Дамблдор, — будут ещё распоряжения?— Займись своими делами, — выкрикивает Грин-де-Вальд из-за двери ванной и включает воду, — главное, будь здесь после обеда, вечером у нас свидание.— Как Вам будет угодно, Хозяин, — улыбку Дамблдора слышно даже через шум воды.***Незнакомый город Ханья зовёт затеряться в своих улочках, похожих на узкие коридоры старинного замка. Он весь — переулок, скрытый от глаз цветуще-зелёной завесой вьющихся растений и раскидистых крон деревьев, украшенных фруктами, которые на севере можно увидеть только на картинках. Ханья — это приоткрытая скрипучая тяжёлая дверь, за которую нельзя, а потому очень хочется прошмыгнуть. Ожившая байка о портале в другой мир в конце тупика, куда никто не ходит. Поворот, которого нет на карте, а за ним ещё один и ещё.Ханья говорит на греческом. Странном языке, на котором Геллерт до сих пор с трудом разбирает на слух слова, хотя греков в Дурмстранге хватает. На вывесках начертаны древние иероглифы, которые старше его родной латиницы и загадочной, но всё же понятной кириллицы. Пусть греки не сами изобрели свой алфавит, а позаимствовали его, кажется, у финикийцев, Геллерта не покидает ощущение, будто эти знаки оставили людям языческие боги в те времена, когда не то что не родился первый Певерелл, но и не было ни одного современного государства.?Вернусь в Дурмстранг — обязательно пороюсь в древнегреческой литературе?, — обещает себе Грин-де-Вальд.С соседней улицы доносится гул множества голосов — встревоженных, плачущих, надрывных... Геллерт проверяет в кармане складной нож, взять который его уговорил Альбус, и ныряет в закоулки, похожие на узкие вытянутые дворики. Чем ближе голоса, тем любопытнее. Он ведь успеет убежать, если там в самом деле что-то опасное? Грин-де-Вальду мерещится, что он слышит обрывки фраз на турецком и мусульманские молитвы. Или не мерещится?Окружённую домами круглую площадь заполоняют волшебники в турецких одеждах, прибывающие и прибывающие из портала-фонтана. Многие тащат с собой большие тюки. Одни выглядят, как бедняки и крестьяне, другие похожи на купцов и ремесленников. Они чем-то напуганы. Некоторые, похоже, получили травмы. Вокруг них суетятся местные, особенно вокруг пострадавших. Кто-то пытается раздавать указания, но даже с громкоговорителем перекрикричать галдёж тяжело. Рыдающую женщину пытаются оттащить от ребёнка, должно быть, мёртвого. Она вырывается, но другая волшебница что-то ей говорит, гладит её по голове, поправляет сбившийся платок. Женщина утыкается лицом в грудь утешительницы и воет, не глядя, как тело уносят.Грин-де-Вальд уже поворачивается, чтобы уйти: ничего опасного для их с Альбусом поездки здесь нет, да и он не знает ни греческого, ни турецкого, нет смысла вмешиваться.— Господин? — окликает Геллерта по-болгарски незнакомая девочка чуть младше его на вид.Она одета не так, как остальные волшебники на площади: на ней шёлковое платье, зелёное, отделанное кружевом, пошитое по фигуре рукой умелого портного. В Мюнхене женщины, которых он видел, надевают такое, когда ходят в рестораны днём.Геллерт останавливается, глядя на незнакомку с недоумением. Конечно, это Крит, волшебники отсюда учатся в Дурмстранге… Но сейчас учебный год, а на корабле её не было.— Герр, у вас не найдётся лишней минутки? — девочка переходит на норвежский. Может быть, она маглорождённая? Грин-де-Вальд молча указывает на себя и вопросительно смотрит, будто уточняя: ?Я??— Герр, не могли бы вы мне помочь? — просит девочка уже на немецком.Она говорит с акцентом. Ни один из этих языков не родной для неё.— Да, фройляйн, — наконец обретает он дар речи и подходит. — Что случилось?— Этому мужчине плохо, он потерял много крови, а к нему никто не подходит, — девочка вытирает платком пот со лба немолодого волшебника, сидящего на полуразвалившейся каменной скамье, — оторвите, пожалуйста, рукав моего платья, нужно перевязать его рану. У меня самой не получается.