ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ (1/1)

—Trescientas rosas morenaslleva tu pechera blanca.Tu sangre rezuma y huelealrededor de tu faja.Тэхён вертит кольцо. Опускает глаза на миниатюрный сосуд, чтобы удостовериться, что он заполнен и запаян. Он никогда не думал, что ему придется его снова открыть, никогда не думал, что придется так видеть сны. Сейчас он видит сны, только когда проводит частные туры. Иметь музей в своем распоряжении ни на что не похоже, что ему известно лучше всех. Немногие извлекатели уходят в сохранение произведений искусства, но у него на первом месте всегда стояло искусство, а уже на втором — извлечение. Ни на что не похожее чувство, иметь музей в собственном распоряжении, и ни с чем не сравнить тишину, где шаги — единственный звук, а за пределами музея — ночь. Орсе, Помпиду, Бранли.Он никогда не берется за Лувр — во сне или наяву.Кольцо неприметное, немного уродливое; вещь, на которую обратит внимание только внимательный к деталям человек. Тэхён соответствует образу: очки в золотой оправе и длинное пальто, оксфорды, все то, что публике приходит в голову при слове ?куратор?. Кольцо — единственное, что он никогда не снимает, постоянное напоминание о том, что ночной кошмар реален. Все-таки постоянно себя щипать было бы не с руки, количество доступной для этого кожи ограничено.— Объективно оценить масштаб невозможно, — говорит Намджун одновременно Тэхёну и своему компьютеру. — Пройдут годы, прежде чем аналитики смогут понять, что забрали, и кто знает, сколько еще подделок они за это время обнаружат.— Хм, она могла бы оставить нам имя, — сухо говорит Тэхён.Записка в безопасности в пластиковой папке, но он жалеет, что не может ее сжечь. Никогда еще он не испытывал такой сильной ненависти к чьему-то почерку.Остается последняя картина, агент. Которую вы никогда не найдете, потому что даже не знаете, что она была украдена.Единственный живой человек, который знает о краже, больше никак вам не поможет.В конце концов, это всегда ощущалось наказанием. Кольцо, ручка, сосуд — все. Мощеные улицы вокруг Монмартра и включающаяся каждый час подсветка Эйфелевой башни. Они так и не добрались до Сеула. Они так и не добрались до Сеула. — Тэхён, — Намджун звучит искренне, так же искренне, как безымянный агент в кафе с кофе и апельсиновым соком и бариста с пистолетом. — Мне жаль, что иного пути нет, но всем остальным будет совершенно плевать. Никого вопрос не волнует так сильно, как меня.Он искренний, но в нем есть жестокость, столь уникальная для гения. Прожилка такой придирчивости, такой требовательности. Принципиальное отсутствие всякого понимания, почему умениям или мотивации окружающих может недоставать такой страсти, как у тебя. Когда-то Тэхён постоянно его осаживал, смеясь: ?Расслабься, мы не все такие гениальные?. Конечно, никого больше вопрос не волнует так сильно, как Намджуна, никто другой не заставил бы Тэхёна переживать свой худший кошмар, на сей раз во сне. Нет, Ив могла бы украсть писульку Сарджента, и для Намджуна она была бы равноценно важна. В конце концов, это дело принципа.Тэхён вертит кольцо не в ту сторону, сжимает кулак, и сосуд впивается в ладонь. К сожалению, он не спит.— Я знаю, насколько вопрос для тебя важен. Только не забывай, насколько он важен для меня. Я буду руководить, и пусть кто только…— Сэр? — Джэхё без стука открывает дверь и просовывает голову в проем. — Доктор Чон Хосок.— Не называй меня так.Тэхён слышит знакомый, смеющийся голос Хосока, и в горле только так появляется тревожный комок. Наверное, Намджун чувствует. Он сочувственно сжимает губы и кивает Тэхёну, встает с кресла. Хосок входит и лишь кивает Намджуну, а тот без слов выходит и дает им минуту.Тэхёну минута нужна. Последний раз Хосока он видел много месяцев назад и не думал, что их следующая встреча произойдет вот так. Но Хосок все равно здесь, он бросил все и приехал в Сеул, как и обещал, как обещала Юнджи. Тэхён лишь опускает взгляд на свои уродливые туфли, и его горло издает смешной тихий звук. И Хосок, который ненавидит обниматься и выносит только похлопывания по голове, бросается к нему с раскрытыми объятиями.— Здесь камеры, — театрально шепчет он, а Тэхён берет себя в руки, ощущая мягкую ткань его пальто. — Ты не хочешь, чтобы они такое записывали.— Заткнись, — с чувством отвечает Тэхён. — Я по тебе соскучился. Прости меня за это. Прости.— Ты и моргнуть не успеешь, как мы метнемся туда и обратно, — говорит Хосок, но она оба знают, что он лжет.Будь все так просто, кольцо Тэхёна осталось бы пустым, а ручка Чонгука — полной.__________Юнджи теребит браслет. Пробует, как он тянется, и поправляет обратно. Полет был таким длинным, что она вся извелась, пока Сокджин спокойно потягивал вино и смотрел повтор чего-то из серии ?группа белых друзей-гетеросексуалов в Нью-Йорке? — Юнджи знала, что на самом деле он за всем этим не следил.Даже выглядывая в окно машины на знакомые, родные толпы Сеула, она знает — его странный выдающийся мозг работает на скорости пятьсот километров в секунду, анализирует лица и профили, которые ему еще даже не вручили. Он всегда таким был. В ожидании, всегда на шаг впереди. (Юнджи не хочет поддаваться стереотипам и говорить, что она действует в моменте, но иногда ей любопытно: способность Сокджина мысленно выполнять месячные расчеты за минуту — дар или проклятие?)