ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ (1/1)

Ya suben los dos compadreshacia las altas barandas.Dejando un rastro de sangre.Dejando un rastro de lágrimas.Юнджи в последний раз поправляет прическу, удостоверяясь, что та в порядке и не лезет в глаза. Облизывает губы, проверяя на сухость, а потом снова достает помаду.— Детка, все нормально, — говорит Сокджин, хотя сам всю поездку не выпускал из руки запонки, как будто они магическим образом изменят вес прямо в ладони. — Хватит. Твои нервы нервируют меня.— Я не нервная, — резко отвечает она. — Я просто… разница есть, ладно?— Конечно. А теперь мы можем уже наконец-то выбраться из машины?Погода отвратительная… холоднее, чем на девятом круге ада, и именно поэтому Юнджи на сто процентов уверена, что она в Сеуле и пока только там. То, как ее тянет теребить браслет — больше мания, чем порыв, но она не поддается и взамен плотнее запахивает пальто. Такой лук куда больше к лицу Сокджину, чем когда-либо будет ей, хотя он работает только в сфере кэйрэцу в Токио, и именно она занимается хипстерскими арт-шмарт делами в Нью-Йорке. На нем простые, приглушенные тона, а яркие детали выверены. Они превращают в идеального богатого и эклектичного клиента, с которым подружится голодающий художник Чон Чонгук. Сокджин будет отвечать за разговор и манерность, как мало бы ее ни было. Юнджи нужно только смотреть по сторонам и следить, чтобы никто и близко не почуял их фальшивое маленькое представление. Она высматривает детали другого рода.На улице холодно до чертиков, но Хондэ оживлен так же, как во времена, когда они выбирались туда по выходным вечерам. Юнджи до сих пор знает, как попасть в тату-салон, где Суран подарила ей первое тату — и первый поцелуй — когда они еще экспериментировали. И конечно, вот они, внушительные ворота того самого Хонгика. Там Тэхён и Хосок жадно провожали взглядами студентов, снующих внутрь, а потом присоединялись к ним, пока оба не решили отправиться куда-то еще, как и она сама. Шок от того, что они росли вместе и внезапно оказались на трех разных континентах, и правда вначале на них повлиял и только потом напомнил об общности. О том, как они пили вместе по скайпу, даже когда у нее было пять вечера, а у Хосока полночь, и о том, как ругались друг на друга в рандомных сообщениях. ?В Барселоне. Думал о тебе, сучка?. Как строили все эти планы, ?подожди пока встретишься с моим парнем, никогда не угадаешь, где мы с ним познакомились?. Смех и помехи.До одной проклятой миссии годы спустя.Да, Хондэ как всегда оживлен. Странно приехать сюда на машине и не выйти на станции университета, но все поменялось. Много чего у нее, блин, самой. Но приятно видеть, что здесь изменилось немногое, несмотря на прорву гребаных пафосных бутиков, вытесняющих всех к югу. Намджун хотя бы как-то с ними борется.Галерея запущенная и прекрасная, потому что она настоящая, только переделанная. Слегка индустриальная, с неярким освещением. Сопровождая компанию развешенных на стенах картин андеграундных художников, играет андеграундный плейлист. Галерея прекрасна, потому что настоящая; ничто не зарождало бы таких подозрений, как появившийся из ниоткуда сарай, от пола до потолка увешанный гребаным Иль Ли. Поэтому у Намджуна — который вечно был не разлей вода с Национальным музеем современного искусства, как же иначе — она всегда была открыта. Больше для наблюдения, чем чего-то еще. В конце концов, художественный интерес она для него не представляет, но зона горячая — так близко к университету, превосходный наблюдательный пункт, чтобы обновлять список потенциальных агентов новыми именами. ?Выпейте кофе, Юнджи-ши, и расскажите, откуда вам известно о банде Х.С.С?. О, не волнуйтесь, я не из полиции. Во всяком случае, не из такой?. Выглядит настолько мейнстримно, что типичный турист с мнимой любовью к искусству пройдет мимо, настолько незаметно, что местные не обратят внимания. Название — идеально пошлая фальшивка, как раз чтобы заманить молодого художника без связей.Темная, индустриальная, небольшая. Чонгука пригласили на гудящую басами вечеринку, где все разговаривают со всеми, наслаивая мнения, но никто никого не слушает, где кругом банки пива и дабл-шоты. В достаточной мере на западный манер, и в достаточной — на местный. Ничего слишком угрожающего.Юнджи поправляет воротник и длинные распущенные волосы, закатывает рукава пиджака, обнажая браслет. Она могла бы быть издерганной, утомленной директрисой любого арт-центра или музейного отдела, а Сокджин — ее услужливым, бесконечно эрудированным мужем. Они не будут броско присоединяться к вечеринке, все равно все приглашенные — члены организации, и смысл в том, чтобы не привлекать к ним внимание Чонгука. К тому же, именно Чонгук появится заметно, рядом с Намджуном. В локацию его привезет харизматичный хипстер с глубокими ямочками на щеках и все такое.Нет, в их появлении ничего драматичного, только вот одна из шпилек Юнджи чуть не застревает в решетке, а она ни разу не Рианна. Они быстро пробираются в боковую комнату, выделенную для их встречи с Чонгуком, видят других членов команды. Джэхё готовит ПАСИВ1?, а Чимин что-то яростно набирает у себя на нетбуке, изредка бросая резкий взгляд на связку ключей, свисающих с USB-порта. Юнджи закатывает глаза — она и забыла про его брелок.— Подумать только, он ведь мог выбрать любой тотем, — тут же говорит Сокджин, и Юнджи, смеясь, стискивает его за руку. — Пойдем, устроимся в компании дешевого алкоголя. Включаем режим арт-трэша.Тэхён сутулится в кресле, не отрывая взгляд от пола. Он здесь будет только на финальном совещании, пока не появятся Чонгук и Намджун, потом спрячется и присоединится к ним, когда Чонгук заснет. Если говорить о планах, этот отстойный до ужаса, но он — их единственный шанс, пока сюда не вломился и все не испортил самый настоящий Интерпол. Да, может, Намджун и заманил Тэхёна на миссию почти что шантажом, но сделано то было ради высшего блага. Вечно с ним так, и раздражает подобное неимоверно.Дверь блокирует почти всю музыку, только бас пробирается по запачканному полу. Хосок рассеянно кивает в ритм — он тасует карты, раскладывает их, качает головой, снова тасует. В процессе падает одна карта; он застывает, наклоняется ее поднять, долго смотрит. Сует обратно и убирает колоду. — Ладно, — говорит Кёнсу. Джэхё только что отошла от ПАСИВа, отлично спрятав его за холстом. Ох нихера ж себе новое слово в области маскировки. — Весь план нам повторять не нужно, только самое главное.— Во-первых, длительность. Как только подействует ПАСИВ, у нас есть восемнадцать минут до завершения миссии.Они подсчитали, что это максимум, который выдержит изношенная нервная система Чонгука.— И мы разбудим Чонгука-ши ровно через десять секунд после того, как проснется Тэхён-ши.Времени ровно столько, чтобы исчезнуть.Тэхён стискивает зубы — даже краем глаза Юнджи видит, как он сжимает кулак. Она кладет сверху ладонь, постукивает по наполненному сосуду его кольца.— Далее, закладывая десять минут на допустимый переход в каждом спуске, мы получаем шесть часов на первом уровне для Намджуна-ши, Сокджина-ши и Чимина-ши. Пять дней на втором уровне для Юнджи-ши и Хосока-ши.— Жду не дождусь того, как буду сидеть на горе целых пять дней, — бормочет Юнджи.Шутит она скорее ради Тэхёна, чем кого-то еще. Она знает, чего ждать.— Тэхён-ши…— Если на каждую картину потратить ровно тридцать секунд, без единого перерыва, пройти через Лувр займет сто дней, — перебивает Тэхён. — Занятный факт. Еле-еле укладываемся в девяносто семь дней.— Если вы создадите еще один уровень, на исследование будет целых пять лет, — говорит Чимин. — Что? Я просто предложил. Время тянется там, где не светит солнце.Первый сон, конечно же, будет Намджуна. Хосок возьмет на себя второй, а Тэхён — третий. Они подумывали сделать сновидцем Чонгука, поскольку у него есть опыт, но Намджун забраковал идею еще до того, как они успели к чему-то прийти. У Юнджи по спине пробегают те еще мурашки при мысли о том, какой мир он создал бы в своей голове без предупреждения. Один только Лувр уже не подарок. Все в любом случае хорошо не закончится. Если Кёнсу и задевает хреновая шутка Чимина, он этого не показывает.— Сто дней для Тэхёна-ши. Далее выбросы: агенты, прошу.— Разбрызгиватели в ночном клубе, — говорит Сокджин.В его голосе ленца, что означает: в свете ситуации показная храбрость наконец начала растворяться, что ужасно ему не нравится. Юнджи кладет другую ладонь ему на руку.— Свободное падение, — говорит Хосок, когда на него смотрит Кёнсу.Долгая тишина, а потом отвечает Тэхён:— Взрывчатка.Юнджи не знает, чью руку сжимать сильнее, поэтому отпускает обе, и взамен с силой давит на браслет большим пальцем. Волосы сводят ее с ума. Как же она ждет, когда все закончится. Пять дней, восемнадцать минут, неважно. Она очень сильно ждет, когда все будет кончено.— Звуковой триггер, — говорит Кёнсу. — И снова напоминаю. Стерильный триггер такой, что никто из команды совершенно точно не мог его раньше услышать. Мы составляем их специально для миссий высокого уровня, как сейчас. Он не будет ни на одном из знакомых вам языков.— И снова напоминаю, — из голоса Тэхёна сочится кислота; Юнджи морщится, и четко видно, что Хосок тоже. — Такой же звуковой протокол на прошлой миссии был использован против меня. Если мне не изменяет память, вы были в числе тех, кто голосовал против, Кёнсу-ши.Кёнсу невозмутимо моргает и продолжает с отчетливым ?мне плевать? в голосе:— И вы знаете, какими искренними были мои извинения. Агенты первого уровня, после ухода второй группы музыка в клубе будет выключена. Хосок-ши, Юнджи-ши — наушники Тэхёну-ши и Чонгуку-ши. Без осечек.— Без осечек, — повторяет Юнджи, и у нее в горле ком.Возможно, она для такого стареет, но уже слишком поздно. И потом, она никогда не сдавалась. Слишком хороша. Слишком хороша, чтобы делать что-то еще.— Что ж, тогда, — Кёнсу почти неуловимо выпрямляется, — шоу начинается.__________Когда входит Чонгук, все на мгновение замирает. Музыка затихает, лампы тускнеют, а Юнджи почти способна обмануться, что луна ради него проделывает лишний путь и светит в нарочно замыленные окна. Потому что его лицо сияет так необыкновенно, чего она в жизни не видела.Нет. Кажется, Юнджи в жизни не видела никого столь же прекрасного.Возможно, так потому, что она знает, как сильно его любит Тэхён. Возможно, потому, что она знает обо всем, что у Чонгука отобрали, вырвали из рук, пока он спал. Возможно, потому, что она на нервах, Сокджин на нервах, Хосок на нервах, а музыку почти не слышно, но она все равно стучит в ритме пульса Юнджи. Но как бы там ни было, она убеждена, что никогда не видела такое лицо, и от этого сердце в груди сжимается.— Черт, — шепчет она.Ни единая из доступных им в личном деле фотографий не отдает ему должное. Темные кудри, сияющие глаза, неуверенная улыбка, которой он озаряет помещение. Да, он ужасно молодой, скорее всего, обсуждает с Намджуном какую-то чушь. Юнджи работала с собаками, детьми и искусством, но никогда прежде чужая абсолютная чистота не давала ей такую сильную пощечину. Его чистота осязаема и струится по воздуху. Он на них не похож. Он на них не похож.За короткий миг, когда Юнджи может перевести дух — потом ей нужно будет взять себя в руки — она испытывает всепоглощающую жалость к Тэхёну. Не сочувствие, не боль и не любовь, но чистую жалость. Какую она чувствовала много лет назад, когда видела его пустые глаза, молящие о пощаде. Ей хочется кого угодно молить о пощаде. И не хочется верить, что нечто столь прекрасное могли у кого-то украсть.Миг проходит, и Юнджи приходится собраться. Она делает большой глоток пива, ставит его на стол, отодвигается от окна, на которое опиралась, выдает свою лучшую улыбку из серии ?мне скучно, но я вежливая и улыбаюсь?. Расставить границы сложнее, чем она ожидала, но ей удается. У них здесь чертова миссия.— Отлично, все здесь, — Намджун поправляет очки и улыбается. — Прекрасно, мы быстро познакомимся.— О, мы можем не торопиться, — Сокджин легонько тянет Юнджи за запястье, направляя вперед. — Ведь мы здесь как раз поэтому, правда?Учитывая просто огромное количество абсурда, который здесь произойдет, комната не такая уж большая, но им нужно соответствовать. Так что она дает Сокджину усадить себя на один из диванов, пока Намджун ведет Чонгука к другому, а сам усаживается напротив Хосока и Чимина — последний опирается на стену и показательно убирает телефон. Чонгук выглядит таким испуганным, каким и должен быть, но по совершенно другой причине. Это так мило, а Юнджи еще никогда не чувствовала себя такой старухой. Ей пора на гребаную пенсию.— Итак, Чонгук, — снова начинает Намджун. — Познакомься с Сокджином, Юнджи, Хосоком и Чимином.— Не волнуйся, — Чимин широко улыбается Чонгуку, — Мы почти одногодки. Если они начнут обсуждать какую-то нудятину, я их по ногам отпинаю.Чонгук смеется — лед тронулся. Юнджи как будто со стороны подмечает, что голос у него звучит точно звездные облака, что он рисует.— Я очень надеюсь, что до этого не дойдет. Приятно со всеми вами познакомиться.Пока Сокджин любезничает и ?о да, наш Сынхён показал мне парочку твоих работ, и я прошу прощения за мой французский, но они чертовски хороши?, Юнджи озирается по сторонам. Она высматривает детали другого рода, ей нужно удостовериться, что все в порядке, что эта сука Ив не устроит какую-нибудь стремную херню прямо за пределами галереи. Все чисто: дверь, ведущая в подсобку, где ждут Кёнсу, Джэхё и Тэхён, пока что плотно закрыта; ПАСИВ за холстом в безопасности. Они пометили бокал Чонгука надколотым основанием, и в напиток уже подмешан сомнацин.Снаружи в главном холле каждый агент тоже начеку. Слегка чересчур для работы максимум, блин, на полчаса, но за полчаса может случиться куча жести. Не говоря уже о том, что они все предпочли бы забыть: Чонгук тоже был агентом, каким бы недолгим ни был этот срок. У него есть навыки, и что важнее, есть у него и понимание. Быть такого не может, что, проснувшись, он забудет о произошедшем. Они могут лишь надеяться, что он не придет в ярость.У него было бы на это полное право. Он на них не похож, и они замарают его одним лишь касанием. Но если ничего не сделать, в игру вступит зло покрупнее, и одному Богу известно, что с его мозгами сделают они. Сокджин может как угодно рассуждать, что они обладают выбором, но у них его нет. Просто нет. Не тогда, когда нужно выбирать: быть хорошими или… нет. И близко нет гребаного выбора.— Так вот, Чонгук, — начинает она по сигналу Сокджина. — Мой муж любит разговоры о приятном, а вот углубляться в детали ненавидит. Я же скорее человек сроков и подписей. Как думаешь, когда сможешь прийти к нам в центр и показать парочку новинок? У меня в мае экспозиция исключительно местных художников, и думаю, будет замечательно, если ты к нам присоединишься.Чонгук не отвечает сразу, бросает взгляд на Намджуна, который ему улыбается — только они видят в этой улыбке хищника — затем поворачивается к ней и сам широко улыбается.— Возможность… потрясающая, Мин Юнджи-ши. (Господи, она, наверное, и правда выглядит на все тридцать пять вместо двадцати восьми, хорошо же она постаралась.)— У меня уже есть, что можно вам показать? Я, эм. Я упорно работаю, чтобы собрать портфолио для Хонгика, так что…— Конечно, — кивает она. — Я дам тебе визитку чуть позже, давай договоримся? Уверена, я в том числе смогу дать тебе пару подсказок по портфолио. Сынхён тоже, выжми его досуха, не стесняйся.Она ему подмигивает и молчит о том, что ?Сынхён? знает всех до единого членов приемной комиссии и протащить туда Чонгука — меньшее, что он способен сделать. Может, она и не знает ничего о Чонгуке, но уверена, что он такое возненавидит. Возненавидит подобную жалость.— С нетерпением жду совместного сотрудничества, Чонгук.Чонгук снова моргает, окончательно убежденный: все слишком хорошо, чтобы быть правдой — так оно и есть. Юнджи чувствует отвращение, но все так же держит лицо, пока Сокджин улыбается, а Хосок восторженно вскрикивает и хлопает, всем видом изображая счастье и веселье — когда нужно, получается у него замечательно. У Чимина снова в руках телефон, как раз чтобы отправить сообщение Кёнсу и Джэхё. Вскоре они в форме официантов выходят из подсобки, оба с вином.Намджун нарочито их замечает и подзывает к себе, говорит что-то про тост. У Юнджи подскакивает уровень адреналина, когда Кёнсу открывает бутылку и наполняет бокалы каким-то розе среднего класса, а ведь на днях они как подростки напивались Chateaud'Esclans, что принес Тэхён. Юнджи сглатывает беспокойство и поднимает бокал вслед за остальными.— За новые возможности, — Намджун протягивает бокал, и вино чуть не проливается.— За судьбоносные встречи, — добавляет Чонгук.Несмотря на басы музыки, звон бокалов оглушает, и, когда Чонгук делает глоток из своего надколотого бокала, Юнджи просит прощения у Бога, в которого не верит. Просит его еще раз, когда бокал без звука падает на диван, пачкая подушки, а потом с изящным звоном приземляется на пол.На миг застывает ужасная картина: Кёнсу с безучастным видом стоит над упавшим Чонгуком, все еще сжимая бутылку — и тут все приходят в движение. Юнджи снимает пиджак и пытается напоследок оттянуть браслет; Сокджин свой пиджак не снимает, теребит запонки. Чимин окончательно убирает телефон и делает очень глубокий вдох. Хосок и Намджун разбираются со стеклом, подушками и шеей Чонгука, пока Кёнсу и Джэхё разворачивают ПАСИВ. Все двигаются на предельной скорости; первый сон — Намджуна, и в отличие от остальных его нужно подключить как можно, блядь, быстрее. Внутрь заходят агенты из прихожей, они готовят жгуты, пока Джэхё достает капельницы. Суматоха почти отвлекает, и тут…Задняя дверь снова открывается, и все снова замедляется. Тэхён выходит и видит Чонгука впервые за пять лет, и само время останавливает ход.Хосок дальше убирает разбитое стекло — как будто у действия есть хоть капля смысла — когда Тэхён подходит к дивану, двигаясь, будто его туфли налиты свинцом. Он опускается на колени рядом с Чонгуком, смотрит на его закрытые глаза — тот мирно спит. Тянется рукой, чтобы коснуться лица, но останавливается; Юнджи видит, как дрожит его сжатая в кулак ладонь, когда он опускает руку. Она и представить не может, каково ему.— Тэхён, времени в обрез, — говорит Намджун мягко и спокойно, и она это в нем ненавидит. — Давайте, собрались.Юнджи дает ближайшему агенту окончательно затянуть жгут, задерживает дыхание и, когда тот безжалостно вводит иглу, сжимает уже свой кулак. Последний раз бросает взгляд на Сокджина, пока агенты в унисон отступают назад, последний раз бросает взгляд на других. Хосок и Намджун уже в режиме миссии, лица как чистый лист, а Тэхён смотрит в никуда пустыми глазами, к чему им всем уже давно пора было привыкнуть — его капельница ведет к одинокому стулу, что стоит как можно ближе к подсобке. Чимин кусает губы и смотрит на всех по очереди; наверное, единственное проявление юной ранимости, которое они когда-либо в нем увидят — в конце концов, это его первое дело со снами. Юнджи хочет его ободрить, но тут Кёнсу дает первое предупреждение.Второе предупреждение.Третье предупреждение.ПАСИВ срабатывает с едва-заметным щелчком, и о н и п а д а ю т?Первый уровень / Намджун / 05:59:40Нулевой уровень / Кёнсу / 00:17:59Наушники сидят на голове слишком плотно — вот что он замечает первым делом, как бы банально это ни было, ведь поначалу слишком темно, чтобы разглядеть что-то еще. Наушники сидят на голове слишком плотно. С в е т нарастает по с т е п е нн о. Он уже слышит, как стук-стук-стучит в ушах ритм, бессловесный и безжалостный, как живая тьма-свет вокруг.Он четче видит корчащуюся массу клуба, тела ничего не подозревающих обитателей, которые как куклы двигаются в беззвучном ритме. Танцуют под бит, который дает им Намджун. Появляется дым, мерцающие лампы, что угодно, чтобы они и дальше ничего не заподозрили. Не обращали внимания. Пожалуй, ни один член команды не натренировал свое подсознательное на распознавание и своих и чужих лучше Намджуна, но некоторые из присутствующих… нестабильны. Они чужие.(Если Намджун лично тренировал Чимина, чтобы они оба к такому привыкли, он об этом знать не хочет.)Так что Хосок делает то, что у него выходит лучше всего, и делает быстро: он надевает архитекторские очки, озирается по сторонам, удостоверяясь, что все под контролем. В этом мире существует только ночной клуб, и Хосоку нужно проследить, чтобы у Чонгука не было ни единого пути отступления, как бы мерзко ни звучало. Здесь нет настоящих вышибал, потому что нет настоящих дверей, а еще оно того не стоит. У Намджуна не было никакой возможности тренироваться с Чонгуком, и, если тот решит сбежать, им только и останется импровизировать, блин. Ни вышибал, ни дверей, ничего — только клуб с посетителями и тихое диско, звучащее в вечной ночи, увиденной Намджуном во сне. Ночи вечной или шестичасовой, смотря от чего не так больно. (Ответ: оба варианта одинаково ужасны.)Но все-таки есть надежда, что сбегать Чонгук не захочет: на этом уровне он еще поймет, что спит. Бит хороший, зацикленный, совершенно неприметный, чтобы Чонгук никак не связал его со знакомой в реальности музыкой. Слов нет, только бит, басы и линия синтезатора, лазером врезающаяся в мозг сквозь наушники. Хосок жалеет, что не может снять свои и спокойно подумать, но тогда он привлечет внимание Чонгука и проекций Намджуна. Так что Хосок оставляет наушники и смотрит в оба, а потом, как и было велено, движется к бару.Чонгук уже там, сидит на стуле и моргает, но в то же время пальцами отбивает на ледяной стойке ритм. Сокджин надел на себя чужую личину — во вспышках ледяного зеленого света Хосоку виден блеск его запонок. Сокджин за баром, и наушники у него на шее, но он все равно качает головой в такт тишине, под струей воды моет и прячет пивные кружки. Хосок снимает наушники и улыбается, подмигивает Чонгуку и садится на стул рядом.Чонгука трогают за плечо — ухоженная рука Юнджи. Он снимает наушники и поворачивается к ней лицом, а она широко ему улыбается.— Чего такой потерянный? — в тишине ее голос звучит зловеще громко. — Кажется, ты говорил, что умеешь пить. Мне отправить тебя в отель с Сокджином?— Конечно, умею, — смеется в ответ Чонгук. — Я такой трезвый, что даже не вспомню, пил или нет.Отсутствие музыки сбивает с толку. Становится легко отличить проекции, и из-за этого они почему-то кажутся еще опаснее. По-хорошему, дело пары минут и одной ошибки — и Чонгук все поймет, его личная армия ворвется через несуществующие двери и его утащит, а их всех — убьет. На лимб у них просто нет времени. Им нужно расслабить Чонгука, вручить ему шот и отправиться вперед. Когда они сюда попали, Тэхён тут же скрылся с глаз, но Хосок не удивится, если Чонгук его почувствует. Нельзя недооценивать навыки человека, которого завербовали на гребаную Луврскую миссию в двадцать один год.И только Хосок принимается изображать небрежное ?я просто прохожусь и проверяю, у всех ли наушники?, как из толпы вываливается Намджун. Он нарочито надевает очки и проводит рукой по волосам. Потом кивает Юнджи и садится рядом с Чонгуком, качая головой.— Берегись, — указывает он назад головой. — Чимин вышел на тропу войны и хочет всех напоить.— Прости, а Чимин — это…— Я просто оскорблен!Не поморщиться у Хосока не выходит. Игривый, высокий голос прямо у него за спиной, и конечно же, чувствуется смертельно опасный аромат одеколона Чимина, такой сильный даже во сне. (Однако и видеть сны с Чимином — одно из призваний Хосока.)— После моего обещания никогда не вогнать тебя в скуку? Никакой тебе в наше время солидарности поколений.От его слов Чонгук смеется, почти закрывая глаза. Господи, Хосок и представить не может, каково это: пройти через все, через что тот прошел и все равно жить так открыто, так доверять незнакомцам. Какая же невыносимая доверчивость.