Часть XVII. Ubi bene — ibi patria? — II (1/1)

Хоть Тибальт бывал в банке лишь пару раз, но об этом месте у него уже сложилось стойкое впечатление: он управляет людьми, вертит ими как хочет. И в его власти находится абсолютно любой человек, и не имеет значения, какого звания этот человек: даже Папа подчиняется ему. Ибо у банка есть то, чего люди желали на протяжение всего времени существования человеческого рода, — деньги. И что бы ни говорила церковь о грехе алчности — деньги всё равно правят миром, а банк умело использует этот инструмент.Отец Тибальта и так отличался среди венецианцев аккуратностью и богатством гардероба, но перед походом в банк наряд его становился ещё краше. Несмотря на свой страх, юноша не мог скрыть улыбку каждый раз, когда отец в таком виде брал его в квартал Риальто — слишком смехотворно выглядел он в полностью накрахмаленного блузе, выглядывающей из-под жилета и стесняющей все его движения, отчего синьор Франтумато не мог вращать головой и сильно жестикулировать и в такие моменты напоминал Тибальту полено. Но в банке — наоборот — внешность отца не вызывала смешков среди клерков, они вопреки ожиданиям юноши обращались к нему с уважением и были покорнее рабов. Поэтому, следуя отцовскому примеру, Тибальт провёл три четверти часа за нарядом и две четверти за своим туалетом, чтобы соответствовать атмосфере банка, и убеждал себя в необходимости этого, ибо внутренняя дисциплина и подчинение любому правила говорили в нём. В любом случае: каким бы смехотворным не казалось юноше собственное отражение в зеркале, его облик произвёл нужное впечатление на клерков. Как только нога его перешагнула через порог здания и один из банкиров, проходящий мимо, заметил его появление, все работники на том этаже приблизились к Тибальту, сталпливаясь у него, рассеиваясь в соседние кабинеты и бормоча постоянно словно пчелиный рой. Юноша не привык к такому вниманию — ведь именно на отца обращались все взоры, когда Тибальт проводил своё время в банке вдали от суеты — но вскоре ему удалось собраться с мыслями и рассказать о причине своего визита. После часа поисков документов семьи Франтумато, заполнения и Тибальтом, и клерками различных формуляров и беседой между ними в разуме юноши наконец появилось понимание того, насколько тяжёлым будет процесс получения своего же имущества.Древний банкир с моноклем объяснил Тибальту, что ему предстояло сделать, но всё услышанное показалось юноше бессмыслицей и пустой тратой его времени, словно клерки питаются страданием всех тех, кто пришёл к ним за помощью. Во-первых, своё совершеннолетие требуется доказать, и для этого Тибальту нужно в церковь, где его крестили. Однако перед выдачей дома и собственности Франтумато банк должен убедиться, что наследник находится в ясном уме, поэтому юноше предстоял ещё поход к врачу, а перед этим — к нотариусу, чтобы доказать подлинность всего процесса.— В три места в один день, — пробурчал Тибальт, садясь обратно в карету, — Мадонна! Банк, видимо, хочет прикарманить себе мой дом и моё дело, поэтому столько всего напридумывал. Так было бы всё проще, если б отец умер на полгода позже. Наверное, сперва надо в церковь — давно не видел патера Вьельмо ***Сан-Закария, затерянная среди низких домов в глубине острова, отличалась своим маленьким размером, и дорогу к ней всегда можно было упустить. Но для Тибальта эта церковь была единственным выходом за пределы палаццо, и в каждое воскресное утро он стремился на площадь перед порталом. Пусть мессу и омрачали некоторые вещи — сонливость из-за раннего подъёма, близость грозной фигуры отца — юноша ждал того, что следовало обычно после богослужения: иногда Тибальту позволяли задержаться, и тогда он приходил к патеру Вьельмо. Будучи ещё мальчиком, он тянулся к священнику, потому что увидел в том доброту, которой ему так сильно не хватало. Тибальт любил слушать, как патер, причмокивая, мягким голосом читал и переводил ему, не понимающему пока по-латыни, на венетский те псалмы, что были прочитаны в тот день на мессе. И исповедоваться у него было приятно: Вьельмо никогда не осуждал за детские провинности и давал советы — пусть они и не внушали порой доверия.