Глава 37 — Рано ещё — без ран (1/1)

Скрипят несмазанные петли, щёлкает замок входной двери, и вечернее солнце перестаёт освещать маленькую прихожую, переходящую в единственную комнату одноэтажного домика. Только рассеянные жёлто-рыжие лучи пробираются сквозь тонкие шторы.— Положи мой чемодан на кровать, открой его и сними рубашку, — приказывает Грин-де-Вальд.Небрежно откидывает светлую чёлку и смотрит с опасным превосходством, как хищник на беспечную добычу, которую вот-вот сцапает из засады. Альбус, не в силах отвести восхищённый взгляд, выполняет приказ и раздевается до пояса. Дрожащие пальцы соскальзывают с пуговиц. Если бы месяц назад ему сказали, что Геллерт захочет его раздеть, он бы не поверил, что судьба может быть к нему благосклонна настолько. Ведь раз Геллерт это приказал, значит, он собирается что-то сделать? И не важно, что именно. Ценнее внимания Геллерта ничего не может быть.Альбус вешает мундир и рубашку в шкаф и замирает в нерешительности, скребя пальцем ручку дверцы. Надо как-то показать готовность выполнять следующие распоряжения. Но как? Если встать на колени, Геллерту может быть неудобно его связывать. А с другой стороны, Геллерту же достаточно сказать, и в общем-то, наверно, станет понятно…Грин-де-Вальд собственнически хватает Дамблдора чуть выше локтей, бесцеремонно вжимает лицом в стену и, не позволяя опомниться, обматывает его запястья кожаным ремнём. Жёсткий ремень больно давит на запястья, и голова Альбуса плывёт от накатившей эйфории. А ведь боль совсем слабая. Дамблдор уже не думал, что когда-нибудь снова будет замечать её, не то что получать удовольствие. Геллерт затягивает туже и застёгивает. Альбус пытается пошевелить руками, и пряжка врезается в ладонь. В груди пляшет радость. Это всё происходит на самом деле! Прекраснейший человек в мире, Геллерт Грин-де-Вальд в самом деле лишает его свободы и вообще обращается с ним, как с вещью. Потому что в самом деле владеет им. Если бы только можно было принадлежать Грин-де-Вальду в ещё большей степени!— Забыл сказать, — бормочет Альбус, с трудом заставляя себя говорить по-немецки достаточно внятно, — у меня в чемодане есть хлыст.— Откуда? — Грин-де-Вальд с явным интересом бросается искать.Найти хлыст несложно, Альбус положил его последним, аккуратно, чтобы длинный гибкий прут не погнулся и небольшой, как узкая ладонь без учёта пальцев, плоский кожаный наконечник не замялся. Удары этим наконечником снятся Альбусу уже несколько ночей: с тех пор, как он добавил туда металлические заклёпки в несколько рядов.— Из… — Дамблдор хмурится, вспоминая название города, — Филиппополя. Купил, когда ездил вставлять рубин в посох. Заклёпки отдельно покупал. Вам нравится?— Ещё бы! — радуется Геллерт. — Повернись ко мне лицом.Его длинные пальцы, сжимающие чёрную рукоять, кажутся белыми. С хлыстом в руках и с таким взглядом, тёмным и обжигающим одновременно, как глубины ада, Грин-де-Вальд похож на книжного персонажа: загадочного безжалостного злодея или даже самого Аида — не знающего милосердия повелителя подземного царства. К его ногам хочется бросить всю вселенную, а не только себя. Дамблдор сам не замечает, как опускается на колени. Если Грин-де-Вальд заставит его ждать ещё хотя бы одну минуту, Альбус сам начнёт выпрашивать боль. Какую угодно. Пусть даже откровенно жестокую, не сглаженную нежностью.Геллерт с размаху бьёт его по щеке, и Альбуса вышибает из реальности. Крик вырывается сам собой, как от заклинания, похожего на Круциатус.— Ну как? — интересуется Геллерт и приподнимает подбородок Альбуса наконечником хлыста.— Прекрасно… — Дамблдор не удерживается и проводит языком по хлысту, — до сих пор болит, довольно сильно. А можете ударить ещё раз?Геллерт усмехается сумасшедшей садистской ухмылкой и бьёт снова. Остальной мир исчезает окончательно. Боль в связанных ремнём руках сливается с невыносимо острой болью от хлыста и перестаёт быть только осязаемым ощущением. Это похоже на сон, идеализированную фантазию.