— Прости-прости, я, наверное, немного волнуюсь.— Волнуешься? — Чимин обходит кресло Хосока, и он на миг закрывает глаза.Слишком поздно. Изящная талия, рука, чуть задевшая бедро Хосока, мимолетное тепло тела — все это мозг уже запечатлел топливом будущих кошмаров.— Не стоит париться, надень наушники обратно, потанцуем. А стариканы пусть тянут свой виски со льдом или что у них там.— Я, наверное, вначале схожу в уборную, — говорит Чонгук. — Я, э-э-э… что-то ее не вижу…— Я тебя проведу, — Намджун поспешно встает со стула — ведь нельзя допустить, чтобы он наткнулся на Тэхёна. — Пойдем, иначе засосет толпа.(За несколько месяцев до сна о Зимнем дворце Хосок и Алёна создали во сне Бергхайн в опустевшем Берлине, со всем населением внутри. Хотя сон был Алёны, вышибала чуть не вышвырнул Хосока. Но они обратили все в шутку, умудрились попасть внутрь и потом закидывались бесплатными напитками, после которых не было похмелья. Хосок отлучился в уборную, посмотреть на себя в зеркало.И там-то оказался Чимин. Он легко вышел из кабинки в невероятно прекрасном ханбоке, с все так же напомаженными волосами, глазами, подведенными черным и глиттером, блестящими розовыми губами. Видите ли, если бы Хосок обстоятельно создавал его во сне, у него хватило бы совести изобразить удивление. Но на самом деле у проекций нет такого уровня понимания, и потому Чимин ему радостно помахал и встал рядом у раковины, начал мыть руки, а потом — поправлять прическу.— Выглядишь горячо, — сказал он небрежно, и за полминуты Хосок с Алёной собрались на крышу, готовые прыгать.)— Хосок?Он возвращается в настоящее и видит, что они оба на него смотрят, Юнджи — откровенно пилит взглядом. Он смотрит на часы и удостоверяется, что из-за него они потеряли в реальности не больше десяти секунд, прочищает горло.— Что? Здесь не на чем сосредоточиться.— Я подкину тебе повод, — говорит Чимин. — Потанцуем?Удар слабый, но по крайней мере, тревожит он не только Хосока. Он видит, как поднимает брови Юнджи; ему самому приходится следить за выражением лица. Хосок не обращает внимание на ревущие в голове сигналы тревоги — ?Чимин взялся за старое? — и выдавливает смешок. Открыто отвергать Чимина — плохая затея, все они видели, к чему это приводит.Хакеру в извлечении места нет.— Ладно, но у тебя ровно три минуты. Ты обещал нам шоты, не забыл?Не таким был план. Чимин должен был утянуть Чонгука в толпу и вместе с ним танцевать вдали от бара. Тем временем появился бы Тэхён, синхронизировал бы свои таймеры, чтобы принять препарат раньше всех, и на него надели бы рабочие наушники. И ладно, желаниям Чонгука легко подыграть, если он не захочет пить — можно подсыпать препарат и в воду. Но это не означает, что им позволено настолько расслабляться. Господи, Чимин и правда слишком молод.Но Хосок все равно следует за ним в толпу, озирается — от малейшего шанса встретиться с кем-то взглядом шалят нервы. Намджун их нахрен прибьет, так что он как минимум способен справиться по-быстрому.— Чимин, — Хосок пытается не морщиться от звуков имени на языке. — Что ты делаешь?— А что? — наконец оборачивается Чимин, и глаза у него темные. — Я реально хочу потанцевать.— У нас совсем нет времени на всякую херню.Получается жестче, чем хотелось; по лицу Чимина, освещенному зеленым, пробегает вспышка обиды, но Хосок ничего не может с ней поделать. Даже не понимает, откуда она на самом деле взялась. Господи, ну потрахались они, и Хосок уехал в Москву, а Чимин живет в Сингапуре богатой избалованной жизнью. Куда бы они в итоге отправились? Куда еще ему деться?— Давай… что бы там ни было, мы можем разобраться после миссии.— Как всегда врешь сквозь зубы, — улыбается Чимин. — Я без понятия, куда ты улетишь после миссии, так дай мне хоть последний танец.Еще пять минут. Последний танец.Хосок опускает взгляд на часы. Пять минут, говорят они. Пятнадцать секунд в реальности.— Шесть часов, — он поднимает глаза.Ему приходится сглотнуть, когда он видит лицо Чимина: выражение одновременно упрямое, опечаленное и злое. Приходится подавить внезапный порыв схватить Чимина и поцеловать. Взять и поцеловать.— Просто… я тогда вернусь. Никуда не денусь — и тогда мы сможем потанцевать.В тишине сотни увиденных во сне душ Чимин надолго закрывает очи жгучие, а когда открывает их вновь — в жилах Хосока стынет кровь.— Нет, не сможем.Первый уровень / Намджун / 05:52:20Нулевой уровень / Кёнсу / 00:17:37Сокджин отправляет Чонгуку последний стакан, улыбается и подмигивает — он уверен в своей маске. Доверчивый до последнего Чонгук подцепляет шот пальцем, кивает ему и оборачивается ко всем остальным.На сей раз нет никакого тоста, только почти оглушающая тишина одинокой дискотеки во сне, сердце Хосока, ухающее вниз, и дурацкое чувство долга, из-за которого они все это затеяли.Отрубается Чонгук, изящно падая назад, в объятия Намджуна, и отрубается Юнджи — она оседает на барную стойку. Хосок тормозит стакан у губ и пытается побороть приступ животного ужаса.— Хосок, сейчас же, — шипит Намджун.Так что Хосок не грустен, и Хосок не печален. Хосок пьет яд под стучащую в ушах тишину,и почти кажется, что онпадаетн аколеницелуювечность?Второй уровень / Хосок / 117:13:40Первый уровень / Намджун / 05:52:41Нулевой уровень / Кёнсу / 00:17:35Юнджи приходит в себя на четвереньках, будто кошка, и одной рукой комкает под собой влажную землю. Т и х о, собственное испуганное дыхание громко отдается в ушах, а воздух холодный. Какой же холодный. Дубак, как Хосок и любит, совсем неудивительно, что сон соответствует.Юнджи не теряет времени зря — дальше будет только лучше — вскакивает на ноги и на всякий случай отряхивает обувь. Тянет браслет, который больше не браслет. Он стал резинкой, которая оттягивается, а потом сокращается обратно, приятно обжигая кожу. ?Ущипни себя, ты спишь?? Конечно же, нет; это совсем другое. Как будто она отправилась бы на такую высоту добровольно.Она закатывает рукава ветровки, проводит рукой по волосам — уже спутались. И впервые оглядывается по сторонам.Они высоко. Так высоко, что она знает: под ногами облака. Так высоко, что каждый вдох выходит тяжелым, разреженным и слабым. Так высоко, что с минуты на минуту начнут стучать зубы. Но с горами так было всегда. Их красота откроется тебе, если выдержишь холод. (Как Хосок и любит.)Гора прекрасна. На километры вокруг Юнджи не видит ничего, кроме тепуи. Она идеальная, одинокая и обманчиво плоская сверху. Гора была такой и на холсте, когда его впервые увидела Юнджи — ее саму тогда обнимал Сокджин. Она уже по нему скучает, ощущает странное предчувствие, от которого никогда не умела избавиться во время миссии, пусть и знает, какие они опытные и что у них никогда не бывало проблем. (Ну, кроме одного гребаного случая, но говорить о нем смысла нет. Сейчас здесь нет Ив; Чонгук — их единственный противник. Возможно, почти одно и то же, но именно что почти.)Гора прекрасна. Только она здесь такая высокая, остальное пространство наполнено приглушенной сине-зеленой массой тумана. Место почти столь же сурово, как то, что Хосок зовет домом. За исключением разве что глубинной мягкости, которую он привносит во все, что делает. Как мазки кисти художника отличают его на всех картинах, так и здесь частички Хосокавидны Юнджи во всем. В глазах вспыхивает блеклое солнце, а по мере того, как Юнджи продвигается к какому-то краю, можно четче разглядеть облака. Холод обжигает, но все равно светит солнце — и будет светить всегда, как и обещал Достоевский. Ветер задувает пряди Юнджи ей в рот, и она думает о Чонгуке, явно неготовому к таким условиям.Как по сигналу, она наконец-то замечает в сине-зеленой дали как минимум еще один силуэт. Неоново-оранжевая куртка — Тэхён или Хосок. Юнджи выдыхает и быстрее шагает по бесконечной на вид земле. Полевые цветы задевают нейлон на ногах. Интересно, есть ли вдалеке кто-то еще; насколько простирается воображение Хосока. Есть ли тут океан? Смертельные обрывы? Гигантские ландшафты, покрытые лесом, как камни — мхом? Скрывает ли все Хосок, потому что волновать их должна лишь эта гора? У Юнджи в голове куча идиотских, бесполезных вопросов, а ведь одна из причин, по которой она им нужна — это ее ?чертовски острое ситуативное чутье?, как ласково говорит Сокджин. Юнджи делает глубокий вдох, поддевает пальцем браслет, снова тянет, снова отпускает. Нужно собраться. Ветер, высота и плоскость горы. Патока времени, что тянется в двадцать раз медленнее, чем наверху у Сокджина, Намджуна и Чимина.Куртка приближается; Юнджи замечает темную шевелюру Хосока. И почти сразу же понимает, что солнце двигается по небу, следуя за ним, куда бы он ни отправился. Он сам этого, кажется, даже не замечает, ведь, учитывая тусклую серость пейзажа, особой разницы все равно нет. Да, этот факт отмечает только Юнджи. Ее на мгновение ошеломляет то, как худощавый силуэт Хосока подсвечивается сгустком рассеянного света. Господи, как же ужасно она скучала. Они с Сокджином слишком уж практичны.— А те двое? — кричит Хосок, как только позволяет расстояние.Юнджи качает головой, она чуть выдохлась из-за разреженного воздуха.— Они должны быть там, откуда пришла ты, окружность…— Постой, — говорит Юнджи. — Слышишь?Вначале звук такой тихий, что кажется галлюцинацией, но играть в них опасно. Если так случится — все станет настоящим. Но звук реален, и ни она, ни даже Хосок не могли бы придумать похожее звучание. Нет, звук тихий, но настоящий: далекий птичий крик, острый и печальный, как Тэхёну и нравится.__________Чем ближе они к звуку, тем кажется теплее. Звук и каким-то образом все вокруг. Д л и н н ы е ноты становятся ярче и переливаются звоном как раз, когда солнце все больше и больше выходит из-за завесы облаков. Но солнечный свет, тепло и птицы не переходят черту. По крайней мере, еще не переходят. Пока Юнджи с Хосоком приближаются, почти кажется, будто зима повернула вспять и обращается в осень, а осень движется к весне. Абсолютно сухая трава намокает под дождем предыдущего сна, а затем резко вырастает, зеленая и украшенная росой. Да, чем-то похоже на весну и пугает совершенно оправданно.Чонгук не должен был сам так быстро во всем разобраться. А она знает: так случилось наверняка. Наверняка. Это время года чуждо всем известным ей сознаниям, и она ему ни капли не доверяет.Юнджи сглатывает опасения, смотрит на профиль Хосока — у него тоже намокли волосы, и, несмотря на теплеющий воздух, чуть стучат зубы. Она встречается с ним взглядом, он сжимает челюсть и мрачно кивает. Не Юнджи его винить; он потерялся в собственном сне, и не только ее кое-кто ждет наверху, в беспристрастной тьме у Намджуна в голове. (Иногда она слишком практична, но увиденному во сне идеалу она всегда предпочтет жизнь, которой можно коснуться. И Тэхён, и Хосок заплатили свою цену за то, что погнались за двумя зайцами одновременно.)И тут краем глаза Юнджи замечает движение; она резко оборачивается и бросается прочь. Блядь, первым делом пушки, всегда. Она призывает на зеленую траву в двух шагах впереди глок, подбирает, как только тот воплотился. Но, что бы это ни было, оно уже исчезло среди высоких деревьев, появившихся из ниоткуда (и да, они действительно из ниоткуда. Но если воображение Чонгука дотягивается так далеко до периферии, она даже не хочет продолжать мысль.)— Видел? — бросает она назад, закрепляя глок на поясе. — Это человек был?— Нет, — отвечает Хосок.Он ее догнал; капля воды сползает по его острой переносице, застревая на самом кончике.— Я четко не видел, но ног точно было четыре.— Блядь, — Юнджи оттягивает браслет, начинает снимать, но останавливается. Он щелкает. Щ е л к.— Я не подписывалась на химер или еще какую хрень из сознания парня.— Давай, сейчас же в лес. Думаю, он еще не видел Тэхёна.— Что? С чего ты это взял? Посмотри на эту блядскую радугу, конечно, видел.Хотя вокруг весна, земля усыпана листьями. Они красные и золотые, как бывает именно осенью, и хрустят под ногами. Слабая воронка ветра легко поднимает их в воздух. Несколько мгновений они кружатся, а потом опускаются на землю и сами восстанавливаются. Юнджи так увлекает зрелище — вены листьев выпрямляются и тянутся к черенкам — что она снова пропускает все то же мимолетное, красно-коричневое движение, на этот раз прямо перед ними.Черт бы все побрал; она достает глок, щурясь, наводит. Прижимается щекой к плечу, и оно липнет мокрой ветровкой.— Блядь! Я слишком размякла.— Бесполезно, — в голосе Хосока спокойствие, он дважды похлопывает ее по шее.Она неохотно опускает оружие, но не ослабляет хватку. В снах предохранитель всегда снят.— Это была лань.— Лань, — ровно говорит Юнджи. — Гребаная лань.— Я же говорил.Она недовольна, горящими глазами осматривается по сторонам, но видит только деревья, снова деревья, ярко-зеленые листья и почти невыносимо прекрасные лучи солнца, проглядывающие сквозь листву. Птицы все так же щебечут, хотя их не видно, и по ощущениям наступает лето.— Он еще не видел Тэхёна. Сон просто повторяется и, во всяком случае, для нас ничего не значит.И только так снова появляется она — смотрит на них из-за куста между деревьями. Она тихая и безмятежная, но совсем не стыдливая, медленно моргает на них прекрасными большими глазами. Юнджи застывает надолго, она никогда так близко не видела лань, реальную или нет. Есть в ней что-то: кажется, будто лань чувствует себя как дома, но в то же время ее дом не здесь. Как будто она пришла сюда из других краев — и там еще прекраснее.— Откуда ты знаешь?Хосок улыбается, и зрелище редкое. Он старается быть честным во всем и предпочитает полностью прятаться, но не притворяться. (С тех пор, как он переехал в Москву, состыковаться с ним стало ужасносложно.) Улыбка печальная и полная презрения к себе самому.— Разотри и понюхай траву, — говорит он. — Ты ровным счетом ничего не почувствуешь. Наша сильнейшая привязка к памяти. Говорят, первым делом ты забываешь чей-то голос, но это неправда. Первым делом забываешь запах — и именно он быстрее вызывает воспоминания.Юнджи смотрит на него и моргает. А потом, себе вопреки, не обращая внимания ни на каких долбаных зловещих животных, что здесь притаились, она опускается на корточки и срывает пару травинок. Кладет пистолет на землю и берет траву обеими руками, рвет ее и разминает. Подносит к носу.Ничего. Хоть она и чуть испачкала бледные руки зеленым пигментом, хоть и осязает травинки: они грубые, но гладкие и хрупкие. Хоть она и слышит четкий тихий звук, когда их рвет. Нет, Юнджи чувствует только одеколон Сокджина, и впервые она рада ему так, как сейчас.Одинокая гора Хосока была жуткой всегда, но никогда — настолько.Юнджи выбрасывает траву; та начинает вплетаться в землю. Юнджи отряхивает ладони и снова берет глок, выпрямляется, прочищает горло. И решительно переводит взгляд вперед.— Ладно, — говорит она. — Пойдем.У них есть план, и они отстают.__________По крайней мере Чонгук облегчил им жизнь. Они шагают минут пять, когда Юнджи замечает следы копыт и показывает Хосоку. Пару секунд спустя они замечают лань — она услужливо их ждет, потом возобновляет ход, и они следуют за ней. Юнджи не выпускает из рук пушку, тихо и с намеком сжигает Хосока взглядом. В итоге он закатывает глаза, останавливается и достает из большого кармана собственное оружие. Шерсть лани постоянно меняет оттенки оранжевого, красного и коричневого — едва заметно, но сомнений нет. Юнджи ей не доверяет, и Хосоку стоит вести себя аналогично. Поэтому они не выпускают оружие из рук и следуют за изящным животным.Поляна небольшая, выглядит рукотворной — и не только выглядит. Идеальный — слишком идеальный — круг покрыт бледной мягкой травой. Если в нее зайти, будет доставать до колен, кажется даже, что они больше не на горе. Ничто не выдает высоту или общее расположение; солнце именно там, откуда светит ярко, но ненавязчиво. И, когда лань шагает прямо в центр поляны, лучи четко ее подсвечивают, превращая шерсть в чистое золото. Она неожиданно подается назад, навостряет прекрасные ушки, широко открывает глаза. Едва не ослепляет золоченым силуэтом. Потом она успокаивается и плавно садится на землю. И исчезает в траве.Еще миг Юнджи туда пялится, а затем отворачивается, прижимаясь спиной к дереву, за которым прячется. В нескольких шагах от нее Хосок делает то же самое.— Он здесь, так ведь? — шепчет она.— Ага, — отвечает Хосок. — Она — питомец. А он лежит в траве.— Где этого Тэхёна черти носят?Юнджи никогда так не нервничает на миссиях; поэтому и вечно нужна остальным. Дрожь в руках нельзя допустить: ни когда держишь пушку, ни когда кого-то латаешь, каждым стежком отдаляя человека от лимба. Но поляна, солнце и лань — жуткие, и совсем ей не по душе. Словно идиллическое лето, которое проводишь в бесконечном ожидании подвоха.Чем-то напоминает детство.У нее нет желания находиться в детской сказке. Она хочет пострелять, кого-нибудь спасти и убраться. Почему-то ей холодно.И тут:— Вон там, — облегченно выдыхает Хосок, и Юнджи меняет позу, чтобы посмотреть.На миг вид взъерошенного и мокрого Тэхёна радует. Юнджи внезапно вспоминает, что вообще-то они на тепуи, и будь это территория Хосока, все так же стояли бы холод, ветер и серость — жесткие, но знакомые. Тэхён пришел извне; он вместе с ними выбивается из сюрреалистичного пейзажа. Но радость проходит, сменяясь давящим осознанием: возможно, их Тэхён реален. Но если Чонгук видит этот сон каждую ночь, то где-то должен быть и другой Тэхён — заключенный в вечном лете, мягкий, бесхитростный и неземной — каким его видит затуманенный мозг Чонгука.Юнджи на миг закрывает глаза и делает глубокий вдох — ничем не пахнет — потом открывает глаза и не отводит их от Тэхёна. Тот опирается на дерево и переводит дыхание на другом краю поляны. Яркая голубая ветровка кричит о его присутствии всем, кто обратит внимание. Похоже, Чонгук его пока не заметил.В отличие от его сна.Когда Тэхён выпрямляется и делает шаг на поляну, перестают петь птицы. Кажется, что без движения полог деревьев темнеет, становится гуще, почти превращается в пещеру или что-то типа того — что-то другое и такое знакомое вертится у Юнджи на языке — но она никак не вспомнит нужное слово. В груди у нее нарастает особое чувство; высокие деревья расходятся, пропуская Тэхёна вперед, лучи солнца почти белые, они освещают тропу, а затем и поляну. Весь… весь мир Чонгука перерождается с каждым шагом Тэхёна, и потрясенная Юнджи тяжело опускается на землю.Тэхён снимает куртку и роняет ее в траву. Подскакивает и беззвучно бросается к нему лань; он без страха раскрывает объятия. Юнджи ждет, что вот-вот все пойдет наперекосяк: его укусит лань, или глаза у той загорятся красным, что угодно — и тогда Чонгук узнает, что здесь чужак. Но ничего не происходит. (Но он пока не заметил и их присутствие, а Тэхён к нему ближе всех.) Вообще, почти кажется, что лань теперь… там, откуда пришла. Дома.Тут Юнджи осознает, что ей напоминает зрелище, и желудок делает кульбит. Деревья, гнущиеся как колонны, солнце, будто сияющее с высоких окон; тишина, лань и улыбка Тэхёна. Она никак не находит слов, но чувствует что-то вроде испуганного благоговения и навязанного трепета.И тут с травы, словно взлетая птицей, встает Чонгук. Его свободную белую рубашку колышет внезапный ветер, а разумное солнце заливает светом от макушки до пяток. Чонгук гибкий, легкий и юный. Юнджи не видно лицо, но смотрит он прямо на Тэхёна.— Опаздываешь, — голос колокольчиком проносится над поляной, и от исполненного какой-то благодати эха, что за ним следует, Юнджи бросает в дрожь. — Но ты ведь не знаешь, где мы.Ей видно лицо Тэхёна, и она об этом жалеет. Он полностью собран, на губах играет легкая улыбка. Видно, как вертятся шестеренки у него в голове, пока он отчаянно пытается представить, как ведет себя Тэхён, живущий у Чонгука в снах. Тэхён пытается слиться с окружением, пускай это совершенно без надобности. В конце концов, мозг Чонгука абсолютно ничего не подозревает.Как по сигналу Чонгук делает шаг вперед, и Юнджи напрягается еще сильнее, хотя куда еще, блядь, сильнее. Волоски на шее стоят, и холодное беспокойство сжимает ребра. Похожее чувствуешь, когда орган достигает крещендо, и ты ждешь, что над тобой разверзнутся небеса, в которые не веришь. Она с отчаянием смотрит на Хосока — он пристально следит за теми двумя, но видно, что он тоже настороже. Что-то не так, блядь, да тут все не так, но кое-что — особенно скверно. Будто животное сразу перед атакой. И теперь, когда Юнджи почти поняла, что ей напоминает это место, она с трудом сохраняет спокойствие.— С чего бы мне не знать, где мы? — спрашивает Тэхён. — Ты…— Я знаю, что сплю, — перебивает Чонгук. — Но сон не мой, о чем ты тоже в курсе.Юнджи скорее чувствует, чем видит, как Хосок задирает брови; и чувствует, как с губ норовит сорваться истерический смешок. Они определенно недооценили Чонгука, а ведь он участвовал в одной из сложнейших миссий в истории извлечений. Что сейчас видно. Удивительно, что у Хосока…Соборы.Все напоминает ей о соборах. Тэхён, Чонгук и одинокая, теперь кружащая вокруг них лань.— Тебе не нужно меня ни в чем убеждать, — говорит Чонгук, а уши Юнджи заполняет специфический звон.У нее вибрируют губы, нос и кончики пальцев. Последние дергаются к холодному металлу пистолета, а по липкой коже перекатывается браслет.— Я знаю, что мы спим — иначе не увидел бы тебя. Ты у меня в голове, и здесь все ненастоящее, в том числе ты — я знаю правила, Тэхён.Господи.— Не бойся, — говорит Тэхён. — Ты ведь никогда не боишься. Не стоит и сейчас. Ты во…— Кто из них? — Чонгук до жути проворно озирается по сторонам; Юнджи и Хосок торопливо пригибаются. — Полиция? Снова насчет Лувра? Я рассказал им все, что знал, ты там был. В смысле… ты был у меня в голове, но тем не менее.— Да, был, — Тэхён тоже шагает вперед. — И я был в Лувре, помнишь? Защищал тебя. Помогал. Берег, как тебя и тренировали.?Держи себя в руках! — мысленно кричит Тэхёну Юнджи. — Не перестарайся. Он и так считает тебя ненастоящим?.— Я знаю, — говорит Чонгук. — Мой личный подсознательный телохранитель. Так скажи мне, почему на тебе такая одежда, и от кого мне на этот раз нужна защита?Позади Юнджи раздается шорох, и, стараясь не выдать удивления, она стискивает зубы. Как можно тише оглядывается и проверяет, но сзади пусто. Хосок тоже заметил и бросает на нее резкий взгляд. Юнджи оборачивается к поляне — и видит, что Тэхён показывает прямо на нее. Она медленно выдыхает и встает, Хосок тоже, но он еще осторожнее и не показывается. (Как сновидец по-настоящему в опасности именно он. Слишком много незнакомцев подсознание Чонгука просто не выдержит. Но… но ведь здесь лишь обманчивое спокойствие леса, лань и уверенность Чонгука.)?Мне это не нравится! — надрывается мозг Юнджи. — Совершенно, блядь, не нравится?.Но то, что Чонгук ее узнал, ни на что не влияет — он не понял, что сон не ее. Пока что не понял. Юнджи не успевает сделать и шагу, как под невидимой расческой ветра гнется и расступается трава. Приближаясь, Юнджи не выпускает из руки пистолет и внимательно смотрит по сторонам. Как личный телохранитель ищет… вот что не так. Черт, вот же что не так. Солнце, птицы и гребаная лань.Она знает: Хосок спроектировал гору так, чтобы они были высоко и в безопасности. Но они не предвидели, что Чонгук так сильно изменит топографию. Если они на одном лишь клочке полотна его сна, где тогда…— Хосок, — говорит она как можно тише, почти не двигая губы, и сама не знает, чего хочет.Он не отвечает — остался слишком далеко. Горло Юнджи перехватывает.