5 : Шрам (1/1)

Пандура сидит в баре и пьет пиво. Он занял то место, подальше от сцены, в котором все было прикрыто полумраком. Франц опьянел, щеки у него порозовели.Весь свет направлен на сцену, где за инструментом сидел пианист. Он пока ничего не играл, а лишь со скукой листал ноты, дожидаясь кого-то. Под яркий свет ламп элегантно вышла на сцену высокая, стройная, рыжеволосая, голубоглазая женщина в голубом – под цвет глаз – платье с блестками и встала перед микрофоном. Губы ее были сочного, алого цвета. Красавица запела, пианист аккомпанировал ей. Пандура подавился пивом и громко закашлялся на весь зал – женщина пела мужским голосом! Люди за соседними столиками устремили осуждающе-недовольные взгляды в сторону Франца. Даже пианист перестал играть, а рыжеволосая красотка лишь улыбнулась и дала знак пианисту – продолжай!Женщина все улыбалась, и белые ровные зубы её сверкали, точно она была лицом какой-то марки зубной пасты – превосходный результат, отбеливание ваших зубов и защита от кариеса! Пандура вытер рот рукавом пиджака. Он был в замешательстве – чтобы у такой прелестной дамочки – ох, Франц бы её обработал! – и такой мужицкий голос! Однако пьяный Пандура быстро с этим смирился и смотрел на женщину почти влюбленным взором до тех пор, пока она не кончила петь. Франц не хотел, чтобы певица уходила со сцены, и, точно прочитав его мысли, услышав его невысказанную просьбу – да что там просьбу, мольбу! – красавица сообщила в микрофон, что собирается исполнить еще одну песню. Посетители бара одобрительно и поддерживающее зашумели. Пандура почему-то разозлился на других мужчин – разве рыжеволосая пела не только ему одному? А как она на него смотрела! Разве не ему она улыбалась?..Ослепительно-прекрасная женщина снимает микрофон со стойки и стройными, но сильными ножками спускается со сцены по боковым ступенькам и выходит в зал, уверяя слушателей в том, чтоEin bisschen bi schadet nie*Мужчины поразевали рты и сложили перед ней ладони, точно рыжеволосая красотка была богиней, сошедшей с небес, и благословляла их всех своей чудотворной песней (не забывайте: у нее был приятный, ласкающий слух, но баритон!). Женщина шла все дальше, все глубже в зал, ни с кем рядом не останавливаясь. Пандура знал: она идет к нему! Он почему-то трусливо вжался в спинку деревянного неудобного стула и не смотрел рыжеволосой богине в лицо. Певица, тем не менее, безжалостно обрушилась ему на колени, точно волна, зло сорвавшаяся на черные острые скалы; она ядовито прильнула к его груди, точно змея, и рассказывала:Ich will raus - raus - raus aus meiner Haut,Weil ich mich so gern verkleide**Женщина обвила рукой его шею и заглянула Пандуре в глаза. Во взоре певчей красавицы Францу почудилось что-то знакомое.Рыжеволосая кончила песню, сидя на коленях у Пандуры, а затем, как ни в чем не бывало, встала и вернулась на сцену. Франц смотрел ей вслед – он смотрел на ее великолепные бедра, чего уж греха таить! – и сердце у него в груди стучало так громко, что Пандура ничего больше не слышал. Франц заплатил за выпивку и уже направился к выходу, как чья-то рука крепко сжала его запястье. Пандура оглянулся через плечо: опять она! Но он же видел, как певица скрылась за кулисами!..- Ну куда вы так спешите?Она его выбрала.Пандура и рыжеволосая дамочка уединились в комнатке на втором этаже бара – там, кстати, частенько остаются наедине такие вот яркие парочки, наподобие бывшего (бывшего ли?..) солдата и певицы-баритононосительницы. В комнатке полумрак – должно быть, при дневном свете здесь очень грязно и хозяин это скрывает. Самое главное, что Пандуре и женщине было нужно, наличествовало – кровать, хоть и одноместная. Помимо кровати: тумбочка, на ней – лампа, рассеивающая мягкий желтый теплый свет, в углу – большой шкаф. Половицы скрипели под их ногами, когда пара прошла вглубь помещения и остановилась возле кровати. Рыжеволосая легла на кровать и раздвинула ноги; Пандура накрыл женщину собою и нащупал сбоку на ее платье молнию. Франц помог дамочке выпростаться из платья и увидел у нее на боку белый шрам, идущий от правого бока до соска. Кстати, груди у женщины не было, потому что это была не женщина вовсе.