Часть XVIII. Приветствие и прощание (1/1)

Пальцы Тибальта нетерпеливо стучали по деревянному борту таргетто.— Скоро там ещё? — бросил он через плечо кормчему.— Нескоро, синьор, — ответил тот, — только половину пути прошли. Юноша, опустив взгляд в море, молча слушал и поднял потом глаза на горизонт.— Полпути, — протянул он бесцветно. — Долго. В детстве было быстрее.Как долго, по ощущениям юноши, они ни плыли, но остров впереди всё не приближался. Наоборот — казалось, что он отдаляется, бежит от таргетто, ускользая за линию горизонта. Совсем другое вместо этого тёмным пятном расплылось на его поле зрения; Тибальт старался не смотреть в ту сторону и усиленно напрягал разум, чтобы не видеть каменных стен охрового цвета на Сан-Микеле. С самого детства юноше не нравился этот остров-кладбище, омрачавший все его поездки на Мурано, а в эти мгновения, когда он связан обещанием тётушке посетить могилу своего отца, Тибальт всеми силами избегал даже мысли об этом. Но в душе его царапало знание о том, что в скором времени ему придётся выполнить обещанное.Тем временем таргетто причалил к берегу — Тибальта слегка тряхнуло.— И к какой пристани мы приплыли? Мурано Колона? — ему кивнули.При звучании этого названия разум юноши в считанные мгновения провёл маршрут к площади Контарини, на которой стояла их стеклоплавильня. Ноги сами несли Тибальта к месту через каменные разноцветные дома, отражавшиеся яркими пятнами на воде. Иногда, когда юноша опирался ладонью на некоторые стены, то ощущал приятное тепло — это были мастерские, где плавящие кварцевый песок печи раскаляли воздух с такой силой, что прогревали холодный камень, из которого были построены эти здания.Такой же жар теснился в груди Тибальта от волнения: из-за многочисленных пожаров на острове прошлой осенью он не мог приехать сюда в течение долгого времени. Наконец юноша увидел за поворотом вывеску нужного ему дома, на которой было вырезано слово ?Баровьер?; он отошёл на несколько шагов назад и взглянул вверх — из трубы валил чёрный дым, значит, работа в мастерской шла полным ходом.Тибальт хотел уж было подойти к двери и отворить её, но в то мгновение, когда его ладонь приблизилась к ручке, чья-то рука опустила её изнутри. Вздрогнув от неожиданности, он отшатнулся и увидел, как в проёме появился человек. Оказавшийся в дверях мужчина застыл, заметив юношу, в полмгновения окинул его всего недоумевающим взглядом — Тибальт тоже рассмотрел его с мнимой внимательностью, но почти сразу же блеск в его глазах потеплел.— Маркантонио, здравствуй, — юноша протянул ладонь для приветствия. Мужчина ответил на рукопожатие, но, судя по его напряжённому взгляду, всё ещё не узнавал стоящего перед ним чужака.— Как дела в гуте? — продолжал между тем Тибальт. — В прошлый раз, когда я здесь был, я слышал, что ты собираешься вмешивать в стекло различные окиси. Больше года уже прошло с нашего визита. Что у вас поменялось на острове за это время?Маркантонио, отведя голову назад и в сторону, прищурил глаз и произнёс голосом, зазвучавшим сипло от неуверенности:— Франтумато? Тибальт Франтумато?— Ну да, — ответил юноша.— Ух, Мадонна, — вздох облегчения вырвался из его груди в это мгновение, — как хорошо, что это именно ты. Я уж подумал, что мёртвые начали по земле ходить: принял тебя за отца, — Маркантонио ещё раз пробежался взглядом по лицу Тибальта. — А ты и вправду похож на него. Юноша опустил голову на грудь, а затем вновь поднял глаза на Маркантонио. Перед тем, как начать говорить, Тибальт сделал короткий вздох, словно его в то мгновение наполняло ловко скрытое раздражение.— Слишком много людей в последнее время говорят мне о моём сходстве с отцом, — он скрестил руки на груди. — Неужто это и вправду так?Тибальт хотел ещё добавить, но громкий звон прервал его — он доносился из глубины острова (скорее всего, в той стороне была церковь). Колокола отмерили одиннадцать часов, после чего вновь наступила тишина, более привычная для этого места.— Одиннадцать часов! — засуетился Маркантонио. — Я собирался домой. Тибальт, — обратил он внимание на юношу, — не откажешься пойти со мной? А дела обсудим позже.