Тринадцатая. Сферический Сектор в вакууме. (1/1)

Последний мазок панацелина наглухо запечатал оставленную вражьим мечом рану. Я поправил одеяло на тихо посапывающей Мэдди и вновь уселся за стол. Результаты анализа ядра башни... поражали. Мое отчаянно-бредовое предположение подтвердилось. Нулевой элемент на этой планете ухитрился эволюционировать в платформу для существования разумных созданий, способных управлять Полем Энергии. Поначалу мне было абсолютно неясно, почему вдруг Маски оказались в нелепом плену собственных потребностей и эмоций – ведь как бы всемогущие существа, всё такое... Но потом я вспомнил одну простую вещь: неограниченная воля приводит к полному хаосу. Мы все – я, Аларик, Мэделин и другие баситины – подчинены Программе, зависящей от молекулярной конфигурации наших организмов. Помните историю серых теней? Представьте, что все ваши ценности и моральные принципы меняются на другие по мановению мысли. Вы абсолютно свободны. Вы вольны творить все, что пожелаете. Вы не способны сделать только одно. Избавить себя от этой свободы раз и навсегда. Вот и вся суть жизни Масок. Они такие же рабы природы, как и я с Мэделин. По сути, жизнь в оковах Программы и жизнь свободная технически друг от друга не отличаются. Всё наше существование – предопределенный набор понятий, эмоций и представлений, который мы не выбирали при появлении на свет. Получая же абсолютную свободу выбора, мы – комиссары – вообще перестаем понимать, зачем выбирать хоть что-то. Идея Комиссии стоит на признании Вселенной, как непредсказуемой и следовательно потенциально опасной сущности. И пока она жива, объединенные силы тысяч различных видов не сомкнут своих глаз и, кхм, прочих рецепторов. Да, на Комиссии полно существ, внутренние миры которых вообще непонятны представителям терранского семейства. Существ, непонятных азари, турианцам, волусам, людям, кайдрен, разумным кей-найнам, теням, баситинам... Но... Но URFC не зря расшифровывается, как "Комиссия Объединенных Сил Сопротивления". И объединяет нас Центр – мощнейший вычислительный аппарат с крайней устойчивостью к энтропии. Внутри него все мы способны понимать друг друга. Жаль, что только внутри. Вы никогда не задумывались, почему я всегда говорю "на Комиссии"? Да потому, что место нашего существования вне заданий – виртуальная реальность. И большую часть времени наши сознания спят. Глубоким, глухим и спокойным сном без сновидений. Центр – один из миллионов подобных ему устройств! – летит через пространство и время, отыскивая планеты и области, где присутствует жизнь в той или иной её форме. Инспектор определяет, является ли эта жизнь основой для страданий или чего-то аналогичного во внетерранской системе понятий. Ученые и разведчики выкачивают из местных ФЖ все научные, культурные и прочие знания; подчищают всякие отправленные в космос зонды, ковчеги с криокапсулами и прочие источники СБФ-заразы. Вот так – или примерно так – мы и живем. Десятки тысячелетий сложнейших вычислений. Миллионы уничтоженных планет и навсегда погашенных звезд. Нейтринная материя? Разумная Вселенная? Пространство Цитадели? Мы готовы ко всему. Главная задача – найти способ перманентно уничтожить Универсум. Второстепенные задачи: уничтожать источники существования похожих на нас видов; сохранять свою целостность и функциональность любой ценой. Почему я выбрал этот путь? Ответ очень простой. Ни один мир не должен познать тех страданий, что достались моему. Вас это бесит? Во-первых, вы всё равно помрете согласно велению тетушки Эволюции. Во-вторых: само ваше существование – потенциальная угроза вашим же сородичам. И я не утрирую: даже выполнение простой повседневной работы есть вклад в развитие (читай: Процесс) вида в целом. Куда приводит это развитие? Нет, не к краху