Часть XIII. Последние дни в Вероне и первые дни ненависти (1/1)

Дни шли — Тибальт становился всё живее: на щеках из бледной кожи вырисовались сетью тонкие карминовые сосуды, холодные пальцы потеплели, в глазах появился блеск — и во время очередного осмотра лекарь признал юношу полностью оправившимся после двух недель болезни. С этого мгновения его покои прекратили служить ему темницей, ведь теперь двери не запирались снаружи, открывая для него почти все комнаты в палаццо; Тибальт больше не лежал целыми днями в постели и проводил свой досуг за пределами покоев, а сейчас, когда его дурной нрав смягчился, юноша чаще находился в компании, хоть и ограниченной двумя людьми — Джульеттой и кормилицей.Со времени их последней встречи Тибальт начал ощущать жгучую жажду свидания с кузиной: слишком приятным было тепло, разливающееся в его груди каждый раз, когда его взгляд направлен на её ясное лицо. В эти мгновения необычайная лёгкость вселялась в его походку и жесты и улыбка против его воли изгибала его губы, не сходя с них на протяжении всего совместного досуга. Джульетта в эти долгие часы их прогулок по саду так же была весела (впрочем, был редок тот миг, в котором она не выглядела радостной и её глаза при этом не сверкали озорными искрами) и, казалось, что она совсем забыла об их разговоре.?Может, хочет провести последние недели как следует и без печали?? — полагал Тибальт, когда в очередной раз выделывал для Джульетты фехтовальные фигуры, со свистом разрезая воздух.Кормилица становилась невольной созерцательницей их свиданий, ибо всегда стремилась приглядывать за своей любимицей, да и Джульетта не любила подолгу оставаться без глаза воспитательницы. Поэтому Тибальт, отрываясь от игры с кузиной, постоянно видел женскую фигуру в глубине сада, сидящую в тени и мнимо склонившую голову над вышивкой. Юноша поначалу сторонился её и избегал даже встретиться с ней взглядами и переброситься парой слов, когда кормилица приближалась к Джульетте для разговора, чувствуя себя при этом чужим в этих отношениях, однако вынужден был изменить своё мнение. В наблюдениях за их беседами Тибальт усмотрел в этой женщине необыкновенную теплоту, которой она окутывала свою любимицу; тепло виделось ему таким наслаждением, что он сам, истребляя в себе пренебрежение к смердам, потянулся к нему, словно цветок к лучам солнца. И к удивлению юноши, кормилица не стала отторгать его и его несмелые попытки, а приняла в свой круг, где Тибальт наконец ощутил мягкую негу, знакомую ему со времён его раннего детства. Хоть юноше и даровали тепло от чистого сердца, он всегда замечал неуверенный взгляд кормилицы, направленный на Джульетту всякий раз перед тем как обращать на Тибальта больше внимания.?Неудивительно, — комментировал он, — кто навсегда останется единственным. Но и положение второго питомца вполне приемлемо для меня?В один из дней их игр в саду после долгих уговоров и прошений Джульетте наконец удалось склонить кузена к танцу, хоть Тибальт и согласился лишь на один. Вышагав в паване ровно столько фигур, сколько это предписывал учебник, юноша встал к своей даме боком и потянулся ртом к её щеке для поцелуя, которого ждал больше, чем окончания пляски. Однако в момент прикосновения его верхнюю губу и выступ подбородка пронизал мягкий зуд с лёгким давлением, словно что-то защекотало его кожу. Тибальт, неожиданно отстранившийся, с недоумевающим взглядом опустил глаза на Джульетту: та, сжав губы, тыльной стороной ладони принялась стирать влажный след, что он по поспешности оставил, но, к удивлению её кузена, вернула на лицо свою прежнюю маску — казалось, её ничего не беспокоило.Оставшееся время свидания мысли в голове рассыпались и не могли обрести оконченную форму, Тибальт теперь не мог полностью отдаться занятиям, которые он обычно совершал, к примеру, упражнениях фехтовании, что он обычно делал на потеху Джульетте. Наконец их встреча подошла к концу, ибо его кузину увели на занятия, и юноша мог вернуться в свою комнату, дабы посмотреться в зеркало. Насколько велико было его удивление, когда Тибальт увидел своё отражение: лицо его усеял тонкий пух. Он покрывал его верхнюю губу и подбородок, собирался гущей у желваков; светло-рыжие волоски ловили солнечные лучи, пробившиеся через тяжёлые тучи, и подсвечивались на солнце, золотясь, однако в тени эта юношеская борода почти сливалась с кожей.