— Да всё равно мне, — юноша лишь пожал плечами. — Весь день у меня свободен. Не откажусь.Хоть дом Маркантонио находился относительно недалеко и в том же квартале, Тибальту ни разу не доводилось заходить внутрь — о всех делах переговаривали в мастерской. Дом оказался несколько меньше, чем полагал юноша, ведь при тех деньгах, что загребают стеклодувы, они могли бы жить и в маленьком палаццо, но, очевидно, размеры острова не позволяли этого. Издалека ещё Тибальт услышал шум и крики и заметил, как в окнах мелькают силуэты.— Виена, — закричал с порога Маркантонио, — надеюсь, обед уже готов! Хотя, нет: неси рождественское. У нас дорогой гость.Под звон посуды и звуки голоса Виены Тибальта усадили за стол, заставленный яствами. Почти в то же мгновение всё внимание детей в этом доме переместилось на юношу: куда бы он не бросал взгляд, то постоянно замечал какого-нибудь ребёнка, что смотрел на него завороженно. ?Вот уж у кого много детей, — он осмотрел комнату в попытке посчитать их, — не то что моя полумёртвая семья: один я от неё остался?Но вскоре такое внимание начало ему докучать и действовать на его терпение, поэтому Тибальт уговорил Маркантонио перенести их обед в другое место.— Ну и куда ты предлагаешь нам пойти? На улице есть слишком промозгло.— В мастерскую, — коротко ответил юноша, — в мастерской поедим. Заодно и дела обсудим? Лёгкая улыбка изогнула ему губы.***— Ну? — протянул Тибальт, садясь на лавку около печи. — Как вы жили после того, как умер.., — на мгновение он остановился. — В общем: как? Не трудно ли вам пришлось?Маркантонио сел напротив юноши и коротко вздохнул.— После того, как с твоим отцом случилось то, — сказал он строго, — что случилось, мы оказались отрезанными от континента. Ведь стеклодувам нельзя покидать острова. Вскоре все заказы, что нашёл для нас Пальмерин, были выполнены, а октябрь только начинался.Тибальт оторвался от еды и сильно подался вперёд будто хотел впитать каждое слово. — Не думай обо мне как об алчном, — продолжал Маркантонио. — Я знаю, что обещал твоему отцу. Но заказов всё не было, деньги тратились на наше житьё. И я боялся, что у меня скоро не хватит даже на кварцевый песок, поэтому я ввязался в один контракт. В общем, сейчас поставляю стекляшки для витража. — Да уж, — усмехнулся юноша, откидываясь на спинку стула, — с зеркал перейти на стекляшки. Что бы сказал дедушка Анджело?— Баровьеры начинали с этого, — дёрнул плечом Маркантонио. — Не стыдно возвращаться к своим корням. Но знаешь, несмотря на всё уважение к предкам, всё равно хочется вернуться к зеркалам.— Скоро вернёшься, — Тибальт приложил ладони к глазам, словно его одолевала усталость, — если мне удастся вернуть всё в нужное русло. И если Господь так на душу положит.Едва слышный вздох вырвался из груди Тибальта: в его голове роем вскружились мысли о семейном деле — сколько вопросов предстоит задать, сколько денег отдать, сколько времени потратить, чтобы всё вернулось на круги своя или расцвело ещё пышнее. Юноша в это мгновение будто ощутил всю тяжесть ответственности, что лежит на его плечах с самого дня смерти его отца. Окажется ли эта ноша посильной для него? Не надломится ли он под этим весом? Ведь, казалось, отцу так легко давалось управление, а сам Тибальт являлся полной его противоположностью. Сейчас перед юношей простиралась огромная пустыня, и не было ей ни начала, ни конца. У него не было ни малейшего представления, куда заведёт его песчаная тропа, но твёрдо знал, что скорее нужно делать первые шаги — бездействие и неподвижность погубят его.Только Тибальт раскрыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, как за дверью послышались всё приближающиеся шаги. Юноша, чьё внимание полностью переместилось теперь на этот звук, выпрямился и поднял голову в ожидании — через несколько мгновений в мастерскую зашла девушка. В руках у неё был поднос, на котором стояли две кружки и блюдце с наваленными в него хлебными ломтями.— Надеюсь, не помешала вам и синьору Тибальту, отец, — быстро заговорила девушка, — но мама послала меня принести это.