Глава тринадцатая: Убийство (1/1)

Сморщившийся, пожелтевший лист бумаги лежал на дубовом столе, как осенний лист на темной, гладкой поверхности. Одетт не сразу и заметила его. Она сидела на краю кровати, водя ногами по плинтусу и положив подбородок на руки. Ее каштановые волосы рассыпались, растрепались по спине, Бьевеню иногда ловила локон-другой и заправляла себе за ухо. Ее разум был в милях от Муленсара, в тех временах, когда она даже не знала о нем. Заметив бумагу, Одетт смутилась, а потом вспомнила, что ей позволили ее оставить, и она пролежала в кармане ее платья всю дорогу в поезде. Наверно, она вынула ее, когда переодевалась в одежду Тинтина. Поднявшись с матраса, она подошла к столу; ее пальцы медленно отогнули край помятого листа. Вы выйдешь за меня? —Серж Робкая улыбка появилась на ее лице, и Одетт бессознательно поднесла ладонь ко рту. Но эта же ладонь часто сдерживала плач, то и дело срывавшийся с ее губ, когда воспоминания переполняли ее, накрывали ее с головой. Взяв бумагу двумя руками, она сложила ее раз и два и притянула к сердцу; ее плечи тряслись от каждого всхлипа. —?Почему я убила тебя? —?вздохнула она. —?Почему я убила тебя? Ты был всем… Ты был всем… Одетт просто хотела побыть одна. Забыть о нем. Она отпустила его, когда он висел на мосту, но не смогла отпустить воспоминания. Или то, что от них осталось. Завернувшись в выданные ей одеяла, она зарылась в них с головой и, прижав к себе бумагу, уснула./ Одетт проснулась. У нее ушла не одна минута, чтобы вспомнить, где она. Было темно, но не слишком?— возможно, было раннее утро, когда бледно-розовые лучи солнца только начинали рассекать темные утренние облака. Казалось, снаружи была зима. Пепел в древнем камине был холоден и бел, как только что выпавший снег, а морозный воздух то и дело проходил в щели в старой оконной раме. Запястья и лодыжки горели. Горели так, словно на них надели раскаленные докрасна оковы. Все остальное тело тоже горело, но слабее, как от синяков. Когда она осмотрела себя, то увидела предательские черные и фиолетовые пятна, проявляющиеся тут и там на чисто-белой коже. За окном стояли холодные и мрачные старомодные уличные фонари, разнаряженные в рождественские украшения; свет от газовых горелок в них давно угас. Ветер разносил по улице рваные газеты, сухие сосновые ветки, тексты кэролов, обрывки падуба и плюща. Они кружились с мелким снегом, подхватывались порывами ветра и уносились вдаль, только чтобы тут же вернуться, кружась и кружась над землей. Она попыталась сесть, но не смогла; она поняла, что все еще связана. Часть нее, голос, так давно прячущийся внутри, умолял закричать или расплакаться, но она отказалась. Будь спокойна, приказала она себе. Не плачь. Будь сильной. Ты сильная. И это было правдой. Она была сильна. По крайней мере, могла, когда хотела?— или когда Серж был рядом. Но после двух адских ночей кто угодно станет слаб. Тихий стон сорвался с ее губ, когда дернулась ручка двери. Старое дерево скрипнуло, открываясь. —?Как ты чувствуешь себя этим утром, дорогая? —?его голос был приторным, болезненно-слащавым, почти любящим и точно издевающимся. Медленный звук его приближающихся по деревянному полу шагов?— худшее, что она слышала в своей жизни. —?Я принес тебе завтрак. Она сглотнула, пытаясь побороть желчь, поднимающуюся в горле. У нее не должно остаться желчи?— она не ела с вечеринки, два дня назад?— но она все равно чувствовала подступающую тошноту с каждым его словом. От одной его интонации ей хотелось сблевать. Его пальцы коснулись ее подбородка, и он сжал его почти заботливо, а потом развернул ее к себе. Она почувствовала мягкое прикосновение его губ ко лбу. Она бы отдернула голову, но каждая мышца в шее ныла, и ей пришлось позволить ему сделать это. Но она все еще могла отводить взгляд. Она может не смотреть на него. Ей не нужно подчиняться. —?Посмотри на меня, дорогая,?— он снова поцеловал ее, на этот раз грубее. —?