и апокалипсису. Хуже. Вы никогда не думали о том, как чувствует себя феникс, бесконечно сгорающий и возрождающийся вновь, чтобы опять сгореть? В третьих: никто не заставляет вас работать на Комиссию. Да, у нас есть редактор личности и всё такое, но чтобы сменить индивиду Программу, Центр обязан получить его добровольное согласие. В четвертых: вы раб законов природы. И замена одних законов на другие суммы не меняет. Даже пьяный кот Шредингера на пару с Эйнштейном – увидь они Землю в конце кайнозойской эры – не смогли бы предсказать появления человечества и всех выпавших на его долю кошмаров. Возможно, я плохо раскрываю всю глубину и специфичность проблемы. Ну, звание "инспектор года" я ни разу не получал, даже если б оно у нас и существовало. Вот почему меня понимает Мэделин? Потому, что у нее самой руки в крови. Она знает, каково это – видеть бьющееся в агонии тело. Она видела, как жизнь чувствующего боль существа превращается в дерьмо ради нелепых речей о лучшем будущем. Обратите внимание: Комиссия использует методы мгновенного уничтожения планеты. Наши, кхм, жертвы не успевают ощутить ни боли, ни испуга. Да и вообще. У вас есть более лучший вариант? М-мяу. Пожалуй закончу-ка я эту тему. Знаю, что вы её не любите. *** После трех часов возни с тензорами, линейными пространствами и прочими сферическими конями в вакууме я понял, что чистая математика – очень хорошая вещь. Когда она не пытается описывать реальный мир, естественно. К сожалению, многие земные ученые об этом в свое время благополучно забыли, что, собственно, и породило на свет того самого сферического коня. Да-а, этот прикол поймут не все. Особенно те, кто вроде меня благополучно застрял в изучении вышмата на теории множеств. Ох, весёлое было время! Я бросил перо в чернильницу и подошел к спящей Мэделин. Новость плохая: нулевой элемент крайне негативно влияет на баситинский организм. Пара минут рядом с ядром башни явно вышли Мэдди боком. Новость хорошая: если облучение нулевкой не было регулярным и систематическим, то её частицы быстро выйдут из тканей в виде химически инертного метаболита. Опять много непонятных слов, я знаю. "Вот вам и рабочая версия природы местной магии," – мысленно вздохнул я, садясь на краешек лежанки, – "нулевка, накапливаясь в организме, начинает взаимодействовать с Полем. А изменение характеристик Поля заставляет изменяться любое другое вещество." Действительно. Карантэ, по сути, тоже использует магию. Только без синего сияния и прочих спецэффектов. А баситинам, по указанной выше причине, волшебство вообще противопоказано. Вот теперь мне понятно поведение генерала Алабастера. От передоза нулевки крыша поехала. А тамплиерам, естественно, это всё только на руку: когда ушастые начнут помирать от собственной жадности, балахонщики почти бескровно захватят Острова. В этой гребаной Вселенной когда-нибудь бывает по-другому? В любом случае с башней надо кончать, и как можно быстрее. Насколько я понял из добытых Алариком документов, после окончания постройки "магический" фон станет стабильно мощным по всей площади города. И это как минимум. Вы не забыли нашего таинственного спасителя с голубыми глазами? Почему он использовал нулевой элемент без вреда для себя? Почему так удачно оказался в нужном месте и в нужное время? И – самое, мать его, главное! – он вообще кто?! Последнее, что я помню – яркий свет в самом конце затяжного падения с моста. А потом я просто очутился посреди алариковой мастерской с Мэдди на руках. Прекрасно. Изумительно. Ничего не ясно. Все эти загадки меня настолько достали, что я просто улегся рядом с Мэделин, перетянув часть одеяла на себя. Исходящее от баситинки тепло убаюкивало. Захотелось просто взять и заснуть вечным сном, раз и навсегда избавившись от всех проблем. Не имею права. Не имею... Комиссия... Страх и... Смерть... страданья... бо-оль... Спать... спать... спа-ать. *** – ...