Предвкушая встречу с патером, Тибальт прошёл через портал. В церкви никого не было, что обычно для субботы — перед воскресной мессой венецианцы, запятнанные в будничных грехах, предпочитают избегать таких святых мест. Юноша, погружённый в собственные мысли и фантазии о предстоящей встрече, приблизился к нефу и едва заметно вздрогнул, когда церковные ворота наконец захлопнулись за ним. Шум был достаточно громким, чтобы наполнить собой всё здание и привлечь внимание священников, что в это время находились здесь. Через несколько мгновений дверь справа от алтаря открылась, и в проёме показалась голова патера Вьельмо — ему хватило лишь одного быстрого взгляда на Тибальта, чтобы узнать его.— Томаззо! — воскликнул он, приближаясь к юноше и целуя того в щёку. — Хвала Господу, что ты снова здесь.Тибальт также обнял священника и обменялся с ним поцелуем.— Хвала Господу, что я снова вижу тебя, — юноша, всё ещё ограниченный объятием, осмотрел краем глаза патера. — Ты ничуть не изменился. Такой, каким я помню тебя в детстве. Даже седеть не начал.— А ты — наоборот, — он наконец отстранился, — совсем возмужал, борода начала расти. С каждым годом всё больше похож на Пальмерина, царствие ему небесное.В это мгновение улыбка сошла с губ Тибальта: лицо его осунулось, а глаза потускнели при одном упоминании имени отца — патер Вьельмо заметил эту перемену в юноше и, поняв свою ошибку, сплёл пальцы в замок в ожидании его ответа. Но вместо этого Тибальт будто забыл о прошедшей пары мгновений и начал говорить серьёзным голосом.— У меня к тебе дело, патер Вьельмо.— Что угодно, Томаззо. Говори.— В Сан-Закарии ведь ведутся записи всех крещёных здесь детей? — Ну да: книга хранится в комнате под колокольней, — кивнул священник, после чего заглянул юноше в глаза — а зачем тебе она понадобилась? — Банк требует с меня доказательства, что мне шестнадцать лет, иначе я не получу наследства. И только церковь может дать мне это доказательство.Патер Вьельмо, с излишней внимательностью слушавший Тибальта и складывающий пальцы в различные фигуры как знак полной сосредоточенности, ещё раз кивнул ему и повёл за собой.— Ты знаешь, Томаззо, что для меня это отнюдь не проблема, — мягким голосом начал священник, ведя юношу вниз по винтовой лестнице, — но при каждом крещении родителям дают бумагу о дате крещения. Почему тебе не использовать её?— Неужели? — с необычным спокойствием ответил Тибальт. — Я об этом не знал. Но я не уверен, что такая бумага есть в палаццо. Рыться в документах в отцовской комнате я не хочу. И после Высокой Воды лет двенадцать назад некоторые бумаги начали гнить, и я не думаю, что сертификат о моём рождении остался целым. В любом случае — банк направил меня к тебе.После этого они опускались на нужный уровень в полной тишине. Патер Вьельмо увидел наконец в тусклом свете дверь, которую искал, и не без усилий отворил её. Внутри комната была загромождена шкафами и сундуками, полными аккуратно уложенными в стопки и перевязанные лентами жёлтые листы. Кое-где на стенах и верхних полках среди тёмного кирпича белели свечи разной высоты и ширины, на которых застыли крупные восковые слёзы. Патер Вьельмо зажёг свет во всей комнате, после чего приблизился к одному из шкафов и, рассмотрев всё полки, достал с одной из них толстую книгу с множеством вставленных в неё листов и положенных между страницами закладок.— Итак, Томаззо, тебя крестили.., — протянул священник будто в ожидании ответа.Тибальт открыл рот, чтобы сказать дату, но патер прервал его.— Тридцатого декабря пятисотого года, — он с лёгкой улыбкой обернулся на юношу. — А ты думал, что я не помню? Я знаю почти всех детей, которых крестил в первые годы после получения своего сана. Про мещанских детей мне не очень известно, а вот про дворянских.., — патер снова вернулся к книге.— Не думаю, святой отец, что это возможно, — с неверием в голосе произнёс Тибальт, — запомнить почти сотню младенцев. И даже если это возможно запомнить, то имена и даты постоянно будут мешаться между собой. — Ну, — пожал плечами патер, — Господь как-то запоминает имена всех своих детей. Тогда и мне под силу запомнить сотню, — наконец его пальцы прекратили листать страницы. — Вот здесь. ?Тибальт Франтумато, Томаззо в крещении?.Наступила тишина: священник, сгорбив спину, склонился над книгой, а юноша отупевшим взглядом пробежался по тексту документа. В словах, написанных рукой патера Вьельмо, Тибальт прочитывал имена, знакомые и незнакомые ему; в двух людях он узнал своих крёстных, которых почти не помнил, ибо они то ли слегли от болезни, то ли погибли во время войны. Непривычно ему было видеть здесь имена своих родителей, будто юноша не принимал их и отрицал, что именно они дали ему жизнь — особенно отцовское ?