Когда она подходит достаточно близко, видит, что Чонгук выглядит безмятежным, смирившимся — чего Юнджи от него и ждала. Вряд ли он знал — не с самого начала и даже не в клубе. Честно говоря, так еще хуже: что он вправду поверил в обман, созданный таким же фальшивым Шин Сынхёном. А, может быть, не поверил, но все равно решил подыграть, потому что… что? Знает, что и так едва может доверять собственным мозгам? Потому что больше ему нечего терять? Юнджи и представить не может, кто способен смириться с подобной жизнью. И тем не менее, все трое мужчин рядом с ней так или иначе с ней справляются. Тэхён — в достойной тишине, Хосок — с холодной апатией. Чонгук — в священной чистоте.Нет, решает она. Он никогда не знал — если так думать, не будет настолько больно. Думать, что он правда надеялся заключить сделку насчет рисунков, заработать денег, выставить свои работы. Пускай, проснувшись, он будет в ярости, она с радостью примет его ярость. Что угодно будет лучше мягкой, понимающей, легкой улыбки, что сейчас у него на лице. Как будто он встречается со старым другом, а тот не знает, как себя вести, как сказать ?прости, что так и не ответил на то небрежное сообщение три года назад?.— Я допускал, что сновидцем окажешься ты, — говорит он Юнджи. — Там наверху, в галерее ты была слишком грустной.— Прости, — просто отвечает она — больше ей нечего сказать. — Мин Юнджи. Я из агентства. Твоего старого агентства.Чонгук смеется.— Тогда, полагаю, спасать меня нужно не от тебя, или Тэхён бы тут не был так спокоен. Он смог бы как-то определить. В смысле, я смог бы определить.Если бы он только знал хотя бы половину. Но Чонгук натренирован; только поэтому они так рискнули. Он доверяет Тэхёну, а Тэхён говорит, что Юнджи не представляет угрозы — значит, так и есть. Ни Чонгук, ни его подсознание не реагируют.Но в этом-то и проблема, и поэтому Юнджи с трудом держит лицо, подавляя порыв закричать, что им нужно уклоняться, убегать и прятаться. В этом и проблема — не от чего прятаться. Чуть поодаль пасется лань, а собор деревьев застыл. Если они на полотне сна Чонгука, тогда…— Чонгук, в последний раз мы с тобой работали во время Луврской миссии, — снова подает голос Тэхён. — Я там был с определенной целью. Раз я снова здесь появился…Лань прядает ушами; на миг сердце Юнджи замирает, и нелогичный мозг говорит ей, что это Ив. Юнджи сглатывает и тянет браслет. Щ е л к.— Давай я объясню, — вклинивается она. — Чонгук, ты в моем сне, — птицы с облегчением снова подают голос. — Думаю, твой э-э-э…— Тэхён.— Да, Тэхён. Думаю, он ощутил мое присутствие и, как предполагает подготовка, поспешил на твою защиту. Но настоящую опасность представляю не я. По-настоящему опасен человек, который пытается снова до тебя добраться.Ветерок становится ледяным, а потом и вовсе затихает. Птицы замолкают, потом вновь начинают щебетать. Чонгук стискивает челюсть.— Ив, — говорит он. — И зачем ей это? В агентстве я больше не у дел. Меня уже со времен миссии ничего с ней больше не связывает.— Чонгук, — Юнджи тщательно изображает тон ?это чрезвычайно серьезно, так что слушай внимательно?. — Ты помнишь, почему больше не у дел?— Конечно. Меня уволили с почетом после…— После чего? — Юнджи понимает, что на него давит, но на нее давит таймер.Они уже потеряли дополнительные два с половиной дня на третьем уровне; с момента их прихода сюда прошло три часа. Нужно рискнуть, иначе миссия провалится.— Из-за чего конкретно тебя уволили?Чонгук ей моргает, а потом смотрит на Тэхёна. На сей раз тому даже не приходится притворяться. Он знает, что произошло; детали, что мозг Чонгука спрятал от него самого. Пусть для Чонгука Тэхён всего лишь призрак, он был там плотью и явью.— Произошел несчастный случай, — в голосе Чонгука совсем нет уверенности.— Нет, — говорит она, скорее подтверждая, чем отрицая. — Произошло нападение. На тебя лично напали во время миссии, Чонгук.Снова появляется ветер; все остальное застыло. Юнджи молит Бога, чтобы Хосок уже развернул ПАСИВ, молит Бога, чтобы все прошло быстро. С каждой секундой она напрягается сильнее, как будто тепуи рассыплется на части, и невидимое море разума Чонгука поглотит недели их труда. Но навредит и излишняя торопливость — Чонгуку нельзя вспоминать самую суть личной атаки Ив: тщательное, хладнокровное извлечение всех воспоминаний о Тэхёне в реальности и внедрение идеи, что тот не существует. И никогда не существовал.— Да, на тебя напали, — вставляет Тэхён. — Чонгук, я здесь поэтому. Попробуй вспомнить.— Да, — шепчет Чонгук. — Я… но ведь мы… я помню, что мы вернули планы. Планы ограбления выставки. Незачем было… и я был простым… зачем ей на меня нацеливаться?— Теперь мы знаем, зачем, — говорит Юнджи. — Есть новая, проливающая на это свет информация.Он храбрый, этого Юнджи у него не отнимет. Ничем не выдает ужас, который должен испытывать.— Чонгук, ты кое-что нашел, — ее голос смягчается. — В Лувре. Нашел картину, о которой никто не знал, что она украдена. И ей такое не понравилось.Они на полотне сна Чонгука, конечно, здесь нашлись бы сбои. Только ждала Юнджи чего-то другого.— Тебе нужно вернуться туда в одиночку, — говорит она медленно и осторожно, теперь — осторожно. — Тебе нужно вернуться в Лувр, найти нам картину, пока Ив не пришла и не уничтожила тебя за то, что ты вспомнил.Даже для нее слова невероятно жестоки; он оставался бы в полной безопасности, если бы они сами ему не напомнили. Но теперь все иначе, и виновата в этом она. Они все виноваты. И как всегда, Чонгук делает хуже, потому что доверяет ей. Им.— Я никогда не буду по-настоящему одинок, — тут же говорит он и невольно закрепляет в миссии непосредственную роль Тэхёна. Миссия никогда не предполагала защиту, никак не относилась к Ив. Все было сделано лишь с целью убедить Чонгука — который доверяет Тэхёну еще более слепо, чем Намджуну — что их отвратительная команда чужаков не желает причинить вреда. Тэхён выполнил свою работу. Они вторглись сюда, исходя из лучших побуждений, чтобы спасти Чонгука от судьбы даже хуже той, что он проживает сейчас. — Скажите, где ПАСИВ.Юнджи просит прощения у Бога, в которого не верит. Как же просто каяться в церкви.Второй уровень / Хосок / 114:13:27Первый уровень / Намджун / 05:42:40Нулевой уровень / Кёнсу / 00:17:08Хосок — достойный архитектор, и всегда был таким благодаря не только точности, но и контролю. Он входит в немногочисленную категорию людей, насчет которых Юнджи уверена: они держат свое воображение в узде. Не дают ему волю и сами в нем не тонут. Тэхён из другого теста, он всегда пытался найти пограничные двери, приглашал к себе звездный свет, китов и эмоции, названия которых люди еще не изобрели. Нет, Хосок знает пределы собственного воображения и со временем оградил их тонкой, но крепкой стеной. Четкие границы. Никаких огненных штормов и говорящих птиц, никаких звездных вихрей. (И точно никакого Пак Чимина.) Щ е л к.Ему всегда хорошо удавалось сдерживать то, что снаружи. Юнджи повторяет себе это в десятый раз, глядя, как он выкапывает и устанавливает ПАСИВ, будто тот мгновенно появился из воздуха. Ему всегда хорошо удавалось сдерживать то, что снаружи, и причины провалиться сейчас нет. Не объяснить, почему у Юнджи сосет под ложечкой так, будто появился один из симптомов инфаркта — из тех, что описывают в больничных брошюрах; симптомы, которых совсем не ждешь. Щ е л к.— Работать нам нужно быстро, — говорит она Чонгуку, задвигая все посторонние мысли подальше. — Пока вы с Тэхёном спуститесь вниз, мы с другим спецагентом останемся здесь наблюдать. У вас будет примерно сто дней.— Сто? — поднимает брови Чонгук. — Только не говори, что мы уже на втором уровне? Кто же тогда держит первый?И ведь она знала, что этот момент настанет. Нельзя было предотвратить миг, когда проницательный Чонгук начнет вычислять таймеры и поймет: миссия не одиночная, есть как минимум еще один участник. Тот, кто банально должен устраивать выбросы и следить, чтобы никто не оказался в дыре под названием лимб. Она все знала, не ожидала только одного — даже с момента, как увидела Чонгука входящим в галерею, и сердце ее дрогнуло — как ей будет стыдно признаться.В итоге она не признается, во всяком случае, не прямым текстом. Только смотрит на Чонгука и старается не щуриться от солнечного света, что вопреки всему не теряет в яркости. Она ждет, когда Чонгук сложит два и два, пытается не скривиться, когда он снова улыбается добродушно и безропотно. Щ е л к.— Шин Сынхён, — говорит он. — Но имя вряд ли настоящее, так ведь?— Мы готовы, — на счастье Юнджи вклинивается Хосок.Она почти по-детски отворачивается и щурится, глядя на лань. Та нежится на зеленом алтаре поляны с закрытыми глазами и полностью осознает, что Юнджи ее не любит — даже ненавидит. Юнджи не привыкла к столь нежной красоте, из которой, кажется, соткан весь мир Чонгука, и гребаное создание буквально отвращает ее до дрожи. Встречаясь с невинной ланью лицом к лицу, Юнджи постоянно чувствует напряжение. И еще немного ненавидит себя за то, какая она блеклая, желчная и доверяет исключительно горстке людей, за которых готова умереть. Но Юнджи прошла долгий путь от того этапа, когда в юности яростно презирала саму себя. Будь она проклята, если сейчас все разрушит какое-то долбаное воображаемое животное. Вечно миссии будят ее демонов; Юнджи хватает объективности, чтобы это понимать. Она — та, к кому всегда обращаются, когда все летит в тартарары, та, кто всегда выбирает Сокджину любимую пушку. Щелк. Щелк. Щ е л к.Лань может отправляться нахер. Юнджи нужно спасти человека, а если получится — двоих. Скрывшийся внутри страх может валить туда же. Хосоку всегда хорошо удавалось сдерживать то, что снаружи. Поэтому он построил с нуля чертову гору, и поэтому — стискивая зубы, твердо говорит себе Юнджи — поэтому, хоть они и на полотне сна Чонгука, вокруг все еще ни одной проекции. Не говоря уже о том, что она никак не отдаст должное подготовке самого Чонгука. На безмерно отвратной дискотеке проекции Намджуна ничего им не сделали. Для того, чтобы проекции Чонгука вели себя как-то иначе сейчас, когда он знает про Юнджи, нет причин. Нет причин.И все же. Стеклянными глазами Юнджи наблюдает, как Чонгук и Тэхён бок о бок ложатся в траву, и на миг они выглядят, будто несчастные влюбленные, которыми никогда не должны были стать, будто картина — любая картина. Юнджи смотрит, как Хосок затягивает им жгуты, не колеблясь, вводит иглы. Видит, как морщится Тэхён — в отличие от Чонгука. И тут, как только Хосок заносит палец над кнопкой инъекции, ее накрывает мгновенной волной осознания, и Юнджи останавливает его не словами, но тревожным возгласом.— Чонгук, — она пытается прогнать из голоса ужас.Юнджи резко вспоминает: Хосок построил гору с нуля не только потому, что ему хорошо удается сдерживать то, что снаружи — на сей раз он еще и до смерти этого боится. — Твой тотем с тобой?И Чонгук ей улыбается — безмятежный и бесхитростный, как лань на алтаре. Смущенный, будто не понимает, с чего бы ей такое спрашивать. Безумный. Совершенно безумный.— Конечно, — отвечает он. — Мой тотем — это Тэхён. Он существует только здесь.?Третий уровень / Чонгук / 95 днейВторой уровень / Хосок / 114:03:16Первый уровень / Намджун / 05:41:32Нулевой уровень / Кёнсу / 00:17:06Впервые Тэхён встретил Чонгука в кафетерии южнокорейского посольства в Париже. Ему было двадцать три, и неделей ранее Хосок переехал в Москву. Стоял как всегда холодный и дождливый февраль, но в тот день была на удивление неплохая погода. Как будто сама весна узнала о Чонгуке и заторопилась к старым и усталым домам Парижа. Тэхён помнит, что узнала сама весна. Небо проснулось голубым, как в полном чистых страниц апреле, облака были белые и плотные, они двигались над городом, словно играя в салки. Тем днем Тэхён был так счастлив — он опирался на окно в автобусе и с любовью наблюдал, как все вокруг раскрашено сине-фиолетовыми оттенками: легкий дождь и уличные торговцы жареных каштанов со своими велосипедными стойками и беретами. Тем днем его умиляли даже граффити Латинского квартала. Тэхён был счастлив и ярко улыбался незнакомцам, качая головой в такт милой песенке — если он слышит ее теперь, еда каждый раз подступает обратно к горлу. Он вышел на Орсе и проверил расписание автобусов, а потом решил пройтись. В конце концов, до посольства был всего километр, а погода стояла такая замечательная. Им больше не суждено было снова обрести похожий день, что он знал еще тогда. Знает и сейчас; первую встречу никогда не прожить вновь. Только раз ты встречаешь человека новым и нетронутым, а после тот день канет в Лету.Как всегда, посольство было неприметное и невыразительное, но в тот день Тэхён улыбался, толкая внутрь черные двери и направляясь через маленький двор. Он пришел на час раньше; запись была не раньше десяти, и можно было убить время в компании горячего кофе и Этвуд. Потом Тэхён собирался обратно к Орсе пешком, провести там день, а дальше, если погода не испортится — на набережную.Но он взял кофе, начал двигаться к столику у окна и остановился как вкопанный, увидев, что там было уже занято. Сидящий даже в помещении не снял шарф и смотрел по сторонам большими глазами, будто не мог им поверить. Волосы у человека были растрепаны. Наверное, подходить к испуганному на вид незнакомцу в посольстве шло в разрез с протоколом — и здравым смыслом — но парень выглядел таким юным, что Тэхён не сдержался, уселся напротив и поставил на стол кофе.— Привет. Можно я тут сяду? — вопрос чуть запоздал.Первые ноты голоса Чонгука вышли слабыми и неуверенными, а потом он с пытливой детскостью потеплел к Тэхёну, насколько позволял протокол. Не зная, что их обоих вызвали на одну миссию, они держались в конфиденциальных рамках, общались расплывчатыми фактами и вежливыми вопросами. Чонгук прилетел только прошлой ночью; нет, он ни капли не говорит по-французски, так что слава Богу, Тэхён говорит по-корейски.И не успел Тэхён заметить, как уже приглашал Чонгука на набережную после всех дневных встреч. Не успел он заметить, как наступило десять утра, и они оба двинулись к одной и той же комнате. Не успел он заметить, как прошло двадцать девять дней с момента, когда он так и не выпил кофе, и Тэхён уже вливал в Чонгука яд из пустого сосуда на своем кольце. ?Просыпаются они у пирамид, и солнце палит вовсю. Работают фонтаны, хотя смотреть на них некому; вокруг ни души. Тэхён забыл чувство пронизывающего до костей одиночества, когда ты один в рукотворном месте. В месте, где всегда должны быть люди.Вокруг ни души. Двор Наполеона пуст; после горной прохлады теплый ветер приятно касается кожи. Тэхён глядит на стены и колонны, которые годами не решался увидеть; черные лампы, крыши и далекие деревья сада Тюильри. Перед ним иной Париж в иное время, когда Тэхён думал, что удача никогда от него не отвернется, ведь он создал ее сам, а его руки никогда не чувствовали усталости. Когда Чонгук боялся толпы и шума, а Сена текла голубым из-за чистой и такой огромной силы воли. Какой же огромной.Солнце вовсю палит и каштановым расцвечивает волосы Чонгука, когда тот выпрямляется и щурится. На миг Тэхён заворожен образом: Чонгук в белой рубашке и с растрепанными волосами, одиноким силуэтом выделяется на фоне поразительных пирамид, и солнце, отражаясь от их стекла, расцвечивает его кожу неземным светом. Et nos amours, faut-il qu'il m'en souvienne—11Тут Чонгук оборачивается, замечает его и улыбается — искренне, тепло и с нечаянным прощением. От этой улыбки сердце Тэхёна каждый раз ухает в желудок, но он тоже улыбается в ответ.— Нельзя терять время, — говорит он, хотя впереди месяцы.Он готовил свое сознание, не спал ночами и заставлял себя вспоминать то, что больше всего на свете хотел бы забыть. Вспоминал все то, из-за чего жалеет, что его не наказали, как Чонгука, а Чонгука — как его. Готовился к месяцам, что у них впереди, когда они останутся лишь вдвоем. И все равно вопреки всему он надеется на чудо, что Чонгук войдет в зал под пирамидами и на месте упадет на колени, сраженный памятью. Вопреки всему надеется, что они как можно скорее вернутся на гору, потом в ночной клуб, а потом — галерею, где он сможет снова от всего спрятаться, как делает уже пять лет. Тэхён готовился снова и снова, но ничто так и не подготовило его к тому, как видно полоску кожи Чонгука, когда задирается рубашка, как солнце светит в его волосах и как он улыбается.— Да. — Голос Чонгука — это еще один луч света, отраженный от стекла. — Никак нельзя.Faut-il qu'il m'en souvienne—12?Щ е л к. Запястье у нее болит уже почти непрерывно.Они уложили их спать под кровом деревьев. Хосок усиленно защищает ПАСИВ и строит над ним непробиваемый купол, пока Юнджи опирается на шершавый и теплый ствол и наблюдает, как меняется погода. Солнце ушло почти сразу вместе с Чонгуком, как будто нажали на мысленный рычаг — крушение погодных иллюзий в чистом виде, и случиться оно может только во сне. Зрелище завораживает всегда.И Юнджи смотрит. Небо полосами окрашивается в серый цвет Хосока; каждое ватное облако по очереди становится дымчато-серым, темнея дождем, что не проливается водой. На фоне пустого-наполненного обещания дождя медленно исчезает солнце, ватт за ваттом гаснут его яркие края — словно лампа, мерцающая над пустынным лесом. И лес тоже; деревья со стократной скоростью проживают времена года: еще свежие и пахнущие хлорофиллом зеленые ростки весны скукоживаются, в мгновение ока краснеют и темнеют, а затем целиком ссыхаются и падают на землю, где покоятся миниатюрными трупиками, исторгая дым. Трезубцы голых ветвей, лучины травы — беспощадный холод в сердце Хосока в своей резне не щадит никого. Так что Юнджи смотрит, оттягивает браслет и спрашивает себя — это весна Чонгука столь непостоянна или осень Хосока настолько сильна?Отвечают ей довольно быстро. Когда возвращаются холод с ветром и собор звенит оглушительной пустотой, на месте остается поляна, а вместе с ней и ложный алтарь с ложным богом. Страх Юнджи карабкается из горла в рот, из-за чего сжимаются челюсти, как будто пытаясь удержать внутри слезы — они, в отличие от страха, не могут взобраться наверх.Стиснув зубы, Юнджи сухими глазами оглядывает поляну и говорит:— Хосок, мне это не нравится.Исчез золотистый мех лани. Исчезли насыщенные коричневые оттенки ее шерсти. Лань стоит к ним спиной на середине поляны, серебристо-серая, будто какой-то призрак, и уши у нее по-прежнему на макушке. И как только Юнджи понимает, что проекциям не обязательно быть людьми, лань оборачивается и смотрит на них в упор.— Хосок, — теперь голос у Юнджи дрожит, как мертвые листья на ветру.Глок. Предохранитель. Крючок.Лань не двигается. Только застывшим насекомым ползет один, второй онемевший миг — из ее безжизненных угольно-черных глаз начинает течь кровь.?Темп задает Тэхён. У них меньше ста дней на то, чтобы охватить каждый сантиметр музея, если так Чонгук вспомнит. И, чтобы не сойти с ума, ему нужно спать хотя бы час в день. Остается меньше тридцати секунд на каждую картину, и одному Богу известно, а картина ли вообще приведет их к искомому ответу. Так что Тэхён заставляет Чонгука хорошо обуться, бегло проверяет вход с колоннами, фонарями и станцией Риволи, что манит прямо через дорогу. После этого они бегом спускаются в главный зал.Светящее сквозь ближайшую пирамиду солнце оставляет на полу черные квадраты. Они не резкие и своими параллельными тенями размывают темные линии на мраморе, делая их чуть светлее. Чонгук громко выдыхает, видя абсолютную пустоту без намека на человеческое присутствие. Но Тэхёну нужно сохранять самообладание; ведь именно здесь, в пункте сбора, они обнаружили ждавшего их Чонгука. Тэхён до сих пор помнит, как Чонгук изо всех сил пытался сесть ровно, сколько пугающей и чужой на вид темной крови было рядом. Но он был в здравом уме, и они не стали волноваться.Тэхён знает, что пустота неестественная, как и все остальное. Даже во время первоначальной миссии музей был заполнен с виду безопасными туристами — проекциями Ив. Охранники, проверявшие билеты у посетителей, прежде чем пустить их в неважно какие крылья, экскурсоводы, даже дети. Населяя музей, она превзошла саму себя, и потому было до смешного легко слиться с толпой. В итоге так команда в крыле Сюлли и выбралась вместе с планами. И подумать только: Тэхён, принявший наказание целиком подобно ножу, что застрял в горле и мешает сглотнуть, так и не смог поучаствовать в единственной победе того дня. Победе, возможной только благодаря жертве Чонгука — разъяренная Ив ослабила бдительность. На встрече после миссии Тэхён слышал, что планы стали проявляться на стенах.(Сегодня музей пуст. Тэхён знает, почему — ведь именно он научил Чонгука держать проекции в узде.)— Начнем с Ришелье, — подает голос Чонгук.В пустоте его голос отражается эхом, он призрачно мягкий и так легко ускользает. Чонгук уже направляется к ступеням левее лестницы, ведущей в кафе пирамиды, и его не трогает сентиментальность, мучающая Тэхёна каждую секунду.— Я помню, что был назначен в ту команду младшим архитектором, хотя нам всем пришлось запоминать чертежи.— Хорошее решение, — осторожно говорит Тэхён.Его самого назначили в команду крыла Денон, опасную зону. Пожалуй, становится только забавнее от количества отмазок, что в первую неделю знакомства находили они с Чонгуком, чтобы встретиться в посольстве. Тем утром было совещание; они так и не дошли до набережной. Два чиновника, кореец и француз, занимавшие высокие должности каждый в своем управлении контрразведки, с ними поговорили, пообещали, что команды и лидеры будут назначены на следующий день. Три команды на три крыла, подгруппы для охвата всех этажей. Как минимум по пять корейцев в каждой команде, ведь их очаровательный вор был родом из Кореи. Стоило Тэхёну только задуматься о том, как на обеденном перерыве (в кафетерии была посредственная лапша, а Чонгук переливчато смеялся) через главу миссии выйти на связь с оставшимся дома Ким Намджуном — как его отозвали и проинструктировали лично.— По статистике, в бою ты скорее всего был там.Тэхён пытается не возвращаться в снах к прошлому, оно и так призраком следует за ним в реальности, ведь ему до сих пор приходится жить в городе, который лишил Тэхёна всего. Но он часто думает, что, если бы мог повернуть время вспять и что-то изменить, изменил бы он вот что. Сказал бы Намджуну ?нет?. Нет, он не стал бы его личным контактом; быть может, и не было второго такого опытного извлекателя, говорящего на обоих языках миссии, но Намджуну просто пришлось бы поискать подольше. Если бы только тем днем Тэхён сказал нет и ушел домой, возможно, Чонгук остался бы странным подарком на пару часов. Красивым незнакомцем, чей любимый цвет он бы так и не выяснил. И о судьбе Чонгука Тэхён узнал бы из уст кого-то другого, а не когда Чонгук удивленно посмотрел на него и сказал: ?Почему ты никуда не делся? Разве мы пропустили выброс? Мы все еще во сне??Продвигаясь вперед, они закладывают взрывчатку — Тэхён достает ее из полок в стенах, разматывает провода, как нить Ариадны. Наверху на лестнице, в середине первого коридора. Потом они входят во двор, крошечные исследователи перед ликами больших богов, и солнечный свет раскрашивает стены масляным желтым, а белые статуи сияют. Тэхён помнит тренировочные подходы, помнит, как архитекторам сказали притвориться студентами и так уберечься от опасности. Чонгук сидел на полу перед статуей, скрестив ноги, делал наброски, приглядывал за плавным ходом операции, пока имитаторы пытались выудить информацию из охранников, а извлекатели врывались в спрятанные выставки, на стройку и в закрытые на реновацию зоны. Тэхён даже помнит, как Чонгук выглядел — он сидел прямо перед ?Молодой девушкой, доверяющей свою первую тайну Венере? со скетчбуком и истпаковским рюкзаком и сосредоточенно кусал себя за губу. Самый молодой в их команде.Нет, Тэхён помнит мельчайшую мучительную деталь, и пусть даже Чонгук должен быть в курсе (ведь Тэхён — часть его подсознания), кажется, что он забывает каждые пять минут и как туристу объясняет процедуры, воспоминания и анекдоты с тренировок.