Грин-де-Вальд ещё раз оценивающе оглядывает платье. Ставить жизнь постороннего волшебника выше такого произведения портновского искусства достаточно благородно. Геллерт достаёт нож, натягивает ткань и срезает у плечевого шва длинный облегающий руку рукав. — Он не говорит ни на одном языке, знакомом мне, — жалуется девочка, перевязывая рану на руке старика явно привычными для неё движениями, в точности по учебнику.— Прибывшие из портала — турки, — поясняет Геллерт, задумчиво следя за ней, — я почти не знаю турецкий, только несколько слов. Вам что-нибудь ещё нужно? Может, что-то купить?— Герр, мне неловко вас так утруждать, но не могли бы вы присмотреть за этим мужчиной буквально пятнадцать минут? Я вернусь очень быстро, обещаю, — девочка снимает заколку, чтобы закрепить соскальзывающую повязку, и её каштановые волосы падают на плечи.— Хорошо, — соглашается Грин-де-Вальд, и она тут же упархивает в один из неприметных закоулков.Слабеющий старик приваливается к дереву и облизывает пересохшие губы. Рядом с ним лежит сломанная волшебная палочка.Стоило один раз выйти на улицу без Альбуса…Светлая шёлковая повязка почти не пропитывается кровью. Вероятно, рана неглубокая.Геллерт перебирает в кармане монеты. Если помогать каждому встречному, ничего не останется, нечего будет откладывать на побег. Решив покормить только этого старика, Грин-де-Вальд шагает к ближайшему ресторану и просит воды и какую-нибудь еду, которую можно приготовить быстро. Не проходит и минуты, как ему, не задавая обычных для официанта вопросов, выносят глиняный кувшин и завёрнутое в лепёшку мясо.Волшебник сперва набрасывается на воду, а после пытается что-то спросить про мясо. Должно быть, хочет знать, не свинина ли там. Геллерт суёт лепёшку ему в руки и садится рядом, отстранённо наблюдая за вознёй на площади. Старику виднее, что ему там позволяет Аллах, пусть сам разбирается.?Это всё похоже на какой-то сон. Я будто опять слишком много читал на ночь про войну?, — рассеянно моргает Грин-де-Вальд. Шум площади погружает его в транс. Разве такое может быть в реальности?Трое волшебников мельтешат вокруг юноши, лежащего на расстеленном прямо на земле плаще. Вместо одной ноги у него обрубок выше колена, перемотанный окровавленными тряпками. Вероятно, они спорят, можно ли вырастить ему новую ногу. Юноша держит руки перед собой, как молящийся мусульманин, и лихорадочно шевелит бледнеющими губами.Запыхавшаяся растрёпанная девочка всё в том же платье без одного рукава подбегает, стуча по камням невысокими каблуками тонких кожаных туфель, и кладёт на скамью большую сумку, похожую на школьную. Но не такую, как носят в Дурмстранге.— Благодарю вас, герр, — улыбается незнакомка. — Вы его покормили? Я тоже принесла еду, а ещё шарф, мазь для раны, бутылку вина и свою волшебную палочку. Правда, боюсь, моя ему не слишком подойдёт, но это лучше, чем ничего.— Свою палочку? — удивляется Геллерт, не понимая, как свой собственный магический инструмент можно отдать добровольно, в них же поселяется частичка души владельца.— Мне в школе новую купят, — пожимает плечами девочка и принимается жестами объяснять, что есть что в её сумке.?Нужно было предложить ей остаться здесь, а самому сходить за Альбусом, — запоздало понимает Геллерт. — От взрослого мага сейчас было бы больше пользы, чем от нас двоих?.Лепёшку с мясом старик, похоже, съел. Во всяком случае, он уже не выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание.Девочка снимает серьги и сцепляет их между собой:— Герр, вы не могли бы объяснить ему, что он может продать мои серёжки? Они из золота, с изумрудами.Происходящее выглядит всё менее реалистично. Будто сцена из какого-то романа.