С этими словами она мелкими и быстрыми шагами приблизилась к ним и опустила на столик кружки, наполненные яичным кремом, и ломти, что на самом деле оказались байколи. — Вот уж забыл, что у нас на Рождество забальоне был заготовлен, — Маркантонио пригубил немного крема. — Хорошо, что мать твоя об этом вспомнила. Когда девушка нагнулась, приблизив своё лицо, Тибальту выпала возможность рассмотреть его черты. К удивлению юноши, они показались ему знакомыми, будто он видел эту девушку когда-то. Он ещё раз пробежался взглядом по её лицу — нет, ошибки быть не может. Разум Тибальт раззуделся в попытке вспомнить, пока наконец в его памяти не всплыло это имя.— Джудекка! — неожиданно для себя воскликнул юноша. Она, услышав своё имя, подняла на него свои тёмные глаза. Её взгляд, проникнутый удивлением и лёгким испугом, несколько раз пробежался по лицу Тибальта — она не ожидала, что кто-то так внезапно назовёт её по имени. — Тибальт? — прошептала Джудекка в недоумении. — Что-то случилось? Юноша, освободившись от оторопи, что внезапно сковала его тело, встряхнул головой.— Нет, ничего не случилось, — он начал бормотать, — просто… Рад тебя видеть.— Я тоже, — со слабой улыбкой ответила Джудекка и выпорхнула из мастерской. Тибальт ещё долго смотрел на дверь, за которой она, казалось, так давно скрылась, перед тем как вновь открыть рот.— Джудекка, — начал он хрипло, — ведь твоя дочь? А, Маркантонио? — Конечно моя, — в голосе Маркантонио зазвучали нотки возмущения, — самая старшая. Этой весной вот пятнадцать лет исполнится. А ты разве её не помнишь? Юноша подпёр голову рукой: конечно он её помнил — как можно забыть ту, что разделяла с ним веселье во время их с отцом визитов на Мурано? Ребёнком Тибальт видел в Джудекке единственного друга, с которым ему позволяли общаться, и тропу в нормальное детство.Однако, взрослея, Тибальт всё чаще стал ловить на себе заговорщицкие взгляды отца и Маркантонио, обсуждающие что-то неподалёку, пока он играл с Джудеккой у мастерской. Отроческий ум быстро нашёл объяснение такому поведению — они хотели закрепить сотрудничество браком своих детей — и сердце как-то смирилось с этим вероятным исходом: возможно, к данному сроку между ними всё же зародится взаимное чувство. Но сейчас, когда их дружественные связи стали постепенно увядать, и из них ничего не вытекало, Тибальт не был уже уверен в своём отношении к такой женитьбе.?Зачем ей выходить замуж за кого-то вроде меня, дворянина монеты? — юноша слегка удивился тому, какими словами он описал себя. — Рано мне об этом думать. Есть ведь другие женихи гораздо выше меня чинами, на которых она может рассчитывать. Пускай за какого-нибудь патриция выходит?— Нет, не забыл, — после долгой паузы Тибальт всё же ответил, — просто изменилась она сильно. Ловит ли она уже взгляды молодых людей?— Ну, взгляд одного юноши её интересует больше остальных, — Маркантонио подался вперёд в попытке заглянуть юноше в глаза.— Эх, каким счастливцем должен быть этот юноша, — с напускной мечтательностью вздохнул Тибальт, как можно явнее обозначая свою незаинтересованность. — Вернёмся к делам. Смотрел я в журналы и увидел, что в августе серебряной амальгамы было закуплено в несколько раз больше, чем обычно требуется, — юноша бросил на Маркантонио короткий взгляд. — Ты знаешь что-нибудь об этом?— Обычно все материалы привозил твой отец, — начал Маркантонио, — но в тот месяц таргетто пришёл лишь с грузчиками и с запиской, дескать, последняя его доставка. Писал ещё, что Тибальт, ты то есть, не разберётся сразу, поэтому приказал лишь ждать твоего возвращения в Венецию.— А как же, — одними губами проговорил юноша, — вечно я у него ни в чём не разбираюсь. Его плечи поднялись к шее, дрожа, а брови сдвинулись к переносице словно от боли.— Не знал, что отец в своём состоянии мог ещё и распоряжаться, — с его губ слетел горький смешок. — Что ещё писал?