Даже в таком наряде она с трудом подходит зданию, в которое они заходят. Дело не столько в тату — все равно видно только кончик змеи на колене — дело в лице. Как она держится, зависит от ситуации — иначе она бы не работала там, где работает — но с лица никогда не уходит дурацкая детскость. Не помогает их паре и то, что Сокджин появился на свет уже в виде тридцатилетнего.Первая волна отопительного тепла радует каждый раз, что она всегда готова оценить. Юнджи снова тянет браслет, а Сокджин потирает запонки. (Они вечно синхронизированы подобным образом, и друг другу доверяют больше, чем себе.) Через пару секунд к ним подходит ассистент, чтобы провести к лифту.— Уличный дьявол загружается, — бормочет Сокджин и быстро ей улыбается. — Предвкушаешь встречу со всеми?— Конечно, — врет она.Одно дело — слышать о Луврской миссии, и другое — иметь лучшего друга, который ее пережил. И третье — быть ее частью. Хотя миссия была полностью под прикрытием (изначально спрятана от радаров — бумажные следы замечательно заметаются в снах), шепотки о ней разносились годами. От подпольных кругов Нью-Йорка до консультаций в Дефанс — немного людей, только те, что нужно. Возможно, анонимность всех участников — благо, но Юнджи она временами просто убивает. Никто не знает, что там был Тэхён, никто не знает, что Намджун был главой операции. Никто не знает, как на самом деле выглядит нулевой уровень.Намджун видит, как они входят, вскакивает для приветствия и отправляет пару ручек на пол. Они раньше с ним работали, как и все здесь присутствующие — иначе он бы никогда не пустил их на миссию, дружат они с Тэхёном или нет. Улыбка с ямочками знакома, но сбивает с толку. Напоминание, что Юнджи никогда не сможет окончательно оставить все позади. Она для этого слишком хороша. Слишком хороша в поле, и, к сожалению, слишком доброе у нее сердце. Как и Сокджину, ей хочется знать: стоит ли держаться за щепотку человечности и единения в гнилом мире, если в ответ к ней ничего не вернулось.Нет, Юнджи никогда не сдастся без боя. Не из того она теста.— Они уже проектируют макеты, — говорит Намджун вместо приветствия и кивает на дверь, сто процентов ведущую в какой-нибудь конференц-зал. — Кёнсу поехал забрать из Инчхона Чимина…— Конечно его, говнюка, пришлось забирать.— А потом сможем устроить полноценное совещание. Будете еду или напитки? Через дорогу есть новое местечко…— Намджун, я все еще помню комбинации торговых автоматов в холле, — сухо говорит Сокджин.(Работа в Осаке была… долгой.)— Пойдем, встретимся с джентльменами.__________Еще раз: никто не знает, как выглядит нулевой уровень. Как Тэхён живет сейчас в абстракции, убегая от реальности собственной судьбы. Концепция любви вместо самой любви. Концепция судьбы вместо самой судьбы.Когда они заходят в конференц-зал — прохладный, как Хосок и любит — первым делом Юнджи замечает разложенные на столе пастели и рядом с ними — огромную открытую сумку с еще большим количеством свертков. Вторым делом она замечает пятна у Тэхёна на коже и чувствует их холод сама. Он ненавидит цвета. Ненавидит пигменты, потому что некоторым из них всего две сотни лет, и их совершенно точно не могли использовать для создания какой-то из его любимых темных французских картинок.— Засранцы, — подает голос она.Хосок не поднимает глаз от… огромной, похожей на камень штуки, которую он рисует — на макет никак не похоже — в отличие от Тэхёна. Очки того сползают к переносице, и взгляд косеет.— Пришли взрослые.Тэхён смеется.— Заходите. Вам понравится.(Никто не знает, как выглядит нулевой уровень. Тэхён, который раньше каждую секунду проживал яростно и для себя, стал сейчас собственной тенью. Ушло его любопытство о том, кто брал до него ?Йенса Мунка? Торкильда Хансена. Ушло возбуждение от игры в крестики-колики с незнакомцами в блокнотах канцелярских магазинов. Ушла естественная, непосредственная тактильность всего подряд — ей не противилась даже Юнджи. Ушло счастье при виде ребенка, что через толпу бежит к уличному музыканту и гордо бросает тому монеты.И если со стороны выглядит уже столь убийственно, единственное, что сдерживает гнев Юнджи — знание, что Тэхён на самом деле так живет. Каждый день. Каждый проклятый день.) Юнджи делает глубокий вдох и кивает Сокджину. Они дружно разматывают шарфы, откладывают их в сторону и подходят к столу.__________Хосок кладет руку в карман, и пальцы дергаются, соприкасаясь с ледяным металлом. Достает чехол, над которым он потрудился десять лет назад, тусклое матовое золото.Карта внутри традиционная, как и колода: чуть ли не до тошноты небесный голубой, желтый как в комиксах, темные линии. В четвертом из семи кубков замок — и не Храм Василия Блаженного, что был бы во сне. (Очень немногие вообще знают, что Хосок читает таро; никому не удалось бы изменить подобную деталь.)Он не спит, от осознания чего изо рта никак не исчезнет горький привкус. Даже смешно. Он зарабатывает в два раза больше положенного его возрасту и стажу, потому что в два раза больше работает, и если обладать таким преимуществом — мир перед тобой открывается. Алёна — тот человек, с которым стоит работать в Москве, и только если в течение десяти лет он хочет стать партнером, ему нужно продолжать.Такого всегда не хватало — не потому, что он хочет больше, но потому что хочет он не совсем это. Мир открывается, но он не смотрит. Ночью он закрывает глаза и молит об избавлении от снов — просыпается он с горечью во рту. На самом деле смешно до коликов, что он выбрал семерку кубков.