Пытаясь вспомнить хотя бы что-то подходящее на турецком, Геллерт забирает украшение из бледной, давно не видевшей солнца руки девочки и озадаченно проводит пальцем по изумруду в форме капли.— Меняй. На. Деньги, — наконец подбирает он слова и протягивает серьги старику, — много денег.Тот хочет отказаться, но девочка настойчиво сжимает его ладонь, не позволяя разжать пальцы и выпустить подарок.— С...спа-си-ба, — с трудом произносит он по-немецки с жутким акцентом и благодарно улыбается.Над центром площади взлетает фейерверк и взрывается со звоном огромного колокола. Что-то кричит глашатай, и турки, кто-то сам, а кто-то с чужой помощью, убредают следом за искрами, указывающими путь среди переулков. Старика замечает юноша, тоже турок, и, судя по всему, предлагает ему помочь донести сумку.— Что здесь происходит? — спрашивает Геллерт.На душе тревожно, будто он стал свидетелем катастрофы. Но ведь на город никто не нападал. Солдат тоже не видно.Волшебники расходятся. Снова становится тихо. Странное оцепенение рассеивается, и вместо него приходит ощущение неприятной пустоты пространства, оставленного людьми не по своей воле.— Я сама не поняла, — пожимает плечами девочка, — должно быть, иностранцы прячутся в Ханье от какой-то угрозы, которая заставила их покинуть родные места.Она зябко передёргивает плечами и неуверенно делает полшага к Геллерту. Девочку хочется утешить. Ему и самому не по себе.— Вы ведь из Дурмстранга? — пытается она улыбнуться. — Я поняла по вашей форме. У вас тоже каникулы?— Нет, у нас каникулы только на Рождество и летом, я приехал лечиться.Пальцы сами тянутся ещё раз погладить нож в кармане. Он напоминает об Альбусе. Эти мысли успокаивают и помогают прояснить разум.— Это ужасно. Жутко, я бы сказала, — девочка переминается с ноги на ногу, невидяще глядя на обшарпанный фонтан, — сейчас столько всего происходит. Везде, во всех странах. Критского государства, где мы с вами находимся, совсем недавно не было вообще. Иногда перемены к лучшему. Но столько людей каждый день умирает или лишается крова. Нам досталось такое неспокойное время.— Не думаю, что войны можно назвать характерной чертой именно девятнадцатого века. Маглы не мыслят жизни без вооружённых конфликтов. Если не нужно идти на войну, они нападают на соседей по улице, — Грин-де-Вальд сверяется с картой и прикидывает, в какой стороне море. — Я собираюсь пройтись по набережной. Вы присоединитесь ко мне, фройляйн?Он наконец замечает смутное ощущение, что уже где-то видел эту незнакомку и что просто так отпускать её нельзя. Следить за обстановкой больше не нужно, и скользкий липкий страх выползает из норы, в которую Геллерт его загнал. Наверняка незнакомка чувствует себя немногим лучше.— Почту за честь, герр, — девочка повторяет это обращение с видимым удовольствием. — Я должна привести себя в порядок. Вы позволите мне отлучиться?— Буду ждать вас за столиком ресторана рядом с померанцевым деревом, — указывает Геллерт взглядом, — вам что-нибудь заказать?— Не стоит беспокойства, я не голодна. Признаться, мне не хватает свежего воздуха. До скорой встречи, герр, — девочка делает книксен, но не как служанка, а скорее как воспитанница пансионата.Грин-де-Вальд просит принести воду, настоянную на листьях мяты. Незнакомка права: из-за кровавого смрада здесь в самом деле трудно дышать.***Волны набегают на берег так же размеренно, как и вчера. Мелкие камни и песок то выбрасывает из моря, то уносит обратно. Ветер едва колышет спокойно свисающие края длинных пальмовых листьев. Словно ничего не произошло.— Я так растерялась, — признаётся девочка, теребя в пальцах ремешок сумочки, — стояла и ругала себя за то, что не взяла с собой ничего. Даже денег. И о чём я думала? Ведь… я и сама могла, например, споткнуться о камень. И что тогда? Я не говорю по-гречески. Мне повезло, что я встретила именно вас. Вы немец?