— Так вот, первый день — по-моему, на последнем уровне все длилось три-четыре дня, все равно мы не смогли бы удержать ее дольше. В первый день моя команда практически охватила весь этот двор. У нее было слишком много проекций. С каждой новой ее внимание рассеивалось, и к тому времени, как они начали входить в суть дела, нас тут уже не было. Ну… вроде так, я не помню. Но ты был рядом.?Нет, не был, — думает Тэхён. — Когда нужно, меня не было рядом. Когда я был нужен тебе сильнее всего?.Чонгук уделяет время каждой статуе. Читает надписи, шутит, что хотел бы аудиогид на корейском. Не колеблясь, тянется и касается, потом хмурится и отступает. Изредка делает пометки в небольшом скетчбуке, который носит с собой. Тэхён дает ему делать все самостоятельно и закладывает взрывчатку. Если на каждую картину у них не больше тридцати секунд, то еще меньше времени удостовериться, что динамита в колоннах достаточно для грядущего выброса назад к Юнджи и Хосоку. Не говоря о том, что в течение последних пяти минут Тэхёну придется очистить музей и снести стены, чтобы здание взорвалось как надо, совершенно иная проблема. Работать Тэхёну нужно быстро и на совесть; на его синхронизацию рассчитывают другие, и он еще ни разу не проваливал миссий. Поэтому и отошел от дел. ?Чонгук не говорил по-французски ни капли. Пожалуй, первым делом он рассказал Тэхёну именно это. Всего пара ранимых мгновений, а потом он как в рот воды набрал на тему, зачем же приехал в Париж.(Они оба скоро все узнали на первой встрече в десять:— Те, кто уже посвящен в вопросы кражи искусства, узнают имя Ив. С остальными мы в ближайшие пару дней проведем занятия с профилированием и записями. Наши люди вычислили ее местоположение вплоть до швейцарских Альп. По обвинению в заговоре мы можем задержать ее на сутки, не дольше. Из этих суток у нас есть ордер на время, равное шести дням во сне на всех уровнях. Мы погрузимся на три.Чонгуку Ив была не знакома, Тэхён же знал лишь то, что смог собрать из теорий, разносимых шепотом и совсем немного — в обсуждениях на полной громкости. Его знаний не хватало, чтобы подтолкнуть ее к подобному преступлению, но Тэхён понимал: она была очень сильной. Потому что в команде собрали тридцать человек, а миссия рассчитывалась на пять дней на третьем уровне — всего одна минута в реальности.Всего одна минута — что могло пойти не так?)На второй день их распределили по командам: Чонгука — в Ришелье, Тэхёна — в Денон, и они снова столкнулись на выходе из посольства. Дело было поздней ночью, часы приема закончились. Мартовский Париж давно стемнел, и вернулся холод. Голоса курящих и разговаривающих возле баров и ресторанов людей были едва слышны, если слышны вообще, особенно в этой части города.Кажется, Чонгука тоже удивила тишина, почти напугала, когда он на ходу вытащил телефон и, хмурясь, посмотрел на экран. Он поднял взгляд, только когда Тэхён с ним поравнялся и помахал под носом рукой. В освещаемой фонарями темноте Тэхёна сразили его глаза, и на мгновение он остолбенел.— Эй, — заторопился Тэхён почти сразу. — Нормально день прошел?— В целом да, — ответил Чонгук. — Мне сказали прийти завтра к десяти. Наверное, расписание французских офисов влияет на всех.— О да, — Тэхён рассмеялся, глянул на время. — Слушай, почти все пока открыто. Случайно не хочешь вместе перекусить? __________Чонгук не говорил по-французски ни капли, и, по его словам, до этого ни разу в жизни не был за границей, если не считать Чеджу. Он изучал архитектуру в Хонгике, а строить во сне его с самого детства учила мать. Тэхён пошутил о том, не знает ли та его собственную мать, бывшую до отставки одной из самых сильных извлекателей в игре. Они посмеялись над шуткой, поглощая еду: Чонгук — палочками, Тэхён — вилкой и ножом. (Это тоже послужило причиной для смеха.) Тэхён по-французски говорил, и говорил свободно: к тому моменту он уже прожил в Париже почти шесть лет. Хотя поначалу Тэхён страстно его любил, ему начала надоедать уникальная для центральной Европы городская жизнь. То, как одни районы вливались в другие, старые дома, новые машины и бесконечные, нескончаемые туристы. Париж стал терять свое очарование, но взамен пришло уютное знакомство. Он стал местом, что раздражает, как может раздражать только дом. Неоново-розовые рейв-постеры ближайшего к офису магазина Franprix; quand la jeunesse monte le son13. Вечно нависающий, но не проливающийся водой дождь — а потом льющий, когда меньше всего ждешь и не надел подходящую обувь. Отвратительное сочетание солнечного дня с конференцией в Дефанс; смена поездов на воплощенном ужасе Шатле.Но, когда Чонгук сказал, как всегда мечтал побывать в Париже и не знал, с чего начать, когда наконец сюда попал, Тэхён снова ощутил старый-добрый трепет. Не успел он моргнуть — и предлагал Чонгуку все показать, не успел моргнуть — и улыбался, глядя на ответную застенчивость на лице Чонгука.— Я бы с удовольствием, — сказал он. — Но… Мне очень тревожно в толпе, среди громких звуков… и вообще всего. Я никогда не решусь посетить все ваши туристические места.(Уже потом, когда все было кончено, сильнее всего Тэхён плакал в том числе из-за этого. Он сидел на полу, без сил опираясь головой на кровать, и рыдал в голос, пока снаружи шел ливень. ?Мне очень тревожно среди вообще всего?. Судьба совершенно не умела выбирать — или выбирала слишком хорошо.)Но тогда он только заулыбался и поднял брови.— Ничего страшного. Я могу освободить для тебя Париж. __________Чтобы подготовиться и натренироваться, ему понадобилась неделя. Он трудился почти так же основательно, как над самой подготовкой к миссии, и держать в голове столько карт не представляло никакой сложности. Поэтому они все и прошли экзамен; способность запомнить все до мельчайших деталей была самой главной. У Тэхёна всегда хорошо получалось.Ему понадобилась неделя. В ту неделю он отнимал по часу из каждой ночи и погружался на первый уровень, чтобы все подготовить. Натыкался на Чонгука в кафетерии, архивах, библиотеке, автобусе и небольшом безымянном кафе напротив посольства — оно всегда утопало в растениях и было чуть прохладным. В их единственный выходной он ждал Чонгука снаружи за черными дверьми, а потом повел в свою невероятно крошечную квартиру в одиннадцатом арондисмане. У него была небольшая студия — после миссии Тэхён точно смог бы получить квартиру в два раза больше. Не говоря уже о должности, на которую он рассчитывал в Лувре или другом музее. Занавеска разделяла студию на кухню, спальню и ванную с роскошнейшим душем, где хватало места встать обеими ногами. Гирлянда огоньков, растение в углу, дорога на пятый этаж в древнем стеклянном лифте. Чонгук глядел во все глаза.Под кроватью у Тэхёна хранился свой собственный ПАСИВ, который он выпросил у матери, когда сдал два экзамена и психологическую оценку, чтобы получить лицензию на владение. Тэхён чувствовал ностальгию, был драматичным и хотел тот, которым всегда пользовалась она, в чехле из темно-зеленого бархата и золота. Тэхёну казалось, что ПАСИВ — самая прекрасная вещь из тех, которыми он обладал, и зарегистрировал его Тэхён с гордой улыбкой.— Давай, — сказал он Чонгуку, когда они сняли обувь и верхнюю одежду. — Париж ждет. __________И Париж ждал. Он был серым и зябким, совсем как в марте, а вокруг не было ни души: ни парижан, ни туристов, ни полиции. Одни Тэхён с Чонгуком, открывшие глаза прямо на Йенском мосте. Позади были пустые сады Трокадеро, а впереди…— О Боже, — вздохнул Чонгук. — Это же…Тэхён тогда рассмеялся, тоже посмотрел наверх, и легкий ветер сдувал его волосы назад. Эйфелева башня без туристов показалась на миг холодной и одинокой, но чувство быстро стерлось восхищением Чонгука — он побежал к основанию, остановился посреди дороги, снова глянул наверх, а потом помчался дальше.— Надеюсь, ты не боишься высоты! — крикнул ему вдогонку Тэхён, и в ответ Чонгук лишь радостно и заливисто рассмеялся.— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — ответил он потом. — Наверное, потому это не так. ?В конце первого дня они стелят спальные мешки на том же дворе. Они обошли почти весь первый уровень, и Чонгук только вдумчиво все созерцал. Он как будто забывал про Тэхёна, чего следовало ожидать, но отчего было невыносимо больно. Тэхён даже не предполагал, что такое возможно, но, если говорить о наказаниях, ему досталось одно из самых изощренных. Позавидовали бы даже греческие боги, у чьих ног они сейчас устраиваются на ночь. В глубине души колет злобой и даже какой-то гордостью: ?Смотрите, что меня заставили нести на плечах. Никто другой бы так не смог, но мне приходится проживать каждый день, и я его проживаю?.Они лежат спиной на твердом мраморе и долго-предолго смотрят на далекую стеклянную крышу. На черном небе нет звезд, только зловещий зеленоватый свет луны. В музее кроме них двоих некому издать и звука; Чонгук ровно дышит, а Тэхён ставит будильник, чтобы проснуться через час. Он не будет спать — ему нужно приглядывать за Чонгуком, к тому же проекции не спят. Он думает, как дела у Юнджи и Хосока. Гора выглядела одинокой, но пригодной для обитания, и эта парочка — одни из самых боевых его знакомых. Особенно Юнджи, улыбающийся до десен ужас в человеческом обличье. Наверное, прямо сейчас они играют в покер. Тэхён улыбается сам себе, представляя, как они двигают фишки на лесной поляне, и закрывает глаза.— Знаешь, — голос Чонгука парит в меланхоличной тьме. — Твои волосы выглядели иначе.Тэхён замирает. Неправда, он удостоверился, что выглядит как пять лет назад; Сокджин научил его, как имитировать себя, будто жалкую матрешку. Он понятия не имеет, о чем говорит Чонгук.— Серьезно? — говорит Тэхён. — Ты меня подстриг, что ли?Чонгук смеется. Смех словно северное сияние, и на спящих вокруг богов опускается мягкая дымка.— Нет, умник. Хотя, может, и подстриг. Просто… я помню, что был с тобой у пирамид, в тот день у тебя были такие длинные волосы, и в них была краска. Но, наверное, я выдумал это во сне.— Наверное, — в горле Тэхёна застыл огромный ком; теперь он вспомнил.Вспомнил, как однажды они пробрались во сне в Лувр и устроились на огромных стеклянных гранях пирамид. У Тэхёна отросли волосы, и он завязал их в хвост, чтобы не лезли в глаза; на голове Чонгука был обруч. Они взяли акрил и разрисовали всю пирамиду сине-фиолетовым небом со сверкающими звездами. Потом наблюдали, как медленно темнел зал внизу, внутрь пробивались лучи закатного солнца, и пол светился. Тэхён помнит, что они раскрасили и фонтаны, вылив в воду кучу банок с блестками. Чонгук всегда так сильно любил звезды. И вот он, Тэхён, и даже ради улыбки Чонгука ему не позволено зажечь в мертвом небе ни одной.— Да, наверное, выдумал во сне. ?К концу второй недели тренировок город они исследовали уже месяц. Опытный путешественник хотел насладиться необычными местами, а новичок радовался, открывая самые известные. На фоне этих эмоций Тэхён просто решил не останавливаться, пока душа Чонгука не будет довольна. Они сбегали с работы, как только могли, и каждый вечер одинаково ужинали в идзакае совсем рядом с квартирой Тэхёна. Когда владелец ставил перед ними тарелки, они изъяснялись с ним на смеси плохого японского и французского — чуть получше. Ели быстро, брали с собой на двоих Рамунэ, врывались в маленький лифт покрасневшие и с сияющими глазами.Они жертвовали уровнями сна и взамен спали дольше, понимая, как на них сказываются ежедневные тренировки. Те влияли на времена года: когда ноги Чонгука запутывались в одеяле Тэхёна, получалось лето. Когда оставалось открытым окно — ледяная зима. Шаги соседей в коридоре отдавались далекими раскатами грома, а бодрая песня, поставленная Тэхёном как напоминание, что через пять минут отключится ПАСИВ, доносилась с небес.Даже тогда он знал, как нечестно, что всего за месяц ему удалось увидеть все времена года. Что всего за месяц ему удалось увидеть так много Чонгука. Месяц, на самом деле состоявший из ночей, когда они закрывали глаза на маленькой постели, лежа на ней поперек — головы к стене, а ноги свисают. Открывая глаза, они уже смотрели на полог ?Звездной ночи?, что Тэхён подвесил с потолка. Чонгук никогда не оставался на чай или кофе, всегда брал к себе такси по адресу, который тщательно заучил, и уезжал спать в крошечном отельном номере. Тэхён провожал его из окна, опираясь головой на холодное стекло, и после того, как машина уезжала, еще долго улыбался, пускай на часах было два, иногда три утра.На следующий день работы они оба были свежи и полны сил. Приветственно улыбались и махали друг другу, а потом разделялись на команды и выполняли разные задания. Новостей об Ив пока не было; команды обстоятельно работали над тем, чтобы она не смогла ускользнуть в последний момент. Властям Швейцарии велели усилить безопасность на границах, как будто те не знали сами. Вся информация проходила по нескольким уровням иерархии, и агентам, которые должны были непосредственно пересечься с Ив, оставались самые крупицы. Но ведь им и не нужно было все знать. Знать им было нужно то, как работать вместе, чтобы реконструировать на третьем уровне сна Лувр, как наладить связь извлекателей друг с другом, чтобы тем не пришлось находить части планов выставки разбросанными по всей локации и потом, в последний момент собирать воедино.И в конце второй недели, вечером субботы, Тэхён узнал, что ему предстояло стать сновидцем. Для него новость ничего не значила; сновидец был всего лишь сосудом событий, и, если уж на то пошло, Тэхён не боялся, а был горд. Его точно озарили бы скромная слава и радость от незаметных успехов — чего Тэхён всегда и желал. Нет, он не хотел быть знаменитым. Он хотел, чтобы его помнили, пускай лишь горстка людей, которые сами однажды умрут. Он хотел в свою честь только скамейку или дерево, быть может, в саду Тюильри.— Слушай, — за ужином в тот день сказал Чонгук, с подозрительным любопытством изучая спринг-роллы. — Я тут подумал, сейчас выходные… Что, если мы пробудем в Париже чуть подольше?Тэхён перестал жевать и поднял бровь.— Без проблем, а о каком сроке идет речь?(Годами позже — пять, десять лет спустя — он так и не смог забыть, как Чонгук поднял на него взгляд. Взмах его ресниц, одинокую лампу над столом, подсвечивающую глаза золотом, и текучую грацию в них.)— Сто дней. __________Им нужно было спуститься глубже, но только на один уровень. Тэхён не сильно волновался и не лгал, особенно себе — было слишком поздно. Он сделал бы все, о чем Чонгук его попросил. Все, что угодно, лишь бы увидеть непосредственную улыбку, линии смеха в уголках глаз. И если Чонгук хотел провести сто дней в Париже наедине с Тэхёном, что ж, да поможет ему Господь, он собирался сделать все для того необходимое.Им нужно было проспать шесть часов, обычную ночь. Чонгук заворачивал шарф, а Тэхён проверял часы: когда они доберутся до его дома, почти настанет полночь. Идеально. Начнут в полночь, он установит песню на без пяти шесть. Потом они проснутся и смогут отдохнуть целый день перед новой неделей.Той ночью было холодно и шел дождь, но разве когда-то бывало иначе? Если подумать, он был им на руку: на станции метро, как и в поезде, почти никого не было. Ехали они по одной из любимых веток Тэхёна; он буквально нежился в ее удобном современном свете, глядя, как на карте мигают огоньки, а Чонгук дразнил, мол, какой же он парижанин. Тэхён парировал, что ?настоящие парижане ненавидят метро, а я всего лишь франкофил-самозванец?, но, когда отвел взгляд от карты, стал глазеть на Чонгука. Чонгук был завернут в шарф и толстую куртку, опирался на поручень, и волосы у него были влажные и волнистые. Он бесцельно вглядывался в темный туннель и по секрету чему-то улыбался. Чон Чонгук — архитектор, студент, сновидец. Тэхён не надеялся повстречать его в этом странном городе, что одной ногой жил в прошлом, а другой — настоящем, и никак не мог решить, к какому веку примкнуть.Той ночью они пили из разных кружек кофе в противовес увеличенному количеству сомнацина. Чонгук освежился, пока Тэхён достал ПАСИВ, открыл его на середине кровати и поправил одеяло. Снаружи начал утихать дождь, но Тэхён знал, что ночью он снова усилится, так что на этот раз плотно закрыл окно, но не запахнул занавески. И когда они наконец были готовы, сжали кулаки и затянули жгуты, то посмотрели друг на друга последний раз, и никогда прежде Тэхён не осознавал себя так четко. Каждый свой вздох, каждый взмах ресниц Чонгука. И один препарат на двоих.Потом они синхронно посмотрели на ?Звездную ночь?, и Тэхён нажал кнопку, что изменила их навсегда. ?На Ришелье у них уходит чуть меньше месяца — крыло самое легкое по двум причинам: во-первых, Чонгук тут работал, а потому ориентируется лучше всего, а во-вторых, картин здесь меньше, чем в двух других крыльях. Первые две недели они исследуют только французские скульптуры и предметы старины. Скульптуры поменьше Чонгук вертит в руках так и сяк, хмурится, качая головой, а Тэхён, не покладая рук, работает с нескончаемым запасом динамита и сверяет каждый стратегический пункт со свитком чертежей, которые носит с собой. Оба входят в определенный ритм: днем почти не разговаривают — что Тэхёна полностью устраивает, а ночью, перед часовым сном Чонгука, обмениваются наблюдениями.Небо над стеклянной крышей всегда чернильно-черное. Тэхён думает о безлюдном дворе наверху, где впустую горят огни. Может, он и вошел в ритм, но каждую ночь заново удивляется тому, сколько дней они с Чонгуком провели, не обменявшись и словом. Наверное, Чонгук думает, что это бесполезно; в конце концов, он знает Тэхёна долгие годы, а с проекциями не поговоришь. Что нового можно сказать, если мозг и так все знает?Нет, понимает Тэхён, пока занимается залом номер пятьсот сорок четыре, апартаментами Наполеона. Нет. Он на миг задерживает взгляд на великолепной люстре и бархатных занавесках. Переводит глаза на Чонгука — тот, стоя на красно-золотом стуле, рассматривает себя в массивном позолоченном зеркале и в свете канделябров, обрамляющих зеркало с двух сторон, сам выглядит по-королевски. Тэхён устремляет взгляд к угольно-черному небу, которое равнодушно к романтике и не испытывает к ним ни капли жалости.А потом Тэхён опускает глаза обратно, на свой безобразный динамит. Нет, чем меньше они разговаривают, тем лучше. Тогда и он сможет притвориться, что не слышит, как каждую ночь, на несколько бесконечных мгновений перед падением в обрыв сна у Чонгука перехватывает дыхание. Он тоже сможет притвориться, что этот Чонгук придуман во сне. Золотой Принц из зала номер пятьсот сорок четыре, с собственной табличкой — не настоящий, не трудящийся и не спящий совсем рядом с Тэхёном.Но однажды ночью Чонгук берет его за руку и проводит по кольцу пальцем.— Ты снова им воспользуешься, чтобы разбудить меня, когда все будет кончено?Чтобы его убить, имеет в виду Чонгук, как в прошлый раз. Тэхён зажмуривается изо всех сил.— Прости, — добавляет Чонгук. — Знаю, что глупость. Как будто сам держишь себя за руку, чтобы уснуть. Но здесь внизу так одиноко, что кажется, будто ты настоящий. Всегда казалось.— Наверное, поэтому я в тебя влюбился. ?Щ е л к.Лань гибнет первой, валится на траву изящным силуэтом, и глаза ее все еще кровоточат. Выстрел попал ей ровно в середину лба, и холодный воздух поглотил даже эхо. Тепуи вернула себе изначальный мрачный, кошмарный облик, и ветер так сильно ревет в ушах Юнджи, что почти слышится чей-то крик вдалеке. Интересно, как дела наверху, в ночном клубе, полном неприметных посетителей, обреченных снова и снова слышать в ярко-желтых наушниках одно и то же. Нет, на тепуи похолодало, словно гора заключила со стужей договор. Ее ровная поверхность, сейчас усеянная мертвыми листьями и травой, не особенно велика: хотя стоят они посредине, видно края. Непрозрачный туман надвигается, будто хочет поглотить все без остатка, и, если Хосоку пришел в голову ледяной океан, то где-то такой тоже существует.Но, судя по всему, Хосок полностью сосредоточен на том, чтобы удерживать структуру горы. Он явственно сжимает кулаки и жмурится, чтобы та оставалась под контролем и маленькой. ?Чем меньше поверхность, тем для нас безопаснее, — сказал он Юнджи, как только они удостоверились, что лань погребла земля. — Когда придут они — а они придут — нам нужно будет позаботиться, чтобы одновременно могли подняться лишь несколько?.Но прошел не один час, а они только раз за разом обходят тепуи по периметру, потому что вниз смотреть слишком страшно. Ни следа присутствия чего-то постороннего, никакой активности. Тэхён с Чонгуком мирно спят в пещере, в которую Юнджи с Хосоком удалось их затащить, и ПАСИВ работает дальше. Одному Богу известно, безопасно ли на уровень ниже — возможно, здесь так пусто, потому что все спустились туда. Ждут в коридорах музея, спят в саркофагах, подобно жутким насекомым сидят на стекле пирамид, смотрят на пустые входы и ждут возможности напасть на ее друзей.Юнджи медленно выдыхает и, не отрываясь, собирает винтовку. Еще во времена тренировок ее научили, как разбирать и собирать оружие попроще за четырнадцать секунд. Руки Юнджи грубые, но скользят от масла, а глаза из-за недостатка сна горят. Сейчас она не торопится; процесс успокаивает так же, как щелкающий на запястье браслет. Наверное, карта, лежащая в металлическом чехле у Хосока в кармане, успокаивает его так же. Юнджи думает, не пошутить ли в духе ?давай разожжем костер, и ты предскажешь мне будущее?. Он уже подарил ей карту давным-давно, когда она впервые переехала в Америку и не справлялась со стрессом. Нужно было менять все документы. Искать паназиатские супермаркеты, где можно было купить жалкую банку гочуджана и поговорить с кем-то по-корейски. Однажды она, пьяная от дешевой водки, рыдая взахлеб, позвонила ему ночью — ему, а не Тэхёну, который в те времена просто заплакал бы вместе с ней. Нет, она позвонила Хосоку, у которого всегда были решения, а не банальности. Он ее успокоил, а потом подарил карту. Королева мечей. Совсем не мягкая, ведь она такой и не была? ?Нет, — сказал ей Хосок. — Быть мягкой — не твоя роль. Твоя роль — наносить удары и спасать жизни. Ты — наемница и врач, и ты справишься, потому что придется. В этом вся ты, и свою правду ты не предавала никогда?.Но было то давным-давно. Сейчас, при виде Хосока, который кладет на опустошенную землю ладонь и подчиняет весь мир своей железной воле, Юнджи вспоминает последнюю подаренную им карту. Два года назад в Праге, на лодке под Карловым мостом, где статуи сверкали в свете старых фонарей. Они сидели в круглом баре, в другом мире и другой жизни, хотя уже тогда Чимин оставил на Хосоке свой след. В том баре Хосок гордо протянул ей карту лицом вверх. Мир — завершение цикла.Хосок касается ладонью земли и стягивает периметр горы, и, когда та сжимается, Юнджи смотрит на него так же гордо.И тут над острым краем вскидывается бледная рука.На миг Юнджи замирает, почти восхищенная зрелищем. Впечатляет оно даже больше лани, стоявшей перед ними с кровоточащими глазами. Едва ли не впечатляет еще сильнее, потому что Юнджи видит только руку. Та мгновение колеблется, а потом находит искомое в рыхлой земле. Рука опускается и впивается в землю, как паук, быстро перебирает пальцами и напрягается, пока ее владелец подтягивается.Юнджи подает голос:— О Господи.Он высокий. Светлокожий — нет, бледный, кожа мертвенно-бледная, как и сама рука, и Юнджи все понимает. Он бледный, и, пока он обретает равновесие и выпрямляется, Юнджи понимает, что последнее невозможно. Конечности идеальны, но изогнуты совершенно неестественно, сплошные углы и выломанные суставы, как будто у какого-то акробата-нежити. Сознание Юнджи быстро заполняет ужас, ледяной водой поднимаясь по спине. Щ е лк щ е лк щелк щелк Щ Е Л К щел к.