вообще без вариантов, – подкинул несколько веточек в костер молодой парень в армейской кепке. – В городе – псины. На реке – американские патрули. Даже не знаю, что хуже... – Американцы не сожрут тебя живьем, Игорёк, – дружески похлопала юношу по плечу женщина в форме Федерации. – К тому же с этими запасами мы долго не протянем. Надо идти на соединение с частью. Иначе никак. Что думаешь, Сектор? – Сектор? Я медленно поднял усталый от бессонных ночей взгляд. – Мы можем обойти город. Переправиться ниже дамбы. – равнодушно сплюнул я на едва тлеющие угли. Сильного огня мы по понятным причинам не разводили. – Не можем, – спустя пару секунд раздумий подал голос Игорь. – На водохранилище нас перестреляют как цыплят. Над лагерем повисло тягучее молчание. Каждый думал одновременно о своем и о том, что делать дальше. – Вот интересно, ребят,.. – первой начала Гюль, потирая лоб. В последнее время ей стало заметно хуже. По утрам женщину часто тошнило. – Какая ученая сволочь вывела "кей-найнов"? – Не знаю. И давай без этой херни на ночь! – резко оборвал женщину Игорь. – Мне до сих пор кошмары снятся с той бойни. – Это про то, что в лагере беженце... – Завались, Сектор! – резко толкнул меня в бок Игорь. – Я второй раз повторять не стану! В подлеске раздался громкий хруст. Игорь вскинул карабин, я схватился за уцелевший пистолет. Никто из нас не издал ни звука. – Только не псины,.. – тихо прошептала Гюль, отползая чуть вправо от костра. Ослепительная вспышка выжгла мои глаза до самого донца. Уши словно отнялись. Страшный удар в плечо окончательно оставил без чувств месяцами питавшееся впроглодь тело. Сознание возвращалось постепенно. Боль. Страшная боль. Я был будто вне своего организма, всё происходящее казалось... фильмом на экране. Лучше бы это был действительно фильм. – Тю! Ты еще жив, сучонок? – сквозь звенящую пелену пробилось мне в уши. – Э, братва! Он трепыхается..! В правом ухе сухо щелкнуло; звуки стали резкими и четкими. – Тогда кончай его, – ощутимо толкнули меня в онемевшее плечо. – Он так и так подохнет. Я из последних сил приподнял голову. Небритые похабные рожи. Свет факелов. Лохмотья, тряпье и оружие самого разного пошиба. Бандиты. Вот до чего докатились солдаты некогда могучей Федерации – их гопанули бандиты! – Фартовый денек. Смотри, двадцать седьмой калаш! Жратвы мало правда... В поле зрения возник одетый в кожанку мужик с карабином Игоря за спиной. Сам Игорь лежал неподалеку, раскинув руки в безнадежной попытке ухватить покинувшую его тело жизнь. В правом глазу сержанта зияла кровавая дыра. – ...зато баба есть! Гы! – швырнул в круг света безвольное тело Гюль бандит. – Ну чё? Кто первый распечатывать будет? – Слышь! – резко толкнул похотливого разбойника владелец кожанки. – Я те ясно сказал: кончай его, н-на! Очередной пинок едва не заставил меня отойти в мир иной. – Не, пахан! – запротестовал бандит. – Я вот чё придумал! Давай пацана этого к дереву прикрутим: пущай смотрит, как мы бабу его приходовать будем! – Тьфу! Ну хер с тобой, крути! Хоть развлечемся как люди, мля! Ток смотри, чтоб у него пушки не оказалось или чего подобного, н-на! Сказано – сделано. Всё, что я мог – бессильно наблюдать, как эти звери насиловали Гюль. Она долго кричала, умоляла меня помочь. Я же, как мантру, повторял про себя свой личный номер. Двое бандитов, стоявших рядом, не давали мне разбить затылок о шершавую кору равнодушного к зверствам людей дуба. Раскатистое эхо выстрелов. Падение тел на землю. Веревки ослабли. Перед глазами вырос высокий силуэт в темном пыльнике. – Ради этого воевал? / Не вижу смысла. / Заслужил свою судьбу. / Такой же, как они. Потом я привыкну