Она снова заколола волосы, уже другой заколкой, и переоделась в платье не хуже того, что было. На этот раз светло-голубое, с длинными кружевными манжетами, и надела к нему серебряные серьги с топазом. Расстроенной она не выглядит, значит, дома её не ругали. Или ещё не знают.— Да, но болгарский и норвежский тоже знаю, просто растерялся, как и вы, — Геллерт снова вглядывается в её лицо.Может быть, у неё есть родственники среди мюнхенской знати и она появлялась на приёмах?Если так, не познакомиться раньше было упущением. Говорить с ней довольно легко. Или им обоим необходим этот разговор просто чтобы заснуть ночью после того, что они видели.— Значит, я правильно сделала, что выбрала эти языки для изучения, — радуется незнакомка и сцепляет ладони, пытаясь скрыть дрожь. — О Дурмстранге сложно найти какую-то информацию. Гораздо сложнее, чем, например, о Хогвартсе или Ильверморни. Отчим рассказывал мне, волшебники из каких стран учатся у вас, и сказал, что почти все говорят по-болгарски. Но он немногословен и, на самом деле, я чувствую себя неловко, когда пытаюсь завести с ним разговор. Он тоже немец, мы живём в Берлине. А вы?Она смотрит внимательно и с затаённой надеждой. Но почему-то не возникает ощущения, что ей что-то нужно. Это больше похоже на искренний интерес.— В Баварии, в Мюнхене.Если положение её отчима позволяет ей не думать о новых платьях и серьгах, вероятно, Геллерт в самом деле мог встретить её на каком-то мероприятии.— Простите меня за мой акцент, дома мы говорим по-французски, — смущённо оправдывается девочка. — Мы с мамой учим немецкий, но у неё получается лучше. В школе мне не с кем практиковаться.— У вас очаровательное произношение, фройляйн. Вы француженка? Откуда вы родом?Беседа ни о чём — именно то, что сейчас нужно Грин-де-Вальду. Как бы он ни стремился удрать подальше от одинаковых благородных физиономий с титулами длиннее мыслей, правильные разговоры — часть привычного ему мира. Мира, который рассыпается на глазах. Если ещё не рассыпался.— Да, я родилась в Перигё, это на северо-востоке Аквитании. Мой отец умер, когда мне было пять лет, и мы переехали в Берлин. Я надеялась, что поеду в Дурмстранг, но мне прислали письмо только из Шармбатона. Извините, я не представилась: меня зовут Винда Розье. А вас?— Геллерт Грин-де-Вальд. Рад с вами познакомиться, фройляйн Розье.Её фамилия Геллерту не знакома. А вот имя…— Проверь, что он вчера подписал с французами, а там решим. В любом случае, ни один подобный договор не имеет силы, если он подписан без моего или твоего участия. А ты, Винда, скажи Петену, что действительны будут только наши условия. Адольфа мы берём на себя.— Seuls les contrats de reddition signés en présence de Monsieur Grindewald ou de Monsieur Dumbledore sont valables, — сообщает темноволосая волшебница, которую, оказывается, зовут Винда. — Monsieur Dumbledore réglera la question avec Monsieur Hitler. Vous devez respecter nos conditions.Геллерт резко останавливается. Значит, эта волшебница станет сторонницей его революции. Как с ней теперь разговаривать? Нужно ли стремиться заинтересовать её идеологией, которую он ещё не начинал продумывать, или всё случится само собой?— Взаимно, герр Грин-де-Вальд, — отвечает Винда. — Что-то не так?— Дело в том, что… — подумав, Геллерт приходит к выводу, что обманывать своих будущих сторонников недальновидно, — я иногда вижу пророческие сны. Обычно они касаются ближайшего будущего, но изредка мне снится нечто отдалённое. Я видел во сне взрослую волшебницу, очень похожую на вас, и в своём видении я называл её Виндой. Очевидно, это были вы.