Теперь она понимает. И, пока Юнджи берет себя в руки и подскакивает на ноги, хватая винтовку, она слышит вскрик Хосока. Юнджи невольно поворачивается, намереваясь только окинуть взглядом, а потом разобраться со своим фронтом работы, и вскрикивает в абсолютном шоке.— Твою мать, — в голосе Хосока почти проскальзывает недоверчивый смешок.Видно траву, пещеру и непрозрачный туман. Непрозрачный туман, который катится к ним, раскрыв голодную хищную пасть с застрявшей в ней ланью. Непрозрачный туман, образующий их: высоких, идеальных и искореженных, идущих ровным строем несмотря ни на что. И у всех до единого черные, как у лани, глаза, из которых струйками течет кровь — багровая, будто больше здесь цветов не осталось. Густая кровь делит белую кожу на части, капает с подбородков и челюстей, пачкает чистую белую одежду — такую же, как на Чонгуке.— Мы в жопе, — но Юнджи уже поднимает винтовку. — Лучше бы им быть убиваемыми.— Не будут, — отвечает Хосок. — Не насовсем.Она поняла тогда и понимает теперь, правда. Она глубоко, почти умиротворенно вздыхает, чувствуя запах дождя. Смотрит на небо, а потом оборачивается лицом к одинокой проекции — та не особенно продвинулась. Видит его кровоточащие глаза, небрежную походку; он почти что разведывает. Как будто так давно не видел дневного света.Нет, сейчас Юнджи слишком хорошо понимает, почему Хосок построил такую высокую гору. Почему испытывал такой ужас, в пыль исписывая пастель на безопасном холсте. ?Лучше бы им быть убиваемыми. Не будут, не насовсем?.Юнджи — наемница, но еще она — медик, не понаслышке знакома с травматическими реакциями. Иногда жертва вытесняет событие из памяти. ?Попробуй вспомнить, Чонгук. На тебя напали, Чонгук?.Проекция переводит взгляд на Юнджи, вытирает красный подбородок. Под ногтями у него грязь, в волосах — грязь. ?Ты увидел то, что не должен был, Чонгук?.— Это зомби, — говорит она. — Он похоронил живьем все свое подсознание. Доставай вторую винтовку.Направление дается легко. Расстояние. Смягчение отдачи. Тысяча двести выстрелов в минуту. Как раз то, что нужно, когда имеешь дело с проекциями, когда не знаешь, сколько их будет и как быстро они двигаются. По мерках своих собратьев винтовка уродливая донельзя, что Сокджин за время их отношений сообщал Юнджи несколько раз, но все-таки выполняет свою работу. В мягкости есть свои преимущества, но Юнджи их никогда не узнает.Из тумана рождаются первые формы, и забытые Чонгуком образы обретают жизнь. Юнджи с Хосоком отбиваются, и все идет почти слишком легко, но тут солнце с великолепным зеленым — и потусторонним — бликом начинает садиться. На фоне невероятно звездной вуали, что бросает на них небо, мимо проносится серпообразный крюк, чуть не задевая Хосоку гребаное горло.Следующая волна идет из-за краев. У кого-то вырваны ногти — они бездумно, бездушно вскарабкались вверх при помощи голых рук. На ком-то отпечатались интенсивная подготовка и профессионализм Чонгука — на них шипованная обувь и горное снаряжение. Они смотрят прямо в глаза, их радужку затопили черные зрачки, и дорожки кровавых слез, изгибаясь, капают на закрытые губы.Солнце начинает садиться всего на первый день их пребывания здесь. Хосок глядит на Юнджи, его лицо покрыто потом и пылью, волосы спутались и прилипли ко лбу, и терять ему нечего. Короткий миг передышки перед новой волной всех мыслей Чонгука, что он спрятал под землю, навечно изломанных и покореженных божественной карой. И все равно Юнджи видит, как позади него встают новые. Холодные, потерянные и мертвые.Юнджи аккуратно ставит винтовку у ног, в последний раз щелкает. Потом она собирает волосы, поднимает их и перевязывает браслетом. Пора приниматься за дело.?Третий уровень / Чонгук / 68 днейВторой уровень / Хосок / 81:36:00Первый уровень / Намджун / 04:04:48Нулевой уровень / Кёнсу / 00:12:14Дальше они принимаются за Сюлли. С момента, как они прошли билетный контроль — по ходу Тэхён закладывает своих маленьких друзей — его накрывает беспокойством. Назовите Тэхёна избирательным, заносчивым, ограниченным — каким угодно, но в средневековом искусстве и истории его ничто никогда не интересовало и не будет. От одной лишь мысли находиться рядом с чем-то настолько старым чувствуешь себя ничтожным; оно неприятно напоминает о том, как неуступчива история, и что, по большому счету, все усилия Тэхёна могут оказаться зря. Странная прохлада в воздухе, что физически ощущается в секции, сплошной серый камень, контраст современного освещения и древних стен — все вызывает мурашки по коже. Как будто Тэхён там, где быть не должен, потому что его история отлична от того, что вокруг. Наверное, он слишком благородный, думает Тэхён при виде гибкого силуэта Чонгука, бесстрашно подбирающегося к внутренним витринам по блестящему деревянному полу. В конце концов, Лувр — это коллекция украденного, а он беспокоится о вторжении в ход чужой истории.Тэхён часто об этом думал. Быть может, объяви Ив пять лет назад, что она собирается забрать то, что увезли из Кореи, проникнуть в один из бесчисленных французских музеев и отомстить — возможно, не вмешался бы даже Намджун. Даже несмотря на невыносимый соблазн решить еще одну из casse-têtes1? Ив. Но она объявила о намерении напасть на выставку древнего искусства с экспонатами из Национального музея в Сеуле, а такое допустить было нельзя. Допустить это не могли как желавшие доказать, что Лувр — неприступная крепость, так и те, кто был в ярости, что общую культуру хотел приватизировать один из своих. И особенно не мог допустить этого Намджун, глаза которого от наглости Ив, намеревавшейся так открыто пойти против властей, застилала красная пелена. От того, как она присылала информацию о своих планах, как будто была неодолима, а объединенные усилия полиции семи стран не могли выследить ее европейское укрытие, пробраться к ней в голову и узнать, что именно она собиралась предпринять.И однозначно такого не мог допустить Тэхён, никогда еще так не предвкушавший миссию — самую важную в его карьере — пока все не пошло совершенно, ужасно наперекосяк. Нет, тогда сильнее всего ощущалась значимость, которую он испытывал, сражаясь за то, что было так дорого сердцу. Ким Тэхён — извлекатель, хранитель, куратор. С особым даром прощать лицемерие западных музеев во имя искусства. С особым даром прощать Ив, в кандалах, но полную довольства, задирающую в его сторону подбородок и как будто говорящую: ?Это ты? Могли и получше найти?. С даром прощать все, но не когда последствия нагрянули к нему лично. Не когда плата за защиту парочки камней и свитков задела самое живое. Что же, наверное, не такой уж он благородный. Он эгоист, как и все остальные: как Намджун, который возжелал разгадывать загадки без оглядки на цену; как Ив, которая, не моргнув и глазом, разрушила жизни, мешавшие ее игре; как Чонгук, который столкнулся с ношей, что была ему не по плечам, и просто пожал ими, смахнул груз и стал жить дальше.Но тот же Чонгук сейчас нагнулся перед сфинксом с разбитой лапой, прижимает руку к холодному камню, закрыв глаза. Пытается вспомнить миг столь беспощадный, что разрушил панораму его разума. И внезапно Тэхён не способен винить его даже за пять злых мгновений. Как можно? Чонгук ведь просто не знает. Он не помнит ни единой вспышки реальности, бывшей его, их жизнью до миссии. А если и помнит, то отмахивается, как от причуд чересчур затейливого воображения. Как еще ему оставалось поступить перед лицом того, что сделала с ним Ив? И потом, разве Тэхён отреагировал намного лучше? Разве боролся, дрался и кричал? Нет, он ушел с высоко поднятой головой, с гордой грацией всего через жалкую неделю попыток. Поступил разумно, бросил любовь. Жертва что надо, вся во имя искусства.— Не-а, — говорит Чонгук и возвращает Тэхёна в настоящее.Он понимает, что не успел разместить взрывчатку там, куда они направляются, и торопится исправить промах.— Думаю, нам надо вскарабкаться наверх, выбраться прямо у Венеры Милосской. Я даже смутно не помню, чтобы сюда ступал, и мне начинает казаться, если увижу что-то важное — сразу вспомню.Тэхён стискивает зубы и перебирает варианты. Неизвестно, насколько его версия в голове Чонгука должна быть в курсе хронологии миссии. Если не помнит Чонгук, то можно ли ему? По логике, после Ришелье Сюлли — крыло, где Чонгук скорее всего попался, раз остальные члены команды нашли здесь планы ограбления Лувра. Но возможно и то, что Ив ослабила проекции здесь, потому что бросила силы на что-то другое.Но где? В саду? Наружу они не выходили, а Чонгука забрали на пункте сбора, у него шла кровь — но так было со многими. Никто ни о чем не догадался, пока все не проснулись, а мозг Чонгука продолжил кровоточить, будто не понял, что может теперь перестать. Нет, где бы на него ни напала Ив, атака должна была случиться внутри музея.— Значит, Венера Милосская, — говорит Тэхён и проводит рукой по волосам.Они здесь уже седьмую неделю. ?В первый день Тэхён, больше не испытывая страха, схватил и потянул Чонгука за тонкое, но крепкое запястье в миг, когда они открыли глаза на Йенском мосту. Тот стал чем-то вроде их личного ориентира. У реки они уже провели массу пикников с сыром, вином и всеми остальными клише, которых хотелось Чонгуку. Малина, Бодлер, Эдит Пиаф. Тэхён его нещадно дразнил, но ни разу не отказался исполнить пожелание.Но тем первым днем протагонистом их встречи не был ни пикник, ни Эдит Пиаф. Им была сама река, линия жизни, текущая через город, меняющая облик и ход, но никогда — исключительное безвременье воды. Тем первым днем Тэхён схватил и потянул Чонгука за запястье, задом наперед повел его вниз к набережной и откинул голову назад, наслаждаясь ветром. Удивленный, любопытный Чонгук смеялся, и еще громче, когда Тэхён широким жестом указал на один из самых знаменитых парижских кораблей — неуловимый, большой и набитый людьми Bateau Mouche. Черт, да у него не было ни малейшего понятия, как на такой штуке плыть, и предстояло импровизировать.— Да ну нет, — сказал Чонгук. — Ты нас утопишь, и проснемся мы в лимбе — и все это в первый же день.— Чепуха, — ответил Тэхён, уже огибая бесполезные ограды очередей, и нетерпеливо помахал Чонгуку, чтобы тот к нему присоединился. — У меня кровь моряка. Ну, наверное. По статистике должна быть.— Все может быть. Ты и так совершенно невозможный.— Эй, прекрати. Нечего впадать в ярость только потому, что я сказал, что не люблю бобы…— Ой, хватит.Чонгук улыбался так широко, что едва мог говорить, он опирался на поручни, скрестив руки, и не двигался с места. Металлические ступени у него за спиной вели к дорогам без машин, где мягко покачивались деревья, а в окнах самых высоких этажей пустых зданий отражалось чистое голубое небо. Он выглядел идеальным незнакомцем, настолько чужим, что сразу становился как дома. Его свободную рубашку трепал ветер, а воротник был набекрень.— Ладно, но если нас утопишь — когда проснемся, я тебя прибью.Ветер не был особенно любезен и ради их небольшого круиза не утих. Но из-за резкой прохлады Тэхён особенно остро чувствовал руками теплые касания рук Чонгука, когда тот потянулся к поручням — они проплывали под одним из бесчисленных мостов Парижа. Остро чувствовал каждую улыбку, смешок и замечание. Каждый звук голоса. Остро чувствовал то, что впереди было так много похожих дней, а когда они проснутся — будет лишь утро, и, может быть, они вместе позавтракают. Он остро чувствовал, что с Чонгуком никогда не хватит одной жизни, и был рад, что зеленый с золотым ПАСИВ позволит им прожить так много.— Это мост Мирабо, — сказал он чуть хрипло, когда они добрались до узнаваемых статуй. — Я расскажу тебе, что они все значат. Про мост есть стихотворение, и оно тут даже написано.— Да? А о чем оно?Он думал долго и тщательно, прогоняя в голове воспоминания о стихе. Принялся переводить раз, другой, третий, но потом передумал. Comme la vie est lente, et comme l’Espérance est violente1?. Всего первый их день здесь, и он хотел лишь оставить себе… все. Оставить себе восторг в глазах Чонгука, глазеющего на статуи моста, оставить бойкие комментарии Чонгука о том или ином здании. Дать ветру беспрепятственно направлять их курс.— Попозже, — сказал Тэхён. ?Как медлительны годы?. — Нам скоро сходить, впереди Лебединая аллея, и я уверен, что она тебе понравится. ?Как пылает надежда в минуту невзгоды?.Нет, не сегодня.На тридцать второй день Чонгук, будто осторожно до того выжидавший, признался, что его сокровенным желанием было вдрызг напиться в таком городе — с заоблачными ценами и чопорной публикой. Тэхён безо всякого выражения глядел на него целых десять секунд, а потом расхохотался и сказал: во-первых, у Чонгука, кажется, сокровенных желаний было очень уж много, а во-вторых, он сто процентов никогда не видел парижских студентов, раз думал, что здесь все носят дорогую обувь и пьют шардоне.— Уж я тебе покажу, как надо, — сказал Тэхён, тут же доставая карту — настоящий свиток; как же они такое любили — и выбирая места. — О, знаю, чем мы займемся.Елисейские поля, соседствующие с каруселью из серии ?выживет сильнейший?, что была рядом с Триумфальной аркой, почти всегда (кроме августа и Рождества) кишели людьми, и еще никогда они не представали перед Тэхёном настолько прекрасными. Все магазины горели огнями, и не было видно ни единой живой души. Даже Чонгук, пока не очень знакомый с Парижем, но привыкший к дорожному движению Сеула, одобрительно присвистнул. Безлюдный Париж был совершенно иным, что в определенных местах можно было оценить сильнее. Здесь было одно из таких мест, особенно учитывая, что к лучшей ночи в своей жизни они подготовились.Тэхён, такой гордый всем без исключения, крепче сжал руль велосипеда.— Готов?— Чертовски готов, — ответил Чонгук.Глаза у него очень опасно заблестели — Тэхён уже распознавал такой взгляд как чистое озорство. Находка радовала его так же сильно, как и все другие открытия о Чонгуке. Он с вызовом изогнул бровь.— Давай, на счет три.Поначалу они крутили педали изо всех сил, а во второй половине пути их подхватил почти незаметный уклон вниз. Они снова набрали скорость, и Чонгук победно вопил, а Тэхён фальшиво стонал после поражения, потом они круто развернулись на кольце, перебрасываясь ругательствами. На заднем плане мало-помалу садилось солнце, и когда они свернули за угол возле ?Тиффани?, небо дошло до типично парижского фиолетово-персикового цвета.— Слушай. — Вид у Чонгука снова стал озорной. — Вообще, чисто технически, даже если работает сигнализация, выключить ее некому, так ведь?— Очень даже есть кому, — посерьезнел Тэхён. — Мои проекции очень законопослушные. Только попробуй — кто-нибудь выбежит на тебя с воплями и самым настоящим топором.Четыре минуты спустя он сгибался от хохота пополам — Чонгук наконец-то вышел из служебного туалета, и с ног до головы он был покрыт субстанцией, которую иначе как ?жидким глиттером? назвать было нельзя. С ног до головы, даже губы. Он позировал перед зеркалом, поглядывая на Тэхёна из-за плеча, хотя тот уже отправился поставить подходящую показу музыку.Было восемь вечера, а они еще не начинали пить. Когда все-таки начали, Тэхёна ждало еще одно открытие о Чон Чонгуке. Точнее, совсем не одно: то, что алкоголь он переносил так же впечатляюще, как Тэхён, то, как любил танцевать. Прозрачная из-за пота рубашка, шея, напряженная, когда он кричал слова песни, на которую Тэхён не обращал внимания. Яркие глаза, которыми он ошеломленно моргал на сверкающие огни Эйфелевой башни, когда они очутились на мосте Александра, вусмерть пьяные и с момента знакомства — самые счастливые.На пятьдесят седьмой день Тэхён его поцеловал. Было хорошо за полночь, они сидели на мощеной террасе Монмартра, свечи горели, хотя и были из стекла, а на земле лежали лепестки, и вдалеке весь Париж сиял во тьме золотым созвездием. Vienne la nuit sonne l'heure1?. Чонгук ответил на поцелуй. Он потянулся через стол и схватил Тэхёна за лицо, сбивая бокалы, поспешил забраться Тэхёну на колени, задевая край стола бедром. Вышибая дух из легких их обоих, ни на секунду не останавливаясь. Как будто в нечестной игре с жизнями они уже успели прожить одну, прежде чем попали сюда. Как будто не знали, сколько жизней у них осталось.Les jours s’en vont, je demeure1?. На восемьдесят восьмой день он отдал Чонгуку бразды правления, и тот строил. Строил, и строил, и строил. Усыплял лето, которое становилось зимой лишь одним взмахом рук, смотрел, как целые соборы, заполненные травой, мхом и птичьими гнездами, поднимались из грязноватых берегов Сены. Впервые Тэхён встретил человека с проекциями-животными, к тому же такими спокойными. Всеобъятная зелень завоевывала каменный пол церкви, а снаружи горели звезды.В тот день они показали друг другу свои тотемы. У Чонгука тотемом была красивая прозрачная ручка, в которой в моменты бодрствования пропадали чернила. Во сне они были черные и осязаемые, как напоминание о ждавшей реальности. Реальности доброй, где исправить ошибки можно было так же, как и во сне. У Тэхёна было кольцо с металлической выемкой под прозрачным камнем. Пустое в реальности и наполненное во сне. Яд быстрый и безболезненный; напоминание о том, что, пожелай он покинуть свое сознание и проснуться, способ был. Совсем как сомнацин наоборот.В тех стенах время совсем не имело значения. Значение имели их сплетенные руки, слившиеся губы; свет, падающий из прекрасных витражей. Нет, у времени совсем не было значения. Значение имел лишь Чонгук; и Тэхён, убежденный, что больше никогда не сможет принадлежать кому-то еще, хотел остаться здесь навечно и одновременно ждал-не дождался, когда проснется. __________На сотый день они отправились в Лувр. Чонгук устроил голову Тэхёну на колени и рассказывал историю всех архитектурных пристроек, хотя тот и так все про них знал. Руками Чонгук тянулся ко множеству перекрытий из стекла, мрамора и позолоты, а потом неловко дотронулся до лица Тэхёна, коснулся губ пальцами. Руками они раскрашивали пирамиды и расцвечивали фонтаны.И когда почти пробила полночь, и медленная, прелестная песня, что Тэхён установил предупреждением, начала литься с усыпанного звездами неба, Тэхён снял обувь и закатал джинсы, жестами показывая Чонгуку сделать то же самое. Потом Тэхён протянул ладонь, ?пойдем, Золушка?, Чонгук засмеялся и взял его за руку.В фонтан они ступили вместе, ругаясь, какая холодная вода — та омыла ноги и намочила одежду, несмотря на все их старания. Но пирамиды сияли для них каждой лампой и фонарем, и, когда Тэхён повел Чонгука в самом последнем танце, пришла ночь, завершая день звоном колоколов. __________Когда они проснулись, снаружи еще не успела скрыться тьма, и все-таки снова пошел дождь. Но Чонгук принялся карабкаться на Тэхёна еще до того, как тот успел убрать ПАСИВ. В глазах его горела особая любовная лихорадка, будто сто дней разом вышли за край, не помещаясь в шесть часов одной обычной ночи.?Я тебя люблю?. Губы на шее, подбородке, за ушной раковиной. На скуле и виске, лбу и переносице. ?Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю?.Тэхён зарылся пальцами в волосы Чонгука и притянул поближе, и дождь стучал по окнам. ?Я стою, дни уходят прочь?. ?Когда они наконец добираются до верхушки Павильона Часов, начинает прорываться напряжение. Они уже и так провели в крыле Сюлли куда больше положенного времени, учитывая, сколько там важных картин и других экспонатов. Он знает, что усталость и стресс при виде утекающего сквозь пальцы времени на часах влияют на них обоих. Проблема не в этом. Проблема в том, что чем слабее Чонгук держится за реальность, тем чаще он подходит к Тэхёну. Как будто по капле забывает, что Тэхёну положено быть частью его воображения. Пытается завести разговор, жалуется, что настолько плох в готовке, что даже во сне не может создать вкусную еду. (?Ну разве не странно? Можно было бы подумать, что из счастливого воспоминания родится шедевр. Наверное, не настолько я во всем хорош, как думал?.)Тэхён старается сохранять дружелюбие, когда нужно — улыбается, когда знает, что ответ Чонгука только смутит, — молчит. Пятнадцать минут в день, припасенные на холодный душ в благословенной пустоте душевых — его единственная отрада среди тяжелой повседневности. Ему приходится раскладывать динамит согласно чертежам, игнорировать шутки, замечания и смех Чонгука, подходить к каждой ажурной раме, подоконнику и расписанной стене. Тщательно высматривать малейший признак узнавания, потом вздыхать и двигаться дальше. Его ноги болят, суставы ломит, на коленях цветут синяки — столько времени он проводит, стоя на них и все раскладывая. С каждым новым днем он все яснее понимает, почему в первоначальной миссии были команды; он не помнит, чтобы за те пять дней устал и на мизерную долю от того, как устал сейчас. Он отдаст что угодно, лишь бы все закончилось.Сегодня они спят на верхнем этаже, прямо у окон над часами, что выходят на весь двор. Тэхён добавляет ближайшим лампам яркости, сворачивает чертежи и разворачивает спальный мешок. Чонгук стоит рядом с центральным окном и глядит в пустоту внизу. Миг Тэхён колеблется, но потом подходит ближе.Вид потрясающий. Отсюда открывается все залитое золотом пространство до самих садов. Отражения пирамид на мраморе фонтанных оград; до сих пор горящие фонтаны, потому что выключить их некому. Прямые линии старинных фонарей швыряют на безжизненный двор свое тепло; в Париже вокруг стоит абсолютная тишина: ни движения, ни машин, ни людей. Лишь они в мире на двоих, как было когда-то. Как было когда-то. Сегодня на небе тучи, отражающие весь неприкаянный свет, и Тэхёну кажется, что так будет всегда: весь мир будет спать, а бодрствовать останутся они одни.Чонгук закрывает что-то на стекле пальцами, распрямляет ладонь, а потом отнимает ее и тихо смеется.— Я здесь слишком долго, — говорит он. — Начинаю видеть твое отражение. Не вздумай снова обвести меня вокруг пальца, Ким Тэхён.Тэхён хмурится и смотрит на Чонгука, но не успевает придумать логичное оправдание, чтобы спросить, и Чонгук отворачивается. На миг он полон такой холодной горечи, что режет сердце Тэхёна без ножа. Но тут он моргает, и свет смещается. Чонгук делает глубокий вздох и печально усмехается, будто стыдясь своего собственного огорчения.?Не надо. — Тэхёну хочется плакать. — Умоляю, будь в ярости. Пылай местью. Только вспомни?.Но тикает таймер, и свернутые у стены чертежи не уменьшаются, как не уменьшается живой кошмар музея. Тэхён следует за Чонгуком, опускается спиной к стене, пытается не морщиться, чувствуя тянущие мышцы, и ставит будильник.— Можешь, поспишь сегодня? — говорит Чонгук. — Выглядишь вымотанным.Тэхён улыбается.— Для нас обоих будет лучше, если отдохнешь ты, не согласен? Мне ведь не нужен сон.— Может быть, — пожимает плечами Чонгук.Он достает из сумки спальный мешок, кладет рядом скетчбук.— Но мне немного больно видеть тебя таким, так что, прошу, уважь меня.Тэхён уваживает и засыпает первым, чувствуя беспокойство от ярких ламп Павильона и дурацкое осознание, что совсем рядом — высокое окно, а безопасное сердце музея далеко. Но, даже когда тьма омывает его веки, и мозг отключается на ночь, он слышит тихий шорох карандаша Чонгука, рисующего в скетчбуке что-то видимое лишь ему.?Однажды Юнджи совершенно случайно услышала факт о ньюйоркцах. Из серии, когда нечаянно подслушиваешь в кафе, и потом обязательно нужно с кем-то поделиться, так смешно. Она сидела в заставленном цветами местечке в Марри-Хилл, тропинки начали покрываться характерным очаровательным налетом, знаменующим приход осени, и небольшое пространство перед цветочными лавками на фоне камней сияло особенно ярко. Она ждала кофе, окруженная последними живыми цветами сезона, и подслушала разговор двух женщин.?Ньюйоркцы не вредные, — сказала одна из них. — У них просто нет времени. Укажут направление, но не жди, что проведут за руку. Не останавливай их?.