— Поэтому я её и не замечал, да и как давно я видел себя.., — Тибальт запрокинул голову: шея также была усыпана пухом. — Мадонна, мне всего пятнадцать лет!Юноша провёл ладонью по своим щекам: кожу в мгновение закололо, и рука резко оторвалась от лица — от неприятного ощущения его губы сжались, а у корня носа собрались продольные борозды морщин. В одно мгновение и его волосы стали заметны в отражении, будто цвет их внезапно приобрёл большую яркость и вспышка осветила их сзади, но теперь они казались Тибальту отвратительными ему патлами, крысиными хвостами спускающимися гораздо ниже уровня, что посчитался бы приемлемым даже для юноши.— Отвратительно, — выдавил он, сжав прядь в ладони. — Я, кажется, совсем забыл дорогу к цирюльнику.Тибальт отвернулся от своего вмиг подурневшего отражения, взгляд его скользнул на окно, откуда бил теперь голубоватый свет. Юноша приблизился, его рука прислонилась к похолодевшему стеклу, на котором бельмастым дымом появились следы, обводящие пальцы. Город стояла в тумане, холодным и мокрым даже на вид; его оборванные космы легли на брусчатку и в каждый промежуток между булыжниками, и все прохожие на улице словно по щиколотку завязли в настоящем снегу. Стелящаяся дымка местами поднималась столбами, сотканными порывами ветра из кружева, и пропускала через свои разрывы молочно-белый свет. Казалось, что Верона теперь — это огромное море, так долго бросавшееся на крутые скалы-дома, что сбило свои верхние воды в крепкую пену; вот и сейчас оно колышется и разбивает белую рябь на мраморные прожилки.Хоть Тибальту нравился этот пейзаж, ведь такой же он видел на картинах, что изображали далёкую Московию, другое чувство, опустошающее, обожгло его нестерпимым холодом. Туманы, которые в это мгновение лениво заплывали в низины мостовой, в родной Венеции обозначали начало зимы, и вода в каналах почти всегда была подёрнута дымкой на день его рождения.— А в этот год мне исполнится шестнадцать, — произнёс он, и стекло перед его ртом запотело. — И я наконец смогу распоряжаться своим же имуществом и вернусь в Венецию. Венеция.Сейчас, несмотря на долгое ожидание, мысль о возвращении в родной город казалась Тибальту дикой и слишком далёкой, будто он снова оказался в том внутреннем дворе три месяца назад, где его встречали незнакомые ему родственники. Раз тогда юноша был полон ненависти и отвращения, то почему неуверенность грызёт его сердце?Он опустил голову и прислонился плечом к стеклу — холод за несколько мгновений достиг его кожи.— Мне следует пойти к цирюльнику, — бесцветно пробормотал Тибальт.***Тибальт сделал шаг вперёд и окунулся в туман; ощущение скачка с высокого порога цирюльной лавки прямо в плотный слой дымки и следом удара о камень мостовой внушило ему мысль того, что на самом деле облако спустилось с неба на город. Холод в одно мгновение окутал ноги, обутые в полуботинки, проникая в запахи между застёжками, и мелкие капли стали оседать на дублёной коже. Юноша время от времени постукивал пятками о булыжники, чтобы стряхнуть воду и согреть ступни, и едва запускал пальцы в волосы, которые лишь закрывали ему ушные завитки. Теперь пушащиеся от влаги волосы не облепляли его шею и щёки, позволяя ветру обдувать их — Тибальт провёл рукою под челюстью — и гладкая кожа принималась им гораздо лучше, чем заросшая.Всё перемены, совершённые с ним в течение получаса, состарили его на несколько лет — по крайней мере именно таким он увидел себя в отражении цирюльного зеркала. Теперь со своей новой внешностью и высоким ростом прохожему Тибальт казался мужчиной.— Следует отвыкать от своего вида, хоть это и будет трудно: бо?льшую часть жизни я был именно юношей со своими правилами в одежде и туалетом, — Тибальт метнул рассеянный взгляд в сторону, но вскоре изогнул рот в лёгкой ухмылке. — Но как приятно это ощущение!Юноша уже подходил к закоулку, чтобы покинуть площадь, но заслышал вдали голос. Знакомое звучание этого голоса и слишком спокойная для него интонация сыграли на любопытстве Тибальта, и он в голодном порыве направился к центру пьяццы. Но чем ближе подходил он, тем более уродливый тон доносился до его слуха; наконец юноша увидел очертания двух фигур, дымка сглаживала их линии и размывали профили до неузнаваемости — именно они говорили. Тибальт словно от робости прижал руки к груди и прекратил беспокойно перебирать ногами, перейдя на вальяжный шаг: голова его вытянулась вперёд остального тела, а глаза сощурились в попытке рассмотреть скрытые полупрозрачным сукном тумана силуэты. Когда юноша оказался совсем близко к фонтану, на котором сидели, зачерпывая ледяную воду, те самые фигуры. — Где брат твой Авель? — напускным басом спросил первый голос, слышно было, как слова мешались со смехом.