Тут до Пандуры дошло…… Как-то раз, когда Пандура и Оберкофлер, а также некоторые солдаты – некоторые выжившие солдаты!– все раненые – более или менее, зализывали раны в госпитале – в госпитале! счастливчики! – Франц узнал кое-что о Георге. Ночью, поворачиваясь то на один бок, то на другой, Пандура не мог заснуть. То было летом, и комары и мухи, назойливо и неприятно гудя, так и норовили пролезть в уши. Франц недовольно и часто отмахивался от них, пока окончательно не взбесился. Пандура резко сел на койке в темноте и спустил ноги на холодный пол. Прихрамывая, - пуля продырявила Францу ногу, но ее, то есть пулю, давно уже достали, а раненую ляжку туго забинтовали – Пандура вышел из палаты, наполненной сладковатой вонью, и пошел по коридору, в мертвой госпитальной тишине.Франц шел вперед или назад и ему казалось, будто он знал каждого человека, который когда-либо умер или еще умрет в этом госпитале. Дверь палаты Оберкофлера – а Георг был там почему-то один-одинёшенек – была приоткрыта, и Франц осмелился сначала только заглянуть внутрь, а потом и войти. Офицер сидел на койке в одних штанах. Днем из его руки достали пулю – часть от сгиба локтя до подмышки была перетянута бинтом. Им двоим повезло – ранило незначительно, заживет быстро. Многие другие солдаты отделались не так легко…Оберкофлер смотрел на Пандуру и ждал, когда тот что-нибудь скажет. Франц молчал, и тогда предложил Георг:- Присаживайся, - и похлопал по койке рядом с собой. Пандура благодарно кивнул и сел рядом. Внимание Франца привлекала не раненая рука офицера и даже не его обнаженный рельефный торс – надо сказать, приземистый широкоплечий кареглазый брюнет Пандура ой как давно засматривается на высокого и стройного голубоглазого блондина Оберкофлера и все его солдатские тоскливые ночные думы с кулаком в паху только о красавце офицере – а недавний длинный розовый шрам, начинающийся с правого бока и заканчивающийся возле соска. - Откуда? – спрашивает Пандура и смотрит сначала на шрам, а потом Оберкофлеру в глаза.На тумбочке у койки ярко и тепло горит свеча, и глаза Георга приобретают красивый медовый оттенок. Оберкофлер смотрит Пандуре в глаза и рассказывает:- Однажды я перестреливался с русским солдатом – один на один! Никого, кроме нас двоих, вокруг не было! Поначалу мы оба использовали только огнестрельное оружие, а потом как-то незаметно перешли на ближний бой. И он вдруг выхватил шашку – представляешь? – и пошел на меня!.. Я думал, жизнь моя кончена, но в тот раз обошлось…- Георг?!- Сегодня я – не я, - говорит ему Оберкофлер из своего образа рыжеволосой красавицы-певички.- Как же это?! – Пандура недоуменно смотрит на него.- Господин фон Пандура, я вся ваша, - Георг обнимает Франца.Пандура трахнул Оберкофлера.Франц с силой двигал бедрами вперед-назад, и кровать под ними негодующе, ворчливо скрипела, а Георг – надо отдать ему должное, он был хорош – стонал тонко и высоко, совсем как женщина. Пандура кончил, и Оберкофлер тоже, и оба были этому несказанно рады.Утром Георг оставил его одного, и Франц проснулся в одиночестве. Пандура вышел из бара – хозяин заведения, натиравший за стойкой бокалы до блеска, многозначительно и с некоторым укором посмотрел ему вслед. Засунув руки в карманы шинели, Франц прошелся по пыльным улицам, автомобили один за другим медленно проезжали мимо. На улице стояла влажная духота – высоко в небе чисто сияло солнце, а ночью прошел холодный ливень. Пандура застал Оберкофлера в кухне, за завтраком. Георг пил чай и читал свежую газету. Франц, в шинели и обуви, со страшным лицом набросился на Георга с кулаками и руганью. Оберкофлер сражался с ним стоя, пока, в конце концов, Пандура не обессилел. Франц упал перед Георгом на колени, вцепился в штанины его брюк и сдался со словами:- Я боготворю тебя, гад!30. 09. 18