— Тебя уже шатает, — хмыкает Грин-де-Вальд, — ложись на кровать.— Как прикажете, Хозяин, — выдыхает Альбус, поднимается, с трудом сохранив равновесие, и выполняет распоряжение.Если бы Геллерт не уточнил, что нужно именно на кровать, он лёг бы на пол. Никогда ещё Альбус не чувствовал себя настолько униженным, бесправным, не способным распоряжаться даже собственным телом. Сколько раз он мечтал о подобном, но и представить себе не мог, что пара простых действий сделает его до такой степени счастливым.Геллерт достаёт следующий ремень, и Альбус сгибает ноги в коленях, чтобы их было удобнее связывать.— Попался, — щурится Грин-де-Вальд, застёгивая ремень, — никуда теперь не денешься.— Никуда, — с придыханием повторяет Альбус и пробует пошевелить ногами. — Я не буду пытаться. Я хочу остаться с Вами.В самом деле, не применяя магию освободиться уже не удастся. Но зачем магия из учебников, когда есть воистину волшебные руки Геллерта. И его лицо, изящное, как творения искуснейших ювелиров. И глаза, синие, как ясная ночь.— А Вы хотите, чтобы я принадлежал Вам всегда? — с отчаянной надеждой спрашивает Альбус.Грин-де-Вальд садится рядом по-турецки и гладит Дамблдора хлыстом по обнажённому животу:— Хочу. Ты мне нравишься. И как ты кричишь, тоже нравится.Он даже сгорбившись сидит красиво. Каждая его поза, каждый жест словно с картины, на которую художник потратил целую жизнь. Геллерт порет Дамблдора по бёдрам, и от пронзительной боли темнеет в глазах. Альбус вздрагивает и выгибается, будто пытаясь вырваться, но ремни держат крепко. Дамблдор прячет улыбку, утыкаясь в подушку. Он в самом деле ничего не может сделать, совсем. Только Геллерт может решать, что с ним будет. Если бы только можно было попросить Геллерта взять его, больше ничего не было бы нужно.— А есть что-то, что тебе не нравится?Дамблдор подползает ближе, целует Грин-де-Вальда в колено и глубоко задумывается. В голову не приходит ничего. Пустота.— Не знаю, — пожимает он плечами и прислоняется щекой к брюкам, — мне бы не нравилось, если бы со мной что-то делали не Вы. А так… Нет. Ни одной мысли.— Но тебе же не может нравиться прямо всё, — Грин-де-Вальд озадаченно гладит его по волосам, — ты, конечно, не мог проверить, но вдруг тебе было неприятно про что-то читать?Альбус моргает, не находя, что ответить. — Свобода, — тихо смеётся он, — а кроме этого, правда, не знаю. Да и мне всегда казалось, что если я хочу принадлежать, то надо по-настоящему. У меня не должно быть возможности сказать ?нет?. Иначе получится, что я только притворяюсь. Думаю, если бы мне было неприятно, я бы терпел. — Совсем всё терпел бы? — удивляется Грин-де-Вальд и со всей силы бьёт хлыстом по ступне.Альбус вскрикивает громче и пьяно улыбается:— Наверно, да. Это ведь Ваше внимание. Я не могу быть неблагодарным.Вечерний сумрак растворяет небольшую комнату. Стены расплываются, сливаются с мебелью, и только силуэт Грин-де-Вальда кажется идеально вычерченным… если бы Альбус верил в бога, то приписал бы авторство ему.— Давно ты думал о желании служить кому-то?— Не могу вспомнить... резался лет с одиннадцати, — Дамблдор откидывается на спину и снова вытягивается, — сначала я просто случайно порезал палец, когда чистил овощи, и мне понравилось смотреть, как стекает кровь. И как-то легче стало. Нам всем тогда было тяжело из-за того, что моего отца отправили в Азкабан, а боль меня отвлекла. Я сам не помню, как к этому добавилось желание, чтобы меня мучил кто-то другой. Я хотел, чтобы этот человек любил меня. То есть, я не сразу думал именно про любовь… Ну, я думал про любовь, но не про такую, как у влюблённых, хотя, наверно, про неё, просто не понял. Но это было важно.