Это назойливое звучание вновь ударило по слуху Тибальта, его сердце стало пропускать удары, пока черты силуэта обретали знакомую форму.— Я не сторож брату своему, — ответил второй голос, но не смог выдержать серьёзного тона. — К чему было спрашивать? — затем вторая же фигура придвинулась к первой и заглянула той в глаза. — Думаешь, цитирование ?Комедии? действительно поможет нам в разговорах со служанками?— Конечно! — резко и с переливами ответил второй голос. — Не только наше имя должно играть нам на руку, но и красноречие. И на латинском фразы добавлять: они больше восхищаются тому, в чём ничего не смыслят. Может, и твоей Лукреции это понравится — в конце концов, она и читать не умеет.Теперь, когда Тибальт приблизился к фонтану и туман постепенно истончался, обрывками открывая то, что было раньше им сокрыто, последние сомнения умерли в его душе: это были Бенволио с Ромео. Юноша сразу заметил острые, резко выступающие на их широких лицах черты, хоть они и сидели спиной к нему. С удивлением для себя Тибальт обнаружил, что от одного звучания голосов Монтекки, их угловатых жестов и манеры говорить омерзение липкими путами окутало его тело — губы его скривились, а брови изогнулись в причудливую форму. Это чувство отводило его взгляд от фонтана, тянуло с площади в ближайшую тёмную улочку, и он сам хотел уже покинуть пьяццу, но новое чувство, в одно мгновение захватившее его и жгущее всё его тело, словно юноша медленно сгорал в огромном костре, придало ему недвижность. Буря свежей эмоции в огненном потоке смешало отвращение, которое по-прежнему выворачивало ему душу, и исступлённый гнев: каждый мускул Тибальта напрягся, желваки выступили над его кожей, и он ощущал биение венки на его виске, отдающееся жарким гулом в его голове. Монтекки в то мгновение не казались ему чем-то, от чего нужно бежать как от чумы — наоборот — его разум надрывно кричал ему остаться и предстать перед этими мальчишками. Теперь любые их черты, что Тибальт мог видеть за белёсыми струями фонтана, были исполнены гадкой манерой. Глаза юношей постоянно сужались в прищуре словно у скользких шакалов, безобидные слова, что вытекали из их омерзительно улыбающихся ртов, искажались для слуха Франтумато, звуча издевательски и желчно, а тела их временами содрогались в беззвучной насмешке над ним. Тибальт, поборов в себе кипящую бурю, размеренной и слегка чванливой походкой венецианца обошёл по кругу фонтан и приблизился к Монтекки настолько, что Бенволио наконец заприметил его лишь тогда, когда вытянутая фигура юноши появилась прямо за плечом Ромео.— Тибальт? — выдохнул Бенволио, вытянув лицо.Его кузен, встревоженный таким взглядом, в недоумении обернулся; увидев перед собой Тибальта, который своим телом загородил тусклый свет, Ромео едва заметно вздрогнул и сдвинулся от него в сторону, однако большего страха не было заметно.— Тибальт, что ты здесь делаешь? — наконец он выдавил из себя вопрос, хоть и лишённый смысла.Франтумато ничего не говорил в ответ, но маска презрения с гневом прекрасно передавала его настроение. Всё ещё храня молчание, он в тщеславным жесте резко задрал подбородок и бросил пламенный взгляд на Монтекки, робеющих и до сих пор недоумевающих об этой встрече. Через пару мгновений брови Тибальта сдвинулись к переносице, лицо его сморщилось, и уголки рта стали подрагивать и в злобе, и в попытке придумать подходящую колкость.— Словно мне запрещено здесь быть. Я здесь, потому что сам этого хочу, — выплюнул он. — Но и ещё чтобы забрать плату.Бенволио, нахмурившись и с мягким прихлюпыванием открыв искривлённый рот, взглянул на кузена: тот так же смотрел с непониманием, будто Тибальт сказал это на шипящем арабском — юноши рывком поднялись со своих мест, отчего Ромео оказался вплотную к Франтумато и, видимо, в попытке скрыть свои истинные чувства направил свои тёмные глаза на его лицо, искажённое молчаливым гневом, без всякого страха, хоть это и казалось странным, ведь Монтекки был на голову ниже.— И что за плата? — почти шёпотом спросил Ромео, смешно задирая подбородок.