Юнджи громко рассмеялась, не скрывая, что слушала. Они все вместе выпили кофе и больше никогда не разговаривали.?Не останавливай их? — звучит как раз в тему. Прошло так много времени, что она без понятия, сколько именно, хотя таймер никогда не подвел бы, а ее к подобному готовили. Во сне спать не нужно никому; штука чисто психологическая. Она не знает, сколько прошло времени, но знает, что не сомкнула глаз ни на секунду. Физически ей такое нипочем, но разум начинает блуждать. Суп на завтрак. Секс с Сокджином. Обжигающий холод зимой на восточном побережье. Огонь. Огонь. Волосы попали на глаза. Огонь.Хосок тоже справляется достойно. Так же, как она, он все еще держится, все еще в вертикальном положении. С винтовкой он обращается не настолько хорошо, но его научили держать оборону, к тому же он одновременно защищает их обоих.Она бывала с Хосоком не на одной миссии, и не раз они с Хосоком и Тэхёном отрывались во сне просто ради процесса. Они тогда были молоды и нелегально доставали сомнацин у Банды. (Так на нее Намджун и вышел, а вместе с ней и на тех двоих.) Нет, Юнджи видала, на что Хосок способен, но сейчас он превосходит все возможное — и невозможное тоже.Хорошо и приятно показывать, как люди прыгают, перекатываются, выскакивают из-за угла, все время стреляя из чертовых пушек, но в реальности так скорее навернешься. Юнджи не изменить законы даже во сне. Лучшая стратегия — оставаться на месте, не сдавать позицию, иначе им конец — эти доберутся до пещеры и отключат Чонгука или всех убьют. Кажется, Чонгук не особенно хорошо знаком с глубинами собственного подсознания.Пока они быстрее зомби, но лишь на волосок. Плюс, каждое убийство заканчивается полной задницей: вместо того, чтобы валиться в кучи, из которых Юнджи с Хосоком могли бы построить защитную стену, тела мгновенно растворяются в тумане, обнажая пространство еще больше. И тут-то Хосок вытворяет жесть, какой Юнджи в жизни не видела.Он с винтовкой наперевес не сдвигается с места, пули вылетают со скоростью света, и каждая попадает кому-нибудь в лоб, сражая наповал. И своим разумом — своим разумом! — он удерживает вокруг пещеры, в которой спят Тэхён с Чонгуком, невидимую защитную стену. Ни одна проекция не может туда подобраться, и зрелище ужасное: они беззвучно раздирают воздух, бьются головой о пустоту, пытаясь копать землю. Безрезультатно. Они на территории Хосока, и он готов умереть ради Тэхёна — как готова и она.Но прошло так много времени. Все тянется долго, как же долго. Ей хочется перестать. Ей хочется поспать. Ей хочется уйти. Если бы только этот сон был обычным; она побежала бы прямо к краю, наплевав на проекции; она спрыгнула бы, а потом проснулась бы в своей постели, в объятиях Сокджина, и на фоне уже звенел бы его мерзкий будильник.Но сон не обычный, и умереть здесь — не выход. Здесь им нужно удерживать оборону, пока не вернутся Чонгук с Тэхёном, и сражаться за соборы, как люди сражались тысячелетия до них. В тот день она пила двойной эспрессо. На нее с жуткой синхронностью бросаются три проекции; она уничтожает их, не дрогнув. Проекции были так близко, что забрызгали ее кровью, почти достали. Она тогда пила двойной эспрессо, но, если бы могла вернуться, выбрала бы что-нибудь намного лучше. Что-нибудь с клубникой, свежее. Что-нибудь сладкое. Тысяча двести. Зарядить. Даже во сне нужно заряжать. Хосок пританцовывает и что-то кричит, а дождь не проливается водой.— Что? — кричит в ответ Юнджи.Тут ее заполняет внезапная злость, она бежит вперед и оттесняет одну из проекций ударом ствола. За что, возможно, придется заплатить, но зато она теперь чувствует себя бодрее.— Семь часов, — говорит Хосок.У него охрип голос; говорить тихо, когда так воет ветер, не выйдет. Хотя они все до единой тихие — тихо кровоточат, тихо живут, тихо вымаливают прощение за грех, который не совершали. Ложные поклонники ложного бога на ложном алтаре, и ей нужно поспать. У нее начинаются галлюцинации. На миг поляна расцветает жизнью сквозь призрачную кожу проекций, в середине поляны снова золотая лань, а рядом… где-то Юнджи такое уже видела. Видела крылья и шею, и ее разум с ней забавляется. Живые цветы были в сезоне последними, а Юнджи влюбилась в Сокджина, когда увидела, как он выходит из вагона поезда со штурмовой винтовкой. Тысяча двести. Зарядить. У нее самой капает из глаз кровь. В тот день она увидела, как он выходит из цветочной лавки со стопкой книг в руках. Внезапно он оказался прямо перед ней — высокий и красивый — и, увидев ее прическу (волосы, повязанные браслетом, который не браслет), рассмеялся, щ е л к, и они поругались из-за выбора цвета для покраски кухни. Она хотела бежевый, как лань, а он — желтый, как наушники. В тот день она пила двойной эспрессо с клубникой.Еще семь часов. Остается шесть с половиной на бой, а потом они запустят выброс и начнут сворачиваться. Не так уж, по большому счету, и много. Небо серое, а дождь никак не прольется водой, и вдруг кто-то начинает кричать им сквозь ветер. Вначале тихо, потом все громче и громче.Сокджин. Сокджин. Сокджин. Из вагона на гору сходит Сокджин, он все еще в одежде из галереи.Юнджи чуть не роняет винтовку, но в последнюю секунду удерживает и получает за это две проекции. Юнджи не отрывает от него глаз, даже пока почти отвлеченно отбивается от проекции, что наконец пробилась через границу и пространство, ствол, ключица, хруст. В тот день она поцеловала Сокджина прямо в губы.— Какого черта ты здесь забыл, — рычит она, когда он подходит поближе.Он выше большинства проекций, хотя те тоже высокие. Локтями расчищает себе дорогу, как будто рассекает толпу в метро.— Хосок, он здесь?Но он здесь; она же видит. Он машет ей запонками, и вид у него отчаянный. Юнджи сглатывает двойной эспрессо и понимает — что-то пошло очень сильно не так.— Джин? — Хосок подошел так близко, как мог, не нарушая охрану границы. — Какого хрена?— Он сказал, что сходит проверить разбрызгиватели, — говорит Сокджин какую-то бессмыслицу, что уже плохо, потому что Сокджин никогда не несет чушь. — Нельзя было ему разрешать, нельзя было брать его в дело.Юнджи на долгий миг закрывает глаза, думает о розе и песнях на русском. Потом она открывает глаза и спокойно стреляет в кого-то у Сокджина за спиной. Теперь она проснулась.— Чимин, — говорит она, Сокджин кивает, и Юнджи чувствует, как сзади замирает Хосок.— Он пропал.__________Внутри пещера совершенно непохожа на то, что снаружи. Они, черт возьми, подходят к вопросу технически; не первый год в деле. Да, чувствуется сильный и странно успокаивающий запах сырой земли после дождя, и слышно, как капает вода, хотя капать ей неоткуда. Но ПАСИВ лежит на низком столике, все еще защищенный куполом, и по оба края стоят кровати. Тэхён с Чонгуком… ну, они правда спят, и Юнджи знает, что на них у Хосока времени нет.Нет, когда он вбегает за ней внутрь, глаза его сразу обращаются в самый дальний угол пещеры, где она еще не успела проверить, и он издает резкий горестный вскрик. Она, не глядя, знает, что там обнаружит — Чимина, обмякшего возле стены, с закатанными рукавами и шприцем в руке. Одному Богу известно, откуда он его стащил; сделать самому не хватило бы опыта.Хосок издает резкий горестный вскрик. Картина раскрывается двумя гранями; вид Чимина, уязвимого, безмолвного и почти мертвого — и осознание того, что столько лет спустя Чимин по-прежнему способен обойти подсознание Хосока и точно знает, где будет безопасная зона. Хосоку всегда хорошо удавалось сдерживать то, что снаружи. Но это значит, что и удерживать что-то внутри выходит у него слишком хорошо. Его стены — не двухсторонние зеркала, они прочные и крепкие, что Чимину слишком хорошо известно. Поэтому он никуда и не уходил. — О Боже, какой же идиот, — стонет Хосок, резко закрывая глаза рукой, и пальцы у него дрожат. — Что мне делать?Но он знает, что, конечно же, знает, как знает Юнджи, которая бестолково стоит рядом с винтовкой в руках. Как знает Сокджин, который сейчас снаружи защитного барьера, пока отбивается от всех в одиночку.Вот поэтому в вопросах выбора она с ним никогда не соглашалась. Ни у кого из них никогда выбора не было, не в подобных ситуациях. Может, не будь Тэхён гениальным извлекателем, и не будь Чонгук изумительным архитектором, и не цени их окружение ум превыше всего остального в целом гребаном мире — было бы иначе. Может, если бы где-нибудь кто-нибудь решил, что картина и близко не стоит жизни — не стоит даже Лувр целиком, полный украденного и растащенного, убедительно повествующий о кровавой, лицемерной и трагической истории человечества; что даже тридцать пять тысяч историй людей прошлого не стоят одной истории того, кто живет сейчас. Может, тогда у них было бы подобие выбора. Может, в таком случае Тэхён с Чонгуком уже были бы женаты, как и собирались. Может, Тэхёну не пришлось бы рассказывать ей о сне, увиденном через год после той миссии, когда он едва не загнулся от отравления алкоголем.Но Юнджи убирает палец со спускового крючка, смотрит на лицо Хосока и понимает, что ее уставший мозг заблуждается. Понимает, что Тэхён с Чонгуком сами решили, что защищать то место было важнее всего, и что, скорее всего, они бы снова так поступили. Решить, что у тебя нет выбора — тоже выбор. Как и то, что она никогда не сдастся без боя, вот и все. Как и Хосок, который закатывает рукав.— Эй, — резко бросает он. — Соберись. Тебе нужно продержаться еще несколько часов, не раскисай.— Я собрана, — отрезает в ответ Юнджи и почти улыбается; они как будто снова в старших классах. — На ПАСИВ времени нет?— Нет. По моим подсчетам, он там уже почти три месяца, — Хосок успел наклониться, роется в снаряжении у стола, достает шприц и пузырек. — Музыка зазвучит здесь за двадцать минут до остановки таймера. Я сдержал дождь, как только он начнется — вызовет оползень. Вам нужно будет всех взять и прыгнуть.— А если ты не вернешься?Хосок стискивает зубы.— Все равно уходите. Богом клянусь, Юнджи, не смей за мной спускаться.— Не буду, — говорит она и даже не лжет. — Проверь тотем. Не вздумай его потерять.— Я же не дурак, — но он достает тотем, пристально на него смотрит и фыркает. — Я после этого завязываю. Обустрою шатер и буду зарабатывать раскладами.— Ты в курсе, что после таких реплик в кино людей всегда убивают, м?Шприц готов, пузырек отброшен, Сонмацин капает на пол. Хосок лежит в ожидании.— Никогда ничего не планируй после миссии. Так мы в этом дерьме и оказались.— Заткнись. И убирайся отсюда, там твой мужчина уже небось помирает.— Сначала ты.Все происходит быстро. Раз — Хосок тепло ей улыбается, два — она всаживает иглу ему в руку без жгута и протокола. Его глаза закрываются, а голова падает набок, и Юнджи еще секунду остается рядом с ним на полу. Безвольные пальцы слабо держат карту, будто семерка кубков способна его от чего-то защитить. На миг Юнджи хочется закричать, но она встает и выбегает наружу.За пределами безопасной зоны Сокджин уже перешел к гранатам, он больше ни гребаной капли не колеблется, разрушая архитектуру Хосока. Стало еще серее и темнее, и в последние часы кошмара солнце начало закат. Юнджи глядит на широкие плечи Сокджина, его растрепанные волосы, напряженную стойку. Мельком вспоминает, как обещала ему достать любимую пушку, и бежит к нему, готовясь на ходу.— Ты в порядке? — спрашивает Сокджин, и он, кажется, даже не запыхался.— Ага, — отвечает Юнджи.Она прижимается к нему спиной, сжигает взглядом дугу окружающих их проекций. Если запланируешь что-нибудь после миссии, тебя обязательно прикончат, обязательно. Но если у нее получится хотя бы здесь, Юнджи позовет его на свидание с кофе. Они в унисон поднимают оружие, встречая свой выбор в лицо, и никогда она не была так благодарна за то, чем обладает. ?Третий уровень / Чонгук / 5 днейВторой уровень / Хосок / 06:06:40Первый уровень / Намджун / 00:18:20Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:55После выхода из крыла Сюлли они снова оказываются в главном зале, и на сей раз они в разгаре спора. Чонгук убежден, что, раз он не нашел ни единой зацепки в двух крыльях, где вероятность находки была выше всего, разгадка спрятана где-то еще — подальше от основных локаций. Тэхён пытается отстоять толковую организацию, ?мы быстро пройдем Денон, если хочешь, даже разделимся на каждом этаже, можно использовать рации?. Но толка никакого; побеждает Чонгук, а Тэхён костьми ляжет, но не даст ему самостоятельно исследовать проклятущий подвал Лувра в одиночку. Каждая клеточка мозга убеждает Тэхёна передумать, но он следует за Чонгуком.В архивах они теряют три недели. Чонгук лихорадочно достает манильские конверты, гниющие книги и стопки бумаг — все впустую, а Тэхён против своей воли помогает. Когда таймер сигнализирует, что им осталось пять дней, а после надо уходить, Тэхён упирается наотрез и говорит Чонгуку, что теперь им нужно в крыло Денон.Чонгук колеблется, но лицо у него осунулось, волосы после недавнего душа мокрые и спутанные, и кажется, на данном этапе он готов следовать инструкциям Тэхёна только потому, что кто-то будет говорить ему, что нужно делать. Пусть даже этот кто-то — часть его собственного подсознания. Так что Чонгук, поднимая пыль, роняет кучу папок прямо на пол и кивает в пустоту — раз, потом еще раз.— Ладно, — его голос сочится усталостью. — Пойдем. ?А потом, воскресным вечером неделю спустя, их всех вызвали. Утром понедельника было бы поздно; Ив уже находилась у жандармов, которые направлялись к ним. У них была ночь на подготовку, последнюю тренировку и проверку, все ли как надо. Как только Тэхён зашел, его отделили от остальной группы, усадили в офисе, на вид не используемом и заполненном документами. Старший офицер пристально смотрел на него усталым, но внимательным взглядом.— Vous savez bien ce qu’il faut faire1?, Тэхён, — сказал офицер после почти минутного молчания, пока Тэхён смотрел на него, не колеблясь. Конечно, он знал, что делать; уже три недели, как он повторял в голове план. Ив грозилась совершить ограбление, и очень серьезное. Оно подразумевало все до последнего экспонаты запланированной на август корейской выставки в Лувре. Причина подозревать Ив была, но они не могли задержать ее с чем-то существеннее обвинения в заговоре по анонимной наводке. Единственным выходом было воспользоваться ордером на подсознательный допрос, с нуля построить Лувр во сне Тэхёна и сразиться с сознанием Ив, дабы получить планы ограбления. Конечно, он знал, что делать: нужно было видеть сны, что ему удавалось хорошо, а потом найти необходимое — что ему удавалось и того лучше.— Я уверен, что вы нас не разочаруете, но…— Но? — Тэхён никогда, никогда не разочаровывал, не было у него планов начинать и сейчас, в течение самой важной миссии, что ему когда-либо поручали.Офицер вздохнул и сжал себя за переносицу. — Воры находят слабости — в том их работа. Вы — извлекатель, и об этом знаете. Просто… не дайте ей повода. __________Он понял слова, но не их значение; из помещения вышел озадаченным, но невозмутимым. Нет, не понял он и позже, ранним утром, когда они расселись по машинам, двинулись в garde à vue1? и все напряженно затихли, размышляя, не хватит ли все-таки одной минуты, чтобы угодить в неприятности.Не понял, когда они вошли в здание, прошли по тускло освещенным коридорам — все офицеры, охранники и сотрудники были в состоянии боевой готовности. Не понял, когда все на миг притормозили, проходя мимо ее комнаты, из которой в коридор вело одно маленькое окошко.По другую сторону стекла были стол, стул, два офицера и она. В наручниках, с растрепанной прической, но в идеальном наряде, как будто полицию ждала. Он завороженно глянул внутрь, замедляя шаг, и, чувствуя на себе взгляд, она посмотрела вверх. Прямо в его, и только его глаза, ни в чьи больше.И нет — Тэхён никогда бы не смог забыть выражение ее лица, когда она его увидела, вздернутый подбородок, пронзительный взгляд, не отрывающийся от него до последнего — но даже тогда он не понял, что ему пытался сказать начальник.Они не мешкали, пять связанных между собой ПАСИВов были уже подключены и ждали в соседней комнате. Промышленные, серебристые и нисколько не похожие на шкатулку снов, запрятанную в квартире Тэхёна. Даже когда Тэхёна поразили всеобщая необычность и срочность, он не испытал ни капли дурного предчувствия или тревоги. Возможно, он был слишком молод, целеустремлен или старателен. Как бы там ни было, момент наконец-то настал, и он чувствовал лишь желание побыстрее все начать и закончить. Он устроился в кресле — даже не откидывающемся, слишком короткий промежуток времени — и дал другим агентам подготовить его руку для инъекции. Тампон коснулся холодом. Жгут надавил. На другой конце комнаты сидел Чонгук, он натянуто улыбнулся Тэхёну — нервничал, но испуган не был. В конце концов, если на Тэхёна не подействовал прямой взгляд Ив, Чонгук ее вообще не видел.И не увидит; никто не увидит. Трубка ее капельницы была намеренно удлиненной, чтобы Ив оставалась в изоляции камеры. Никто не собирался рисковать, хотя предполагалось лишь пробыть в одном помещении пять физических минут, одну из которых все проведут под наркозом.Одна-единственная минута, подумал он в последний раз, пока они засыпали — что такого может произойти? __________Минута прошла. Вообще, прошло пять дней, но в итоге — всего лишь минута. Минуту спустя они все открыли глаза, и Чонгук сощурился, первым делом увидев Тэхёна — их стулья стояли прямо напротив.— Почему ты никуда не делся? — спросил Чонгук, и кровь в жилах Тэхёна застыла. — Разве мы пропустили выброс? Мы все еще во сне? __________Внедрение — это триумф логики и одновременно ее провал, своего рода полное разрушение, возможное, лишь если ты вдоль и поперек изучил его объект. Тэхёну всегда было любопытно, где же две грани пересекались, становясь одним целым. Странное убеждение жертв в том, что они правы, хотя абсолютно все указывает на неправоту. Как в жертвах живет абсурдное убеждение, что всех окружающих можно облапошить точно так же, как незаметно облапошили их.Три дня они провели, пытаясь всеми возможными и невозможными способами предоставить Чонгуку доказательства, начиная от самых слабых и заканчивая железобетонными. Фотографии, подписи, документы. Записи камер наблюдения во дворе посольства. Париж, до краев наполненный жизнью, музыкой и всем, чего не хватало, пока они были в нем вместе. Но Чонгук — юный, впечатлительный, и даже прежде столь опасно убежденный, что Тэхён появился в его жизни по невероятной прихоти судьбы — Чонгук сопротивлялся. Качал головой, игнорировал все доводы и отказывался даже краем глаза смотреть на тотем, утверждая, что тот сломался.Следующие два дня Тэхён до хрипоты спорил со всеми, с кем начинал разговор, включая Хосока и Юнджи. Когда Намджун наконец наложил вето на его идею отправиться в сон к Чонгуку и попытаться исправить нанесенный урон, Тэхён бросил трубку, на миг застыл взглядом на телефоне, а потом швырнул его о стену. И потом даже не посмотрел в сторону Чонгука, проходя мимо комнаты, где его держали под постоянным наблюдением из страха, что он попытается проснуться. ?Нам нельзя, Тэхён — он и так ослаблен. Нам нельзя рисковать разрушением всех его связей с реальностью. Сейчас ты — такая связь. Самая слабая и самая сильная?.На шестой день за него вступилась вся команда. Они все объясняли, что тоже знают Тэхёна, что ручаются за него, и, раз их двадцать девять против одного, наверняка Чонгук поймет, что заблуждается. Сам Тэхён сидел по другую сторону двухстороннего зеркала и слушал, прижимаясь к столу лбом.— Раз вы все знаете Тэхёна, — спокойно отвечал Чонгук, — значит, вы все — тоже проекции. И не говорите мне, что это не так. Если вы реальны, почему тогда мое сознание не сопротивляется присутствию вас в моем сне? Потому что я не сплю? Я в реальности? Тогда что здесь делает Тэхён?Триумф логики и одновременно ее полный провал. Бессмысленно было пытаться объяснить Чонгуку изъяны его мыслей, потому что дыры были на обеих гранях, и доказать одно значило опровергнуть другое, и в итоге все линии соединялись в одной и той же точке. Чонгук будет верить лишь в то, во что хочет, потому что такая идея сродни болезни.И вот, на седьмой день, после бессонной ночи в конференц-зале в компании Намджуна, глядящего с экрана ноутбука с каменным лицом, и двух людей позади Тэхёна — предосторожность, чтобы он не вспылил — они решили исправить работу, что пошла наперекосяк. Чонгук просто никогда не поверит в реальность Тэхёна, и чем больше они будут на него наседать, тем сильнее он будет отбиваться. Единственный способ, в котором он не уничтожит себя в напрасной попытке проснуться, означает самим сделать то, что нужно.На седьмой день Тэхёну разрешили увидеть Чонгука. Тот был изможден, обессилен, под глазами у него залегли фиолетовые синяки. И лицо при виде Тэхёна не озарилось улыбкой, как было всего неделю назад.— Почему ты со мной так жесток, — сказал Чонгук совершенно не своим голосом. — Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю. Я думал, ты захочешь, чтобы я вернулся к реальности, пусть даже буду по тебе скучать. Это не жизнь, Тэхён.— Я знаю, — сказал Тэхён, придвигая свой стул к Чонгуку. — Прости. Прости, что пытался тебя удержать. Мы все исправим.— Как?Он улыбнулся и поднял руку.— Помнишь кольцо и для чего оно? Я тебя разбужу.Единственным решением было сделать, что следует, самим. Сильное снотворное, постановка, будто команда — снова — просыпается после миссии, но на сей раз без Тэхёна. Все будет точно таким же, но никто не будет ничего знать о Ким Тэхёне — извлекателе, хранителе, кураторе. И когда Чонгук проснется и попытается вспомнить неделю до того — он сочтет ее сном и отмахнется, — Тэхён будет зачищать свою квартиру, телефон, любые доказательства того, что он когда-либо существовал в жизни Чонгука. Когда Чонгук будет поздравлять всех с успехом и праздновать получение планов выставки Лувра, Тэхён напишет заявление об отставке, отдаст значок и документы. И когда Чонгук будет лететь обратно в Сеул, домой, Тэхён поднимет коробку с книгами в свою новую квартиру — в три раза больше, район куда богаче, — запнется о коврик у входа, упадет на полированный, сверкающий деревянный пол и станет плакать, плакать и плакать.Но то будет потом, а это сейчас. Сосуд на кольце открылся, и Чонгук так обрадовался, и от жизни, что они обещали прожить вместе, осталось лишь несколько мгновений.— Я буду время от времени тебя навещать, — сказал Чонгук, и Тэхён рассмеялся, а слезы уже подступили к его глазам. — Но потом, ладно? Сначала мне нужно тебя забыть.— Хорошо, — прошептал Тэхён. — Ну, еще увидимся, Чон Чонгук.?Не вернется любовь, лишь одно неизменно. Под мостом Мирабо тихо катится Сена?. ?Стоит середина ночи. Несмотря на все проведенные здесь месяцы, Тэхён по-прежнему не может уместить в голове, насколько иначе ощущается ночь, хотя, по логике, учитывая отсутствие людей, никакого отличия быть не должно. Но сознание все равно привыкло считать, что темнота более одинока, чем солнечный свет. После заката Тэхён сильнее насторожен, напряжен, и мурашки покрывают руки и затылок.Ничем не отличается и сегодняшняя ночь. Он ведет за собой Чонгука, и пирамида отбрасывает другие тени, длиннее и суровее. Кажется, что эхом расходится даже звук шагов, как будто те тоже от всего устали. Тэхён знает, что они точно от всего устали. Каждую ночь он стережет спящего Чонгука, пытаясь сгладить собственную боль. Он чувствует, как мозг молит о пощаде, и держится лишь на чистой силе воли и решимости довести дело до конца. Тэхён знает, что у Чонгука все так же и даже хуже, потому что он считает, что находится здесь в одиночестве. Он в любой момент мог бы сдаться, и поделать ничего было бы нельзя. С учетом того, как Чонгук по виду близок к отключке, возможно, отдать дело на откуп другого, более жесткого, агентства оказалось бы даже милосерднее.