— Знаешь, что здесь по-настоящему сложное? —в голове Юнджи читается ?я сейчас реально разозлюсь, а прошло всего десять минут?, если вырос рядом — будешь знать такие вещи. — Если бы Ким Намджун не настолько задрачивался с протоколом выхода, мы просто смогли бы дружно решить, что уберемся в момент, как услышим “The Final Countdown” или что-то похожее.— В совокупности вы говорите на шести разных языках, — холодно отвечает Намджун. — Я не из вредности хочу, чтобы звуковой триггер был стерильным. В прошлом с подобным случались манипуляции.— Стерильным? Это совершенно бессмысленно в контексте…Слышно, как открывается дверь, и поначалу Хосок даже не оборачивается. Но каждый волос на шее встает, будто рядом какое-то чудовище из джунглей, и мозг его не распознает. И себе вопреки он прячет карту, сглатывает внезапный, отчаянный позыв тошноты и разворачивается к двери лицом.Пак Чимин здесь отчасти похож на чеховское ружье. Увидишь его в первом действии — к третьему будешь мертв. Простой закон природы; то, как на расстоянии нескольких метров Хосок видит, что мягкие, черные как смоль волосы по-прежнему робко падают ему на глаза; припухлость губ, геометрия в линиях челюсти, от которой зарыдал бы любой архитектор. Темная рубашка, свободно сидящая на худощавой фигуре, тонкая нить серебра, спадающая вниз под воротником. Очки, обрамляющие острые складки глаз, намек на сверкающую карюю тень — Хосок жалеет, что помнит все так чертовски хорошо.Законы природы. Кажется, что своей приветственной улыбкой, едва уловимым запахом у впадинок на шее Чимин рушит основы мироздания. Хосок чувствует, как слабеют колени, но хватается за спинку стула так крепко, что ладони заполняет белый жар, и заставляет себя смотреть.Ведь доступно ему только это.— Опоздание на пятнадцать минут со старбаксом, — объявляет Чимин на английском, имитируя калифорнийский акцент, с тем поразительным умением — и здесь, и в той его версии, что воспаленный разум Хосока вызывает по ночам — все разрушать и портить. — Скучали по мне, собрание пенсионеров? Я здесь, чтобы единолично понизить средний возраст на пять лет сразу.— Аккуратно, или уши оборву, — говорит Юнджи, но подзывает его к себе, чтобы потрепать по волосам.При виде нового участника все расслабляются и тянут его поближе. Хосок тихо и горько фыркает себе под нос. Он знает, что страдание должно быть личным, сейчас не время, но все равно чувствует себя уязвленным. Из-за того, что Чимин — по-прежнему для всех как младший брат; того, что на самом деле он никогда не делал ничего плохого. Того, что никто из них не сделал ничего плохого.Как по сигналу, Чимин оглядывает комнату, как будто о ком-то забыл, и его взгляд без малейшего смущения останавливается на Хосоке. Он улыбается еще ярче, машет, и глаза-полумесяцы весело сверкают.— Хосок! Подождите, дайте я поздороваюсь.Он пробирается через сдвинутые остальными стулья, а сердце Хосока набирает скорость и по ощущениям пытается выбраться из клетки ребер, чтобы избежать своей участи. Но Чимин никогда такое не уважал; он сокращает последнее расстояние между ними и вдруг встает прямо перед Хосоком. В его пространстве, дышит его воздухом, и божественный ритм того, как он моргает, сейчас слишком близко. Он так прекрасен. Он так прекрасен. Хосок только и может, что смотреть, смотреть —все, что ему доступно.— Я по тебе скучал, — говорит Чимин мягко и почти искренне. — Ты правда хорошо выглядишь.— Рад тебя видеть, — удается выдавить Хосоку. — Прохладно тут. Может, наденешь что-нибудь.Срабатывает. Чимин отстраняется; он молодой и резкий, но не глупый. Он с сожалением улыбается Хосоку, поднимает руки вверх, задирает брови: ?ладно, ладно?.— Я накину худи. После кофе.И так же быстро Чимин исчезает. Оборачивается и вприпрыжку подходит к столу, устраивается рядом с Тэхёном, вызывающе крепко того обнимает, теребит очки, ?ты их никак не сменишь, не отставай от жизни, дядя?. Хосок смотрит, как он вливается в команду, будто всегда был ее частью, и, оборачиваясь назад, встречается взглядом с Намджуном. Сегодня утром Намджун извинялся раз двадцать семь, но, пожалуй, сейчас — искреннее всего, что было раньше.__________— Вот видишь, не знаю, как ты это делаешь, — говорит Сокджин, когда Юнджи возвращается в гостиную с третьей кружкой кофе. — Выглядит как настоящий туман — но на бумаге.— Зачем ты при виде моей работы каждый раз повторяешь одно и то же? — фыркает Хосок, но недовольства у него в голосе нет. — Подай мне зеленый. Нет. Да, вот этот.— Посмотри, — оборачивается Сокджин к Юнджи и поднимает бровь, глядя на кружку. — У меня никогда не вышло бы даже близко. И он зовет себя архитектором.Юнджи молчит, хотя бы ради Тэхёна, в чьих наушниках, возможно, не звучит ровным счетом ничего. Он так часто делает. Сокджин тоже в курсе, слишком наблюдателен для обратного, но еще Сокджин странно, активно решает говорить вещи, о которых следовало бы молчать. Наверное, он думает, что так лучше для всех. Возможно, он прав.