— Такая плата, Веронский Дон Джованни, — Тибальт резким движением оттолкнул потрясённого Ромео на значительное расстояние, — за оскорбление.С этими словами Франтумато схватился рукой за эфес, что висел в широкой портупее на левом бедре, и вытянул следом сам шпажный клинок; его блестящее лезвие с лёгкостью разрезало, разрывало кружева тумана. Тибальту приносил удовольствие вид того, как Ромео мгновенным скачком оказался едва не на другой стороне пьяццы, как Бенволио вытянул лицо и в неуклюжем движении отвёл голову назад, словно пытался оторвать её от тела, как в блеске глаз зарождалось водянисто-мутное сияние — такое юноша видел у недавно заколотых животных.— Глядя на ваши глупые лица, — Тибальт с предвкушением облизнул губы, перебрасывая эфес в ладони, — я понимаю, что в ваших гадких умах нет никаких воспоминаний об этом дне. Неудивительно: для вас же это будни.Взгляд Франтумато начал метаться между Монтекки: он всё надеялся увидеть в них отблески тех чувств, что сам бы испытал в таком раскладе, но ни Бенволио, ни Ромео не обронили ни единого слова, маски застыли на их лицах, выражая лишь немое недоумение. — Я правда не понимаю, о чём ты говоришь, — наконец протянул Бенволио с распростёртыми руками.— Значит, вы не помните этот день? — хмыкнул Тибальт, поднятая шпага опрокинулась в его ладони, и остриё с громким лязгом ударилось о мостовую.Ромео, невольно прикрыв глаза от звона металла, смерил Франтумато оценивающим взглядом, после чего выступил из-за плеча кузена, потупившегося и виновато молчавшего, и скрестил руки на груди.— Нет, Тибальт, не помним, — произнёс он наконец со смесью кротости и упрёка.— Это было две недели назад, помню, суббота была, — юноша сменил язвительный тон на ленивый, однако когда шпага в его руке указала своим остриём на небо, голос его в мгновение взвился до крика, — когда вы окатили меня водой! Вы ведь не помните, что за холода тогда были! А я помню! Помню, что это твои мерзкие руки опрокинули бадью! — Тибальт сделал шаг вперёд, выбросив ладонь со шпагой в сторону Ромео. — И смех, я слышал ваш смех и как вы потешались надо мной словно над побитой собакой, но сегодня, — в слепом порыве он сделал рывок вперёд, — всё будет как раз наоборот. Это я буду смеяться!Бенволио, наконец сменивший блеклую маску недоумения, сместил брови к переносице и поджал губы: казалось, он хотел сказать что-то, но вид острой рапиры осаждал его — через несколько мгновений его рот всё же открылся.— Тибальт, я… Мы, — поправил себя Бенволио, заметив на себе взгляд Ромео, — сожалеем обо всём, что случилось тогда в тот день. Конечно, мне не удастся понять то, что пережил ты, но, — потянул он слово и устремил глаза на озлобившееся лицо Тибальта в надежде увидеть там хоть проблеск светлого чувства, — но это можно решить не таким путём. Мы принесли не рапиру, а слово, и в наших руках больше ничего нет, — его открытая ладонь оказалась протянута вперёд, — так что я надеюсь на твоё великодушие: позволь нам уйти отсюда без всякого сражения — и тогда твоё милосердие будет бесконечным.С этими словами Бенволио ненавязчивым движением выставил ногу в сторону и приволочил к ней другую, двумя пальцами ухватившись за плащ Ромео: тот ощутил тягу — его ладонь с широко расставленными пальцами в рваном и робком жесте опустилась на середину груди, однако его левая рука легла на округлую гарду. Оба юноши бросали на Тибальта короткие взгляды, ожидая. В ответ лицо Франтумато исказилось ещё сильнее, и рокот, пологом стелющийся по мостовой, пробивая вибрацией кожу у горла, где дрожал и скользил кадык, донёсся из его нутра. Своими зубами, влажно блестевшими из-под вздёрнутых в оскале губ, и потемневшими глазами, что сузились от смеси презрения и гнева, Тибальт напоминал разъярённую кошку — его нога ступила на уложенный впереди булыжник.— Думаете, что своими речами вы отобьётесь и что я приму их за плату? — голос Тибальта едва не перешёл на крик. — Да вы на дела ещё глупее и ничтожнее! Нет уж, — с желчью добавил он, — словами не обойтись, так что доставайте свои рапиры и сразитесь со мной.— Тибальт, — неуверенно протянул Бенволио, щуря глаз, — но ты один, а нас двое…— Нет, — оборвал его юноша, — моего мастерства будет достаточно.