— Он переговорил со всеми другими торговыми партнёрами. Договорился с ними. Чтобы на первых порах тебе было легче с делами. Именно так он писал. Маркантонио подошёл к сундуку, что стоял у двери, и, открыв и покопавшись в нём, достал оттуда свёрток и протянул Тибальту. Свёрток оказался письмом: бумага всё ещё ослепляла белизной, а чернила будто только подсохли — не думалось, что ему больше полугода. Тибальт коротко вздохнул и бросил на Маркантонио полный подавленного раздражения, прежде чем начать чтение, но это скорее напоминало расшифровку: строчки постоянно скакали по бумаге, а одна и та же буква отличалась в разных частях текста, поэтому на угадывание каждого слова у Тибальта уходило некоторое время. — ?Письмо найдёт тебя в здравии, — бормотал он, пробегаясь взглядом по строчкам, — ибо это моё последнее письмо… Договор с другими партнёрами..,? — юноша в волнении поднял глаза на Маркантонио, когда увидел в письме своё имя, но продолжил читать. — ?Чтобы Тибальту было легче на первых порах. Всё что угодно ради моего дела?.Юноша в очередной раз оторвался от чтения, его взгляд забегал: волна раздражения захлестнула его. Писал ли Пальмерин опять своём сыне как об обычном наследнике, шестерёнке в его механизме торговли; вдруг имя Тибальт — всего лишь кличка, присвоенная ему, чтобы отличать среди других? Его пальцы сжались, сминая бумагу, и разорвали бы её полностью, но в последний миг краем глаза юноша заметил слово ?мальчику?, а перед ним ещё одно — ?моему?.— ?Моему мальчику?, — прочитал Тибальт, всё ещё не решаясь увидеть целое предложение, но после короткого вздоха решился. — ?Пожалуйста, помоги моему мальчику в начале его пути. Я молюсь за него?.Жар подступил к горлу Тибальта, он закрыл ладонями пылающее лицо. Так он ощущал себя только тогда, когда кто-то его хвалил, однако это чувство сейчас было невероятно сильно в нём — будто похвала исходила от самого Господа Бога.— То есть, вот как он написал, — его голос начал дрожать. — М-м, вот как. ?Мой..,? — дальше Тибальт не мог читать. — Бери обратно.Он вернул Маркантонио изрядно потрёпанное и покрытое потом письмо, и в то мгновение, когда бумага покинула его руки, самообладание вернулось к юноше. Тибальт глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.— Забудем, забудем, — несколько раз пробормотал он. — Маркантонио, а, Маркантонио, — обратился он к стеклодуву, стараясь скрыть дрожь в своём голосе, — есть ли у тебя какой-нибудь план или ещё другие какие-то новые разработки? М?— Не знаю, что делать, — Маркантонио скрестил руки на груди, — но есть у меня новая вещица.С этими словами поднял со стола у плавильной печи осколок. Тибальт взял его в руки. Это оказалось зеркало: обычно все они были тусклыми по краям и отражали настолько хорошо, насколько этого было достаточно для туалета, но это зеркало не имело таких недостатков.— Словно на себя со стороны смотрю, — юноша поднял на мгновение брови, — каждая пылинка на моей коже видна. Что добавляешь для того, чтобы к стеклу так легко серебро прикреплялось?— Окись марганца, не менее одной десятой от жидкого стекла, но это только для прозрачности, — ответил Маркантонио, расправляя усы, — для гладкости же адскую работу проделать надо. Целую неделю раскаляли стекло, и без понижения температуры. Благо, хоть песок не из Фонтенбло — из Адези кварцевая галька, хоть где-то сэкономил.Тибальт ещё повертел зеркало в пальцах, которое, выскользнув из его вспотевших ладоней, упало на пол и дало лёгкую трещину.— Это ведь не единственное зеркало, что ты сделал? — улыбнулся он с лёгкой надеждой. — Первое и единственное пока, — Маркантонио поднял зеркало, чтобы обратно вручить его юноше, — но жидкого стекла у меня несколько бочек заготовлено. Хоть сейчас приступать к заказам могу. — Понятно, — Тибальт опёрся локтями о колени, — скоро приступишь. Я нашёл уже заказчика. — Так быстро нашёл? — Маркантонио кинул на него полный сомнения взгляд.— Это я, — юноша поднялся с места и зашагал кругами по комнате. — Только я не зеркало хочу. Я подарок планирую для кое-кого — цветок нарцисса. Сможешь сделать из стекла?С этими словами Тибальт поднял глаза на Маркантонио и не опускал их, пока тот ему не кивнул: рот юноши изогнула усмешка, а его пальцы потянулись во внутренний карман платья, откуда достали сложенный в несколько раз лист. Он развернул его и протянул Маркантонио.— ?