Как бы там ни было, Юнджи ни за какие коврижки не стала бы комментировать искусство или архитектуру в присутствии Тэхёна. Одному Богу известно, как он вообще умудряется работать с другим архитектором после Луврской миссии, пусть даже с Хосоком, который никогда и ни капли не был похож на Чонгука. (Не то чтобы она когда-либо того встречала. Что вообще самое паршивое. Самое паршивое, что все началось и закончилось в микрокосме сна, так и не выбравшись в реальность.) Нет, Хосок — архитектор, работающий с четкими линиями и замерами, но, когда речь идет об именно этой архитектуре, он всегда достает пастель. Заполняет цветом, лишь бы белый не выглядел настолько голым, лишь бы добавить контраст. Честно говоря, Юнджи зрелище всегда напоминает кровь, и мысль не настолько тревожит, как следовало бы. Возможно. Как будто она знает наверняка.Прямо сейчас он заканчивает работу последних нескольких дней — не сказать, что это чертеж, скорее, настоящий рисунок. И, глядя на готовый вариант, Юнджи знает: они не могут сделать из него макет. Кривые линии, меловой туман, что выглядит, будто сейчас испарится с бумаги, поспешно накаляканный кустарник. На первый взгляд все выглядит великолепно. Прекрасно до жути. Но Юнджи знакома с Хосоком не первый год; даже от простого наброска у нее мурашки по коже.Она не знает, что он планирует дальше; он еще не объяснил. Но если можно хоть немного судить по этим резким росчеркам — от Чонгука он в таком же ужасе, как она сама.(Из того, что она слышала, Чонгук никогда не пользовался линейкой. Рисовал линии под чистым контролем руки, брызгал краской на холст и оживлял его в сновидениях, как будто занимался таким всю жизнь — или даже до ее начала. Вот что по мнению Юнджи значит быть гением. Дар из другой жизни.) Кофе теплый, сладкий и приносит приятное облегчение, учитывая, каким холодом Хосок любит везде себя окружать. Вглядываясь в набросок, она опирается на Сокджина, и думает, что же Тэхён пишет в своем потрепанном дневнике. Он за столом у окна, то переполняет перьевую ручку, то глазеет на снег за окном. Наверное, он разрабатывает стратегии, говорит она себе. Должен. У них есть, может, три недели, максимум месяц, в зависимости от того, как пойдет план Намджуна. Он еще в первое утро все объяснил, пока они сидели рядом с ним и Кёнсу, а Дахён составляла опись тотемов. (Не раз Юнджи думала воспротивиться избыточному протоколу, но это бессмысленно, если твой босс — антропоморфное воплощение суперсовременного исследования искусства, за ручку здоровается с гребаным Интерполом и подрабатывает консультантом в Международном фонде исследований в области искусства. Они попали в базу данных еще до первых с ним миссий, а Намджун любит качественные обновления.) На тот момент она тоже была на третьей кружке кофе, пыталась не кривиться от горькости и того, как выглядело лицо Тэхёна, когда заговорил Намджун.— Он работает бариста. — объяснял Намджун. — Вообще он, конечно, копит деньги на художественную школу, но…— Намджун, никто из присутствующих его не знает, — вклинился Сокджин. — Любая информация будет полезной. Почему он копит на художественную школу? Какую школу? Какой курс?(В тот момент Юнджи честно хотелось ему врезать. Совсем легонечко. Но Сокджин был прав, а такое с ним случалось часто. Даже Тэхёну с его мертвым выражением лица нужно было узнать.)Так что Намджун углубился в детали. Какая школа и курс, почему. Что Чонгук ушел с архитекторского в Хонгике, но хочет вернуться ради искусства. Что он в базе организации, но больше не у дел. И худшее — для Юнджи, а она и вполовину не изнурена всем так, как Тэхён — то, что он полностью в курсе о Луврской миссии и ее последствиях, и… просто, блин, живет дальше. Вообще-то, как они все — даже те, чьей ноги и близко не было в том проклятом музее.— Я там частый патрон, — Намджун очень старался звучать объективно, но провалился с треском. (Тэхён же вообще никак не отреагировал.)— Должно быть, они узнали, что он рисует, и, ясное дело, решили этим воспользоваться и выставить пару его вещей. Он уже, гм, купился на мою, скажем так, персону.— Недостаточно фальшивого имени, — подал голос Кёнсу. — Это очевидно. Тем не менее, во время Луврской миссии мы сделали так, что Тэхён-ши был единственным связным шефа, так что…— Он ни разу не видел Намджуна в лицо, — вставляет Чимин и кивает. — Что-то новенькое. Обычно вы со своими командами контактируете очень плотно, не правда ли?— В то время Тэхён был нашим лучшим билингвом и понимал суть работы, — ответил Намджун. — Пытаться на два фронта разобраться с французскими властями и командой здесь было бессмысленно.— Мне очень доверяли, — сказал Тэхён.В комнате тогда воцарилась тишина; Юнджи до сих пор помнит, насколько стало холоднее. Никто не думал, что во время встречи он произнесет и слово.И тут:— Да, — бесстрашно сказал Намджун. — Безусловно.__________Как бы там ни было, не имеет смысла на этом зацикливаться. Юнджи снова отправляется на кухню, хотя только начала кружку, и клянет странный держатель полотенец, который постоянно свисает в проход и каждый раз задевает ее по плечу. Может, долбаное убежище и стильное, но эта штука дико бесит.Несколько секунд, и она чувствует чужое присутствие, а потом ее обнимает Сокджин.— Пластырь?— Все нормально, — отвечает Юнджи и похлопывает по животу. — Пытаюсь тут выяснить, убьет меня еще одна чашка кофе или я буду в ударе.— Тебе не нужно быть в ударе, — фыркает он. — Нам всем надо поспать. До типа-вечеринки Намджуна еще месяц, и мы не можем распланировать абсолютно все.— Ты так говоришь только потому, что знаешь: когда говно полетит на вентилятор — я достану тебе любимую пушку, — говорит Юнджи, но делает шаг назад и запрыгивает на стойку. — Уверен, что сможешь сыграть свою роль?