Когда последние слова сорвались с его губ, Тибальт в один скачок оказался рядом с Монтекки; блеск наконечника — всё, что было видно глазу перед тем, как лёгкий скрежет, а затем звонкий лязг раздались на площади: это Бенволио вынул из ножен рапиру и в последнее мгновение сумел отразить удар. Тибальт, сбитый с ритма passado, всё же устоял ровно на ногах и попытался использовать длину своего клинка, чтобы задеть Ромео, который стоял позади своего кузена, однако и тому удалось оттолкнуть от себя лезвие.?Натаскался за этот месяц, — подметил Тибальт во время очередного неудачного для него наступления, — но я не прекращу до крови. Их первой крови?В поединках, исчисляемых сотнями, Франтумато всегда противостоял один противник и никогда — двое, и юноша чувствовал биение каждой венки в его теле, усиливающееся с минутами боя: внимание его перестало центрироваться и сильно смазалось, а точность и мощь ударов разделялось надвое, поэтому ни Бенволио, ни Ромео не ощущали его действительную силу. И от любых атак Монтекки уходили с достаточной лёгкостью, какими бы причудливыми они ни были, хоть Тибальт и видел порой тревожный блеск в их взгляде при уклонении от его вездесущего клинка или слышал их натужный стон в мгновение, когда они отбрасывали от себя вражескую рапиру. Однако те образы, что юноша себе представил в предвкушении победы: Бенволио или же Ромео оседает на мостовую, под хлюпанье раскисшей ткани зажимая ладонью брешь в своём теле в попытке остановить издевательски нескончаемый багровый поток — влили в его руки неведомую силу. Удары его становились ещё сокрушительнее с каждым passado и reverso, и Монтекки не поспевали за его стремительным ритмом. В конце череды ударов рапира Бенволио, нацеленная сперва на середину вражеского клинка, неожиданно подскочила от малейшего поворота его руки и попала гораздо ниже, чем предполагалось: гранёное остриё пронзило брючину Тибальта. Юноша, услышав мягкий треск шерстяных ниток, на мгновение опустил голову, дабы проверить: действительно, из ткани торчало лезвие, блестевшее словно от влаги — но боль всё не появлялась.?Даже царапины нет? — он до сих пор не чувствовал едкой рези на коже. — Хорошо, значит, я ещё не проиграл?Однако несмотря на отсутствие вреда от рапиры Бенволио, который сам ужаснулся своему удару, Тибальт оскорбился тем, что был так легко задет по такой глупой причине. В порыве ярости он резко дёрнул ногой, чтобы освободиться и ещё больше отдалиться от коварного лезвия: ткань натянулась и с треском порвалась, обвисая клоками и открывая оголившееся бедро — ветер тут же зашёл в зияющую дыру и загулял в пространстве между кожей и брючиной. Когда Тибальт вновь поднял голову и поставил ногу позади, то краем глаза заметил ещё один разрезанный лоскут, но это было уже толстое сукно плаща — видимо, и он не избежал клинка Бенволио. Франтумато сильным разворотом плеча откинул плащ за спину.Затяжной бой утомил его, и начинало раздражать то, что он всё никак не одерживает верх: от злости на самого себя юноша широко размахнулся и, со свистом разрубая рапирой воздух, сделал выпад в сторону Монтекки. Раздался знакомый лязг, а за ним, вопреки ожиданиям Франтумато, — негромкий вскрик. Тибальт направил глаза на противников и увидел, как на плече Бенволио островками разрастается мокрое пятно, почти незаметное на тёмном дублете. Юноша на мгновение приложил ладонь к влажной ткани: пясть была покрыта светлыми, почти розовыми разводами. Испуг во взглядах Монтекки, их каменная оцепенелость и короткий обрубленный вздох Ромео, выглядывающего из-за плеча кузена — всё это дрожью пришлось по коже Тибальта, поселяя в его тело приятный жар; гнусная и уродливая на вид улыбка исказила рот юноши перед тем, как он ещё раз сделал выпад и вновь раздался лязг клинков. — Мадонна! — воскликнул Ромео, прячась иногда за спиной Бенволио и выходя из-под эгиды кузена, только чтобы отразить некоторые удары. — По всем правилам ты победил, так чего же ты теперь хочешь?Тибальт промолчал: гримаса ненависти, исказившая его лицо, и нечеловеческий блеск в глазах служили всему ответом. Внезапно со стороны послышался металлический лязг, но совсем не похожий на оружейный — это был доспешный звон.— Господа! Прекратить драку! — прокричал в одно мгновение чей-то голос. — Вы что, оглохли? — Я был бы рад, — протянул Бенволио, — но кое-кто вынуждает меня защищаться.