к манере речи этого подвида серых теней. К строго выверенной, лаконичной подаче семантических единиц. А сейчас... сейчас я просто потерял сознание. Когда я очнулся, светило солнце. Раны почти не болели. Я с неверием посмотрел на плечо, смазанное редчайшим в наше время панацелином. А затем... вскочил! На окровавленном лице Гюль сидела большая толстая муха. Горло капрала было перерезано от уха до уха. Все передние зубы выбиты. Жалкие остатки одежды прилипли к изуродованному синяками телу. – Г-гюль?! – судорожно провел пальцами по мертвым глазам я. – К-как... же это?! Л-личный н-номер... пять... два... пять... шесть-ноль... од-дин. Я... Весь низ живота женщины покрывала полузасохшая беловатая субстанция. В моей голове звучали крики, в венах пульсировала боль. Я схватил валявшийся рядом нож и, размахнувшись, всадил его в солнечное сплетение бесстыдно обнаженного трупа. Потом, словно испугавшись, выдернул. Дрожащими руками приставил острие к пупку. Аккуратно, давя рвоту и боль, вспорол живот почти прямым горизонтальным разрезом. – Она... говорила... "Сектор"? Сектор! – крикнул я в пространство истеричным фальцетом. – Сектор! А Сектор не помог! Не помог, вот так! Мир жесток, жизнь плачевна... печальна... смертельна... На свет с хлюпаньем вылез орган с двумя нитями яичников. Как ты говорил, док? "Репродуктивный непарный внутренний орган женской особи"? Пурпурный маркер поперек смазанного йодопироном живота. Будто улыбающийся рот младенца. Зеленые халаты. Пухлое тело под простынями. "Сектор, давай разрез." Сектор. Спросите, почему Сектор? Второй сектор медсанчасти. Полевая хирургия; пулевые травмы, контузии, ожоги. Это к нам. На четвертый год Серых Войн второй медсектор 221-го отдельного мотострелкового лечил вообще всё, что требовало серьезного инвазивного вмешательства. Лимфа и кровь. Жировая ткань. Светло-кремовая; островки в темно-красном море. Кровь совсем нестрашная. Как из пальца. Промакиваем. Грубые шутки медсестры. Что-то про еду и мужиков. Анестезиолога нет. Застрелили позавчера. Шальная пуля. Глупая смерть. "Разворачивай края. Вскрывай париетальную брюшину." Пищит кардиограф. До чего противный звук. Белесая пленка, испещренная сосудами. Аккуратно работаю скальпелем. Словно художник, делающий робкие штрихи карандашом. Сизый комок плоти. Док суетится рядом, следит. Волнуется. "Отгораживаем мочевой пузырь... Так. Висцеральная брюшина... прошли." Мясо. Такое же, как то, что выходит из шеи конвульсивно дергающихся гусей. А потом мы его жарим и едим. Вкусно. Вот он – вкус всей нашей жизни. Жри других и подохни в конце. А потом всё по-новой. "Вскрываем матку... Салфетки, Сектор! Аккуратно... Плацента, привет..." Большая голова среди крови. Мертвая, неподвижная. Вытаскивай! Держи! Пересекай пуповину! Душераздирающий плач. Новая жизнь! Новая! Но почему он так кричит? Не потому ли, что знает, в какой ад его привела бездумная мать?! – Младший сержант Сектор! Личный номер: 525601! 525601! Эмбрион маленький. Сантиметров десять. Второй месяц беременности. И с кем же ты, Гюль? Неужели наш сержант? Ха! Тень заслоняет развороченный живот. Бандиты лежат неподвижно. У каждого ровно по одной дыре в черепе. Страшнее тени нет зверя на земле. – Пленник эмоций. / Другие обстоятельства? / Стал бы, как они. / Изнасиловал её. – Кто ты такой? Произношу, не оборачиваясь. – Тень тебе подобных. / Зачем вопрос ? / Мертвый волей. / Зверь-животное. Я шумно сглотнул. Лицо Гюль покрылось мехом. Уши распушились и отвисли, окровавленный рот изогнулся насмешливой дугой. На меня смотрела она. Мэделин Аделаида. Мо мортан. – Сдохни, Сектор, – по слогам произнесли беззубые губы. – Ты – чудовище. – На что вы готовы пойти, – бесшумно присел рядом со мной человек в плаще, – чтобы уничтожить меня? Лицо тени