— Я? — Сокджин театрально прижимает руку к груди. — Изображать богатого клиента, что хочет купить картину у какого-то юнца? Признаться, я волнуюсь по этому поводу с момента, как Намджун объяснил план.— Заткнись.— Сама напросилась.По коридору проносится Чимин в дурацких коротких шортах и свободном свитере. Никогда он не вырастет.— Я волнуюсь только о…— Тэхёне? Ага. Думаю, худшее — что смысла или причины тут нет. Дурацкая, случайная крупица информации из ее мозга, а наткнулся на нее именно Чонгук — данные даже не входили в миссию.— Я говорил о другом, но конечно, ты права. В отличие от вас, ребята, я не настолько близок к Тэхёну, и не могу одарить его своей земной и неземной мудростью, а жаль.— Заткнись, — повторяет Юнджи и делает большой глоток кофе. Все еще теплый. Все еще хорош.— С ним все будет в порядке. У него нет другого выбора.И никогда не было, когда дело касалось Чонгука. Она думает, что нет ни одной Вселенной, в которой Тэхён отказался бы от миссии. Он абсолютно ни за что не смирился бы с тем, чтобы кто-то снова забрался Чонгуку в мозги.Слегка напоминает… истории о героях, которые рассказывают просто потому, что те выжили — или нет, но вышло драматично. И лишь однажды. Им нужно выжить или умереть лишь однажды.Не так много историй о героях, которым приходится выживать каждый день. Сбегать от концепта судьбы, а потом и от самой судьбы. Просыпаться и завтракать. Идти на работу. Чистить зубы перед сном — да блин, неважно.— Заткнись, — повторяет Юнджи в третий раз, но она уже забыла, почему так говорила раньше. — Ни у кого из нас нет другого выбора.— Ты не права, — говорит Сокджин, но сейчас он заблуждается. — Ты же знаешь, что выбор есть всегда?(Позже той ночью Сокджин договаривает, что хотел сказать, обнимая ее за плечи. ?Я имел в виду Чимина?, — он большим пальцем поглаживает по шелку ночной рубашки. Говорит еще что-то про контроль, злость и как тот выставляет брелок напоказ, но Юнджи уже проваливается в сон.)__________План такой. С того самого момента, как Намджун получил записку, которую показал Тэхёну, он ходил в небольшое кафе, скрытое где-то около Национального музея. И каждый день он смотрел Чонгуку в глаза и брал у того свой заказ кофе, зная все то, чего не знает Чонгук. Тэхёну нечего сказать по этому поводу.Намджун назвался Шин Сынхёном — одна из многих личин, которые всегда держит для него наготове Дахён. Новая личность с понедельника. Он — владелец ?альтернативной? галереи, и по возрасту прекрасно вписывается в образ красивого богатого скромника. Не выйдет ненавидеть мужчину тридцати с чем-то лет, если он заказывает самые типичные латте и любит твои рисунки. Однозначно не станешь ненавидеть мужчину тридцати с чем-то лет, если он владеет галереей, даже альтернативной (или наоборот, как раз поэтому), а ты отчаянно пытаешься не быть голодным художником, что в глубине души кажется правильным. По этому поводу Тэхёну тоже нечего сказать.Шин Сынхён тридцати с чем-то лет, владелец галереи, наконец-то нашел фальшивую галерею для съема и фальшивых клиентов для званого ужина через две недели. (Он не торопится; Ив никуда не денется, и она никогда бы не уничтожила украденное. Для такого она слишком любит искусство, как и Намджун. Как и Чонгук. Как и Тэхён.) Сокджин и Юнджи уже выбирают себе альтернативно шикарные наряды. Ее шпильки острые как иглы; ему непонятно, как она с ними справляется. Но ему вообще непонятно, как Юнджи справляется с чем угодно, она просто волшебница. Сигареты и заколки, тату, глядя на которые чувствуешь острую зависть, что не догадался набить их первым.Сокджин и Юнджи выбирают наряды, а Хосок исписал пастель в пыль, столько страниц разбросано по гостиной. Работа Чимина начнется только после миссии, но он должен быть на месте для собственного исследования. Он проводит время у себя в комнате: на кровати разложены три разных ноутбука и планшет, вместо хипстерских очков те, что куда функциональнее, волосы убраны под обруч. Он выходит к ним поесть — Сокджин настаивает, чтобы все ели вместе — и садится максимально далеко от Хосока, каждое действие как бунт Камю.Как по сигналу Тэхён слышит движение Хосока; меняется свет лампы.— Не спишь?— Ни в одном глазу, — отвечает Тэхён.Он открывает и закрывает крошечный колпачок на кольце, снова и снова, как будто в какой-то момент оно опустеет. Оно всегда полное.— Скажи мне.— Нечего говорить, — не сразу отвечает Хосок. — Не знаю. Я волнуюсь, что на нижнем уровне вас будет только двое. Возьми хотя бы Юнджи.Шин Сынхён тридцати с чем-то лет влюбился в картину, которую кафе уговорило Чонгука вывесить просто так. Судя по всему, она сине-фиолетовая, как будто сияет, идеальная меланхолия парижской зимы.И… Намджун никогда не говорил в конце о деталях, но Тэхён знает картины Чонгука как свои пять пальцев. Там невозможные города и соборы, где олени бродят подобно молчаливым богам, где висит огромная луна, до которой подать рукой, а созвездия колышутся за окнами как занавески. Где на церковные органы усаживаются певчие птицы и тихо ворчит гром, а дождь не проливается водой. Тэхён был там. Тэхён там жил. И поэтому он больше никогда так не спит.