Хоть голос и слова ясно доносились до слуха Тибальта, он остался глух к этой просьбе и ни единым своим движением не показал своего внимания; клинки продолжали звенеть. Франтумато в очередной раз сделал выпад, но в момент, когда лезвие должно было встретиться с другим или ещё раз рубануть по плоти, на его пути внезапно появилось древко алебарды. Рапира скользнула по гладкому шесту, но оставила на нём глубокую белёсую царапину. Тибальт с недоумением и злобой во взгляде повернул голову, чтобы посмотреть на нарушителя его удовольствия, однако не успел: кто-то, в разы превосходящий его по силе, оттащил его от Монтекки.— Сказано ведь было! — вновь прокричал голос, и Франтумато наконец увидел перед собой обветренное лицо стражника.— Спасибо, — едва слышно проговорил Ромео, — но нельзя было раньше прийти? Из за вас Бенволио поранили!С Тибальта будто сняли шоры, и он смог осмотреться: у центра стояло несколько охранников и зевак, обсуждающих происходящее. Ромео судорожно опустив рапиру в ножны, приблизился к фонтану, на край которого опустился Бенволио. Его клинок валялся там же, где и проходил бой, а сам он в попытке снять с себя дуплет принялся высвобождать пуговицы из узких петлиц. Когда полы оказались достаточно свободными, Бенволио выпростал свою руку, одетую в побагровевшую камичию, и с треском изорвал её рукав, под которым зияла чистая, но не менее ужасная рана. Кровь, едва вытираемая, вновь крупными каплями вытекала на ровные края.?В жизни не видел столько крови?, — поёжился Тибальт, наблюдая, с какой внешней холодностью Бенволио прижимает рану и прикладывает к ней шерстяную ленту плаща.— Что здесь произошло? — спросил стражник и потом добавил, — я не видел вас никогда в Вероне. Кто вы и почему затеяли драку с Бенволио и Ромео Монтекки?— Я Тибальт, — ответил хмуро юноша, — Тибальт Франтумато, а напал на этих… Полудурков потому, что сам этого захотел.— Франтумато? — уточнил стражник. — Фамилия-то у вас, сеньор, звучит как дворянская, но я впервые её слышу. — Я тот самый венецианец, что живёт у Капулетти, — выплюнул Тибальт в явном нетерпении.— А, племянник Капулетти. Теперь всё понятно.Тибальт, услышав такую фразу, нахмурился ещё больше, но сразу же разгладились свои черты и скрестил руки на груди; через пару мгновений к ним приблизился ещё один стражник.— Капитан, — обратился он, видимо, к своему начальнику, — и что же нам делать? Висконте Бенволио сильно ранен, а драку, судя по всему, начал висконте Тибальт…Франтумато внезапно свёл брови к переносице и со злостью ударил руками по бёдрам. Он сделал короткий, полный энергии шаг в сторону двух стражников; его указательный палец, что трясся от гневной дрожи юноши, едва коснулся их щетинистых подбородков.— Я граф! — закричал Тибальт. — Граф, а не висконте, как они! Оба стражника в неуверенности выпрямились; их глаза, которые они временами направляли на лицо Тибальта, находились в таком положении, что вот-вот зажмурятся. Они ещё долго стояли так, обмениваясь друг с другом вопрошающими взглядами, и не решались ни двинуться, ни заговорить. Франтумато с шумом выдохнул, усмешка исказила его каменные черты: эта пантомима показалась юноше смехотворной.— Но ладно, — произнёс Тибальт наконец, — сейчас я бы послушал, что вы надумали.— Ну, — протянул капитан, сбитый с толку такой неожиданной переменой в юноше, — обычно за драку полагается порка. Но это лишь для простолюдинов. А вы дворянин, значит, это правило не для вас. Мне кажется, такие дела должен решать принц. Да, принц, — повторил он с большей уверенностью, но оборвал себя, когда бросил взгляд на фонтан. — Так. Марко, пойди к палаццо принца и расскажи обо всём, что произошло, а ты, Валерио, отведи висконте Бенволио и висконте Ромео к лекарю, а следом — в палаццо Монтекки. Теперь, — капитан развернулся к Тибальту, — остаётся только ждать, граф Франтумато.Юноша, медленно кивнув стражнику, направился к фонтану, откуда наблюдал, как Монтекки постепенно исчезают в мягкой тени узкой улочки. Их потрёпанный, даже жалкий вид внушил Тибальту липкое чувство того, что в содеянном им таилось приятно покалывающее грудь и манящее нечто. Он в стремительном движении скрестил руки на груди и опустил на неё голову, но когда солнечный свет не успел ещё соскользнуть с его угловатых губ, можно было увидеть усмешку, полную животной жестокости.Ожидание оказалось недолгим: через четверть часа на площадь выбежал посланный Марко. Тибальт, заметив стражника, повернулся в его сторону; глаза его блестели тщеславным огнём, словно до ответа, который он вот-вот услышит, ему нет дела.