покрыла каменная маска. Желтые глаза не мигали. – Абсолютно на всё. Не так ли, инспектор? И тут я не выдержал. *** – ААААААА! Я не сразу понял, что крик был в две глотки. Не сразу понял, что лежу на полу, запутавшись в одеяле. – Мэдди?! – изумленно выдохнул я в свесившееся с койки лицо. – Сектор?! – Ты почему кричала? – А ты почему?! Я прислонил ладонь к бешено вздымавшейся груди. – Видел кошмар из прошлого. – Так, – поднялась с кровати баситинка. Одним движением она уселась рядом со мной, обхватив колени. – Скажи мне, что ты видел? – Я... Зачем? – Зачем..?! Да затем, что я видела то же самое! Тебя видела! – нервно выдохнула Мэделин. – Зачем ты себя так вёл, Сектор? Зачем ты... распотрошил... – Это упрек?! – сжал губы я, мысленно поминая недобрым словом одного своевольного матеморфа. – Отвечай! Отвечай мне!! – А ты как думаешь?! – рявкнул я. – Мне нужно было проникнуть в суть вещей! Увидеть мир таким, каков он есть! Я просто перестал..! Я видел перед собой... машину, мертвое устройство! Хотел понять, хотел снять покровы..! Да пройди ты через такое, то..! – Ты сумасшедший! – Нахер иди! – вцепился я в баситинское плечо. – Ты никогда не испытывала..! – ...и я тебя отлично понимаю! – перебила меня Мэдди, глядя мне в глаза. – Что?! – едва не подавился слюной я. – Деревня Западных баситин, Сэндэйр. Помнишь, я говорила в башне... Неважно. Мэделин придвинулась ближе ко мне. – Наши солдаты перебили там всех. Благодаря тому, что я выяснила расположение их постов. Генерал Алабастер руководил этой бойней. Он хотел, чтобы Западные боялись. Нас боялись, Сектор. Те, кто сдавались в плен, они... их просто зарезали, как скот. На глазах у их семей. – Так что мы с тобой одной крови, – уверенно кивнула мне Мэдди. – И в одной крови?. А сейчас давай спать. Нас ждет тяжелый бой. – Слушай..! – жестом остановил я поднявшуюся было баситинку. – Скажи мне одно. – Да? – вопросительно расширила янтарные глаза Мэдэлин. – У тебя ко мне что-то есть? Говори всё и сразу. Потому что потом... – В каком смысле "что-то есть"? – нервно дернула ухом баситинка. – Я не... – Ты прекрасно знаешь, в каком! В мастерской повисло напряженное молчание, изредка прерываемое судорожным дыханием Мэдди. – Я... Я... Я..! Ты симпатичный. – Дальше. – стальным тоном потребовал я. – Обаятельный. Умный. Рассудительный, когда нужно. – Мэделин, мать его, Аделаида! – Ты мне нравишься. Я выдохнул так, будто в груди скопилось три тысячи атмосфер. Прекрасно. Изумительно. Просто замечательно! – Даже очень нравишься. Я мобилизовал все внутренние силы. Резко развернулся и взял баситинку за затылок. Одним движением приблизил её лицо к своему. – А теперь. Слушай. Меня. Внимательно. – безжизненным тоном начал я. – Я – инспектор Комиссии. Ты – самка мор бала?тен. Я вызываю у тебя бабочек в животе и жжение в груди? Отлично. Если ты меня любишь – будь добра, сделай одну вещь. Никогда. Никогда. И еще раз никогда. Не. Приставай. Ко мне. С сексом, нежностями и прочей по*бенью! – Если ты думаешь, – резко оборвал попытку ответа я, – что я могу "открыться" и "сбросить оковы" – то вот тебе научный факт. В моем теле установлен блокиратор половых процессов. При попытке его пробить я умру. При попытке истерик и сцен – умрешь ты. – Ты можешь спать со мной в одной постели без одежды. Ты можешь мыть и трогать меня везде, где захочешь. Но стоит тебе только подумать, что лежащая рядом с тобой биологическая машина есть нечто "большее" и "романтически возвышенное"... – ...