— Я счастлива знать, что наше знакомство продлится долго, герр, — предвкушающе улыбается она. — В таком случае, вы можете начинать звать меня по имени прямо сейчас. Расскажете, что я делала в вашем видении, или это секрет?— Вы были посредником в моём разговоре с неким месье Петеном, переводили мне его слова, а ему — мои.Сразу рассказывать про будущую революцию Грин-де-Вальд остерегается. Он не сможет внятно ответить ни на один вопрос. Изольдоттир и то известно больше.— Я пока не знаю месье Петена, но, видимо, благодаря нашей дружбе я познакомлюсь со множеством интересных людей, — воодушевлённо рассуждает Розье, но тут же добавляет. — Только не поймите меня неправильно, я вовсе не напрашиваюсь в содержанки и не прошу помочь мне найти влиятельного покровителя. — У меня не было таких мыслей, фройляйн, — успокаивает её Грин-де-Вальд, умалчивая, что для содержанки она слишком юна.Впрочем, Генриетта Эккерт, его будущая жена, тоже не выглядит взрослой, а ведь ей исполнится семнадцать следующим.— Зовите меня просто по имени, — повторяет волшебница свою просьбу, — и, если вам так удобно, на ?ты?.Тени становятся длиннее. Геллерт снова достаёт карту и прикидывает, далеко ли ушёл. — Хорошо, Винда. Ты не могла бы оставить мне свой адрес? Я обещал другу, что вернусь после обеда, и сейчас должен идти.— Конечно, — Розье достаёт из сумочки сложенный пергамент, — я написала его, когда собиралась. Мне очень хотелось продолжить общение с вами. Я буду на Крите ещё полторы недели, пишите в любое время. А когда я буду в школе, можете присылать сову просто в Шармбатон, для Винды Розье. Надеюсь, я тоже могу писать вам в Дурмстранг?— Можешь, — кивает Геллерт, — я провожу тебя. — Мне несложно дойти самостоятельно, я уже несколько дней в городе и неплохо ориентируюсь, — пытается отказаться Винда, но по её лицу видно, что возвращаться в одиночестве она совсем не хотела бы.Геллерт настаивает:— Дом, где я поселился, недалеко от твоего, да и мне тоже будет полезно изучить улицы получше. Расскажешь мне о Шармбатоне.К концу прогулки Грин-де-Вальд узнаёт, что в Шармбатоне каникулы четыре раза в год: три месяца летом и по две недели осенью, на Рождество и весной — целых восемнадцать недель в год, а то и больше, против шести недель в Дурмстранге. Что они устраивают балы каждую неделю и сами шьют костюмы из тканей, которые закупает школа. И что каждый студент Шармбатона получает стипендию, размер которой зависит от его успехов в учёбе.Становится понятно, для чего Шармбатон требует с Дурмстранга столько денег за воду из волшебного фонтана Николаса Фламеля — к такому уровню жизни в самом деле привыкаешь.В Дурмстранге стипендий никогда не было, не говоря уже о тратах на излишества. Школа обеспечивает всем необходимым для учёбы тех, чьи родители не могут делать взносы, но не более того.Не то чтобы Геллерт тосковал в школе по серебряным приборам, но от мероприятий и дополнительных каникул не отказался бы.И всё же, он не променял бы Дурмстранг на Шармбатон, даже если бы в Шармбатоне вообще не надо было бы носить форму. Сын Дурмстранга — это даже звучит гордо. Чего стоит одно только восхищение в глазах Розье, смешанное с белой завистью.***В домике другой воздух. Пахнет отваром, книгами, которые они с Дамблдором притащили с собой, и фруктами. Геллерт запирает дверь на несколько оборотов ключа. Скрежет замка успокаивает.Альбус кладёт перепачканную сливками ложку рядом с вазочкой с десертом, вытирает губы, встаёт, накладывает охранные заклинания и целует руку Геллерта, почтительно склонившись.— Я ждал Вас. У Вас всё хорошо? Вы выглядите уставшим, — Дамблдор выпрямляется и обеспокоенно заглядывает ему в лицо.— Сними с меня туфли, — приказывает Грин-де-Вальд.— Как прикажете, — с приглушённой радостью произносит Дамблдор, опускается на колени и выполняет распоряжение. — Можно я поцелую Вашу ногу?— Целуй, — разрешает Геллерт и наконец улыбается.