Делая первый шаг по лестнице к билетному контролю Денона, Тэхён стискивает зубы. Его разваливающийся мозг начал думать чушь. Никогда, ни на одном распутье, которое он так хотел бы миновать заново, и ни в одном плане, который расстроил бы, только чтобы прожить посредственную судьбу, не зная ни радости, ни печали от любви к Чонгуку — никогда, абсолютно никогда он не изменил бы свой последний выбор. Не после всего. Может, было бы милосерднее позволить другим оборвать последнюю нить, что связывает Чонгука с реальностью. Может, Чонгуку было бы вовсе не больно в процессе. Но пока в сосудах Тэхёна пульсирует кровь, разгоняя сердце, до последнего вздоха он будет делать все возможное, лишь бы жизнь Чонгука была полноценной. Даже на расстоянии. Даже если лжет сквозь зубы. Даже так.Чонгук стучит костяшками по панели управления, когда проходит мимо. Странная, но милая привычка, как будто он до сих пор не свыкся с мыслью, что сейчас по сути владеет музеем. Тэхён ждет, пока Чонгук его нагонит, и возобновляет шаг, сходу разворачивая схемы. Заложить, что нужно, он сможет на обратном пути. На данный момент он неплохо все оснастил, нужный выброс получится; остальное — просто перестраховка.Так что они поднимаются по лестнице к первой остановке, Залу манежа. Тэхён подавляет пробирающую его дрожь от вида зала, наполовину утопленного во тьме. Помещение — одно из тех, что максимально отражают солнечный свет, его большие окна впускают лучи на все пространство из кирпича и камня. Высеченные на колоннах головы животных, что при свете дня выглядят так великолепно, сейчас кажутся зловещими и угрожающими. Проходя по большому залу, Тэхён уже не впервые с начала миссии остро чувствует на себе чужой пристальный взгляд. Будто мраморные животные как один не отрывают от них глаз, осознают, что покой их был нарушен.Если ощущения у Чонгука с ним и совпадают, виду он не показывает. Вообще, учитывая заданную им скорость, создается впечатление, что у него на этот зал совсем нет времени. Тэхён думает, не попросить ли его замедлиться, но таймер никого не ждет; он оставит вопрос на усмотрение Чонгука. Тэхён тоже ускоряется и идет следом за Чонгуком, и от пола отлетают звуки их неслаженных шагов.— Нам нужно проверить секцию искусства исламского мира, — говорит он, но Чонгук не останавливается.— Нет, — отвечает он. — Лестница. Галерея Дарю.Тэхён хмурится, но пожимает плечами. На изначальной миссии он был на втором этаже, по уши в королевских регалиях Галереи Аполлона. Помнится, тогда о Галерее Дарю он даже не задумался; казалось, что важна ее локация была лишь потому, что была проходной. Они подходят ближе, и Тэхён мельком замечает внутренние ворота во двор Наполеона; видно большую и одну из маленьких пирамид — они идеально совпадают и идеально подсвечиваются. На миг Тэхён теряется, но берет себя в руки, и вовремя — Чонгук замер на входе в Галерею Дарю.Внутри абсолютная темнота, и свет проникает только от фонарей снаружи. Статуи отбрасывают на пол в клетку длинные тени, и кажется, что стоящий прямо у входа Боргезский борец почти тянется к их шеям, так хорошо его стремительность запечатлена в мраморе. Статуя в натуральный размер, и угроза от нее исходит небывалая. Борец замахивается на Тэхёна, когда тот останавливается рядом с застывшим Чонгуком.— Чонгук?Глаза у того одновременно темнее и ярче прежнего, он глядит вдаль, в какие-то совсем иные края и едва слушает Тэхёна. Во всяком случае, он так думает, пока Чонгук не моргает и к нему не поворачивается. И ничего яркого в глазах Чонгука больше нет.— Здесь не должно быть стеклянных витрин, правильно? — Голос… тихий. Уверенный.У Тэхёна нет ответа, потому что да, витрин быть не должно. Как не должно было быть их в день миссии. Все планы вернули в Сюлли, а такое никогда в миссию не входило. Никто не должен был узнать об этой краже; удача привела Чонгука прямо к порогу.Чонгук возобновляет шаг, уже медленнее. Он наводит такой же ужас, как статуи в полутьме, и он в своем праве. Тэхён впервые видит эту грань Чонгука, грань, что никогда не должна была существовать. Он одновременно созерцает, выжидает и устрашает, как шторм, выбирающий, куда ударить. Потом он останавливается меж двух статуй, наклоняется. Тэхён идет следом.Нет, в Галерее Дарю нет никаких стеклянных витрин — ну или, во всяком случае, их не было раньше. Но вот: одна стоит прямо между двумя застывшими скульптурами. Пустая, ее явно ограбили. Чонгук тянется к лежащим на полу рядом осколкам стекла, хотя Тэхён предупреждающе вскрикивает — и тут все лампы в зале внезапно мигают. На миг Тэхёна ослепляет неожиданным потом света; он пятится.— Что…— Там еще одна, — говорит Чонгук, даже не отрывая от витрины взгляд. — Еще одна стоит ближе к концу, под плашкой с номером помещения.Тэхён щурится, подходит ближе, смотрит сначала на номер ?406?, потом ниже. И прямо на полу лежит вторая витрина, такая же груда разбитого стекла и пустой шкаф. Тут-то кровь Тэхёна начинает одновременно разгоняться и замедлять ход по венам; он чувствует такую сильную пульсацию в запястьях, за ушами, меж глаз, что пару секунд кружится голова. В Галерее Дарю нет стеклянных витрин. В Галерее Дарю нет стеклянных витрин… в Галерее…— Нам нужно наверх. — Голос Чонгука звучит твердо и уверенно, как и было с момента, как они здесь оказались. — Нужно подняться по лестнице.И тут, чувствуя, как разгоняющее кровь сердце ухает вниз, подлетает вверх, снова ухает вниз, Тэхён понимает. Он тогда был на втором этаже, проверял королевские регалии. Лучший извлекатель в команде, личный контакт Намджуна — он был совсем рядом, на расстоянии лестничного пролета… Он был совсем рядом…Сейчас Чонгук бесстрашно проходит мимо, ведь он не был ни в чем виноват. Нет, виноват был только Ким Тэхён в униформе уборщика, он хмурился в сторону фальшивой проекции, удобно разлившей воду на одну из витрин. Тэхён убирался и внимательно выглядывал на каждом украшении голограмму, чип, клочок информации. И все это время Чонгук был на расстоянии лестничного пролета.Лестничного пролета.Ступени сплошь с наклоном вниз, мрамор искажен, что всегда сбивало его с толку. Словно заваливаешься назад, будучи абсолютно устойчивым. То же Тэхён чувствует и сейчас, он говорит себе, что так медленно они продвигаются именно поэтому. Но Чонгук тоже идет медленно, делает шаги будто в трансе, снизу-вверх проводит по мрамору, который зловеще разрезает темноту, как факел на стене крепости.— Наверх, — говорит тут Чонгук. — К ней.Он еще не поднял на нее глаз, как и Тэхён — они оба знают, что вот оно. Великое воздаяние. Отступать слишком поздно, пусть каждая клеточка Тэхёна буквально вопит, чтобы он просыпался, убирался отсюда, убирался сейчас же. Он прерывисто вдыхает и выдыхает, касаясь мраморных ступеней для храбрости.Чонгук принимается взбираться наверх, и Тэхён — следом. Чонгук поднимает взгляд, и Тэхён — следом.На фоне древних, безлюдных стен музея, под темным небом, заглядывающим из верхнего ряда окон, как Бог на алтаре, возвышается Ника Самофракийская. Она будто бы взирает на них сверху вниз, хотя на деле это не так. У нее сломана шея и сломаны руки. Крылья из паросского мрамора — нетронуты. Нос корабля из лардосского мрамора — нетронут. И воспоминание — тоже нетронуто. https://i2.imageban.ru/out/2021/01/28/45070377a21f0385fa470273dd08dfbc.png(Крылья из паросского мрамора — нетронуты)https://i3.imageban.ru/out/2021/01/28/33b24f21c36c586ec462ed0789a29e92.png(И воспоминание — тоже нетронуто)]— Прикоснись, — говорит Тэхён. — Тебе нужно ее коснуться.Чонгук бросает на него еще один, последний взгляд. И сейчас Тэхёну все видно: чересчур блестящие глаза, страх на лице. Он делает выбор, от него отказываясь. Тэхён поступает так же, кивает и думает: ?Ты совершенно не заслужил всего этого — но никто другой не справился бы. Никто другой не справится?.Чонгук закрывает глаза и оборачивается к статуе. Протягивает руку и кладет ее на часть корабля.Миг тянется вечность, и ничего не происходит. Но тут, не успевает Тэхён моргнуть, как воздух заполняется оглушающим белым шумом, Ника подергивается дымкой, дрожит, рябит от помех. Ее окружает красно-синий ореол, свет в зале меняется, возвращается в слишком яркий полдень, и Тэхён может поклясться, что на долю секунды, но видит ее восстановленной.Возрожденная, в одной руке она держит венок. Силуэт ее сражается с нападающим на судно ветром. А выше… из ее глаз идет кровь и капает на нос корабля, и… Тэхён с возрастающим ужасом замечает, что… там уже ждет пятно крови. Тэхён видит кровь на носу корабля, переводит ошеломленный взгляд на Чонгука и обнаруживает на том такую же кровь. Она течет по волосам, заливает глаза. Капает с подбородка, темная и насыщенная на фоне бледной кожи.— О Господи, — шепчет Тэхён, но Чонгук кажется невозмутимым, и страшнее всего именно это.— В день миссии, — говорит он. — Не помню, как я тут оказался… Кажется, искал кого-то в крыле Денон.?Меня. Господи, ты искал меня?.— Чонгук…Но тут Тэхён слышит со стороны Галереи шаги и замирает. Его накрывает осознанием, что сейчас не просто полдень, но полдень тот самый. Необходимости нет, но они оба инстинктивно прячутся за статуей и смотрят, как разворачивается воспоминание Чонгука, все эти годы так крепко свернутое в клубок.Чонгук, который останавливается прямо у подножия лестницы Дарю… Только сейчас, наблюдая обе версии, Тэхёну видны явственные различия. Он тщательно сконструировал у себя в голове идеальную, нетронутую версию Чонгука. И когда Тэхён снова увидел его в реальности, Чонгук показался превосходной копией себя самого из воспоминаний. Но сейчас явно видно, как он изменился. Реальный Чонгук словно потерпел сокрушительное поражение в сравнении с тем живым парнем, что любопытно и бесстрашно взирает на верх лестницы. Взирает на Нику, на них и ничего не понимает. Нет, такой Чонгук выглядит юным, сияющим и странно не цельным. Как будто трагедия закрепила его место в мире. Такой Чонгук все еще выглядит незначительным.На нем футболка и свободные штаны, специально разношенные кроссовки. На спине рюкзак, в руках скетчбук, но его Чонгук уже прячет. При должном усилии Тэхён может чуть-чуть, но просмотреть его насквозь. Видение становится более четким, когда Чонгук начинает восхождение по ступенькам, на одной он скользит, но внимания не обращает. Кажется, он хмурится, глядя на статую, как будто замечает что-то невидимое им. Его взгляд приковывает точка где-то на полметра выше головы Тэхёна, глаза его сужаются, а потом наоборот расширяются. Тэхён сам смотрит наверх, хотя знает, что ничего не найдет; воспоминание еще не полностью прогрузилось — иначе всю локацию наводнили бы проекции Ив.Чонгук, как по команде, качает головой.— Помню, как я удивился. Здесь просто было… пусто. Не помню, что я нашел в витринах Галереи, но помню, что сразу смог это открыть.Чонгук из прошлого остановился и изучает что-то на последней площадке, а затем подходит к статуе. Вблизи он выглядит невыносимо настоящим, и Тэхёну хочется… подлететь, оттолкнуть, сказать ему, чтобы убегал. И мысль о том, что он мог бы так сделать, если бы только… если бы только…— О Боже, — шепчет Чонгук из прошлого, когда тянется к чему-то у подножия статуи.На миг Тэхён думает, что слова относятся к самой Нике, но, оказывается, взгляд Чонгука устремлен к своду потолка и обрамляющим его окнам. Глядя наверх, Тэхён видит только слишком яркий полуденный свет, но Чонгук явно замечает что-то иное — он, спотыкаясь, шагает назад с разинутым ртом. И тут же проявляется то, что видно ему: ставшие циферблатами окна, муравьи на лестнице, часы у него в руке.И в тот же миг, когда инстинкты Тэхёна сворачиваются клубком и принимаются стучать по ребрам, притворяясь сердцем — ?беги-беги-беги? — Ив уже торопится по боковой лестнице. По ней же Тэхён мог бы спуститься сюда в день миссии.И не успевает Тэхён опомниться, как Ив хватает Чонгука за волосы и с силой бьет его головой о нос корабля.Тэхён издает бесполезный, опоздавший на пять лет рев. Он падает на колени одновременно с Чонгуком из прошлого — но до того она успевает сделать еще один удар. Тут же появляется кровь, как было и с Чонгуком из настоящего, который стоит рядом. И Чонгук из настоящего даже не вздрагивает, когда его версии из воспоминаний проламывают голову, как кукле, брошенной о стену. Нет, настоящий Чонгук лишь бесстрастно взирает на себя из прошлого. Ту версию себя, которая все так же ошеломленно моргает, глядя на окна, как будто так и не осознав, что произошло.К горлу Тэхёна приливает желчь, но он прижимает ко рту кулак и сдерживается. Сдерживает и слезы, понимая, что те выступили скорее от ужаса, чем от чего-то иного. Никогда еще он не наблюдал подобной жестокости; никогда не работал на такой миссии. А Ив, стоящая над раненым Чонгуком, неподвижна, даже когда тот поднимается, чтобы опереться на статую. Ив облачена в безупречный наряд и высокие каблуки, и в глазах ее горит ярость, какой он тоже не видел никогда прежде.— Нет, не выйдет, — говорит она тихо, и голос дрожит от едва скрываемого бешенства.Но тут Чонгук что-то шепчет в ответ — Чонгук из настоящего фыркает, Ив улыбается, а Тэхён закрывает глаза и на миг заслоняет лицо руками — но вдруг Ив отступает назад. Она явно позволяет Чонгуку уйти, зная, что с ним все и так уже решено.Чонгук из прошлого пользуется шансом. Он умудряется подняться, хотя от раны намокла рубашка, хватается за золотые перила, спотыкаясь, плетется вниз по ступенькам. Они быстро идут следом; она идет следом медленно. Они повторяют путь, которым пару минут назад шли сюда: лестница, Галерея со статуями, Зал манежа со зловещими животными. Спускаются по ступенькам и идут по коридорам, залитым светом торшеров, до самого главного зала. Чонгук из прошлого всю дорогу истекает кровью, оставляя за собой след из капель и отпечатков обуви. Когда он наконец достигает подножия пирамиды, колени у него подгибаются. Теперь Тэхён понимает, как поразительно, что он вообще так далеко забрался. Что вообще оставался в сознании перед сбором. Что они — все они, от самых опытных участников до самых новичков — посчитали его раны незначительными.Все было намного сложнее; теперь он в курсе. Но ничто его не подготовило к словам, которые Чонгук прошептал у подножия купола, и ничто его не подготовило к тому, как Чонгук, свернувшись на полу в стремительно разрастающейся луже собственной крови, бессмысленно уставился на уже потемневшее за пирамидой небо. И он достает…Ручку, подаренную первым наставником, о чем он рассказал Тэхёну однажды ночью в поросшем зеленью соборе. Прекрасное прозрачное стекло с видимой черной линией чернил в резервуаре.Раз он ее достает, значит, сознание у него нестабильно. Чонгук беспомощно озирается в пустом зале, а подсознательное зрение то и дело проваливается в лимб. Пытается понять, что реально, а что — нет, на самом ли деле организм умирает, или же он — просто субъект чужого сна. Сна Тэхёна; Ким Тэхёна — извлекателя, хранителя, куратора. Личного контакта во время миссии.Ногой Ив раздавливает ручку, а вместе с ней и два пальца Чонгука. Ручка тут же крошится — Тэхён издает еще один вскрик — и чернила сливаются с кровью.Ив снова улыбается и не упускает единственное имя, которое услышала, когда Чонгук шептал его рядом с кораблем.— Если бы этот Тэхён был настоящим, он пришел бы тебя спасти, не находишь? Почему в крыле Денон было пусто? И вообще, в чьем мы сне?Сердце Тэхёна обращается в камень. В мрамор. Но Чонгук из настоящего, реальный Чонгук, стоящий с ним рядом, вздыхает и качает головой. Кровь исчезла, и воспоминание стирается. У них на глазах Чонгук из прошлого тает на полу, а ужасный цокот каблуков уходящей Ив затихает. Чонгук — Чонгук Тэхёна, настоящий и покалеченный — качает головой.— А потом со всеми остальными пришел ты, помнишь? — говорит Чонгук, как будто вспоминает летний денек, а не момент, когда чуть не погиб. — Увидев меня, ты на миг так испугался. Но я испугался сильнее, потому что… Я не видел твое отражение. В крови… то есть, в чернилах. И я понял, что она была права.?Она не была права!? — хочется закричать Тэхёну.Отвращение от осознания разливается у него в голове. Лувр Ив изначально был сюрреалистичным, а раненого Чонгука было еще проще обвести вокруг пальца. Она даже не приложила для внедрения усилий, ей не пришлось. Она могла не знать, но знает Тэхён: для того, кто и так по пять раз на дню говорил ему, что ?ты слишком хорош, чтоб быть правдой?, сделанного ей хватило, чтобы опрокинуть реальность.Чонгук, будто смущаясь, пожимает плечами, делает глубокий вздох и становится прямо в центр под пирамидой, туда, где совсем недавно лежала его прошлая версия. Он поднимает глаза на небо за стеклом, и на краткие мгновения непреклонная тьма уступает чему-то… нереальному синему… желтому… белому… Чему-то совершенно чужому и в то же время невероятно знакомому. Чему-то замершему у Тэхёна на языке, как замерло оно на языке Чонгука, пока Ив не вырвала это из памяти, а вместе с ним и всю веру в реальность Тэхёна.— Неважно, — говорит Чонгук, и голос больше не отдается эхом, хотя зал как всегда пуст и полон призраков. — Думаю, тебе охота узнать название картины. Той, что она украла. Не думаю, что ты уже в курсе.— Нет, — шепчет Тэхён.Так что Чонгук отрывает глаза от неба — которое снова темнеет — и улыбается, будто над понятной лишь ему шуткой.Когда он говорит Тэхёну название, тот шутку тоже понимает. Тэхён чувствует, как на пару прекрасных секунд отрывается от реальности, и его смех отражается от пустых стен. Она оба просто смеются, а потом колени уставшего Чонгука подгибаются, и он наконец проваливается в благословенный, заслуженный сон. ?Лимб / Чимин / ∞Третий уровень / Чонгук / 4 дняВторой уровень / Хосок / 04:48:00Первый уровень / Намджун / 00:14:24Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:43Хосок способен распознать архитектора, если встретит, и еще он способен распознать того, кто никогда не будет всего лишь архитектором, если такового встретит. Пусть Пак Чимин молодой, ветреный и застрял в хакерских клише, ум у него острый, как осколки зеркала, а еще он обладает способностью вдаваться в такие размышления, что любой гений падет ниц. Только такой человек сможет укротить цунами лимба хотя бы отчасти.Он открывает глаза не на безлюдном сером берегу, которого ожидал. И ему не придется потратить дни и недели, пытаясь найти убежище, устроенное Чимином среди необъятного пространства, к чему Хосок тоже готовился. Нет, видите ли, если Чимин способен отнестись к Хосоку с холодным расчетом, то и Хосок, к сожалению, способен попасть под силу его притяжения, сам того не желая. Он не на берегу; он на пристани и на пристани хорошо освещенной. Вода у ног абсолютно застывшая и неестественная, а свет такой яркий, что ослепляет. Лампы сияют с невозможной высоты синего неба, погружаются в мелкий бассейн и мерцают оттуда рассеянными волнами. Но Хосок все равно знает, что они обманчивы; знает, что, если хоть одной ногой коснется мертвенно гладкой поверхности, она его затянет и никогда не выпустит обратно. Слишком близко он с Чимином знаком. Чересчур близко, а потому знает, что может, а что не может к себе подпустить. Но в то же время, знай он все то же раньше, когда Чимин пригласил его на тот танец — знай он, что танец был последним из последних, быть может, всего этого не случилось бы.Потому что Хосок знает, в чем дело, он понял, как только увидел Чимина без сознания в пещере. Дело в том, что тот не получил желаемого — как и всегда. Дело в том, что он создает проблемы и заставляет всех жалеть о… о чем бы там ни было. Словно ребенок, которому в чем-то отказали и который потом позаботится, чтобы все остальным это тоже даром не прошло. Ведь разве не так Чимин поступил, когда положил на Хосока глаз много лет назад? Он неустанно пытался подобраться поближе и одновременно делал Хосока непригодным для кого-то еще — как будто такое вообще требовалось. Как будто одного лишь факта его существования Хосоку не хватило, чтобы захотеть все закончить и обратиться к вечному в своем безмолвии одиночеству.Здания тоже высокие, их пустота соответствует броскости. Невозможный мир техниколора, где мосты пересекают застывшие озера и реки — розовые, голубые и зеленые. Огромные билборды рекламируют что-то бесполезное, а светофоры ведут отсчет, хотя нет машин, которые нужно направлять. Хосок видит все насквозь: цвета составляют Чимину компанию, а светофоры не дают заснуть. Подобие функционального мира, но такого, что подчиняется его командам, в конце концов, холодный триумф технологий куда более предсказуем, чем люди. ?Будущее уже наступило?. То, что Хосок в лимбе, выдает лишь звук прибоя, далекий, но все еще слышный — вездесущее напоминание о том, что Чимин, может, и укротил его частичку, но никому не под силу полностью обуздать лимб.Хосок давит в себе желание задержаться и посмотреть и начинает двигаться вперед, к земле. Неважно, насколько здесь растянуто время, Чимина нужно найти как можно быстрее. Если у Хосока получится до выброса, они просто подождут; если они уйдут отсюда до окончания отсчета таймера — его архитектура полностью обрушится, обрекая на гибель всех остальных. Но если они пропустят выброс, Хосок точно разобьет беспокойное сердце Юнджи, даже если они проснутся в галерее всего секундой позже. К тому же, секунда там будет равна двум дням здесь, а Хосок ни при каких условиях не планирует взаимодействовать с подростковой логикой Чимина дольше часа. Чимин вернется, хочет он того или нет. Он может орать и брыкаться до посинения — Хосок перекинет его через плечо и понесет. Хосок отказывается жить в мире без Чимина, смогут они потанцевать еще раз или нет.Видите ли, Чимин может много чего никогда Хосоку не простить. Еще один пункт в списке не имеет значения.Он направляется вглубь, не особенно задумываясь о направлении, просто идет, куда ведут ноги. Наконец он достигает чего-то вроде сердца города: посреди площади возвышается большая колонна, ее боковые грани зеркальные и отражают четыре стороны света. Вокруг стоят великолепные фонтаны и разбрызгивают сверкающую воду на десятки метров. Брызги падают на Хосока — холодные, острые и переливчатые в свете прожекторов, отражающихся от зеркал. Он с трудом понимает, день сейчас или ночь.Хосок закрывает глаза, потом открывает. Подходит к зеркалам и смотрит в отражение.— Давай же. — Такая сильная усталость в голосе его удивляет. — Не заставляй меня ждать.Чимин всегда оставался ребенком, не способным не попасться даже на самую легкую наживку. Раз — Хосок стоит в полном одиночестве нового мира, два — Чимин делает шаг у него за спиной, и взгляд у него внимательный, холодный и осторожный. Пак Чимин — чеховское ружье. Увидел его в первом действии — к третьему уже мертв.— Это ты меня ждал? — говорит он. — Забавно.— Где твой тотем? — уворачивается от издевки Хосок. — Сокджин учил тебя получше.Чимин ухмыляется и, благодушно уступая, закатывает глаза. Он вытягивает тотем из кармана и нажимает. Светящий из кончика брелока красный лазер горит ровно, не мигая.— Стал бы я стараться забыть, что здесь все ненастоящее, — отвечает Чимин. — Самое лучшее же. Отстаешь от жизни. — У нас нет на это времени.— Почему мне кажется, что ничего другого ты мне никогда не говоришь?Чимин, по-прежнему улыбаясь, подходит ближе к зеркалу и касается его пальцем. На совершенной поверхности видно, как он взрослеет; почти незаметно, но только не для преданных глаз Хосока. Лицо Чимина худеет, подводка темнеет. Таким он мог бы стать. — У нас нет на это времени — с чего бы? Мы сейчас в лимбе. Времени здесь навалом, так поговори со мной.— О чем ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривал? Что ты делаешь вообще? — Хосок сглатывает. — Чего тебе не хватило-то в реальном мире, раз ты перенес поиск сюда?