Пальмерин? резало ему слух.Тибальт отвернул голову от книги и скрестил голову: в это мгновение абсурдная для него мысль об отказе от наследства пришла ему в голову, но юноша быстро её отогнал.— Это крещение запомнилось мне больше всего в отличие от других, — задумчиво произнёс патер Вьельмо, стуча пальцем по странице. — И не только потому, что крестили именно тебя. Оно отличалось ото всех их, потому что проходило не в радости, а в печали. Я чувствовал это особенно при взгляде на твоего отца: казалось, он всё ещё был на отпевании своей жены, которое было пятью днями ранее. Я и до этого видел Пальмерина печальным, — священник имел в виду похороны сестёр Тибальта, — но в тот день его грусть превзошла всю мирскую и небесную. Мою голову не покидала мысль, что передо мной стоял мертвец, отрешённый от всех проблем.Тибальт шумно выдохнул и усмехнулся.— Похоже, таким отрешённым он остался на всю жизнь, — без тени печали в голосе произнёс юноша. — По крайней мере, таким образом он обращался со мной. Отрешённо, — ему понравилось звучание этого слова.— Тогда бы ты рос словно трава на дворе, — со смешком возразил священник, — не умел, не знал бы ничего. И был бы похож на зверёныша, чем на дворянина.— Вот именно, патер, — Тибальт облокотился одной рукой на письменный стол, стараясь заглянуть священнику в глаза. — Дворянин! Он растил из меня идеального, как он думал, наследника, а не сына. Даже у королевских детей нет такого детства.— Не думаешь ли ты, что таким образом он хотел подготовить тебя к взрослой жизни?Введённый в ступор этими словами, Тибальт отпрянул от патера Вьельмо: губы его слегка изогнулись вверх, а глаза сузились в недоверии. После этого он, высокомерно подняв голову, набрал в грудь побольше воздуха — так юноша поступал, когда что-либо оскорбляло и озадачивало его одновременно.— Ну... Ну.., — обиженным голосом повторял Тибальт, раз за разом смеряя священника взглядом, — он мог делать это по-другому.— Как? — с необыкновенным спокойствием спросил патер Вьельмо.— Я не знаю! — в явном раздражении бросил юноша.Неверие и непонятливость, как думал юноша, патера ещё сильнее приводили Тибальта в озлобленное возбуждение. Он, скрестив руки на груди, то ли от всё ещё пылающей ярости, то ли от сожаления о своём поведении отвернулся от стола и опёрся плечом на стоящий рядом шкаф. По старой привычке, что зародилась у него в детстве, Тибальт позволял раздражению и гневу охватить его каждый раз, когда незнатные люди его окружения не выполняли или не говорили те вещи, которых он ожидал. Теперь это состояние было вызвано патером Вьельмо — тем, к кому юноша относился как к равному. Волна стыда накрыла Тибальта и придавила со всей силой: он, прикрыв глаза, постарался успокоить себя.— Не надо больше об этом, — с ослабевшей злобой в голосе проговорил юноша, — я не хочу слушать и понимать. Ясно? О таких вспышках Тибальта патеру Вьельмо, казалось, было известно, поэтому с холодным спокойствием отнёсся и к его нарастающему гневу, и к скорому успокоению. К тому времени бумага уже была переписана.— Держи, — проговорил священник, протягивая юноше лист с невысохшими ещё чернилами, но в последний момент вернул бумагу себе. — Томаззо, посмотри на меня.Тибальт, помотав вначале головой в несогласии, поднял рассеянный взгляд на священника.— Кто я тебе, конечно, Томаззо, — патер Вьельмо вздохнул, — чтобы тебе наказывать, но… Мне не нравится то, что я вижу в тебе, с самого твоего детства не нравилось.— И что же это? — кротко спросил Тибальт, будто усталость не позволила ему придать своему голосу больше заинтересованности. — Что тебе не нравится, святой отец?— Гордыня, Томаззо, — всплеснул руками священник. — Она растёт в тебе с каждым годом. Это чувство погубило много людей и развязало немало войн — оно опасно, особенно для тебя.Тибальт закатил глаза и выдохнул в лёгком раздражении: наставления, пусть даже от патера Вьельмо, досаждали ему — словно он беспомощный и нуждающийся в совете юнец. В желании сбежать от дальнейшего разговора он резко повернул голову в сторону, но священник, предугадав действие юноши, сделал шаг и встал тем самым прямо перед Тибальтом.— Я отпевал всю твою семью, Томаззо, — с серьёзной грустью в голосе проговорил патер Вьельмо. — И я не хочу на своём веку видеть ещё и твои похороны.Тибальт тщеславно улыбнулся в охватившей его беззаботности, но тяжёлое предчувствие заставило его помрачнеть: холодный ком встал в его горле.