— Ну что? — спросил капитан.— Принц приказал, — ответил он на сбивчивом дыхании, — отправляться вместе с графом в палаццо Капулетти, где он будет нас ожидать. Туда он направился сразу после того, как я обо всём ему рассказал.***Хоть в конце дня солнцу удалось пробиться через молочные кружева туманов и в его лучах утопала вся Верона, палаццо Капулетти лежал в гротескных тенях, отчего казался ещё мрачнее. Тибальт заметил это отличие лишь при входе во внутренний двор.?Наверное это оттого, что внутри сидит сам принц?, — предположил он с усмешкой.Когда они приблизились к подножью лестницы, ведущей на верхние этажи, Тибальт отозвал стражников, чтобы самому продолжить путь самому. Оказавшись в галерее, где коридор раздваивался, юноша без мгновенного замешательства повернул в сторону залы: он твёрдо знал, куда идти. Вскоре он начал подходить к нужной комнате: возле дверей стояли кирасиры в чёрном облачении — стражи дука — а изнутри доносились тихие голоса самого принца и синьоры Капулетти. Юноша вошёл в залу, медленно выступая из тени коридора под солнечные лучи, светящие сквозь запылённые стёкла.— Тибальт! — воскликнула тётушка, а затем добавила без всякого причитания, — Господи, что за позор на имя!В её голосе слышались недовольство и упрёк, однако звучали они слишком мягко и по-напускному, будто синьора Капулетти не вложила в это обращение свои истинные чувства. В моменты гнева её глаза блестели совсем по-другому — не так, как сейчас.— Тётушка, граф Капулетти — сказал юноша в поклоне и занёс ногу для следующего шага, но перед ним появилась фигура принца, — дука.— Да, Тибальт, — бросил он через плечо, заходя вглубь комнаты. — Как ты, наверное, знаешь, тот стражник мне всё рассказал, а теперь про это знают и твои дядюшка с тётушкой. Понимаешь ли ты в полной мере, что совершил?С этими словами принц, стоявший у окна, резко развернулся на одном месте и направился к Тибальту. Казалось, от гнева дука должен был плеваться желчью, но, к удивлению юноши, имел тот же вид, что и на балу: живая походка, слегка угловатые жесты, призрачная улыбка на губах — ничего в нём не поменялось, лишь взгляд потемневших глаз стал твёрже.— Да, я понимаю, дука, — отчеканил Тибальт, — иначе бы не сделал этого.Принц приблизился к юноше и заглянул тому в глаза, плотно сомкнув губы. Франтумато на несколько мгновений направил на него ответный взгляд, но отвёл взгляд на стену позади дука: так долго смотреть на подеста он не решался.— Сомневаюсь в этом, — покачал головой принц. — Ты подумал о своей чести? О том, что будут о тебе думать люди?— Более чем. Именно моя честь стала причиной этого поединка.— И какое Бенволио с Ромео имели отношение к твоей чести? — продолжал терпеливо расспрашивать дука.— Ох, уж эти Бенволио с Ромео! — воскликнула сеньора Капулетти, встревая в их разговор. — Дука, мой племянник, конечно, виноват, и на нём в полной мере лежит вина, — в это мгновение она строгим взглядом посмотрела на юношу, — но он не заслужил быть на грани смерти! Это они свели Тибальта в болезнь! А что было бы, не повели Господь, если бы мой племянник умер?! Как бы я ответила за это перед Богом?Тибальт с лёгким раздражением на лице и во взгляде приложил пальцы ко лбу. ?Мадонна! Тётушка, зачем так встревать в разговоры? Особенно с принцем?? — спросил он беззвучно.Сеньора Капулетти, живо начав разговор, постепенно умеряла свой пыл с каждым мгновением, когда встречалась глазами с холодным взглядом дука. Наконец она совсем тихо, словно остерегалась чего-то, произнесла:— Вы, дука, сами не понаслышке знаете, как скверно оказаться больным зимой и от болезни родного потерять.Принц в надменном жесте занёс голову, поглядел на сеньору Капулетти и, едва слышно цокнув, отвернулся от неё к юноше.— Но подумай о тех, на кого ты поднял руку! — неожиданно повысил голос подеста. — Бенволио и Ромео, они ведь младше тебя! Что за постыдное зрелище: совершеннолетний юноша борется с двумя недорослями, что лишь вдвоем могут с ним равняться! Словно орёл с двумя ястребами! Своими силами ты мог их убить! Двух дворян! Не челядь — дворян! Об этом ты думал в тот момент?