Одиноко гремит гром. Чимин отрывает от стекла палец и полностью поворачивается к Хосоку. Хосок не раз наблюдал его капризную ярость, но холодность для него внове. Он всегда считал Чимина мстительной, но приятной силой — что-то далекое, периодически пытается, но не может задеть, ведь Хосок заковал себя в лед. Даже зная, что в корне подобного внимания было больше ненависти, чем любви, он всегда тайно, извращенно им наслаждался. Напоминания в лоб — ?глянь на открытку, фото и имейл, полюбуйся, как сильно я по тебе не скучаю, Хосок? — были так честны в своей злости. Было честью иметь возможность презирать Пак Чимина, никогда не любившего так, как любит его Хосок.— Вот оно что, да? — Голос Чимина насколько мягкий, насколько холодны глаза. — Я молодой, богатый, красивый и так далее, так что должен уметь контролировать все, что происходит, да? И чувствовать я могу только деньги, и делать я хочу только то, что хочу?— Я не…— Ты да, — перебивает он уже громче. — Скажи мне, о зарабатывающий, не знаю, дохрена всяких денег за работу, что ты выполняешь во сне и за его пределами, тебя она от чего-нибудь спасла? Так ты меньше меня ненавидишь? Когда Тэхёну привалил жирный чек за Луврскую миссию, спас он его, не дал вырвать Чонгука прямо из его объятий? Только у меня, что ли, нет права чувствовать на своей шкуре… случайную жестокость жизни? Почему, Хосок? Что я вообще сделал, раз ты убежден, что я настолько недостоин быть человеком?Хосок тихо и грязно ругается.— Чимин, прошу тебя, Господи. Я никогда такого не говорил. Но ты видишь здесь кого-нибудь из нас, видишь, как мы зарываем головы в песок, притворяясь, что настоящего мира не существует? Что, Тэхён свалил в лимб? Нет, он принял решение выживать в настоящем мире.Чимин горько хмыкает.— Нет уж, ответь. Жизнь, может, и случайная, но ее случайности настоящие. Здесь же с тобой никогда ничего больше не произойдет — ни хорошего, ни плохого. Чимин, так жить нельзя.— Может, нельзя тебе, а меня все вполне устраивает. Здесь все под контролем у меня.Хосоку вдруг хочется присесть, но сил нет даже на такое. Как будто голова была через край забита нотациями Чимину, как по-детски тот себя ведет, и Хосок забыл, как тот в самом деле молод. Слишком молод для всего, слишком молод для знания о такой замечательной лазейке. Слишком молод, чтобы объективно смотреть на собственную жизнь и все то, что в ней случается, и осознавать все ее прелести. Да, может, Хосок никогда не полюбит кого-либо вполовину так отчаянно, как он любит Чимина, никогда не познает чужое прикосновение, так на него действующее, никогда не обретет настоящий покой — но иначе он просто не будет живым. И никакая другая жизнь никогда не сравнится с настоящей.— Ты и там можешь обладать контролем, — наконец говорит Хосок. — Не над всем, что происходит, но над тем, как ты реагируешь, как ты со всем сживаешься. Как все преодолеваешь. И… Чимин, пожалуйста, послушай. Я знаю, что ничем не заслужил твоего доверия, но тогда не считай, что меня раскусил. Не знаю, что произошло за последние годы… Не знаю, как ты пришел к этим выводам, но…— О, не знаешь? — голос Чимина окончательно заледенел, но непреклонный игрушечный город все такой же яркий, приветливый и идеальный. — Чтоб ты и не знал, как я пришел к своим выводам? Когда именно ты преподал мне самый важный урок о жизни, контроле, а еще разных преобразованиях и сочетаниях Вселенных?Сердце Хосока на миг замирает и уходит в пятки.— Знаешь, ты прав, — продолжает Чимин.Он делаешь шаг назад, поворачивается к другому зеркалу. Они оба промокли до нитки, дрожат и обессилели. — Здесь внизу и правда нельзя жить по-настоящему. Но не из-за тех гребаных дурацких причин, которые ты назвал. Не потому, что тут станет одиноко, скучно или даже грустно.— Нет, — говорит он. — Так будет потому, что я мог бы создать тысячи Вселенных, кроме всего лишь одной — где тем утром ты не улетел в Москву. ??Лимб / Чимин / ∞Третий уровень / Чонгук / меньше 7 часовВторой уровень / Хосок / 00:20:23Первый уровень / Намджун / 00:01:01Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:03Вначале слышно голос. Приглушенный, как будто он доносится из старого радио, проходит фильтр художественной галереи, ночного клуба, а потом с облаков сразу опускается на безутешную гору. Голос подобен не проливающемуся водой дождю, и вот становятся различимы струнные. Каждая нота скрипучая, и вместе с тем ясная, а язык им незнаком.Все замедляется: ползующие проекции, треплющийся на ветру пиджак Сокджина, полет мертвых листьев. Юнджи заглядывает за край, все-таки бросает взгляд вниз, а потом собирается и бежит в пещеру, где на восемнадцать минут установлен таймер. Через восемнадцать минут она наденет на четверку спящих наушники и включит всем одинаковую музыку, которая?Лимб / Чимин / ∞Третий уровень / Чонгук / 40 минутВторой уровень / Хосок / 00:02:00Первый уровень / Намджун / 00:00:06Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:--приходит с мокрой брусчатки двора, льется сквозь холодное стекло пирамид; осень уже в самом разгаре. Чонгук рисует, то и дело переводя на Тэхёна пристальный взгляд, и с таким неослабевающим вниманием, что наполняет страхом Божиим. Тут он бросает удивленный взгляд на потолок, потом на таймер — тот мигает на сорока минутах. Голос становится четче и громче. Почти кажется, что Тэхён сможет понять слова, но у него не выходит. Как и всегда.Музыка дрожит, гремит, заходится стоном. Он не знает, что она им говорит, но его это и не волнует. Ему больше ничего не интересно.Сорок минут. Только сегодняшним вечером Тэхён закончил закладку двора, и остается лишь взять четыре пульта — Ришелье, Сюлли, Денон, Наполеон — и убираться прочь, прочь, прочь. Им нужно разместиться прямо напротив самой большой пирамиды и закрыть глаза.— Пойдем, — тихо говорит Тэхён. — Проверить напоследок, и пора уходить.— Пора уходить, — эхом вторит Чонгук, и звучит он задумчиво, почти рассеянно. — Да, пойдем, ага.Тэхён в последний раз проверяет взрывчатку в зале, а Чонгук прячет скетчбук в сумку, как будто он заберет ее с собой. Тэхён жалеет, что не знает, что же внутри того чертового скетчбука, но спрашивать уже слишком поздно. Все силы и вся смелость нужны ему на то, что их ждет. На очередное прощание.Снаружи почти полуночное небо заполнено клубящимися облаками, как той ночью в Павильоне Часов, когда Чонгук пусть на краткий миг, но источал такой сильный гнев за карты, что раздала ему жизнь. Тэхён вспоминает ту ночь, мягкое раздражение Чонгука, скрип карандаша по бумаге. Тэхён вспоминает то, что случилось пять лет назад, когда голову Чонгука одна богиня размозжила о другую, вспоминает пять дней назад, когда он заново увидел произошедшее. Тэхён вспоминает улыбку Чонгука в их первый здесь день, в свете летнего солнца и без единой заботы что о своей, что о чужой жизни.Уходят они, как и пришли: прямо перед ними пирамида и журчат фонтаны. У окон несут дозор статуи, каждая лампа и фонарь горят будто для них одних, будто желая удостовериться, что нынешнее прощание станет последним. Таким, что о нем напишут песни, стихи, баллады — если бы кто только знал. Если бы кто только знал все, что они видели здесь и однажды видели в ином, далеком Париже. Там, где кроме их собственного смеха не было другой музыки.— Я проведу тебя до ночного клуба, — бросает Тэхён назад, начиная путь по периметру. Готово. Готово. Готово. Струнные в песне из старого радио.— Не забудь название снова, ладно? Твоему агентству оно нужно.— Не забуду, — отвечает Чонгук. — Я не забуду ничего, что здесь случилось.Свет горит для них. Облака клубятся для них, и дождь не проливается водой. А потом, когда Чонгук к нему присоединяется у последней пирамиды, когда наступает время — музыка вскипает громким крещендо, приглушенными ударными, требовательными голосами. И с неба срываются первые капли.Тэхён закатывает рукава, обнажая четыре привязанных к ним пульта. Чонгук делает резкий вдох, хватает его за талию обеими руками, а затем поднимает их к груди, плечам, подбородку.— Тэхён, — в его голосе срочность и жар, он на пороге чего-то, большими пальцами впивается Тэхёну в кожу. — Я все время к тебе возвращаюсь. Я все время к тебе возвращаюсь. Но ты всегда молчишь.Тэхён улыбается. Видимо, Чонгук придумал его таким холодным. Таким жестоким.Если бы Тэхён только мог стать на него похожим. Тэхёном моложе и чище, столь полным решимости не быть настоящим.Он обхватывает дрожащие запястья Чонгука и нежно, но твердо тянет вниз. Пульты на руках тяжелые и неудобные, и ему нельзя рисковать случайным нажатием. Так что, когда он притягивает Чонгука к себе, объятие тоже выходит хрупким. Чонгук отчаянно за него цепляется, и любые возможные звуки заглушаются плечом Тэхёна.Да и к тому же, ему нужно молчать, чтобы все хорошо слышать. Чтобы понимать, как он понимает, что музыка вокруг играет на неизвестном ему языке, ее никак не могли подделать, воздействуя на мозг, а значит, она идет из реальности. Чтобы понимать, пока он касается уха Чонгука губами, шепчет слова, что готовил с момента, как Чонгук под пирамидой нырнул в обрыв сна. Со дня, когда узнал, что пять лет назад его подвело собственное отражение, исчезнув в минуту самой отчаянной нужды. Чтобы понимать, когда он, прошептав слова, которые вполне могут послужить им финальным прощанием, отстраняется и на этот раз безо всякой нежности или хрупкости соединяет их губы. ?Не проливающийся водой дождь. Песня такая далекая, что они лишь секундно хмурятся, затем снова опускают глаза. Но мозг Хосока на автомате производит расчеты; у них есть полдня, прежде чем Тэхён, не зная, что они сюда опустились, взорвет Лувр. Хотя на подобном этапе миссии предсказать исход совершенно невозможно.— О чем ты? — спрашивает Хосок.Он не идиот; знает, что из-за его ухода Чимин был тогда в ярости — но только и всего. Чимин привык получать все, что хочет, но в тот раз оставить себе полученное не вышло. Думать о том, что это было нечто большее, что случившееся даже могло частично подтолкнуть Чимина к тому, что он устроил сейчас…— Ты всегда знал, что я уеду в Москву.— Да ну? — улыбается Чимин. — Наверное, я тогда был офигеть каким тупицей. Видишь ли, я провел три года, пытаясь признаться, как я от тебя без ума, пытаясь сказать, что я точно видел, как мы похожи. И что я получил за те три года? Мы разок поебались у меня в кровати, а ты все равно уехал, как будто дождаться этого не мог.Хосок морщится от грубости и пренебрежительного тона Чимина. Но потом он осознает все сказанное, и уши заполняются каким-то гулом. Первая реакция — отрицание. Чимин не серьезен, он просто пытается побольнее задеть, ведь ему самому больно из-за того… из-за этого. Нет, больше никакого отрицания. Пока Хосок не найдет логичное объяснение, почему Чимин ему врет — гордый, юный Чимин — нужно считать его слова правдой.— Ты знал, что я уеду в Москву, — тупо повторяет Хосок. — Чимин, ты же тогда был совсем зеленый… откуда я вообще мог знать, что ты был серьезен? Серьезен так же, как я сам?— Ты мог бы дать мне шанс, — отвечает Чимин.Нижняя губа у него чуть заметно дрожит, что так сбивает с толку и так мило. Хосок хочет сгрести его в объятия, успокоить, сказать, что все будет хорошо, ?только пойдем со мной?. Но он не может — ему нужно дать Чимину шанс, и он знает, что тот имеет в виду. Ему нужно хотя бы единственный гребаный раз выслушать Чимина с уважением, как он поступил бы со взрослым — потому что Чимин тоже взрослый. Хосоку нельзя исправлять его ошибки.— Я всегда хотел всего лишь шанс. Не только от тебя — от всех. От всех остальных, даже Намджуна. — Он презрительно смеется, и Хосок…— Думаешь, я хочу тут все контролировать? Наверху у меня нет контроля только над тем, как люди ко мне относятся, и знаешь что, Хосок, я надеялся, может, ты мне доверишься. Ни от кого другого я не хотел доверия сильнее.Чимин поднимает взгляд. В волосах неловко сделанный пробор, а глаза сверкают.— А что сделал ты? Ты дал мне все, чего я хотел, и ушел. Как будто я тебя обокрал, хотя хотел я всего лишь быть рядом. Хотел, чтобы ты верил моим словам.— Черт, Чимин.Хосок прикладывает ладонь к глазам, давит пальцами на висок. Он… то, что у них нет времени, совершенно, блядь, неважно. Придется его достать, потому что сейчас Хосок не способен играть роль старшего. Быть выше. Ему сложно даже допускать возможность, что Чимин был в него влюблен, не говоря уже о том факте, что, судя по всему, он все проебал всего одним путешествием на самолете. Но он знает, что дело не в полете. Уже нет. Дело в том, что он ушел.— Чимин, сладкий… — он обрывает сам себя и прикусывает язык. Чимин смеется еще презрительнее, — нет, пожалуйста, выслушай меня. Вопрос никогда не стоял о доверии тебе.— Конечно, не стоял.— Это правда, — Хосок шагает вперед, колеблется, ступает назад. Песня не замолкает. — Чимин, вопрос стоял о недоверии самому себе. Ты представляешь, как отчаянно я по тебе сохну? Ты абсолютно везде. Я строю во сне ночной клуб в Берлине — и ты вдыхаешь кокаин в туалете. Я строю гребаный Зимний дворец, а ты — висящая на стене ?Похоть?, холст, масло, нарисовано в две тысячи девятнадцатом. Я не могу от тебя убежать. Я не смог от тебя убежать, черт, Чимин, а ведь я пытался. Я так сильно в тебя влюбился, и все, что ты делал, меня убивало. Той ночью… я просто знал, что не смогу так жить, не ведая, каково тебя чувствовать, и Боже, как я сейчас жалею… — И почему же ты хотел от меня убежать? — злость благословляет Чимина смелостью, он подходит к Хосоку совсем близко. — Почему не мог поверить, что я тоже тебя любил? Легче и круче было стать героем трагедии, а не строить дорогу к хэппи-энду? Стать взрослым? Почему больше никто из вас ни во что не верит? Почему никто из вас даже не пытается?— Я…— Нет уж, ты меня послушай. За все эти годы ты мне ни разу, блин, не позвонил, ни гребаного раза не улыбнулся. Ну, построил ты во сне Зимний дворец, трахнул кого-то другого у ног Юпитера — думаешь, ты теперь крутой? Думаешь, так ты станешь крутым? Другим? Страдальцем? Ты не убежал в лимб, но убежал все равно. Ты думал, что можешь свалить в другую страну, ненавидеть родную потому, что там кто-то сделал тебе больно… и думаешь, что можешь так сильно страдать, что выучишь еще один язык и… и… раздробишь себя на космополитические кусочки, и поэтому ты крутой?Чимин совершенно неподвижен, но голос его дрожит, с секунды на секунду готовый сорваться.— Все могло быть так просто, Хосок. Все могло быть так чертовски просто.— Все еще может, — и у Хосока голос срывается.Он отводит взгляд на струи фонтана, смаргивает из глаз тепло, потом опять смотрит на Чимина.— Мы тебя подвели. Все и каждый: я, Сокджин, Намджун. Но будь выше, умоляю. Если останешься здесь — никогда не научишься снова доверять другим. Не лишай себя всего кому-то назло. К черту мир, к черту нас. Сделай все ради себя самого.Чимин стискивает зубы, переводит глаза в сторону, потом, когда начинает капать дождь, что теплее фонтанов, — обратно.— А если мне стоит все сделать ради себя, а не тебя, какая тебе разница? ??Начинается дождь — благословенный дождь. Кажется, что облака разверзаются разом, и с каждой достигшей цели каплей исчезает проекция. На траве остаются только брызги крови, но и они смываются, когда усиливается дождь. Юнджи роняет винтовку на землю, наклоняет голову, вытаскивает из волос браслет, надевает на руку. Она закрывает глаза, чувствуя, как грязь последних пяти дней холодными ручейками стекает по горлу, капает под рубашку и вдоль груди.Тут же начинает пищать таймер, всякая опасность пропала, и Сокджин уже бежит к пещере. По идее у них еще полтора часа на то, чтобы отсоединить ПАСИВ и привести все в порядок. Но ей известно, как искажается, ускоряется время, когда начинают синхронизироваться выбросы. Юнджи берет себя в руки и снова на всякий случай поднимает винтовку. Ее мозг пока не осознал, что опасность миновала. Она так долго сражалась, что действует по инерции, по-прежнему беспокойно осматривается, но видит лишь пустоту.Но все так. Все кончено. Во всяком случае, для них. Да и — она срывается на бег, снова бросает винтовку, спешит в пещеру — для Тэхёна с Чонгуком. Пока Сокджин отключает ПАСИВ, их глаза остаются закрытыми, но видно, как они двигаются под веками. Они смогут синхронизировать выброс. Дождь льет вовсю; разбрызгиватели, наверное, работают на полную мощность. Льет вовсю, и бутафорская крыша пещеры усиливает звук так, что кажется, будто с неба падают пули, а не капли. Лишь Чимин с Хосоком лежат абсолютно неподвижно, спят буквально как убитые. Развивать мысль она не будет.Медленно утекают минуты, все так же громко, зловеще и чуждо звучат струнные, и Юнджи с Сокджином несут вахту у спящих друзей. Только лишь спящих. Они несут вахту, а песня повторяется снова и снова, а дождь заливает их дозор и ожидание. Извечный закат сейчас ушел за край, зеленый и ужасный, он ждет своего часа.Медленно, медленно и еще медленнее. Медленно начинает дрожать земля, последнее предупреждение. Юнджи сжимает кулаки, оборачивается и встречается с Сокджином взглядом. Писк становится чаще; скоро придет время, а не спят только они двое. Но тут… ни разу не медленно…?с душераздирающим пылом Чонгук отвечает на поцелуй. Он почти не двигается, даже когда Тэхён поднимает руки за их слившимся в единое силуэтом, нажимает кнопку, другую, третью, четвертую.Он отступает, только когда все начинается — под ливень, посреди уже-гибнущих садов, под струнные. Позади Ришелье затапливают волны пламени, справа от них огонь изрыгают все окна Павильона разом. Тэхён закрывает глаза, чувствуя жар от обрушения Денона позади, раскрывает их, когда взрывы добираются до последнего пункта — двора.Когда пламя наконец к ним жалует, а пирамида проваливается и тянет вниз за собой, он запоминает всполох золота в глазах Чонгука, а потом закрывает свои напоследок, и…?слышно, как позади громко вдыхают воздух, и она знает, что проснулся Тэхён, а с ним и Чонгук.Она оборачивается, желая удостовериться; они уже поднимаются с кроватей, моргают, привыкая к окружению, отходят от сна. Тэхён глядит на нее со все той же пустотой в глазах. Чонгук хмурится при виде Сокджина, потом понимает, и лицо его каменеет.Говорить не о чем. Тэхён беспомощно взирает на Чимина с Хосоком, потом хватает Чонгука за руку, тянет за собой, шипя ?пойдем?. Они выбегают из пещеры в миг, когда та начинает рушиться, и им приходится двигаться наверх — тепуи принимается заваливаться набок целиком, оседая в невозможное море. Вид вообще-то невероятный: подстраивая угол, поднимается солнце, а небо раскололось надвое. Туман наползает на них сверху, а дождь, не стесняясь, падает горизонтально. Юнджи чувствует, как он барабанит ей по спине, пока она, пытаясь найти опору, впивается в грязь носками.Она осознает, что занятие бессмысленное; им нужно свободное падение, для этого и оползень. Инженерная задумка Хосока спасает их задницы даже с другого уровня. Юнджи останавливается и кричит остальным.Потом она раскидывает руки и прыгает назад, открывает глаза…??Лимб / Чимин / ∞Третий уровень / Чонгук / --Второй уровень / Хосок / --:--:--Первый уровень / Намджун / 00:00:02Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:--и тишина закончилась, разбрызгиватели работают так громко, что на миг кажется, будто она ударилась головой. Выброс продолжается, и у нее только секунда, чтобы увидеть все: Чимин и Хосок спят у бара… Чонгук в одиночестве и выглядит потерянным… Намджун нажимает на кнопку, от которой трубы взорвутся водой… проекции исчезают, оставляя кучу наушников, а потом они…???— Тебе стоило уйти, — говорит Чимин, кивком указывая на небо, которое медленно наливается оранжевым в тон пламени наверху. — Ты все еще мог бы уйти.— Я не уйду без тебя, — Хосок глубоко вдыхает. — Ты прав, для меня разница есть. Потому что… я хочу, чтобы ты дал мне шанс. Я тоже не могу создать Вселенную, где я не ушел. Но я могу создать такую, где никогда не уйду снова. Если ты только дашь мне попробовать. Чимин, ты должен дать такой Вселенной шанс.Песня затихает. Затихает огонь. Затихает дождь. Чимин, такой одинокий и прекрасный на фоне декораций своего искусственного рая, молчит, и Хосок ждет. Если понадобится, ждать он будет вечность.Но тут Чимин фыркает, убежден он не до конца, но Хосоку хватит и такого.— Можно и попробовать, раз ты взял на себя труд спуститься даже сюда и разрушить все и здесь.И пусть болит так, как будто кто-то разодрал горло изнутри, Хосок улыбается. Чимин может много чего никогда Хосоку не простить. Еще один пункт в списке погоды не сделает, решает Хосок, доставая пистолет. ????Лимб / Чимин / 00:00:00Третий уровень / Чонгук / 00:00:00Второй уровень / Хосок / 00:00:00Первый уровень / Намджун / 00:00:00Нулевой уровень / Кёнсу / 00:00:00…просыпаются. Первым приходит в движение Тэхён; Намджун видит, как он вырывает свою трубку из устройства, едва открыв глаза. Он на нетвердых ногах шагает в подсобку, и Джэхё быстро ставит его стул на место. Всего две секунды, как закрылась дверь, и Чонгук резко просыпается рядом и сжимает сложенные на коленях руки. Время чувствовать вину придет позже; он смотрит на парочку, о которой беспокоиться стоит сильнее всего, и видит, что Юнджи с Сокджином глядят на них же.Но по большому счету волнуется он впустую: глаза у Хосока с Чимином уже открыты, хотя он знает, что выброс они пропустили. Юнджи, обычно само воплощение профессионализма, ругается и бросается к Хосоку, коротко, но крепко его обнимает. Чимин с нечитаемым лицом пялится на стену, но и для этого время придет позже. Внимание Намджуна смещается обратно, к парню рядом — тот трясется, с трудом сдерживая ярость, и костяшки его впившихся в колени пальцев побелели от напряжения.Но Намджун не успевает и рта открыть, а Чонгук резко встает. Он уходит, хотя у двери напрягаются два агента. Он останавливается, оборачивается и смотрит прямо на Намджуна, и его юные и яркие глаза сейчас потускнели от неприязни. Намджун чувствует, что за безмолвным обменом наблюдают все: Хосок, Сокджин, Кёнсу, Юнджи. Смотреть приходится даже Чимину — все ждут, когда Чонгук заговорит, скажет название, ради которого они рисковали всем. (А кто-то — больше других, но для того время придет позже.)Тогда Чонгук слабо, горько усмехается.— ?Постоянство памяти?, — говорит он.Намджун выдыхает, чувствуя, как гора падает с плеч, а Хосок чуть слышно ругается. — ?Мягкие часы?.Намджун мог бы сказать ему ?спасибо?. Взять за руки, потрепать по плечам, пообещать в обмен весь мир, только бы заслужить прощение. Но он способен распознать заведомо проигрышное дело, как и они все: никто не говорит и слова, когда Чонгук уходит дальше, пусть Намджун не видит, но чувствует, как сдерживает слезы Юнджи. Нет, не хватило бы всех извинений мира, что Чонгук подтверждает, когда еще раз оборачивается, уже стоя на пороге.— Не знаю, встречался ли с ним кто-то из вас, пока вы там были, — говорит он. — Но надеюсь, что нет.— Никто из вас его не заслуживает — никто.Он исчезает. А Намджун остается наедине с виной, но время для нее придет позже. Потому что сейчас Хосок и Юнджи оба подскакивают с места и направляются к подсобке. Они напряженные, уставшие так по-собственнически, как возможно только у друзей. И впервые Намджун не уверен, стоит ли ему пойти следом, и он смотрит на Кёнсу, в чьем ответном взгляде почти можно рассмотреть жалость.Так что он идет следом, но не переступает порог подсобки, смотрит с того места, которое занимает в их жизнях — но особенно смотреть не на что. Там только Хосок и Юнджи, они сидят на полу и воровато шепчут. Там только привалившийся к стене Тэхён, что глядит на них с каким-то… отсутствием всего… с каким-то…А Намджуну все еще нужно найти картину, но для нее время придет позже.