Мысли путаются и не желают складываться в связное объяснение. Руки начинают затекать. Альбус поворачивается на живот и пытается ими пошевелить, насколько позволяет ремень.— В общем, мне почему-то казалось, что если я буду делать всё для какого-то человека и буду соглашаться на всё, то тогда он меня полюбит. Но к этому выводу я пришёл потом, когда размышлял. Мне не хотелось, чтобы это был кто-то из моей семьи, было чувство, что они не могут, я им не принадлежу. Друзья из школы тоже не подходили. Я чувствовал себя умнее их, и они с этим соглашались, ну, потому что так и было.Откуда-то просыпается непоколебимая уверенность, что рассказать надо всё. Потому что мысли и воспоминания Альбуса уже не его, и утаивать ничего нельзя.— А ты раньше в кого-то влюблялся? Я помню про старосту Когтеврана, но всё-таки.Геллерт прислоняется к спинке кровати, вытягивает ноги, берёт Альбуса за волосы и кладёт его на подушку рядом с собой. От этого простого собственнического жеста на душе у Дамблдора становится ещё теплее.— Я думал, что да, — со вздохом отвечает Альбус, — где-то до пятого курса я думал, что лучше этого старосты, Уилфреда, человека быть не может. Я даже представлял его себе, когда резался. Это было глупо.Одну руку Геллерт кладёт Альбусу за горло, а другой заставляет слегка запрокинуть голову, намотав пряди на кулак и вжав в подушку:— Как ты посмел любить кого-то, кроме меня? Он смеётся, но в его глазах к мальчишескому озорству примешивается настоящая ревность. Со странной ясностью из тумана обрывочных мыслей выплывает осознание, что если сейчас сделать что-то не так, Грин-де-Вальд не забудет этого никогда.— Я не любил его, — Альбус изворачивается и проводит носом по манжету Грин-де-Вальда, — я его даже не знал толком. Он просто был красивым, учился на Когтевране, где все были умными, и проводил много времени со старшекурсниками. На основе этого я придумал ему качества, которыми он, скорее всего, никогда не обладал. И я понимал, что придумываю, пусть и не хотел себе признаваться. А на пятом курсе, в конце которого мы сдавали экзамены СОВ, меня увлекло соревнование между нашими факультетами. Я хотел, чтобы Гриффиндор сдал лучше, чем они, и заставлял всех учиться. А потом, знаете, — воспоминания заставляют Альбуса расцвести в гордой, самодовольной улыбке, — перед экзаменом по трансфигурации Уилфред так боялся, на весь коридор орал, что не выучил. И в итоге получил ?удовлетворительно?. А ведь я всегда считал, что он гений трансфигурации! Моими стараниями где-то две трети студентов Гриффиндора получили ?превосходно?, даже не помню, были ли тогда у нас оценки ?удовлетворительно?. Я и до этого на пятом курсе уже переставал романтизировать образ Уилфреда, потому что… не знаю, как сформулировать… если с кем-то можно соревноваться, на этого человека сложно смотреть снизу вверх. Это значит, что я могу его превзойти. Я примерно тогда же перестал резаться. Всё равно ощущения не те. Даже когда вы просто прижимаете меня к стене, я чувствую гораздо больше. Потому что я знаю, что я Ваш.Грин-де-Вальд убирает ладонь с горла Альбуса и щекочет его за живот. Издевается — значит, доволен? Дамблдор хохочет на всю комнату и извивается в ремнях. Почему-то не хочется, чтобы Геллерт прекращал, хотя Альбусу никогда не нравилась щекотка. Сейчас она наоборот возбуждает.— А вдруг ты и меня разлюбишь? — продолжает выпытать Грин-де-Вальд, сползает ниже и ложится рядом. — Я закончу школу, перестану всё время сидеть за учебниками, и ты решишь, что я дурак.— Никогда, — качает головой Альбус и прижимается щекой к его плечу, — Вы нравитесь мне как личность. И мне не важны детали Вашего образа. То есть… какими бы они ни были, я буду в восторге. Потому что это Вы. Ничего более внятного сказать не выходит. Сложно выдавать что-то умное, когда лежишь, связанный по рукам и ногам, совсем рядом с Грин-де-Вальдом и знаешь, что он в любую минуту может сделать с тобой что угодно, и скорее всего это будет либо больно, либо унизительно, либо всё сразу, что ещё лучше.