10 : Lieblich Junge, lieblich! (1/1)

Пандура решил, что достаточно жить за Её счет, и устроился на работу. В баре Франц то мыл посуду, то разносил заказы. Владелец бара, его знакомый, платил прилично, так что вскоре Пандура скопил достаточно денег, чтобы снимать квартиру и жить отдельно от Женщины и Ладиса. Дом, в котором Пандура снимал квартиру, находился далеко от места работы, путь отсюда-туда был долгим, утомительным и неудобным. Владелец бара, узнав, как далеко живет его работник, откопал у себя в гараже, разбирая многолетний хлам, старый драндулет-мотоцикл и подарил его Францу. Пандура покорно и благодарно принял помощь человека, обеспечивающего его работой. Мотоцикл еще ездил, - уже не гонял, но был еще на ходу – но с ним нужно было сперва повозиться. Пандура, мастер на все руки, починил все, что можно было починить, заменил все, что можно было заменить. После того, как Франц приложил к ремонту мотоцикла руки, поработал с ним, что называется, засучив рукава, новый-старый транспорт не стал выглядеть как новый, но его состояние ощутимо улучшилось – оздоровительная починка, проведенная Пандурой не могла не отсрочить уход драндулета в металлолом. Пандура завел мотор – и мотоцикл взревел. Драндулет был с коляской, и часто Франц возил в ней какие-то крупные вещи, которые нужно было либо привезти, либо забрать. Франц сел на мотоцикл, рев мотора оборвался и перешел в протяжное рычание. Дом, где Пандура снимал жилье, окнами смотрел на какую-то темную речку, воды которой не светлели даже в солнечные дни – прямая лента её лишь угрюмо, мутно поблескивала, как неулыбчивый, невеселый человек, который часто говорит что-то вроде: ?Ни за что вы не заставите меня смеяться!? Пандура жил в двухкомнатной – на самом деле, полноценно двухкомнатной её было трудно назвать – квартире, прямо посредине последнего этажа розового семиэтажного дома, построенного задолго до войны. Квартира состояла из совмещенного с ванной туалета, передней, небольшой узкой кухни, спальной и гостиной. Спальная Пандуры была настолько маленькой комнатой, что, лежа на кровати у стены, до двери можно было дотянуться рукой. Между кроватью и дверью в стене было вырезано окошко, которое никогда не занавешивалось, под окном стояла прикроватная тумбочка с ночником. По сравнению со спальной и с любой другой комнатой в квартире, гостиная была самой большой по площади частью жилища – самой светлой, просторной и удобной. Пандура съехал от Неё и зажил обособленно – его жизнь теперь принадлежала только ему, и только в его руках она теперь была. Однако это не означало, что Ладис – Ладис! – вычеркнул Франца из своей жизни. Нет, все было не так. Раз в неделю их компания из трех мужчин – Ладиса, Франца и Луита – собиралась, чтобы вместе весело и жизнерадостно, наслаждаясь обществом друг друга, провести где-нибудь время. Чаще всего, вечер. Днем Франц работал, а молодые люди учились. Так Ладис однажды в очередной раз предложил Францу и Луитпольду выйти в свет. Пандура достал из шкафа те вещи, которые сохранились лучше, чем все остальные, - на встречи с Ладисом и Луитом Франц всегда надевал самое лучшее – нарядился, сбежал по ступенькам, вышел на улицу, глотнул зябкого сладковатого осеннего воздуха и сел на мотоцикл. Транспорт, как всегда, после того, как Пандура завел мотор, отозвался решительным, свободолюбивым, властным львиным рыком. На этот раз Ладис выбрал ресторанчик под открытым небом. Кончалась аллея, ограниченная с двух сторон рядами невысоких красных, желтых и зеленых деревьев, и начиналась площадка, уставленная круглыми ресторанными столиками и стульями. Сам ресторан размещался на первом этаже одного жилого дома – с его стороны, через открытую вовнутрь дверь, выходила наружу и приглушалась вечерней размеренной тишиной и так негромкая музыка без слов. Желающих провести здесь вечер было немного – и Ладис с Луитом сидели среди этих людей. Пандура задерживался. Сын Оберкофлера