— Конечно думал, дука, — тихо ответил Тибальт; его ладонь потянулась ко рту, чтобы скрыть предательскую усмешку. — Но не осмелился и никогда не осмелюсь. Неужели я буду после этого добрым католиком? Взгляд принца, покоившийся на стене перед ним, внезапно соскользнул на Тибальта: его глаза смотрели на юношу с особым усердием словно в попытке заметить лживость и обманчивость в его жестах, позе и выражения лица. Всё то время, что дука молчаливо изучал его, Франтумато не смел изменить положения своего тела и снять маску безразличия — лишь пальцы на его правой руке с сухим шелестом царапали внутреннюю сторону ладони, выдавая знаки смятения и беспокойства. Наконец принц смягчил свои черты — они перестали быть резко очерченными — и отвёл тяжёлый взгляд обратно на стену.— Хорошо, — заключил подеста, — я верю тебе. И на первый раз отпускаю твою оплошность, раз уж ты венецианец и в Вероне живёшь лишь три месяца. Сейчас мне нужно уйти, — сказал он, оглядываясь на чету Капулетти, — переговаривать по вашему делу с Монтекки. Тибальт, будь любезен и следуй за мной.Юноша не двигался сначала, но, сперва в недоумении обернувшись на тётушку, пошёл к принцу, вышедшему уже в коридор. Когда Тибальт покинул залу, то услышал один громкий звон, а после него — постоянные позвякивания: это стража дука наконец сдвинулась со своего поста. В полном молчании они вчетвером добрались до внутреннего двора. Но вместо того, чтобы выйти через арку на улочку, принц неожиданно развернулся, обратившись лицом к юноше; Тибальт так же встал в неуверенности и согнулся в поклоне.— Дука? — с вопрошающим взглядом произнёс Франтумато.— Я хоть не полностью уверен, — начал принц, оглядываясь по сторонам, — но полагаю, что знаю причину твоего поступка.С этими словами он положил руку на плечо юноши и сжал ладонь так сильно, что Тибальт не мог теперь двинуться и не ощутить при этом чудовищного давления. Сбитый с толку этим поступком он поднял взгляд на лицо дука: его сузившиеся глаза смотрели серьёзно.— Некоторые люди, — продолжил принц внезапно, — ставят своей целью довести тебя до ненависти. И поверь, они успешно это делают, дёргают за ниточки и всё без твоего ведома. Но, Тибальт, ты, как я погляжу, юноша видный. Имей свою голову на плечах и сам решай, должен ли ты ненавидеть. Я полагаюсь на то, что ты послушаешь меня. До свидания, Тибальт. Смотри, чтобы я не встретил тебя в следующей раз в очередной драке.— Хорошо, дука, — Тибальт поклонился ещё раз.Юноша, погрузившийся в свои мысли, наблюдал за тем, как фигуры принца и стражи постепенно уменьшаются и исчезают за углом арки, и оттого не услышал звуков шагов за своей спиной. Тибальт пришёл в чувство только тогда, когда до его плеча дотронулась рука.— Тётушка? — он обернулся на прикосновение. — Вы пришли, чтобы проводить принца?— Да, но вижу, что он ушёл, — пробормотала сеньора Капулетти. — Однако я ещё хотела и с тобой поговорить. То, что ты сделал, конечно, будет порицаться обществом, принцем, Монтекки, — она произнесла последнее слово гораздо твёрже, чем остальные. — Но я тебя не стремлюсь тебя осудить — наоборот.Тибальт сделал шаг назад; его глаза, направленные на сеньору Капулетти, глядели с неверием и удивлением.— Наоборот? — бросил он в воздух. — Что-то я не нахожу смысла в ваших словах, тётушка. Вы в зале очень ругались на меня, а теперь — даже не упрекаете.— Тогда, при дука, нельзя было показывать моего одобрения к тебе, — сеньора Капулетти встала перед племянником, — а теперь, когда рядом только свои, это возможно. Глаза юноши вновь сузились в недоверяющем прищуре: слова тётушки внушали ему сомнения и путали его.— Тибальт, — продолжала она тем временем, — то, что ты совершил, нужно было совершить, потому что это правильно. — Правильно? Вы действительно.., — Тибальт поднял голову и направил свои блестящие глаза на сеньору Капулетти, но через мгновение отдёрнул себя. — Да, тётушка, я слушаю.— Всё, что я хочу сказать тебе, — её голос вдруг задрожал радостными нотами, — что я горжусь. Ты смог защитить своё достоинство в глазах жителей Вероны, и не у всякого хватит на это храбрости. Ты молодец, Тибальт, — с этими словами она положила свои руки на плечи юноши. — Ты понимаешь это?Тибальт кивнул, и в глазах сеньоры промелькнула тень удовлетворения, а губы изогнула улыбка — слишком широкая и хитрая, чтобы быть искренней.— Вот и хорошо, — произнесла тётушка ласковым голосом, — а теперь, мой Тибальт, иди переоденься из этих обрывков в что-то более достойное тебя. Я давно подумываю приобрести китайский шёлк с бархатом на твои новые одежды и заказать для тебя плащ. Так больше подходит тебе, не так ли?