— В Вас что-то есть, чего не было в нём. Вы любите власть, и это очень хорошо видно. И… я не могу себе представить, чтобы Вы с восторгом бегали за старшекурсниками, как он. И вообще за кем-то. Глаза всё лучше привыкают к темноте. Можно рассмотреть каждую прядь волос Геллерта, каждую его ресницу. Он смотрит как-то напряжённо, наверно, этого объяснения ему не хватило.— Я готов поклясться на крови, что всегда буду служить Вам, — губы Альбуса произносят это будто сами, — сегодня же.От собственной внезапной смелости Дамблдор чувствует себя повисшим в воздухе, в пустом пространстве. Если Грин-де-Вальд согласится, его жизнь изменится навсегда. Она станет лучше, чем любые мечты. И одиноким Альбус не будет уже никогда.— Ты уверен? — Геллерт приподнимается на локтях и пристально на него смотрит. — Это же на всю жизнь. Вдруг ты передумаешь?— Спросите того, кто родился слепым, хочет ли он видеть, не передумает ли? — улыбается Альбус и целует пальцы Геллерта. — Исключено.— Я читал про клятвы на крови, мы проходили что-то такое на теории проклятий, и я захотел узнать о них больше. Профессор Кёлер посоветовал мне книгу. Но ты откуда знаешь про такие обряды? — Грин-де-Вальд ложится обратно и обнимает Дамблдора.— Мне всегда была интересна тёмная магия, — Альбус ныряет под его руку и пытается прижаться ближе, — нам говорили, что порядочный волшебник не будет этим заниматься, так что я убедил себя, что мой интерес не более чем исследовательский, что я тоже как будто против всего такого и просто хочу знать, как от этого защищаться. Я нравился учителям, и мне легко давали доступ в особую секцию.— Мне придётся развязать тебе руки, — с сожалением произносит Геллерт и целует Альбуса в висок, — кстати, где здесь свечи?— Я мог бы найти, если Вы дадите мне палочку, — предлагает Дамблдор.Свободы не хочется, хотя двигать пальцами приходится уже почти постоянно, чтобы руки не холодели. Интересно, может ли Генри Поттер изобрести какую-нибудь мазь, чтобы ничего не затекало даже в неудобном положении? Это было бы крайне полезно.Приготовления похожи на подготовку к чему-то сказочному. Альбуса не покидает ощущение, что он главный герой какой-то истории, где нужно было доказать свои высокие моральные качества, чтобы получить нечто такое, чего нет больше ни у кого, и открыть себе путь в невероятное будущее. И поражать врагов приобретённым могуществом.Над столом танцует пламя свечи и празднично озаряет комнату. Альбус вытягивает ноги под столом и проводит большим пальцем по центру левой ладони, радуясь, как дитя. Ещё пара минут, и он станет самым счастливым человеком на свете, и по-другому не будет уже никогда. Грин-де-Вальд заканчивает рыться в шкафу, точит нож и наконец подходит. Его золотистые волосы сияют, словно они правда из золота.— Ты готов? — он приподнимает подбородок Альбуса острием ножа и заглядывает прямо в глаза. — Назад пути не будет.Дамблдор подавляет порыв облизать нож и фокусируется на лице Грин-де-Вальда. Зачем Альбусу хотеть возвращаться назад? В прежней жизни он не был по-настоящему нужен никому. Матери всё равно, каков он, лишь бы можно было гонять заниматься домашними делами. Друзья и брат восхищались бы любым хоть сколько-нибудь умным и харизматичным человеком, кусочек авторитета которого можно урвать себе. Никто, кроме Геллерта, не сможет ценить Альбуса таким, какой он есть.— Разумеется, — приглушённым голосом отвечает Альбус и протягивает левую руку. — Я всегда этого ждал.Грин-де-Вальд жёсткой болезненной хваткой зажимает запястье Дамблдора и оставляет на ладони порез. Кровь красиво растекается по коже и сверкает в свете пламени, как рубин в посохе. Но любоваться некогда. Альбус макает в неё перо и пишет:Я, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, клянусь вечно служить Геллерту Грин-де-Вальду, делать для исполнения его желаний всё, что в моих силах, и никогда не сопротивляться ему, если он не прикажет другого.