сидел, откинувшись на спинку стула – одна его ладонь покоилась на столике, а другая – на ноге, чуть выше колена. Ладис смотрел в сторону аллеи, где с каждой минутой среди деревьев, в их кронах, все темнел и сгущался удушающий вечерний сумрак, точно черный дым. Оберкофлер совершенно позабыл, кто он и где, на какое-то время он нашел из себя выход, и не чувствовал своих ни рук, ни ног, он плавал где-то в черном, глубоком, всепоглощающем пространстве, что выше луны и звезд, куда не доходит свет с Земли, в абсолютном, идеальном безмыслии. Ладис также напрочь забыл, что ему придется вернуться в себя и жить той жизнью, которая у него есть – и ничего с этим не поделаешь… Дитмар сидел, притулившись к столику, и положив на столешницу локти. Он опрокинул в себя пока только стакан виски – Луит не был охоч до выпивки, но алкоголь ему по-дружески заказал Ладис, а отказываться от знаков внимания друга, по его мнению, было как-то неловко… Выпив, Луитпольд сидел теперь и с печально-задумчивым видом, смотря вниз, на дно стакана, будто силился отыскать там ответ на какой-то очень важный вопрос, раскачивал стакан, держа его за верхний край – от ударов о стеклянные стенки лед подпрыгивал и невесело, почти досадливо, как расстроенный музыкальный инструмент, звенел. В последнее время Оберкофлер и Дитмар отдалились друг от друга – и оба это заметили, но оба молчали. У обоих эта тема вызывала смятение и непонимание и они не касались её в разговорах. Они каждый день виделись в университете, по вечерам раз в неделю на прогулках… А вот выходные, субботние и воскресные, беседы о созданном за неделю художественном литературном материале, канули в лету. Дитмар уже не ощущал в груди той тесной радости, которая сопровождала его встречи с Ладисом, и от этого Луиту становилось очень грустно – он понимал, что что-то случилось с их дружбой, что-то безвозвратно ушло, чего-то больше между ними нет и уже не будет… Просто оба они уже были готовы пойти каждый своим путем, они больше не были нужны друг другу. И Оберкофлер, и Дитмар с грустью и бессилием перед переменами ждали того дня, когда настанет пора прощаться. Пандура, оставив мотоцикл неподалеку, вышел из аллейного мрака в свет приресторанной площадки. Франц отыскал глазами Луита и Ладиса и устремился к молодым людям. Первым его появление заметил Луит, подняв голову. Дитмар встал. Оберкофлер, придя в себя, обратил на это внимание и последовал примеру друга. Франц встал у столика и протянул руку сначала Ладису, затем Луиту. Дитмар был сегодня в расстегнутой форменной шинели со всевозможными знаками различия, белой сорочке, застегнутой на все пуговицы, приталенной бархатной жилетке темно-синего цвета, прямых темно-коричневых брюках со стрелками и летних туфлях с каблуком и шнуровкой. Пожимая Францу руку, Луит робко улыбался, сомнения читались в его неуверенно сведенных тонких бровях. Помимо всего прочего, на щеках Луитпольда красовался маковый, дурманящий Пандуре голову, румянец. ?Как ты прекрасен сегодня! Lieblich Junge, lieblich!? - отметил про себя Франц и ободряюще, мол, все хорошо, тебе нечего бояться, я (пока) не кусаюсь, улыбнулся в ответ. Внешний вид Ладиса Франц не удостоил вниманием. Боковым зрением Пандура различал призрачные контуры фигуры Оберкофлера, но он казался ему лишь помехой. Обменявшись рукопожатиями, мужчины сели. Пандура занял место между Ладисом и Луитом. Оберкофлер и Дитмар вели, на первый взгляд, оживленную, доброжелательную, дружескую беседу, но от цепкого взгляда Франца не ускользнуло то, как напряженно держались друг с другом Ладис и Луитпольд, говорили, будто по принуждению. Пандура впервые за вечер задержал взор на Ладисе и понял одно: он ненавидит его. Франц возненавидел его еще в первый вечер в квартире его матери. Но этого было недостаточно: Пандура стал копать глубже в поиске причины этой странной, вроде бы невозможной ненависти. Франц любил Оберкофлера, но сына Георга