Но здесь речь не о Тэхёне, которому нечего сказать по поводу. Это Шин Сынхён тридцати с чем-то лет, владеющий фальшивой галерей в очень убедительном районе Хондэ, через пару недель он открывает выставку, и у него есть клиент, возможно, заинтересованный в работах Чонгука. Лучшей ловушки и быть не может, но Тэхён жалеет, что они его просто не похитят. Пожалуй, вот и все, что он может сказать по данному поводу. Менее жестоко было бы вырубить Чонгука, но не заставлять снова довериться людям.— Надо, чтобы были только мы, — наконец отвечает он Хосоку. — А еще я не могу оставить тебя наедине с тем адским туманным кошмаром, что ты придумал. Тебе Юнджи нужна больше, чем мне.— Сокджин может…— Хоби, — Тэхён снимает наушники — в них все равно ничего не играет — приподнимаясь, садится и щурится на золотистый свет лампы между кроватями. — Ты прекрасно знаешь, как все работает. На первом уровне нам нужно как можно больше людей.План такой. Ни у кого и никогда не получалось спуститься ниже, чем на три уровня, и Тэхён чертовски надеется, что хватит и этого. Точно знает, как будет выглядеть третий уровень — есть шутка о том, что можно уйти из Лувра, но Лувр не уйдет из тебя, но он не хочет так шутить. И просто невозможно забрать Лувр из Чонгука. Нет, никто никогда не спускался ниже; дальше идет лимб — бесконечное, безжалостное зеркало с собственной волей. Тэхён никогда там не был — это похоже на лекарства. Нужно понимать, какие ты можешь принять, а какие — нет. Нужно знать свой собственный мозг.— А если внизу еще хуже? Ты знаешь, внизу будет хуже, — в голосе Хосока появляется надлом. — Черт, Тэхён, не знаю, я не хочу, чтобы они начали ломиться из стен. Я не могу укрепить…— Они ничего мне не сделают, — спокойно перебивает Тэхён. — Он ничего мне не сделает. Его мозг меня знает.План такой. Чонгук придет на вечернее открытие, и Сокджин в последний раз проверит на вес свои бриллиантовые запонки. Тэхён будет скрыт, пока его не вызовет Кёнсу, а потом спрячется в толпе на первом уровне. Им придется быть осторожными, но он ни разу не подумал о собственной безопасности.Тэхён был в церкви, гладил оленей, и небо Жене касалось его лица. Бодрствуя, он провел с Чонгуком всего двадцать девять дней, но во сне время настолько медленнее, настолько более жестоко. А они смотрели сны. Смотрели сны, будто уже тогда знали, что все оборвется.Сорокопуты мыслей Чонгука никогда не причинят Тэхёну вреда. Он жил в соборе его разума.__________Впрочем, они бы и так не причинили ему вреда. Ведь Чонгук не думает, что Тэхён настоящий.__________Хосок пялится.Вообще Хосок пялится уже долго. По ощущениям, примерно пять минут. Видите ли, такой кофте нужно много внимания.И наверняка поэтому Чимин ее надел. Из всех жителей этой гребаной планеты только Чимин может такое учудить, когда остается неделя до одной из самых важный миссий для них всех. (Первое дело со снами в карьере Чимина. Хосок уже говорил, хакеру в извлечении места нет. И именно из-за таких, блядь, выходок.)Может быть, у него есть оправдание: Сингапур — парник круглый год, а он даже близко не привык к температурам, которые нужны Хосоку для концентрации на рабочем месте. Остальные снова носят рубашки, снова привыкли к прохладе, но Чимин весь месяц носит кофты и худи. Эта тоже выглядит теплой, она темная, мягкая и облегает тело. С теплыми вещами проблем нет. Есть только одна маленькая проблемка…— Мои глаза выше, — усмешка медом слышна в голосе Чимина. — На что смотришь?Хосок не думает, что здесь нужен ответ, особенно такой… ну.— На твою, эм.Чимин с приподнятыми бровями вежливо ждет минуту, а потом смотрит вниз.— А, вот ты о чем! Не знаю, я подумал, что выглядит круто.— Там на русском, — бесцветно говорит Хосок.— А, точно, я сомневался, вдруг это болгарский или еще какой. — Чимин поднимает взгляд на Хосока и улыбается до ушей. — Но, знаешь, она напомнила мне о тебе, так что я просто не мог ее не купить.Дело в том, что Чимин родился в непередаваемой роскоши и продолжает в ней жить, что не особенно вяжется со всей псевдоанархичной ?сломай систему? темой, которую он пытается транслировать. Единственное, что ему действительно удается — это образ потрепанного хакера и само хакерство. Когда Хосок встретился с ним впервые, Чимину было семнадцать, и тогда он был всего лишь надоедливым двоюродным братом парня Юнджи.Знакомство случилось семь лет назад. Из того описания Хосок по сути сохранил только слово ?надоедливый? и был в своем праве. Потому что сейчас разрозненная кучка экспатов планирует миссию, которая может стать самой изящной за все время работы с Намджуном. При этом Сокджин приклеился к телефону, Юнджи ожесточенно начищает пистолеты, Хосок пытается по уши погрузиться в чертежи Лувра, полученные в прошлом месяце, чтобы составить Тэхёну практически невозможные пути отхода, а Чимин только что зашел в комнату прямо перед рисовальной доской Хосока в кофте с надписью ИДИ НА ХУЙ по-русски, и Хосок без проблем смог ее прочитать. Но Хосок старше и будет выше этого, как, блядь, и всегда.Алёна будет смеяться до посинения.— На ней дословно написано пойти и сесть на член.Воцаряется долгая пауза, и никто не нарушает ее ни малейшим звуком.Потом:— Ты знаешь Сингапур, — мягко говорит Чимин. — На уличных рынках можно найти буквально все.— Это Vêtements и она стоит две тысячи долларов, — Сокджин ни на миг не отрывается от телефона.В улыбке Чимина появляется легкое напряжение.— Я и говорю. Какая удача, что я нашел ее за двадцать.