Потому что невозможно не улыбаться, когда прелестная звёздочка Альбус прижимается губами к его стопе, а потом спрашивает, благодарно сверкая лучистыми голубыми глазами:— Что я могу для Вас сделать?— Принеси воды, сделай воздух в комнате холоднее и сядь на кровать, — Геллерт только сейчас замечает, что у него пересохло горло и что даже без тёплого белья в форме и в носках на Крите днём жарко, а гулял он в самый солнцепёк.В Дурмстранге привыкаешь, что бежать надо, даже если сейчас умрёшь. Отдыхать, просто потому что захотелось, странно, но здорово.Альбус протягивает первый стакан и ставит графин на тумбочку у кровати и осведомляется, добавить ли в воду что-то ещё. Геллерт приказывает положить мяту и лимон. Дамблдор выполняет все поручения с поразительной точностью и именно в том порядке, в каком нужно. Не каждого слугу можно этому обучить.С ним понятие ?чувствовать себя дома? впервые в жизни Грин-де-Вальда обретает смысл.Всё становится безукоризненно хорошо, когда Геллерт утягивает Альбуса на кровать, заставляя лечь ему на плечо, и берёт за руку, переплетая пальцы со своими. На мягком прохладном матрасе горящие ноги и спина словно парят в невесомости. Раскалённые глаза, сожжённые южным солнцем, остывают. Если их закрыть, всё, кроме Дамблдора и его шёлковых волос, исчезает. Появление беженцев на площади кажется слишком далёким и незначительным событием, чтобы о нём рассказывать, но Грин-де-Вальд напоминает себе, что со своей вечной собственностью нужно делиться всем и представлять достаточно полную информацию.— Я видел, как в Ханью через портал эвакуировали волшебников из Османской империи, — сонно рассказывает Грин-де-Вальд. — У некоторых были травмы. Потом на площади ужасно пахло кровью и грязью. Там я познакомился с девочкой из Шармбатона, она перевязывала рану какому-то турку. Я видел взрослую её во сне о капитуляции Франции, где у тебя была бузинная палочка. Она переводила нам слова маршала. Её зовут Винда Розье.Дамблдор просит разрешения поцеловать Геллерта в плечо и, дождавшись, долго не может оторваться. Его трогательная привязанность умиротворяет.— Вы в порядке, мой курфюрст? — полушёпотом спрашивает он.— Титул курфюрста лет сорок как упразднён, а если не вспоминать про правителя Гессен-Касселя, то все девяносто. Но мне нравится, как это звучит, — тихо смеётся Геллерт, перебирая пряди Альбуса. — Там не было ничего опасного. Просто… я раньше не видел людей с оторванными ногами. И почему-то я устал от прогулки. Я всегда мог ходить и дольше. Со мной была студентка Шармбатона, она не выглядела утомлённой.— Вы не привыкли к такому жаркому климату. Шармбатон расположен в Пиренеях, южнее Вашего родного Мюнхена. Кроме того, Вы долго и тяжело болели, — напоминает Альбус, — три недели не вставали с постели, у Вас было воспаление лёгких. Меньше недели назад Вы покинули больничный корпус и много мёрзли. Вам нужно время, чтобы прийти в себя. Потому мы и приехали на Крит. Я сделаю всё, чтобы Вам стало лучше. Вы для меня важнее семьи.Что-то очень яркое озаряет душу. Геллерт опрокидывает Альбуса на спину, вжимает в кровать и целует, так жёстко подавляя, что тот не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Невыражаемое словами, сумасшедшее желание обладать затмевает всё. Дамблдор отвечает так самозабвенно, будто поцелуи Грин-де-Вальда — единственный свет во тьме его существования. Обожания и покорности Дамблдора не бывает слишком много. Только владея им, Геллерт может чувствовать настоящую жизнь, которую прежде, очевидно, не знал.— Пойдём, погуляем, — приказывает отдохнувший Геллерт. — Я хочу с тобой потанцевать на берегу моря.— Ваше желание для меня закон, — хитро улыбается Альбус, сползает ниже и целует фиал с клятвой сквозь ткань нагрудного кармана.