Альба? вернулась из Адалии, — только и сказал Тибальт. — Тамошнему наместнику больно понравилась твоя работа, вот он и написал письмо со следующими своими заказами. Только сегодня получил. Не волнуйся, на венетский оно уже переведено, — после этого юноша приблизился к Маркантонио, его руки легли ему на плечи. — Эх, вот выполнить все заказы, и снова начнём жить по-королевски!— Непременно, Тибальт, — ответил Маркантонио, но через мгновение нахмурился, — ты уже уезжаешь что ли?— С Мурано — да, сейчас уезжаю, — кивнул юноша. — Но в Венеции остались ещё дела. Прощай, Антонио. Провожать меня нет необходимости. Увидимся в этом же месяце, если Господь так пожелает.***После полудня ветер дул на север: своими порывами он заполнял паруса таргетто, толкая его обратно по направлению к Мурано. Судно же сопротивлялось, билось о поверхность моря, что поднимало в воздух мириады капель морской воды, оседавших на одежде и попадавших в глаза. Именно из-за этого Тибальт постоянно морщился — он уже покинул нос, место, где было больше всего капель, но всё равно ему приходилось через некоторое время стирать с лица солёную воды. Однако с единственной части таргетто, защищённой от такой непогоды, открывался вид на Сан-Микеле, а Тибальт в это мгновение гнал любые мысли об этом острове.— Пойти, не пойти, — бормотал юноша, одёргивая себя от лишних взглядов, — уж и идти не хочется, так я обещал.В его поле зрения вдруг показалась пристань, что стояла на Сан-Микеле.— Если мимо неё проплывёшь, то обратно из-за течения трудно повернуть будет, — Тибальт вымученно вздохнул, после чего повернулся к кормчему. — К кладбищу поворачивай.Хоть юноша твёрдо стоял на носу, будто обросший камнем, духом он бежал водой куда глаза глядят, главное — прочь подальше от этого мрачного острова. Странно было то, что Тибальту удалось подчинить дисциплине и податливое тело, и воспалённый разум, лишь мятежную душу нельзя было в нём покорить; но и она смирилась вскоре, когда прибытие на Сан-Микеле начало казаться всё менее и менее отвратимым.Тибальт ступил на белый гранит пристани. Перед ним возвышались ворота высотой, в три превышающей человеческий рост: насколько красивыми они не были бы и с каким мастерством и искусством не были бы выкованы, они всё равно не могли скрыть от посетителей предназначения той территории, которую ограждали, вселяя таким изъяном ещё больше ужаса. Может, так казалось и из-за длинной сизой тени, что они отбрасывали. За воротами виднелась совершенно гладкая площадка без каких-либо ландшафтных неровностей — Тибальт вспомнил, что это искусственный остров — этим и объяснялась такая плосковатость. Но такого рода земля не могла избавить юношу от мысли, что и слишком идеальная территория способна вселить тревогу. Успокоением Тибальту служили аллеи стройных кипарисов, что были высажены у лужаек и возвещали здесь о жизни, и каменные стены, что разделяли остров на секции и выглядели абсолютно так же, как и в Венеции. Земля была усыпана надгробиями, словно это были срубленные деревья — всё они отбрасывали тени, направленные на остров Лидо, что восточнее. После такого промедления Тибальт начал свой путь. Шёл он на удивление быстро, ноги совершали энергичные длинные шаги, а глаза не искали в отчаянии возможно правильную тропинку на каждой развилке. В голове его из недр памяти вдруг нашёлся нужный маршрут — юноша не знал об нём, ему было неведомо даже то, каким образом он ему запомнился. Вероятно, при прошлых посещениях Сан-Микеле с отцом, когда они приходили к его матери, всё отложилось в его памяти. — Наверное, и к матери нужно будет прийти, — Тибальт вздрогнул при одной мысли об этом.Между тем он пришёл к месту: неведомая сила будто толкнула его в грудь, приказывая остановиться. Юноша вдруг поднял голову и прямо перед собой увидел фамильный склеп. Своим фасадом, увешанным украшениями из бледного камня, он напоминал резную свечу — подобные на балах зажигали — и такой нарядный вид смотрелся нелепо среди надгробий.— Уж не знаю, о чём думал мой прадед, когда утверждал чертежи, — Тибальт ещё раз окинул взглядом склеп. — Наверное о том, как дорого это будет выглядеть.