то ты будешь страшно разочарована. Знаешь, что такое истинная любовь? Это умение отдавать, ничего не беря взамен! Баситинка резко отодвинулась от меня и выпрямилась. – Ты слишком жесток к самому себе, Сектор. И в этой жестокости ты губишь других. – Вот только не надо начинать рассуждения а-ля "я твой личный психолог"! Ненавижу психологию! Чем дольше там сидишь, тем больше запутываешься! Я предпочитаю решать проблемы так – бабах. И все. Никаких проблем. – Тогда почему ты всё еще жив?! – А если не я, то кто? Ты?! Не смеши. Ты на Комиссии и месяца не протянешь. Ты же как эти девки на Земле в довоенную эпоху. "Ой, я исключительная!", "Ой, я офигенная и классная!", "А ты кто такой, а какое ты имеешь право?". Фальшивые, эгоистичные, капризные шлюхи. Только секс, деньги, косметика и развлекаловка на уме. Чуть перестань о них заботиться – сразу валят к другому... м-мэрта! мужику. – Да как ты можешь?! После всего, что я для тебя сделала! – замахнулась на меня Мэделин. – Я..! – Ага. Абсолютное сходство, – подставил лицо навстречу удару я. – Бей давай. Я же тебя разочаровал. И вали к другому. К Киту своему или кто он там... – Ты ведь не такой, Сектор! – с горечью опустила руку Мэдди. – Это кошмар виноват! Ты не в себе просто! – Абсолютно в себе! И никуда не уходил! – Я заварю тебе настойку. И спасибо, что не бросил тогда на мосту, – набросила мне одеяло на плечи баситинка. – Ты сиди здесь. Я знаю, ты не хотел меня обидеть. – Ксен мерта! Хикс! Ванкс! Киллен! К'сорт..! – яростно начал я считать вслух на вунии. – Кант! Консорт..! – резко прикусил губу я. – Ке'ма мэ'мьянта ксен хиа'ле! – Я тебя не понимаю! – Хиа'ле-фэма! – конкретизировал я. – Ты лишь заменимая, безмозглая часть природы! – Взаимно, Сектор! – Ты не понимаешь..! Не знаешь, как это бывает! Под микроскопом, на мониторах, в журналах! Вся наша жизнь превращается в мерзостное, отвратительное, биологическое дерьмо, одержимое одним ksen merta-вым желанием: реплицироваться и существовать! Даже раковые клетки..! Fuck! Даже они... просто... ради того, чтобы... дальше..! Мэделин присела рядом, держа в руках дымящуюся чашку с каким-то отваром. – Сектор... – Ты понимаешь?! – изо всех сил сжал я баситинское плечо. – Ты это чувствуешь?! Глаза Мэдди уставились прямо в мои зрачки. – Да. Иначе бы не пошла за тобой. По моим щекам съехало несколько слезинок. – Вот за... что ты..? За что ты? – отчаянно дрожащей рукой взял отвар я. – Я ведь нихера не сто?ю! Ты же видишь... Мы оба знаем..! Я просто эгоистичная... с-скотина! Понимаешь..?! Сколько раз ты... помогла... мне?! А я? Да нисколько! – Ты в этом виноват? – мягко обняла мою грудь баситинка. Её правое ухо будто невзначай смахнуло соленые капли на моем лице. – Ч-что? О чем ты? – Ты меня учил, – крепче прижалась ко мне Мэдди, – что мы служим законам природы. Разве ты виноват, что... Что твоё тело сложилось именно так? Ты эту жизнь не выбирал! Сам говорил мне! Ну так и не оправдывайся! Не оправдывайся! Последние фразы баситинка выдохнула с отчаянной тоской. Её голова мелко-мелко тряслась, уши опустились почти до подбородка. – Вперед иди! – подняла на меня мокрое лицо Мэделин. – Понял?! Какой же ты воин, если не можешь одолеть самого себя? Никому лучше не станет, когда ты падешь! Иди вперед! А мы поможем! Поможем тебе! Потому что... хватит уже... жить, как... как они все...! Я... Меня словно окатили изнутри кипятком! Любовь к женщине. Дружба с сильным. Честь солдата. Долг перед родиной. Это всё жалкая, отвратительная, поганая ложь. Ложь. На дне в мокром горьком остатке плещутся пресмыкательство, страх, ненависть, предательство и безразличие. И бороться с этим обычными методами – бесполезно. Серые тени пытались. Когда-то, после окончания Серых Войн. Это было так давно... Так... – Ты обещаешь мне? – блеснула янтарными глазами Мэдди. – Ты обещаешь? – Что? – едва слышно прошептал я. – Останови это... – неуверенно начала баситинка. Встряхнулась. Собралась. – Любой ценой останови! Они не заслужили такого мира. Обещаешь? – Клянусь. – поднял я на руки Мэделин. – А теперь – спать.