***К вечеру волны усиливаются, и Грин-де-Вальду приходится уже в третий раз уводить Дамблдора подальше от моря, чтобы его не окатило водой. Туфли скользят по галечному пляжу. Здесь было бы хорошо бегать: камни проседают под ногами и смягчают ударную нагрузку, а усилий приходится прилагать больше. После таких тренировок по внутреннему дворику Дурмстранга можно буквально лететь.— Давай ещё раз, — Геллерт поправляет повязку, съехавшую с глаз Альбуса, и ставит его перед собой, — я тебе сейчас не буду давать сложных элементов. Не пытайся угадать, что я сделаю. Следуй за моими руками.— Постараюсь, — решительно обещает Альбус.Пусть прямо говорить о его подчинённой роли Грин-де-Вальд может в любое время, в танцах это приобретает другой оттенок. Танцы похожи на дрессировку: Альбус научится только тогда, когда будет безоговорочно подчиняться каждому, даже самому лёгкому жесту. Когда выучится чувствовать ведение Геллерта, забывая о себе.Закат и вечерний бриз пьянят головокружительной свободой. Сегодня никто не загонит Геллерта ни в спальню, ни в жилой корпус. В его руках всё, что видят глаза: и побережье, и Альбус, демон с волосами цвета пламени.Грин-де-Вальд берёт его левой рукой за правую. Шаг назад и шаг вперёд. Назад и снова вперёд. Закружить Дамблдора, увести вправо, заставить встать так, чтобы линия его плеч была перпендикулярна плечам Геллерта…— Не по диагонали, а ровно сюда, — Геллерт пытается указать точное место движением запястья, но Альбус подбегает слишком близко к нему, приходится переставлять его за плечи, — вот сюда, я сказал. Не иди туда, куда я не веду.— Простите, я ещё путаюсь, — Дамблдор морщится от внезапного укола сильной боли, и резко вдыхает, но в следующее мгновение полностью расслабляет лицо.Стоит Дамблдору что-то делать не так, как хочет Грин-де-Вальд, и клятва на крови пронзит невыносимой болью всё его тело. Думать об этом чертовски приятно.Танец продолжается. Постепенно Альбус начинает выполнять указания всё точнее, не теряется даже тогда, когда Геллерт прокручивает его дважды и заставляет менять направление совсем странно. Не предупреждая, Грин-де-Вальд уводит его в более сложные движения: подойти близко, встать рядом и, закружившись, снова встать напротив. Дамблдор недоумевает, но со второй попытки справляется и с этим. Скоро он привыкнет жить, как танцует: следуя желаниям Грин-де-Вальда в точности.— Кажется, я понял, — гордо улыбается Альбус, сияя сквозь повязку, — это прекрасно. Никогда не чувствовал себя вещью в такой степени.— По тебе видно, — Геллерт протягивает руку и гладит его по щеке. — Когда ты уходишь в полное подчинение. Ты двигаешься по-другому: изящно и стремительно, как во время дуэлей.Вчера казалось, что восхищаться Дамблдором ещё сильнее невозможно. А сейчас он и вовсе кажется небесным созданием, лишённым изъянов.Геллерт вновь заставляет его шагнуть навстречу, кладёт его руку себе на талию, уводя ладонь на поясницу, и роняет спиной на другую свою руку. Альбус порывается схватиться за Геллерта, но одёргивает себя и напрягается, пытаясь сохранить равновесие. Наблюдать за его попытками не перейти границы — отдельное удовольствие.— Не бойся, я удержу тебя, — смеётся Грин-де-Вальд, помогает ему выпрямиться, обнимает за шею и целует.Солнечный диск тает, растекаясь последними багровыми лучами по неспокойному морю. Небо чернеет, и становится зябко. Только в объятиях Альбуса ещё тепло.— Ты справляешься всё лучше, — улыбается Грин-де-Вальд и целует Дамблора в покрывшуюся мурашками шею, — я бы ходил с тобой на балы, когда меня начнут туда отправлять.— Это ваше желание? — вкрадчиво уточняет Дамблдор.Волны взлетают и падают на берег, стремительно растекаются, подползая к туфлям. Море проглотит пляж, а волна чувств вот-вот унесёт сердце Геллерта на самое дно, откуда нет возврата.