__________Тем вечером Намджун зовет их на ужин в квартиру, в которой Хосок раньше не бывал. Все равно в ней во всем видно Намджуна: книги на закрытых полках, причудливые пустые рамки, что прислоняются к стене. Напоминает художественный беспорядок Тэхёна в Париже, но у него книги стоят неустойчивыми стопками, а со всех возможных крючков свисают сумки с холстами. Запах кофе и тех липких мишек из маршмеллоу в шоколаде, которых он так любит. Тэхён и Намджун похожи друг на друга куда сильнее, чем им нравится думать, и поэтому Хосок никогда не поймет того, что Намджун делает и делает прямо сейчас.На ужин суп из порошка и рис из микроволновки, липкий и сытный, но вино дорогое. Хосок достает работу, за разбором которой пришел, и выкладывает ее на заготовленные Намджуном мольберты. Как всегда, его самого она не впечатляет. Не потому, что рука не догнала разум, но потому, что в жизни некоторые вещи нельзя постичь одновременно. Только частями, когда их офигенность разделена на удобоваримые кусочки.— И ты уверен, что это их сдержит, — говорит Намджун.Он рассеянно глотает вино, и в бокале красное темнее крови.— У Чонгука, знаешь ли, есть опыт. Построить мосты он сможет играючи.— Я не собираюсь точно повторить тепуи, — отвечает Хосок. — Мне нужна плоскость для навигации, но там все равно одинокая гора. Вокруг ничего.Намджун перестает пить. При свете большой индустриальной лампы, неловко устроенной над рисунками, глаза Намджуна лишаются обычного холодного блеска, пусть только на миг. Он быстро моргает, слегка приоткрывает рот и поворачивается к Хосоку. В своем нездоровом любопытстве он почти напоминает ребенка.— Им придется карабкаться? — шепчет он.Хосок пожимает плечами, почти решает ничего не говорить. Но ему хватает вина, чтобы открыть рот.— Ты когда-нибудь хотя бы на гребаную секунду задумывался, как тяжело будет Тэхёну? К черту Тэхёна — ты думал о Чонгуке? Хотя бы раз за пять лет? Никогда не прикидывал, что там сейчас?Блеск снова на месте.— Конечно, прикидывал, — холодно говорит Намджун. — Я об этом каждый день думаю, Хосок.— И все равно вот он ты, врешь ему в лицо, морочишь голову, следишь. И ради чего? Ради долбаной картины, Намджун? Одной долбаной картины?Видите ли, Хосок помнит, как впервые увидел фото Спаса на Крови и почувствовал, будто глотает хребет какой-то ужасной рыбы, как искал будущее в набросках Чернихова. Но он никогда не забудет день десять лет назад, когда им призналась Юнджи, она тогда только выпустилась из школы. Как она дергала себя за волосы, воинственная сталь ее голоса — ?только попробуй что-то сказать? — никак не скрывавшая, как он дрожал. Он никогда, блядь, не забудет, как чувствовал идеально-неидеальную кожу Чимина голодными руками, звуки, которые тот издавал на паршивой студенческой кровати.И… он никогда не забудет, как выглядел Тэхён, двадцатичетырехлетний и абсолютно опустошенный, с отчаянием в распахнутых глазах, смотревший на них так, будто они могли что-либо исправить. Как будто они могли проникнуть Чонгуку в голову и сказать: ?Нет, это ложь. Вот что правда. Вот что реально. Только это?. Как будто они могли исправить урон, нанесенный двумя гениями в сражении за картину. Картину, Господи, как будто мутное стекло, масло и золото имели хотя бы мельчайшую крупицу значения перед лицом абсолютно человеческой утраты.Намджун и Ив отличны от них. Всемогущие и равнодушные, как Бог в баре Рабата, Омска или Буэнос-Айреса. Они могут позволить себе волноваться о таких вещах.— Я не собираюсь морочить ему голову, — наконец говорит Намджун. — Можешь поверить мне на этот раз? Я знаю, как все безобразно, и знаю, что ты думаешь обо мне и моих методах. Но я никак не могу сейчас рассказать Чонгуку правду — для его же собственной безопасности. Ты не думал, что, если Чонгук узнает, что нам нужно, он попытается самостоятельно погрузиться в свои воспоминания? Не зная, что еще там найдет?Хосок делает глубокий вдох и смотрит на Намджуна. Он полон решимости не быть сбитым с толку, но все равно молчит.— Тебя там не было, — говорит Намджун. — Может, ты думаешь, что Тэхён слишком устал и не надеется на справедливость или хотя бы, что все закончится. Но этого заслуживают все, Хосок, неважно, как тяжело в процессе. И больше всех заслуживает он.И ему есть что на такое ответить.— Не тебе решать, — говорит Хосок.Запускает руку в волосы и отворачивается. Во всем мире не хватит вина.__________В укрытие он возвращается в час ночи, и для встречи с остальными он точно слишком навеселе. Судя по всему, все не только до сих пор не спят, но сами довольно нетрезвые и с упоением препираются. Юнджи гасит сигарету о подоконник — холодрыга страшная даже для Хосока — а Тэхён с Сокджином спорят, какую дальше открывать бутылку вина. Кажется, звучит… самый настоящий джей-поп, и в такой поздний час музыка ужасно громкая. Но, учитывая количество пустых бутылок на столе, Хосок не удивлен.— Как долго меня не было? — обращается он к комнате.Где-то полминуты никто не отвечает, а потом Сокджин наконец дает Тэхёну открыть розе.— Время за полночь, — Сокджин обернулся и щурится. — Невнимательный ты мудак. Уже тридцатое. Тэхёну сегодня двадцать восемь.— Блин! — Хосок смеется и роняет сумку на пол, и с кухни тут же выходит Чимин. То, что у него в руках, по виду напоминает пять целых бутылок соджу.— Сынок, ты теперь старый.— Кто бы говорил, — вставляет Чимин, и Хосок устал, а тот все еще не переодел свою глупую кофту.Но это неважно, потому что он улыбается, улыбается Хосок, и в кои-то веки улыбается даже Тэхён.