Юноша, использовав ключ, оставленный в нише у двери, зашёл в склеп — внутри он выглядел ещё праздничнее. Свет проходил через витражное окно на западной стороне и падал на белоснежно-белые стены с вырубленными в них саркофагами; лишь они придавали этому месту угрюмый вид. Тибальт коснулся похолодевшими пальцами надписей из позолоты. Здесь лежали его родители, прародители, предки — все те, кто дали ему жизнь, их останки здесь теперь хранятся, а до этого кости того, кто ещё раньше жил, пока они не обратились в пыль.— А вот здесь, — Тибальт подошёл к другой стороне, — мои сёстры. Реньера, Альвизе, Мальгарита, — прочитал он имена.Из-за того, что все трое умерли в очень раннем возрасте, они были помещены в один саркофаг. — И я здесь буду похоронен, — прошептал Тибальт. — Но когда? И в каком саркофаге? Рядом с кем? Может, сюда?Юноша метнулся к тому месту, где покоился его дед, Аурелио, которого он знал в детстве и который умер, когда его внуку было шесть лет.— Или, может, к тебе? — юноша повернулся к гробу своего отца. — Как ты там, Пальмерин Франтумато? Я ведь и не пришёл бы к тебе, если бы мне тётушка так не наказала? Ты помнишь свою единокровную сестру? Тибальт сказал так, будто и в самом деле разговаривал с отцом и ждал от того ответа, но в позе его и взгляде исчезла былая робость и покорность — теперь юноша не испытывал страха, когда он умер.— Ты и лицо её наверное забыл, ведь десять лет назад вы в последний раз виделись. Вы так с ней похожи в одном: вечно следите за мной, за каждым моим шагом. Но тётушка, — Тибальт зашагал кругами по склепу, — тётушка более ласковая, обо мне заботится. А во дворце с вами я словно какой-нибудь ублюдок жил.Юноша нарезал круги по тёмной комнате и обнял себя за плечи в попытке согреться: от этих стен веяло дыханием смерти, хотя сквозь дверной ветер нагонял в склеп нагретый солнцем воздух. — Но знаете, отец, — сказал Тибальт в необъяснимой печали, — мне хотелось бы одно сделать, и тогда уж вас окончательно похоронить. Заглянуть бы в ваши глаза, не спрашивать даже ничего, просто заглянуть. Ведь когда вы были живы, то не решался в них посмотреть. Вот прямо сейчас посмотреть.С этими словами Тибальт бросился к отцовскому саркофагу и со всей силы начал тянуть за ручки, что прикреплены были к нему. Юноша почувствовал, как на его запястьях и локтевых сгибах выступают жилы, сильно натягивающие кожу, но крышка всё не поддавалась — он упёрся ногами в пол и сделал несколько рывков. Его слух резанул скрип камня о камень: это плита слегка сдвинулась со своего места, однако дальше не шла — оказывается, её сдерживали крюки, установленные внутри саркофага. Но Тибальт в своём порыве не осознавал этого, поэтому продолжал яростно тянуть.— Я видел трупы во время эпидемии, — шипел он, надрываясь, — твоих глаз уже нет, они сгнили. Но мне и глазниц будет достаточно. Давай же!Юноша от натуги вскрикнул, но тут же замолк и отскочил от саркофага, когда до него донёсся сладковатый запах гнилого мяса. Тибальт начал кашлять и одним толчком вернул крышку обратно. — Хотя, — прохрипел он, — не нужен ты мне. Я так рад, что ты умер!От ярости, что он не до конца выплеснул, Тибальт стал покрывать своё тело ударами своих же кулаков. Удары были сильными и тяжёлыми, и юноша знал, что на месте них расцветут синяки, но по неведомой причине продолжал. Неожиданно, когда рукой Тибальт попал себе по боку, он почувствовал, как что-то в его кармане вонзилось на мгновение ему в плоть, а потом распалось на мелкие части. Он достал раскрошившиеся кусочки зеркала — того самого, которое он случайно взял с собой на Мурано; юноша опустил глаза вниз: десятки осколков отражали его растерянное лицо.— Все маленькие, раздробленные, — пробормотал Тибальт. — И в каждом я, тоже маленький.Он бросил осколки на пол, и некоторые из них отразили солнечный свет прямо ему в глаза.— Снова в них виден я, — юноша присел, чтобы рассмотреть свои отражения. — Может, это что-то да значит? Вдруг я сам когда-нибудь стану раздробленным, прямо как это зеркало? И каждая часть меня будет хранить в себе разное словно эти осколки?Тибальт поднялся с колен и вышел из склепа, оставляя там осколки.— Прощай, отец, — подавленно проговорил он. — Навсегда. Никогда уже не увидимся. Только на том свете.