— Не волнуйтесь, святой отец, — сказал юноша с внезапно приподнятым настроением, — не вы меня похоро?ните. Прощайте.С этими словами он вырвал бумагу из рук патера Вьельмо и вихрем поднялся по лестнице, стараясь быстрее покинуть церковь.***— И как ваш поход в город, синьор? — поинтересовалась ключница, распоряжаясь насчёт ужина Тибальту.Юноша рухнул на ближайший стул и подпёр ладонями голову.— Молчи, молчи лучше! — в напускном раздражении всплеснул он руками, но через мгновение начал тараторить. — Проверка на ?ясный ум?… Ты можешь представить ещё больший идиотизм? Какие глупые вопросы они мне задавали! Мне уже начало казаться, что у них самих помутился рассудок.— Ну, синьор, — протянула ключница, кивая слугам, приносящим блюда в столовую, — раз эти вопросы показались вам глупыми, то это и доказывает, что вы нормальный, а не какой-нибудь умалишённый. Ведь так это всё и должно работать?Тибальт ненадолго улыбнулся.— Я так думаю, что даже умалишённый удивился бы с таких вопросов, — юноша с размаха схватил бутылку. — Ведь каждый может ответить, день сейчас или ночь или какое сейчас время года, м? Дурацкие банкиры! Ненавижу их, — шептал он. — И всё это предприятие по получению наследства ненавижу.Внезапно запах, затхлый и зловонный, ударил ему в ноздри — Тибальт прищурился и сморщил нос от отвращения, сдерживая ком в горле. Пару раз юноша втянул воздух носом, чтобы понять, с какой стороны доносится этот смрад.— Мадонна! — выдавил он. — Фу, что за вонь! Откуда она?! Тибальт поймал на себе взгляд ключницы, полный снисходительного удивления: она слегка покрутила головой по сторонам.— Это? — вскинула бровь женщина будто до этого не замечала ничего необычного. — Это ведь запах от воды в каналах. Обычно для Венеции, синьор. Правда, в это время это странно: в холоде такого уж сильного смрада не чувствуется.— То есть, — Тибальт облокотился на стол, — ты не чувствуешь этого… этого.., — ключница начала качать головой в знак отрицания. — То есть, совсем?— Нет, синьор, совсем немного, — бесцветно отвечала она, но затем нахмурились. — У всех венецианцев нюх отбило на этот запах, только приезжие чувствительны к нему. — Неужели? — необычно спокойным голосом проговорил юноша, всё ещё морщась. — Тогда принеси мне ещё одну бутылку, — приказал он и шёпотом добавил, — хоть вином попытаюсь заглушить эту вонь.Поднимаясь после ужина в свою комнату, Тибальт пару раз терял так равновесие, что был близок к падению, но всегда успевал устоять на месте или схватиться за перила: вино уже ударило ему в голову. Когда юноша приблизился к кровати с намерением погрузиться в сон, ослепляющие лучи осветили его лицо — это были огни на противоположной улице. Своим мерцанием они развеяли его дремоту и заставили Тибальта подойти к окну.Как бы ни хвалили Венецию во всём мире, какие бы похвалы не произносились бы в её честь, до понимания Тибальта сейчас не доносились те титулы, что присуждались этому городу. Как бы юноша не всматривался в силуэты зданий и отражения в воде, он не находил в такой уж красоты и не чувствовал гордость как венецианец. Будто Венеция не казалась ему больше жемчужиной Адриатики — она потускнела и не радовала сердце прежним блеском.— Что это? — Тибальт похолодевшими пальцами прикоснулся к груди. — Что это за чувство внутри меня? Разве… Разве венецианцы не понимают своего счастья — быть рождёнными на этих райских островах? Разве я не венецианец, чтобы гордиться этим? Я словно не в Венеции, а опять в палаццо в Вероне! — юноша сжал ладонь в кулак так сильно, что его ногти впились ему в кожу. — Что со мной не так? Полгода назад приехал в Верону и говорил, что ненавижу Верону и сейчас: приехал в Венецию и говорю, что ненавижу Ве…Не проговорив это слово полностью, Тибальт поднёс пальцы к губам в порыве закрыть себе рот. То чувство, признаться в котором самому себе юноша пока не смел, действительно пожирало его: его когти царапали ему душу — внутри ещё оставались обжигающий стыд и холодящий страх предательства. Тибальт не верил происходящей в нём перемене — он полагал, что ничто и никто не изменит его. Теперь и от этих стен, которые он считал домом, веет холодом. — Или это всё в моей голове? — вопрошал себя Тибальт, но через несколько мгновений он в ярости всплеснул руками. — Да я просто пьян! Навыдумывал себе! Я всё просто выдумал! Точно так..., — воскликнул юноша, хоть и знал, что это оправдание не действует.Всю ночь Тибальт не мог унять всё растущую в его душе бурю.