Посмотри. В груди внезапно потяжелело, но она подавила плач от страха, едва выдавив только: —?Почему? —?Потому что я могу заставить тебя,?— его рука прошлась по ее лицу, убрав спутавшийся локон со лба. —?Потому что ты не сможешь остановить меня. Я сказал, посмотри на… Одетт резко проснулась. Сердце громко стучало в груди. Она обвела взглядом комнату, найдя знакомую широкую постель, стол, окна, завешанные тяжелыми алыми шторами. Она была в Муленсаре. Она была в безопасности. Он больше не причинит ей боли. Чувствуя, как будто только что спаслась от опасности, она расслабилась и больше не смогла сдерживать себя: она могла подавить всхлипы, но слезы продолжали стекать по щекам. Она глянула вниз и увидела письмо от Сержа, невнятным комком лежащее на полу. Она протянула руку и подняла его, долго смотрела, снова и снова проходясь взглядом по пяти словам. Только спустя долгое время она перевернула его и увидела приписку свежими чернилами, написанную на задней стороне./ Тинтин почувствовал, что его потряхивает, но безукоризненно подавил это, когда вошел в гостиную. Он передал гостям?— кроме Хазара и Одетт, которые, возможно, еще были наверху?— что капитан скорее всего выживет, и, как обычно, проследил за выражениями их лиц. Он не заметил ничего подозрительного и взял чашку кофе и газету за пять дней назад, которую успел прочесть уже одиннадцать раз. Он подумал об Одетт. Она не планировала убийство. Так ведь?/ —?Уверена, что это сработает? —?спросил Хазар, нервно теребя рубашку. Он посмотрел на свои ладони, холодные и липкие от пота, и обтер их об штанины, стараясь избавиться от влажности. —?Ты не думаешь, что… —?Ничего плохого не произойдет,?— Одетт пожала плечами. —?Не должно. И в любом случае я знаю, что это поможет. Как бы то ни было, пора завтракать./ Тинтин и Одетт были внизу. Они пили кофе, раз чай закончился. Фриха и Вогеля нигде не было видно. Было десять часов утра, но темень стояла, как ночью. Для Одетт это было еще одним напоминанием, что ее сон не был правдой. Часть ее?— большая часть?— хотела, чтобы она посмотрела. Чтобы увидела его лицо. Это бы помогло ей вспомнить, кем он был. Но мозг отказывался, прятался в себе, как черепаха в панцире. Он не хотел, чтобы она вспомнила. Ну, ей придется перебороть это. Она вспомнит. Она должна. Одетт прикрыла глаза и вспомнила тот день. День на мосту. Почему она была там? Почему Серж был там? Что они пытались сделать? Но вместо этого она могла лишь вспомнить свой суд. Виновна. Виновна. Виновна! И тут раздался крик. Откуда-то сверху. Животный крик. Испуганный. Самый душераздирающий вопль из всех, что Одетт когда-либо слышала. Тинтин подскочил со стула; кофе из его чашки вылился на пол. Его глаза были безумны; он сжимал ручки стула. —?Вы это слышали? —?выдохнул он, медленно поднимаясь. —?Откуда это доносилось? Они долгое время смотрели друг на друга. —?Пойдемте,?— сказала Одетт. В ее голосе слышался страх, но она смогла сдержать дрожь. Он кивнул, и она выбежали через дверь в фойе. Значит, это не Одетт, почти победоносно подумал Тинтин. Если кого-то ранят, мы знаем, что это не Одетт. По какой-то причине, они оба подумали об одном и том же. Хазар. Они взбежали по лестнице, топая по мраморным ступеням так же быстро, как случали их сердца. Дверь в спальню была не заперта. Ни следа Вогеля или Фриха. Почему-то они замерли перед дверью?— не знали, почему. Не то, чтобы они боялись. Но, может, они не хотели видеть то, что предполагали. Они хотели думать, хотя бы в последний миг, что с Вогтом и стариком произошел несчастный случай. Русская рулетка и сердечный приступ. Больше ничего. Но это было не так. Они видели слишком много, чтобы поверить в это. Стерев тонкую струйку пота со лба, Тинтин кивнул Одетт. Они оба вместе открыли дверь спальни. И когда они открыли, первым, что они увидели, был Хазар?— растянувшийся на кровати, с кровью, стекающей с губ, и с ножом в центре груди.