ненавидит. Почему? Перед Пандурой вырисовывался единственный повод ненавидеть Ладиса: он – живое напоминание о том, что Оберкофлер-отец мертв. И вроде бы Франц должен дорожить Ладисом – как же, сын ведь так поразительно похож на отца! Но вместо этого Пандура считает, что лучше бы Женщина и Георг в ту ночь предохранялись… Ладис возвращал Франца в прошлое – в прошлое, которое, как убежден Пандура, должно раз и навсегда остаться за бортом его нынешней жизни. Георг никак не может уйти с концами – по крайней мере, из жизни Франца, в то время, как Пандура был бы счастлив знать, что Оберкофлер предан вечности.Чувства Ладиса никого не интересуют, но он тоже страдает – не только от того, что теряет друга, но еще и от того, что потерял любовь. Еще совсем недавно Оберкофлер ночами не спал, придумывая, как бы поосторожнее, помягче подступиться к лучшему другу с более интимной стороны и показать, открыть ему свою пылкую, молодую любовь, а теперь Ладис удивляется самому себе: неужели я действительно намеревался сделать Дитмара своим любовником?! Прежние страсти казались теперь Оберкофлеру неправдоподобными и чужими, будто кто-то заставил его думать, будто он на самом деле влюблен в Луитпольда. По правде говоря, Ладис даже рад, что его бесплодная влюбленность прошла, и не нужно больше мучиться от того, что не можешь разделить любовь с возлюбленным. Теперь Ладису намного легче, нет больше той сковывающей грудь и дыхание любви, нет больше страха перед очередной встречей с другом…Официант подал еду как раз после того, как Ладис и Луит отошли в уборную. Решительным, обдуманным жестом Пандура достал из кармана шинели маленький самодельный бумажный конвертик, развернул его, отщипнул изнутри немного его содержимого и посыпал блюда Ладиса и Луита. Через несколько минут товарищи вернулись, расселись за столиком, взяли в руки столовые приборы и стали есть. Никто ничего не заметил, и Франц, в свою очередь, голодный и пустобрюхий тоже принялся за еду. Минут через пятнадцать друзья зазевали. Первым отключился Ладис, сразу же за ним Луит. Времени даром не теряя, Пандура вышел из-за стола, наклонился к заснувшему от снотворного Луиту, взвалил его обмякшее, податливое, но тяжелое тело себе не плечо и припустил быстрым шагом прочь от ресторанчика, затем по аллее и до мотоцикла. Гости ресторана проводили Франца вопрошающими, недоумевающими взглядами, но никто и с места не сдвинулся, чтобы выяснить, в чем дело.Пандура нес Дитмара на плече, поглаживал молодого человека по попе, негромко приговаривая: ?Lieblich Junge, lieblich!? Франц прислонился бедром к боку мотоцикла, снял с плеча безвольное тело Луита и, придерживая его одной рукой, при помощи другой ловко вывернулся из шинели. Дитмар был намного меньше и тоньше Пандуры, поэтому Франц остался доволен тем, как плотно его старая солдатская шинель обернула Луита. Конечно, Дитмар и сам был в звенящей от всяческих невозможных для него наград и знаков различия шинели, но Пандуре хотелось показать (неизвестно – кому): вот он, мой! Я его захватил, похитил, украл, если хотите! Франц снова взял Луита на руки. Одной рукой поддерживая за плечи, а другой – под коленами, Пандура уложил Дитмара в мотоциклетную коляску, завел мотор и укатил домой. Ладис понятия не имел, где теперь живет Пандура, поэтому Франц мог не беспокоиться, что Оберкофлер найдет их быстро и скоро.Франц смотрел вперед, на дорогу, время от времени косясь на спящего Луита. Пандура точно не знал, зачем и почему он украл Дитмара. Скорее всего, Пандура так думал, Луит просто с самого начала ему понравился, а всем, что нравится, человек хочет – вопрос: что? ответ: владеть! Но почему Франц хотел завладеть Дитмаром именно так, а конкретно, стащив его у Ладиса из-под носа, прибегнув к уже известной хитрости, этого Пандура не знал. Ну не мог он просто взять и отчаянно проговориться Дитмару, мол, нравишься ты мне, будь моим! Совсем это было не про него…19. 10. 18