Линии букв получаются особенно чёткими, а тёмно-красный цвет так хорошо сочетается с желтоватым пергаментом. В голове мелькает мысль когда-нибудь написать Геллерту любовное письмо подобным образом, когда он разрешит по-настоящему искренне говорить о своих чувствах.Сжигать эту чудесную записку даже жалко, однако ритуал необходимо довести до конца. Пергамент вспыхивает. Осыпается чёрный пепел, но до стола не долетает, а взмывает над столом и собирается в воздухе в серебряную цепочку. Когда огонь касается букв, пламя багровеет, разгорается ярче и будто взрывается. Из искр на цепочке складывается фиал в форме ромба, в центре которого светится полупрозрачный золотой шарик с каплей крови внутри. В верхний угол ромба вонзается что-то похожее на большой гвоздь, и острие проходит через фиал насквозь.Записка исчезает, рассыпавшись до конца. Огонёк свечи, снова маленький, подрагивает на сквозняке. Фиал медленно опускается в ладони Дамблдора и обжигает пальцы.— Пусть она будет у Вас, — просит Альбус, целует фиал с клятвой и, убедившись, что он уже не горячий, вручает Геллерту.Грин-де-Вальд поднимает крупный тяжёлый кулон за цепочку и с улыбкой властителя всего сущего любуется переливающейся кровавой клятвой. Что же, мир Дамблдора теперь точно принадлежит только ему.— Итак, Альбус, брать свои слова назад поздно, будешь в самом деле терпеть всё! — торжественно сообщает он, убирает фиал в карман брюк, жестом приказывает встать, прижимает Альбуса к стене…И целует. Земля уходит из-под ног, и не понятно, кружится комната или голова. Кажется, что воздух исчезает и что без губ Грин-де-Вальда вообще нельзя жить. Альбус не сразу соображает, как отвечать на поцелуй, но после того, как Геллерт кусает его за язык, думать не выходит больше ни о чём. Геллерт кусается снова. И ещё раз. Эта боль не похожа на боль, она неотделима от поглощающей благодарности, жара, охватившего всё тело, и невыносимой тяжести в паху.Он настолько близко. У него очень мягкие губы, а целует он жёстко, так, что невозможно не поддаваться. Его дыхание пахнет аргентинской ночью, когда они спали в одной постели.Ничего так не хочется, как быть ещё ближе к нему, растаять в его властных прикосновениях, стать его рабом, его тенью и не отходить от него больше никогда.Геллерт отстраняется и гладит Альбуса по щеке. Такой красивый. Прекрасный и жестокий, как Амур, сын Венеры. Альбус утыкается носом в его ладонь и с трудом удерживается от того, чтобы облизать его палец.— Мне теперь можно говорить, что я люблю Вас? — спрашивает Дамблдор и осторожно поднимает преданный взгляд.— Можно, — разрешает Грин-де-Вальд и медленно, сонно моргает, — и можешь просить обнять тебя. Но не трахнуть. Это потом. И не проси поцеловать тебя, я не люблю, когда об этом просят. — Как пожелаете. Спасибо, — Альбус целует его руку и переводит взгляд на часы.Уже поздно. Геллерт, должно быть, устал, день был трудным, особенно для него.— Скоро полночь. Желаете начать готовиться ко сну?— Да, — Геллерт зевает и отходит к чемодану, — пойду, помоюсь, а ты займись постелью и проветри.— Вы не будете против, я лягу спать на пол у Вашей кровати? — опомнившись, интересуется Альбус.— Ложись, — Геллерт прислоняет его к себе за талию и целует в угол рта.— Спасибо, — повторяет Альбус.***За ночь Дамблдор просыпается, наверно, раз десять, и каждый раз приходится чистить штаны и ковёр. С тех пор, как Грин-де-Вальд запретил ему что-то в себя вставлять, кончать получается только непроизвольно во сне, днём бессмысленно даже пытаться. Стоит закрыть глаза и задремать, как снова мерещится поцелуй. На тумбе у кровати слабо мерцает фиал с клятвой. Ключ от невидимого ошейника, который Альбус никогда не снимет.