— Ладно, очередь Хосока, — объявляет Юнджи, наконец-то закрывая окно, и спрыгивает к ноутбуку. — Мы собираем плейлист экспатов. Ну, ты понял, песни из каждой страны…— Спаси меня, — говорит Тэхён, хотя по его виду не скажешь, что он нуждается в спасении — глаза блестят, а в руке бутылка. — Они уже четыре раза ставили“La Vie en Rose”?. Им кажется, что больше музыки во Франции нет. Они даже не слышали про Jul.— Я никогда не слышал про Jul, — чуть извиняясь отвечает Хосок. — Но…— ?Очи черные?! — довольно кричит Юнджи и набирает текст на ноутбуке. — Я же знала, что она так называется, черт. СЕЙЧАС БУДУТ ?ОЧИ ЧЕРНЫЕ?.— Нет, постой, — говорит Хосок, но поздно: он слышит характерную скрипку и стонет, закатывая глаза. — Мы ее не слушаем каждый день! Это тема русофилов! Если хочешь чего-то…— Ой, посмотрите на мистера русского эксперта.Сокджин ругается, когда открывает бутылку сильнее, чем было нужно. Крышка улетает Тэхёну в подбородок.— Расслабься чуток. Не делай вид, что после половины бутылки не стал бы ставить Girls' Generation.Окно уже закрыто, но внутри морозилка. Хосок еще весь обескровлен от разговора с Намджуном, и он устал. Но свет теплый, а музыка громкая, слова перекрывают шум колонок, смеясь над чем-то ясным только им самим; и Хосоку. И Хосоку. Хосок не грустен, и Хосок не печален. __________Юнджи слишком пьяна — что для себя, что для других. Сокджин тоже хихикает, он весь — скрипучие нелепые смешки и шутки еще хуже. Песня отправляется нахер, просто так, ничего не поделаешь.Холодно пиздец. Ей бы и правда просто отключить и не открывать каждый раз датчик дыма. Идея кажется охренительной, так что Юнджи запрыгивает на стол и мгновение покачивается, пытаясь дотянуться до потолка. Еще чуть-чуть, черт бы его побрал.— Ты что вообще делаешь? — Сокджин сидит на диване в пафосной позе. — Ты его пять минут назад отключила.— А, — многозначительно выдает Юнджи.Она тяжело садится обратно, трясет парочку бутылок. Песня безумно длинная — она проверяет ноутбук и смеется, когда видит, что играет какая-то двенадцатиминутная версия с непонятным названием, которое она едва способна произнести. Юнджи, черт возьми, говорит только на английском и корейском. И не знает, как этим говном занимаются все остальные. Особенно Хосок.— Эй, — зовет она того. — О чем они вообще, блин, говорят? Звучит драматично.— Это русский, — говорит Тэхён. —У них все драматичное.Но Хосок, возмущенно смеясь, его толкает и чуть не разливает соджу в процессе.— Заткнись. Погоди, сейчас начнется припев.Юнджи не терпится, и она просто перематывает на начало. Снова скрипка и снова гитара. Скрипка как-то резко, надтреснуто кружится в воздухе и начинает затихать. Тем временем Чимин приканчивает бутылку, покачивается, изогнувшись, как лебединая шея, и шагает к пустоте на ковре.— Давай, — он протягивает руку Тэхёну. — Потанцуем.Скрипка наконец затихает. Мгновение тишины, и подает голос певец — без барабанов или чего-то еще. Тэхён смеется и отставляет свою бутылку; он выглядит таким счастливым. Таким невозможно счастливым, как будто через пару дней они не отправляются туда, куда отправляются.Смысла на этом зацикливаться нет ни для кого. Она отключила датчик? Надо закурить. Проходит первый припев, Хосок не переводит, а потом ритм песни нарастает. Она все еще чувствует во рту последний глоток красного, а у Чимина всегда были ноги мечты, они для его возраста двигаются просто по-дьявольски.— Очи чёрные, — тут начинает Хосок, и он изо всех возможных сил пытается смотреть куда угодно, но не на Чимина. — Очи страстные. Очи жгучие и прекрасные.Сокджин уже хлопает, закрыв глаза и нахмурив брови, покачивает головой, как будто безутешно горюет. Вечно он драматичный до умопомрачения; Юнджи его обожает. И какие же они все пьяные, кроме разве что Хосока. Она без понятия. Он всегда одинаковый. Никогда не дает себе поблажек. Никогда не дает себе поблажек. Даже сейчас, пусть он больше не может сопротивляться, пусть он поднял взгляд на танцующего Чимина и смотрит, как тот смеется, откинув голову назад, с почти закрытыми глазами.Юнджи обожает Сокджина. Они так быстро вжились друг в друга, никогда не смотрели на других. Никогда не будут, ей не хочется. Но ей все-таки любопытно. Ей и правда чертовски любопытно.Хосок колеблется; Юнджи видно, как он умирает раз, второй, третий. Потом усмехается и поднимает бокал; снова улыбается — в пустоту.— Как люблю я вас, — поет он низко и хрипло, — как боюсь я вас. Знать, увидел вас я в недобрый час.Ей не хочется узнать, каково это — быть с другими или что-то типа того. Ей просто… просто любопытно. Интересно, каково — так кого-то любить. Так, как любит Хосок. Интересно, каково любить и видеть ?очи жгучие?. Подобное чувство должно быть столь же ценным, исключительным и трепетным, как бывало у нее самой.— Знать, увидел вас я в недобрый час, — повторяет Хосок, но теперь на языке песни с незнакомыми, будоражащими, невыносимыми согласными. Он любит Чимина на только ему известном языке.— Знать, увидел вас я в недобрый час. __________План такой. Ему исполнилось двадцать восемь, и он все еще жив. Завтра — последний день года; еще одного года, который он смог вынести.Через неделю они погрузятся в катакомбы снов, надеясь, что те не изменят их жизни.План такой. Тэхён будет пить вино и танцевать с друзьями и еще ненадолго притворится, что молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место. Совсем ненадолго.